Текст книги "Город Драконов"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 1
Герцог и пленник

– Известий не было, о величественный.

Посыльный, стоящий перед герцогом на коленях, старался, чтобы его голос звучал ровно.

Герцог, обложенный и подпертый на своем троне подушками, наблюдал за ним, дожидаясь того мгновения, когда он сломается. Лучшее, на что мог надеяться принесший дурные вести – это порка. А вот промешкавший с дурными вестями заслуживал смерти.

Мужчина не поднимал глаз, упрямо глядя в пол. Вот как. Этого посыльного уже пороли. Он знает, что выдержит наказание, и смирился с ним.

Герцог чуть шевельнул пальцем. Заметные движения отнимали так много сил! Однако его канцлер приучился высматривать слабые движения и быстро на них реагировать. Он сделал гораздо более выразительный знак страже, и посыльного удалили. Сапоги стражников громко топали, более легкие сандалии уводимого между ними посыльного шлепали тише. Никто не промолвил ни слова. Канцлер снова повернулся к герцогу и низко склонился, прикоснувшись лбом к коленям. Он медленно опустился на колени, а потом осмелился поднять взгляд на сандалии герцога.

– Мне горько, что вам пришлось получить столь неудовлетворительное известие.

В зале аудиенций царило молчание. Это было большое помещение со стенами из грубого камня, напоминавшего всем входящим о том, что когда-то оно было частью крепости. Сводчатый потолок был выкрашен темно-синей краской, на которой навечно застыли звезды летней ночи. Высокие щели окон выходили на город, раскинувшийся на склоне.

Ни одно здание этого города не было выше герцогской цитадели, стоящей на вершине холма. Когда-то холм венчала крепость, а в кольце ее стен круг менгиров под открытым небом был местом великого волшебства. Легенды рассказывали о том, как эти камни были повалены, а их злое волшебство побеждено. Эти самые камни, со стертыми и сбитыми рунами, теперь были разложены вокруг его трона, не выступая над серыми плитами пола вокруг них. Черные камни указывали на пять сторон света. Говорили, что под каждым камнем находится квадратная яма, куда бросали умирать колдовавших врагов древней Калсиды. Стоящий в центре трон напоминал всем, что герцог восседает там, куда в древние времена все боялись ступить ногой.

Герцог пошевелил губами, и один из пажей вскочил и бросился вперед, держа в руках чашу с прохладной водой. Паренек встал на колени и подал чашу канцлеру. Канцлер подполз на коленях к трону, чтобы поднести чашу к губам герцога.

Он наклонил голову и стал пить. Когда он снова поднял лицо, рядом возник другой прислужник, протянувший канцлеру мягкую ткань, чтобы тот смог вытереть герцогу лицо и подбородок.

После этого герцог позволил канцлеру чуть отойти. Жажда была утолена – и он заговорил:

– От наших посланцев в Дождевые чащобы новостей не было?

Канцлер согнулся еще сильнее. Одеяние из тяжелого красновато-коричневого шелка собралось вокруг него лужицей. Под редеющими волосами виднелась кожа.

– Нет, блистающий. Мне стыдно и горько говорить вам, что новых известий они нам не присылали.

– Драконья плоть не отправлена?

Он и сам знал ответ на эти вопросы, но вынуждал Эллика произносить их вслух.

Канцлер почти касался лицом пола.

– Сияющий лорд, мы не получали сообщений ни о каких отправлениях. Покорно сообщаю вам об этом с глубочайшим смущением.

ерцог обдумывал сложившуюся ситуацию. Ему было слишком трудно полностью открывать глаза. Трудно было говорить настолько громко, чтобы его голос доносился до окружающих. Его роскошные кольца из тяжелого золота с массивными драгоценными камнями болтались на костлявых пальцах и оттягивали руки. Великолепные одеяния, приличествующие его величию, не могли скрыть жуткой худобы. Он сохнет, умирает, а они тем временем смотрят на него и ждут. Ему необходимо реагировать. Он не имеет права казаться слабым.

Он негромко проговорил:

– Расшевелите их. Отправьте наших представителей ко всем, с кем у нас есть контакты. Пошлите им особые дары. Побудите их к безжалостности. – Усилием воли он заставил себя поднять голову и повысить голос. – Есть ли смысл напоминать кому-то из вас, что если я умру, вас всех похоронят вместе со мной?

Эти слова должны были бы гулким эхом отразиться от камней. Вместо этого он услышал то же, что услышало и его окружение: визгливое негодование умирающего старика. Невыносимо, что такой человек, как он, может умереть, не оставив сына-наследника! Тогда ему не надо было бы говорить самому: его сын-наследник должен был бы стоять перед ним, крича на придворных и принуждая к стремительному повиновению. Вместо этого он вынужден шептать им угрозы, шипеть, словно беззубая старая змея.

Как это случилось? У него всегда были сыновья, сколько угодно сыновей. Слишком много сыновей, но некоторые оказались слишком честолюбивыми на его вкус. Некоторых он послал воевать, а некоторых отправил в пыточные камеры за непочтительность. Кое-кого тайно отравил. Если бы он знал, что болезнь унесет не только избранного им наследника, но и трех последних сыновей, то сохранил бы еще нескольких про запас. А он этого не сделал. И теперь у него осталась только одна никчемная дочь, женщина около тридцати лет, бездетная и похожая на мужчину мыслями и движениями. Трижды вдовевшая женщина, которой ни разу не посчастливилось родить ребенка. Женщина, читающая книги и слагающая стихи. Совершенно бесполезная для него, если вообще не опасная как колдунья. А в его теле не осталось силы, чтобы сделать какой-нибудь женщине ребенка.

Это невыносимо. Он не может умереть без сыновей, чтобы его имя стало прахом в устах всего света. Ему должны доставить драконье снадобье: полную мощи драконью кровь, которая вернет ему молодость и мужскую силу. Тогда он заполучит дюжину наследников и надежно запрет их так, чтобы с ними ничего плохого не случилось.

Драконья кровь. Такое простое снадобье – и все же никто не может это снадобье ему добыть.

– Если бы мой повелитель умер, моя скорбь была бы настолько глубока, что только погребение вместе с вами могло бы принести мне хоть какое-то утешение, о великодушнейший.

Заискивающие слова канцлера внезапно показались герцогу жестокой насмешкой.

– Ах, замолчи! Твоя лесть меня раздражает. Какой толк от твоей пустой преданности? Где куски дракона, которые меня спасут? Принеси мне их, а не твои никчемные хвалы. Неужели здесь нет никого, кто служил бы мне с готовностью? – Эта тирада потребовала от него сил, которые ему не следовало расходовать, но на этого раз его крик разнесся по зале. Когда он обвел глазами присутствующих, ни один из них не осмелился встретиться с ним взглядом. Они все съежились, и он дал им время вспомнить о сыновьях-заложниках, которых никто из них не видел уже много месяцев. Он дал им несколько долгих мгновений, чтобы они гадали, живы ли их наследники, а потом спокойным тоном осведомился: – Есть ли известия от другого отряда, посланного нами разобраться со слухами насчет драконов, которых видели в пустыне?

Канцлер не пошевелился, мучительно раздираемый противоречащими друг другу приказами.

«Кипишь ли ты в душе, Эллик? – думал он. – Помнишь ли ты, что когда-то скакал рядом со мной, бросаясь в битву? Смотри, во что превратились военачальник и его мечник: в немощного старца и корчащегося от страха слугу. Если только ты доставишь мне необходимое, все станет, как прежде. Почему ты меня подводишь? У тебя есть собственные амбиции? Мне тебя надо убить?»

Он взирал на своего канцлера, но Эллик не поднимал взгляда. Когда он почувствовал, что слуга вот-вот сломается, он рявкнул на него:

– Отвечай!

Эллик поднял глаза – и герцог увидел ярость, прячущуюся в глубине покорных серых глаз. Они слишком долго скакали стремя к стремени, сражались плечом к плечу, чтобы им удавалось полностью скрыть друг от друга свои мысли. Эллику были знакомы все герцогские уловки. Когда-то он им подыгрывал, но сейчас его мечнику эти игры начали надоедать.

Тем не менее канцлер сделал глубокий вдох.

– Пока известий не было, мой господин. Однако драконы прилетали к воде нерегулярно, и мы приказали отряду оставаться на месте, пока он не добьется успеха.

– Хорошо. По крайней мере, нам пока не сообщали об их неудаче.

– Да, славнейший. Надежда еще есть.

– Надежда. Это ты можешь надеяться. Я – требую! Канцлер, ты надеешься, что твое имя тебя переживет?

Мужчину охватила ужасающая неподвижность. Его герцог знал, какое место у него наиболее уязвимо.

– Да, господин.

Он произнес эти слова шепотом.

– И у тебя есть не только сын-наследник, но и еще один сын?

Герцог с удовлетворением услышал в его голосе дрожь:

– Да, судьба меня так благословила, о великодушный.

– Гм.

Герцог Калсиды попытался прочистить горло, но вместо этого раскашлялся, заставив слуг заметаться. Ему подали чашу с охлажденной водой и чашку с испускающим пар чаем. Чистая белая ткань была наготове в руках еще одного подползшего на коленях слуги, а еще один приготовил кубок вина.

Слабым взмахом руки он отогнал их всех и сделал хриплый вдох.

– Два сына, канцлер. И потому ты надеешься. А у меня сына нет. И мое здоровье сдает из-за одной малости. Простое снадобье из драконьей крови – вот все, о чем я попросил. Тем не менее мне его не доставили. Интересно: правильно ли то, что у тебя есть такая надежда на то, что твое имя продолжит громко звучать в мире, когда мое замолчит из-за этого упущения? Конечно же, неправильно!

Канцлер на глазах медленно съеживался. Его господин наблюдал за тем, как голова служителя падает на его согнутые колени, а все тело проминается, физически передавая желание своего хозяина стать незаметным для герцога.

Герцог Калсиды шевельнул губами, сложившимися в тень улыбки.

– Сегодня ты можешь оставить при себе обоих своих сыновей. Завтра? Завтра мы оба будем надеяться на добрые вести.

* * *

– Сюда.

Кто-то поднял тяжелый полотняный клапан, служивший дверью. Полоса света пробила полумрак, но тут же исчезла, сменившись желтым светом ламп. Двуглавый пес в соседнем стойле заскулил и заерзал. Сельден задумался о том, когда бедное животное в последний раз видело дневной свет – настоящий дневной свет. Искалеченное создание уже проживало здесь в тот момент, когда купили самого Сельдена. Он сам не ощущал прикосновения солнечного света уже многие месяцы, а может, и целый год. Дневной свет был врагом тайны. Дневной свет мог показать, что половина чудес и легенд, выставленных в убогих стойлах базарного шатра, были либо капризами природы, либо подделками. Дневной свет мог показать и то, что даже те существа, которые имели какое-то основание считаться подлинными, были нездоровы.

Как и он сам.

Свет лампы приблизился, и от яркого желтого света у него заслезились глаза. Он отвернулся от света и сомкнул веки. Он не стал вставать. Он точно знал длину цепей, закрепленных на его лодыжках, и пытался померяться с ними силой, когда его только сюда привели. С тех пор цепи слабее не стали, а вот он – стал. Он остался лежать на месте, дожидаясь, чтобы гости прошли мимо. Однако они остановились у его загона.

– Это он? Я думал, он будет крупный. Он же не больше обычного человека!

– Он высокий. Этого особо не заметишь, когда он вот так свернулся.

– Я его еле вижу в том углу. Нам можно войти?

Наступило молчание, а потом мужчины начали негромко переговариваться. Сельден не шевелился. Его нисколько не заинтересовало то, что они говорят про него. Он потерял способность испытывать смущение или даже унижение. Ему по-прежнему не хватало одежды, очень не хватало, но в основном потому, что он мерз. Иногда в перерывах между представлениями ему бросали одеяло, но не менее часто забывали это сделать. Мало кто из тех, кто за ним ухаживал, знал его язык, так что умолять об одеяле было бесполезно. Постепенно до его охваченного лихорадкой разума дошло, насколько необычно то, что двое мужчин, которые его обсуждают, говорят на том языке, которой он знает. На калсидийском. Это был язык его отца, выученный в неудачной попытке произвести на родителя благоприятное впечатление. Он не пошевелился и не подал никакого знака, что замечает их, но стал прислушиваться внимательно.

– Эй! Эй, ты. Драконенок! Встань. Дай человеку на тебя посмотреть.

Он может их игнорировать. Тогда они, вполне вероятно, чем-нибудь в него бросят, чтобы заставить двигаться. Или они могут повернуть ворот, накручивающий цепь на его лодыжке. Он может либо сам отойти к дальней стене, либо его туда отволокут. Его тюремщики боятся его и не слушают утверждений, что он – человек. Они всегда закручивают его цепь, когда входят сгрести солому, устилающую пол его загона. Он со вздохом развернул свое тело и медленно поднялся на ноги.

Один из мужчин ахнул.

– Он, и правда, высокий! Смотрите, какие у него длинные ноги! А хвост у него есть?

– Нет. Хвоста нет. Он весь покрыт чешуей. Сверкает, как бриллианты, если вывести его на дневной свет.

– Так выведите его. Дайте мне посмотреть на него на свету.

– Нет. Ему это не нравится.

– Лжец. – Сельден произнес это очень четко. Свет лампы слепил его, но он обратился ко второй из тех фигур, которые смог различить. – Он не хочет, чтобы вы увидели, что я болен. Он не хочет, чтобы вы увидели, что я весь в болячках и что на лодыжке у меня язва от его цепи. И больше всего он не хочет, чтобы вы увидели, что я такой же человек, как и вы.

– Он разговаривает!

Казалось, мужчину это не испугало, а впечатлило.

– Еще как. Но вам не стоит прислушиваться к тому, что он говорит. Он наполовину дракон, а все знают, что дракон может заставить человека поверить чему угодно.

– Я не наполовину дракон! Я человек, как и вы, но меня изменила благосклонность дракона.

Сельден попытался вложить в свое восклицание энергию, но у него не было сил.

– Видите, как он лжет! Мы ему не отвечаем. Если вы позволите ему вовлечь вас в разговор, то станете жертвой его обмана. Несомненно, именно так дракон обольстил его мать. – Смотритель откашлялся. – Итак, вы его видели. Моему хозяину не хочется его продавать, но он говорит, что выслушает ваше предложение, раз уж вы приехали настолько издалека.

– Мою мать? Это возмутительно! Глупая история, которой не поверит даже ребенок. И вы не можете меня продать. Я вам не принадлежу!

Сельден вскинул руку, пытаясь затенить глаза, чтобы рассмотреть чужака. Это ничего ему не дало. Его слова даже не удостоились ответа. Он внезапно почувствовал себя ужасно глупо. Языковой барьер тут был ни при чем. Просто в нем не желали видеть ничего, кроме приносящего деньги уродства.

Они продолжали разговаривать, словно он ничего не сказал.

– Ну, вы ведь знаете, что я всего лишь посредник. Я покупаю его не для себя. Ваш хозяин назначил очень высокую цену. Человек, которого я представляю, богат, однако пословица говорит правду: богачи гораздо скупее бедняков. Если я потрачу его средства, а человек-дракон его разочарует, с меня он потребует не только деньги.

В его глазах они были темными силуэтами – эти двое мужчин, которых он вообще не знал и которые спорили о том, какова цена его жизни. Он шагнул к ним, волоча цепь по прелой соломе.

– Я болен! Разве вы не видите? Неужели вы полностью лишены порядочности? Вы держите меня здесь на цепи, кормите полупротухшим мясом и черствым хлебом, я не вижу дневного света… Вы меня убиваете. Вы – убийцы!

– Человеку, о котором я говорю, понадобятся доказательства – только тогда он потратит такое количество золота. Буду говорить совершенно откровенно. За те деньги, которые вы запросили, вы должны позволить мне отправить ему что-нибудь в знак ваших честных намерений. Если это создание – именно то, чем вы его называете, тогда ваш хозяин получит ту цену, которую он назначил. И наши хозяева будут нами обоими довольны.

Последовало долгое молчание.

– Я скажу об этом моему хозяину. Идемте. Выпейте с нами. Когда торгуешься, всегда ощущаешь жажду.

Мужчины уже начали поворачиваться, чтобы уйти. Лампа раскачивалась в такт их движениям. Сельден сделал еще пару шагов – и его цепь натянулась до отказа.

– У меня есть родные! – крикнул он им вслед. – У меня есть мать. У меня есть сестра и брат. Я хочу вернуться домой! Прошу вас, дайте мне вернуться домой, пока я здесь не умер!

Единственным ответом стал короткий проблеск дневного света. Они ушли.

Он закашлялся, прижимая себе ребра, пытаясь умерить боль. Отхаркнув мокроту, он сплюнул ее на грязную солому. Он не знал, есть ли в ней кровь. Свет был слишком тусклым для того, чтобы это заметить. Однако он точно знал, что кашель все усиливается.

Он с трудом доковылял до кучи соломы, служившей ему постелью, опустившись на колени, улегся на бок. Все суставы у него ныли. Он протер слипшиеся глаза и снова их закрыл. Зачем он поддался на их провокацию и встал? Почему он не способен просто сдаться и не шевелиться, пока не умрет?

– Тинталья! – тихо проговорил он.

Он потянулся мыслями к драконице. Было время, когда она замечала его, если он искал с ней контакта, тогда она позволяла своим мыслям прикоснуться к его разуму. А потом она нашла себе пару, и с тех пор у него не было с ней связи. А ведь прежде он почти боготворил ее, купался в ее драконьем величии и запечатлевал его в своих песнях.

Песни! Сколько времени прошло с тех пор, как он пел для нее – с тех пор, как он вообще хоть что-то пел? Он любил ее и верил, что она любит его. Его все предостерегали. Ему говорили об очаровании драконов, о волшебстве, которым они опутывают людей, но он этому не верил. Он жил, чтобы ей служить. И что еще хуже, даже сейчас, валяясь на грязной соломе, словно забытая домашняя зверушка, он понимал, что если бы она снова его отыскала, если бы просто посмотрела на него, он снова стал бы преданно ей служить.

– Это – то, чем я теперь стал. Это – то, во что она меня превратила, – тихо признался он темноте.

В соседнем стойле заскулил двуглавый пес.

* * *

Седьмой день месяца Надежды – седьмой год Независимого Купеческого Союза

От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, – Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном

Изволь передать своим мастерам, что я нахожу крайне неприятным то, что такой мелкой сошке, как ты, было поручено сообщить об этих отвратительных обвинениях в мой адрес. Полагаю, что полученное разрешение выполнять обязанности смотрителя голубятни на время отсутствия Эрека заставило тебя переоценить собственную важность, которую совершенно неуместно демонстрировать подмастерью при обращении к кому бы то ни было из старших. А еще я рекомендую мастерам удачненской гильдии Голубиной почты рассмотреть связи твоего семейства и задуматься о зависти, которую твои родственники питают ко мне в связи с тем повышением, которое я получил, став смотрителем голубятни в Кассарике, ибо, полагаю, именно там они отыщут корни этого подлого обвинения.

Я отказываюсь обращаться к торговцу Кандрелу для выяснения этого вопроса. Он не выдвигал никаких обвинений в адрес нашей службы, а я уверен, что, будь эти жалобы реальными, он лично явился бы к нам, чтобы выразить свой протест. Я подозреваю, что дело не в его сургуче или печатке, а в небрежности, с которой на почте Удачного обращаются с футлярами конфиденциальных посланий те люди, которым поручено заниматься голубями из Трехога и Кассарика. Полагаю, что это окажешься именно ты, подмастерье.

Если удачненская гильдия Голубиной почты имеет какие-то претензии к тому, как в Кассарике обращаются с официальными посланиями, я советую отправить официальную жалобу Совету торговцев Кассарика и потребовать расследования. Полагаю, вы убедитесь, что Совет полностью доверяет кассарикским смотрителям голубей и отказывается рассматривать такие оскорбительные обвинения в наш адрес.

Ким, смотритель голубятни, Кассарик.

Глава 2
Битва драконов

Солнце пробилось сквозь тучи. Туман, окутывавший долину, лежащую у холма подле стремительной реки, начал таять. Синтара подняла голову и устремила взгляд на далекий яркий круг. Свет падал на ее чешуйчатую шкуру, однако тепла он давал мало. Хотя туман поднимался длинными лентами и таял под лучами солнца, суровый ветер гнал с запада плотные серые тучи. Днем опять будет дождливо. В дальних землях дивно шершавый песок будет сегодня прожариваться под жарким солнцем. Память предков нарисовала в ее голове картины того, как дракон катается по этому песку, полируя свою чешую до яркого блеска. Ей вместе с другими драконами следовало бы переселиться. Уже много месяцев назад им надо было подняться в воздух сверкающей бурей и улететь в далекие южные пустыни. Охота в скалах, стеной окружавших пустыню, всегда была удачной. Будь они там, сейчас наступило бы время охотиться, наедаться досыта, спать в напоенные жаром дневные часы, а затем подниматься в ярко-голубое небо и парить в потоках горячего воздуха. При удачном ветре дракон способен без труда зависать над землей. Королева могла бы это делать, могла бы чуть сдвигать крылья, планировать и смотреть, как более массивные самцы сражаются в воздухе под ней. Она представила себя там, наблюдающей за тем, как они сшибаются и плюются, взлетают, сталкиваются и бьют друг друга когтями.

В конце такой битвы победителем станет один дракон. Его поверженные соперники вернутся в пески греться и досадовать – или, возможно, сбегут в богатые дичью холмы, чтобы выместить свою досаду, убивая все живое без разбора. Победивший дракон взлетит, взмахивая крыльями, чтобы оказаться на одной высоте с кружащими и наблюдающими за боем самками и выбрать ту, которой будет добиваться. И тогда начнется уже совсем иная битва.

Горящие медные глаза Синтары были полуприкрыты, голова на длинной сильной шее высоко поднята, морда повернута к далекому солнцу. Она рефлекторно распахнула свои бесполезные синие крылья. В ней поднимались волны томления. Она чувствовала, как жажда спаривания нагревает чешую на ее горле и животе, ощутила запах желания, исходящий из желез под ее крыльями. Она открыла глаза и опустила голову, ощутив какое-то чувство, близкое к стыду. У подлинной королевы, достойной обрести пару, были бы сильные крылья, способные поднять ее над теми тучами, которые сейчас грозили облить Синтару дождем. В полете она распространила бы аромат своего мускуса и воспламенила страстью всех самцов, обитающих на многие мили вокруг. Но подлинная королева драконов не застряла бы здесь, на этом размокшем берегу, в обществе ни на что не годных нелетающих самцов и еще более бесполезных людей-хранителей.

Она ощутила мощный порыв ветра, который принес сильный запах дракона-самца, и едва успела сложить полураскрытые крылья.

Его когтистые лапы встретились с землей, и он неудержимо заскользил к Синтаре, едва успев остановиться так, чтобы не врезаться в нее. Она поднялась на задние лапы и выгнула свою блестящую голубую шею, стараясь выпрямиться в полный рост. Даже так Кало возвышался над ней. Она заметила, как его вращающиеся глаза вспыхнули радостью, когда он отметил, что она ему уступает. Этот крупный самец подрос и набрал мышцы и силу с того момента, как они прибыли в Кельсингру.

– Я летал еще дольше, – сообщил он ей, встряхивая широкими темно-синими крыльями, избавляя их от капель дождя и при этом обрызгивая ее. После этого он аккуратно их сложил и расправил по спине. – Мои крылья с каждым днем становятся все длиннее и сильнее. Скоро я снова стану Повелителем небес. А как насчет тебя, королева? Когда ты поднимешься в воздух?

– Когда соблаговолю, – ответила она и отвернулась. От него разило похотью: его целью была не необузданная свобода полета, а то, что могло во время этого полета произойти. Она не намерена была это даже рассматривать. – И я бы это полетом не назвала. Ты сбежал по склону холма и подпрыгнул. Планирование – это не полет.

Ее критическое замечание было не вполне справедливым. Кало продержался в воздухе в течение пяти взмахов крыльями и только потом приземлился. Со смесью стыда и ярости она вспомнила свою собственную первую попытку летать: хранители разразились приветственными криками, когда она подскочила и начала планировать. Но ее крыльям не хватило силы, чтобы поднять ее выше, и она упала, плюхнувшись в реку. Ее сильно поваляло и побило течением, и она выбралась на берег вся в потоках грязной воды и ссадинах.

«Не вспоминай об этом позоре. Но не допускай, чтобы кто-то снова увидел твою неудачу».

Новый порыв ветра принес с собой дождь. Она пришла к реке только для того, чтобы попить, а теперь снова вернется под слабое укрытие деревьев.

Но стоило Синтаре направиться прочь, как голова Кало сделала стремительный выпад. Он плотно сомкнул челюсти на ее шее сразу за головой, так что она не могла повернуться и укусить его или плюнуть в него ядом. Она подняла переднюю лапу, чтобы ударить его когтями, но шея у него была длиннее и мощнее ее собственной. Он держал ее на безопасном расстоянии от своего торса, и ее когти бесполезно вспороли пустой воздух. Она затрубила от ярости, и он отпустил ее, отпрыгнув назад, так что ее вторая атака оказалась такой же безрезультатной, как и первая.

Кало поднял крылья и широко их раскинул, готовясь отмахнуться от нее, если она бросится на него. Его глаза – серебряные с зелеными прожилками – вращались от возмутительного смеха.

– Тебе следует стараться летать, Синтара! Тебе нужно снова стать настоящей королевой, владычицей земли и неба. Оставь этих прикованных к земле червяков и воспари со мной. Мы будем охотиться и убивать, мы улетим прочь от этих холодных дождей и глубоких долин, к далеким пустыням юга. Обратись к памяти предков и вспомни, какими нам следует стать!

Ее шею саднило там, где его зубы вспороли ее плоть, но ее гордость получила гораздо более болезненную рану. Не думая об опасности, она снова бросилась на него, широко раскрыв пасть и раздувая резервуары ядовитых желез, но он с ревом ликования встретил реакцию своей противницы и перепрыгнул через нее. Поворачиваясь к нему, она заметила, что к ним с тяжелым топотом бегут алый Ранкулос и лазурный Сестикан. Драконы не созданы для передвижения по земле. Они скакали, словно жирные коровы. Грива Сестикана с тонкой оранжевой филигранью топорщилась на его шее. Ранкулос, который мчался к ним с наполовину развернутыми сверкающими крыльями, агрессивно взревел:

– Оставь ее в покое, Кало!

– Мне не нужна ваша помощь! – протрубила она, поворачиваясь и шествуя прочь от сбегающихся самцов. Довольство тем, что они готовы драться из-за нее, боролось с унизительным ощущением того, что она не достойна их битвы. Она не способна взлететь в небо, демонстрируя изящество и стремительность, она не может за счет собственной ловкости и бесстрашия бросить вызов тому, кто победит в этой дурацкой свалке. Тысячи воспоминаний предков о других битвах самцов и брачных полетах трепетали на периферии ее сознания. Она отогнала их прочь. Она не стала оборачиваться на рев и яростное хлопанье крыльев. – Мне ни к чему летать, – презрительно бросила она через плечо. – Здесь нет дракона, который был бы достоин брачного полета.

Единственным ее ответом стал рев ярости и боли, вырвавшийся у Ранкулоса. Дождливый полдень взорвался испуганными криками и пронзительными вопросами сбегающихся людей: хранители драконов выскакивали из своих хижин, направляясь к сражающимся самцам. Идиоты! Их затопчут или растерзают, если они попробуют вмешаться. В такие дела люди не должны лезть. Ей было противно, когда хранители обращались с ними, словно с домашней скотиной, которой следует командовать, а не как с драконами, которым надо прислуживать. Ее собственная хранительница, пытаясь прикрыть неровную спину и плечи рваным плащом, бросилась к ней, крича:

– Синтара, с тобой все в порядке? Ты ранена?

Она вскинула голову и полураскрыла крылья.

– По-твоему, я неспособна себя защитить? – возмущенно спросила она у Тимары. – По-твоему, я слабая и…

– Берегись! – предостерегающе крикнул какой-то человек, и Тимара послушалась, приседая и закрывая затылок ладонями.

Синтара иронически хмыкнула, глядя, как золотистый Меркор проносится мимо них, широко раскинув крылья и вырывая когтями пучки травы, почти скользя над землей. Руки Тимары не защитили бы ее, если бы шипастое крыло дракона хоть чуть прикоснулось к ней. Даже ветер, поднятый его движениями, опрокинул Тимару на землю и заставил прокатиться по мокрой луговой траве.

Крики людей и рев драконов завершились оглушающим кличем Меркора, вломившегося в толпу сражающихся самцов.

Сестикан упал, опрокинутый этим столкновением. Его раскрытое крыло опасно согнулось под тяжестью его собственного тела, и Синтара услышала, как он ахнул от боли и испуга. Ранкулос оказался придавлен бьющимся Кало. Кало попытался перекатиться и ударить Меркора длинными когтями своих задних лап, однако Меркор поднялся на задние лапы прямо на куче копошащихся драконов. Неожиданно прыгнув вперед, он придавил к земле широко распахнутые крылья Кало своими задними лапами. Резкий удар когтей пойманного дракона прочертил на ребрах Меркора глубокую борозду, но прежде чем противник успел добавить еще одну рану, Меркор переступил выше. Голова Кало на длинной шее хлестала, словно кнут, однако преимущество явно было на стороне Меркора. Сестикан, придавленный двумя крупными драконами, ревел от бессильной злобы. От схватки исходил густой мускусный запах драконов-самцов.

Толпа испуганных и злых хранителей окружала бьющихся драконов, вопя и выкрикивая имена сражающихся или пытаясь не дать драконам-зевакам присоединиться к сшибке. Более мелкие самки, Фенте и Верас, подошли и начали вытягивать шеи, игнорируя своих смотрителей и пытаясь подобраться опасно близко. Балипер, хлеща алым хвостом, ходил по краю боя, заставляя хранителей спасаться бегством, визгливо возмущаясь тем, что он подвергает их опасности.

Бой окончился почти так же неожиданно, как начался. Меркор запрокинул свою золотистую голову, а потом стремительно выбросил ее вперед, широко распахнув пасть. Вопли хранителей и изумленный рев наблюдающих за происходящим драконов предвещали Кало смерть от кислотного аэрозоля. Вместо этого Меркор в последний момент захлопнул пасть. Он резко опустил голову и выплюнул на уязвимое горло Кало не облако и не струю, а всего лишь одно пятно кислоты. Черно-синий дракон взвыл от мучительной боли и ярости. Тремя мощными взмахами крыльев Меркор слетел с него и приземлился на расстоянии корабельного корпуса. Кровь струилась из длинной раны на его ребрах, заливая покрытый золотой чешуей бок. Он тяжело дышал, широко раздувая ноздри. По его чешуе шли цветные волны, а защитные гребни вокруг глаз топорщились. Он хлестнул хвостом, и воздух наполнился запахом боевого вызова.

Как только Меркор освободил Кало от своего веса, тот перекатился на лапы. Рыча от бессильной досады и унижения, он тут же направился к реке, чтобы смыть с тела кислоту противника, пока та не въелась еще глубже. Карсон, хранитель Плевка, бежал рядом с Кало, призывая его остановиться и дать осмотреть рану. Темный дракон игнорировал его. Получивший немало ударов и ошеломленный, но обошедшийся без серьезных травм Ранкулос поднялся на лапы и выпрямился, пошатываясь. Он встряхнул крыльями, а потом медленно сложил их, словно они причиняли ему боль. После этого, стараясь сохранять остатки собственного достоинства, он заковылял со взрытого поля боя.