Текст книги "Гоморра"

Автор книги: Роберто Савьяно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Анна:«Не надо опускаться на дно, ты ведь еще можешь жить…»

Франческо:«Нет, я не хочу ничего менять в своей жизни…»

В глубине души юный «раскольник» очень боится, что Ди Лауро могут нанести вред его возлюбленной, но стремится убедить и ее, и себя: никто не тронет Анну, так как у Франческо было много девушек. Затем в лучших традициях подростковой романтики признается, что сейчас она для него единственная…

– В конце концов, в этом районе у меня было тридцать женщин… но в глубине души я чувствую, мне нужна лишь ты…

Анна, как девчонка, которой она, впрочем, и является, тотчас забывает о грозящей ей опасности и думает о последних словах Франческо.

Анна:«Хотелось бы верить».

Война продолжается. 24 ноября 2004 года убивают Сальваторе Аббинанте. Выстрелом в лицо. Это племянник одного из главарей «испанцев», Раффаэле Аббинанте из Марано. Марано – территория клана Нуволетта. Ради активного участия в бизнесе Секондильяно маранцы переселили в район Монтероза многих своих людей вместе с семьями, а Раффаэле Аббинанте, согласно полученным сведениям, возглавлял этот мафиозный анклав в самом сердце Секондильяно. Аббинанте, курировавший побережье Коста дель Соль, был одной из самых харизматичных личностей в Испании. В ходе крупного расследования в 1997 году было изъято 2500 килограммов гашиша, 1020 таблеток экстази, 1500 килограммов кокаина. Магистраты установили, неаполитанские картели семей Аббинанте и Нуволетта держат в своих руках практически все перевозки синтетических наркотиков в Испании и Италии. Опасались, что после убийства Сальваторе Аббинанте вмешаются Нуволетта, что коза ностра решит сказать свое слово в секондильянской файде. Но ничего не произошло. По крайней мере, никакого силового вмешательства. Нуволетта открыли свои границы для скрывающихся «раскольников», обозначив таким образом критическое отношение кампанийской коза ностра к войне Козимо.

25 ноября Ди Лауро убивают Антонио Эспозито в его продовольственном магазине. Когда я приехал на место происшествия, то увидел тело, лежавшее в окружении бутылок с водой и пакетов с молоком. Два санитара подняли его, держа за руки и за ноги, и уложили в металлический гроб. После их отъезда в магазине появилась синьора, которая тотчас занялась уборкой: расставила на полу бутылки и пакеты, отмыла от пятен крови витрину с колбасами. Карабинеры ей не мешали. Эксперты уже поработали со следами выстрела и отпечатками. Заполнили ими бесполезный альманах улик. Целую ночь эта женщина убиралась в магазине, словно уборка могла что-то изменить, словно выравнивание пакетов с молоком и выкладывание в ряд пачек печенья могли помочь перенести тяжесть смерти исключительно на тот небольшой отрезок времени, когда произошло покушение.

В это время в Скампии пошли слухи, что Козимо Ди Лауро обещает 150 000 евро за сведения о местонахождении Дженнаро Марино МакКея. Немаленькое вознаграждение, но могло быть и больше, учитывая доходы такой экономической империи, как Система Секондильяно. Во время принятия решения о сумме награды учитывалась степень ценности врага. Но никакого результата это не приносит, потому что первой приезжает полиция. На тринадцатом этаже дома по виа Фрателли Черви собрались все главари-«раскольники», еще оставшиеся в этом районе. В целях безопасности они огородили лестничную клетку решетками. Участников встречи защищали еще и бронированные двери. Полиция окружила здание. То, что было призвано защитить мафиози от возможной атаки врага, теперь вынуждало их сидеть и ждать, пока штурмующие распилят решетки и высадят металлическую дверь. Каморристы, избавляясь от улик, выбросили из окна рюкзак с автоматом, пистолетами и гранатами. Ударившись об землю, автомат выпустил очередь. Одна пуля чуть задела полицейского, охранявшего здание, нежно коснулась его затылка. Мужчина был настолько напряжен, что подпрыгнул, его бросило в пот, а из-за начавшегося потом приступа паники он стал судорожно хватать ртом воздух. Возможность смерти от пули, вылетевшей из автомата, сброшенного с тринадцатого этажа, никто не принимает в расчет. Полицейский в полубессознательном состоянии начал бормотать себе что-то под нос и костерить всех подряд, он называл какие-то имена и размахивал руками, будто отгоняя от лица комаров: «Они их нам сдали. Поняли, что сами туда не успевают, и сдали, вот нас и отправили… Мы играем и за тех, и за других, спасаем им жизнь. Лучше бы оставили их здесь, они бы перестреляли друг друга, всех бы перестреляли, а нам какое, на хрен, дело?»

Его коллеги дали мне знак, чтобы я уходил. Той ночью на виа Фрателли Черви арестовали Арканджело Абете и его сестру Анну, Массимилиано Кафассо, Чиро Маурьело, Дженнаро Нотгурно – бывшего парня Мины Верде – и Раффаэле Нотгурно. Но главным событием стал арест Дженнаро МакКея – лидера «раскольников». Члены семьи Марино были первыми кандидатами на уничтожение в этой файде. Уже были сожжены принадлежащий им ресторан «Орхидея» на виа Дьяконо в Секондильяно, пекарня на корсо Секондильяно и маленькая пиццерия в Арцано на виа Пьетро Пенни. И еще дом Дженнаро МакКея, построенный в русском стиле и напоминающий деревянную дачу. Босс Голубых домов присвоил себе часть территории, на которой были лишь кубы из железобетона, разбитые дороги, засорившиеся водостоки да свет мигал от перебоев с электричеством, и превратил его в уютное шале. Построил дом из ценных пород дерева, а рядом высадил ливийские пальмы, стоящие бешеных денег. Поговаривают, однажды он ездил по делам в Россию, где гостил у кого-то на даче и был сражен. Поэтому никто и ничто не могло помешать Дженнаро Марино построить в центре Секондильяно «дачу», символ его успешного бизнеса и одновременно обещание богатства для верных каморристов: если они будут правильно себя вести, то рано или поздно смогут позволить себе такую же роскошь, пусть и на окраине Неаполя или в самом захолустье на юге Италии. Теперь от дачи остались только бетонный остов и обугленные доски. Гаэтано, брата Дженнаро, карабинеры отыскали в Масса Лубренсе, в номере шикарной гостиницы «Ла Чертоза». Для спасения своей шкуры он укрылся в отеле на берегу моря – неожиданный способ уйти от конфликта. Мажордом, заменявший ему руки, сказал карабинерам, когда те вошли: «Вы испортили мне отпуск».

Но арест основных фигур «испанцев» не остановил кровопролитие. 27 ноября убивают Джузеппе Бенчивенгу. Двадцать восьмого стреляют в Массимо Де Феличе, а 5 декабря очередь доходит до Энрико Моццареллы.

Напряжение порождает своего рода экран, отделяющий людей друг от друга. Во время войны глаза перестают быть отсутствующими. Каждое лицо может тебе о чем-то сообщить. Остается расшифровать. Надо только внимательно вглядеться. Все меняется. Ты должен знать, в какие магазины заходить, быть готовым ответить за каждое произнесенное слово. Надо подумать, прежде чем пройтись с кем-либо по улице. Что тебе о нем известно? Ты должен быть более чем уверен, что этот человек не является одной из пешек на шахматной доске конфликта. Совместная прогулка и диалог подразумевают, что вы на одной стороне. На войне все чувства обостряются, ты становишься внимательнее, начинаешь тоньше воспринимать, видеть скрытое в глубине, сильнее чувствовать запахи. Когда дело доходит до убийства, осмотрительность уже не имеет никакого значения. Во время пальбы не задумываются, кто прав, а кто виноват. В одном телефонном разговоре Розарио Фуско – наместник Ди Лауро – не скрывает волнения и предостерегает сына:

– …Тебя ни с кем не должны видеть – это просто, но действенно, я тебе даже написал: захочешь, приезжай ко мне или гуляй где-нибудь с девушкой, но только следи, чтобы тебя не увидели в компании с незнакомым парнем, мы ведь не знаем, на кого он работает и на чьей стороне. Если они решат отомстить такому парню, а рядом окажешься ты, то и тебе не поздоровится. Теперь ты понимаешь, какие сегодня у папы заботы…

Проблема в том, что здесь ты не можешь самоустраниться. Мало полагаться на свой образ жизни, который должен защищать от неприятностей. Лучше забыть слова «междоусобная война». Во время каморристских разборок опасности подвергается все, что до этого долго и тщательно строилось, как замок из песка, разрушенный прибоем. Люди стараются ходить по улицам тихо и незаметно, чтобы свести до минимума свое присутствие в мире. Скромный макияж у женщин, одежда блеклых цветов. Но это не всё. Страдающие астмой и неспособные бегать запираются дома, находя какой-нибудь предлог, придумывая правдоподобную причину, поскольку подобное затворничество может быть воспринято как доказательство вины, неизвестно какой, но вины, как признание собственного страха. Женщины перестают носить туфли на высоких каблуках, потому что в них неудобно убегать. Войне, не объявленной официально, не признанной властями и не освещаемой в прессе, соответствует такой же закамуфлированный страх, скрытый под кожей.

Ты чувствуешь тяжесть, как после еды или плохого вина. Страх, не выливающийся в уличные демонстрации или газетные статьи. Никаких вторжений и вражеской авиации в небе, эту войну ты ощущаешь внутри себя, словно фобию. Неясно, то ли прятать страх, то ли, наоборот, демонстрировать. Трудно понять, преувеличиваешь ты или недооцениваешь. Сирен, подающих сигнал тревоги, здесь нет, но сведения все равно поступают самые противоречивые. Говорят, что в войне участвуют каморристские банды, мафиози убивают друг друга. Но никто не знает, к кому относится понятие «друг друга». Джипы карабинеров, полицейские блокпосты, пролетающие ежечасно вертолеты не придают уверенности, а, скорее, нагнетают напряжение. Круг сужается. О покое забыто. Они подбираются все ближе, и территория, охваченная войной, становится все меньше, концентрируя в себе смертельную опасность. Люди чувствуют себя зажатыми в ловушке, бок о бок с другими, так близко, что тепло чужих тел становится невыносимым.

Я пробирался на своей «веспе» сквозь густую пелену напряжения, висящего в воздухе. Каждый раз, когда во время файды я направлялся в Секондильяно, меня обыскивали по меньшей мере десять раз за день. Если бы, не дай бог, я вез с собой швейцарский складной ножик, то его точно пришлось бы проглотить в наказание. Меня останавливали полицейские, карабинеры, иногда финансовая гвардия, [24]24
  Служба контроля за финансами в Италии.


[Закрыть]потом часовые Ди Лауро и, наконец, «испанцы». Все они обладали одинаково небольшой властью, двигались как роботы и говорили одними и теми же словами. Представители власти требовали документы, после чего следовал обыск, патрульные же обыскивали и задавали кучу вопросов, распознавали акцент, проверяли каждого чуть ли на детекторе лжи. Когда страсти совсем уже накалились, досматривать стали всех без исключения. Останавливали каждый автомобиль. Чтобы запомнить лица, проверить, нет ли оружия. Сначала, разведывая обстановку, приближались мопеды, потом мотоциклы, а под конец машины, следовавшие за тобой по пятам.

Санитары рассказали, что, когда они ехали к кому-нибудь на помощь, необязательно к получившему огнестрельное ранение, а даже к старушке с переломом бедра или к сердечнику, им приходилось тормозить, выходить, давать себя обыскивать и запускать в машину патрульного, проверявшего, действительно ли это медицинский транспорт или же уловка, чтобы спрятать оружие, киллеров или беглецов. На мафиозной войне не признают Красный Крест, ни под какой Женевской конвенцией кланы не подписывались. Автомобили скрытого патрулирования тоже не застрахованы от случайности. Однажды был открыт ураганный огонь по машине с карабинерами в штатском, которых приняли за противников. Были раненые. Через несколько дней в участок приходит паренек, явно знакомый с процедурой ареста, у него с собой чемоданчик с необходимыми вещами. Он во всем признается, поскольку наказание от своих, ожидающее его за стрельбу по карабинерам, было бы, вполне возможно, пострашнее тюрьмы. Или, скорее, для предотвращения личной неприязни между представителями закона и каморристами клан велел ему сдаться, пообещав взамен то, что ему причитается по правилам, плюс адвоката за их счет. Паренек вошел и без колебаний заявил: «Я подумал, что это „испанцы“, и выстрелил».

7 декабря меня вновь разбудил телефонный звонок посреди ночи. Мой друг-фотограф сообщил о рейде. Не просто о рейде. Об особенном рейде. Ответ на файду политиков регионального и федерального уровня.

Район «Третий мир» окружен многочисленной толпой, где полно полицейских и карабинеров. Огромный район, название которого дает исчерпывающее представление сложившейся в нем ситуации, как и надпись на стене при повороте на главную дорогу: «Район „Третий мир“, въезд запрещен». Это масштабная операция СМИ. Скампия, Миано, Пишинола, Сан-Пьетро-а-Патерно, Секондильяно после рейда будут наводнены журналистами и шишками с телевидения. Каморра берется за старое после долгих лет затишья. Неожиданно. Подобные методы анализа уже давным-давно устарели, поскольку никто не исследовал системно этот вопрос. Как если бы мозг заморозили двадцать лет назад, а теперь разморозили. Как если бы речь шла о каморре Раффаэле Кутоло и преступных действиях на уровне подрыва автострад и убийств магистратов. За прошедшие годы изменилось все, кроме взглядов наблюдателей, экспертов и дилетантов. Среди арестованных оказывается Чиро Ди Лауро, один из сыновей босса. В клане он специализируется на торговом праве, говорит кто-то. Карабинеры вышибают дверь, обыскивают мафиози, держат на прицеле чуть ли не подростков. Мне удалось увидеть только одну сцену, когда один из штурмовиков заорал на парня, выхватившего нож:

– Брось его! Брось нож на землю! Быстро! Бросай, кому говорят!

Тот роняет нож. Блюститель порядка отбрасывает его ногой, нож врезается в плинтус, и лезвие от удара входит в рукоятку. Это пластмассовая игрушка, как у черепашек-ниндзя. Карабинеры приглядывают за арестованными, осматривают помещения, ведут оперативную фотосъемку. Сносят укрепления, одно за другим. Ломают стены из железобетона, построенные в закутках под лестницами для маскировки складов с наркотиками, сносят заграждения, перекрывавшие улицы, на которых размещали товар.

Сотни женщин идут по улице, поджигая мусорные контейнеры и швыряя все, что попадается под руку, в полицейские машины. Арестовывают их сыновей, племянников, соседей, их работодателей. Однако я не ощущал солидарности с преступниками в этих яростных словах, не видел ее и на лицах. Наркоторговля служит источником пропитания, но пропитания скудного, так что большая часть населения Секондильяно – отнюдь не богачи. Только клановые предприниматели получают баснословную прибыль. Те же, кто занимается продажей, хранением, укрыванием и охраной наркотиков, работают за самые обычные зарплаты, рискуя оказаться за решеткой на долгие месяцы, а то и годы. На женских лицах застыла маска ярости. Ярости с привкусом желчи. Ярости, являющейся одновременно защитой своей территории и обвинением в адрес тех, кто никогда не замечал существования этого места, игнорировал его, предавал забвению.

Такая внезапная масштабная мобилизация сил правопорядка, организованная только после случившихся десятков убийств, после гибели девушки, которую сначала пытали, а потом сожгли, выглядит инсценировкой. Местные женщины чувствуют: здесь что-то не так. Цель арестов и обысков явно заключается не в восстановлении порядка, они проводятся в угоду тому, кому сейчас выгодно арестовывать и сносить стены. Словно кто-то вдруг изменил критерии оценки и решил: их жизнь – ошибка. Люди и так знали, что все идет неправильно, они помнили бы об этом и без помощи вертолетов и броневиков, но до настоящего времени ошибка являла собой первичную форму их жизни, их способность выживать. После вторжения, которое лишь всё усложняло, больше никто и не попытался изменить ее к лучшему. Поэтому теперь женщины ревностно старались сохранить прежние забвение и изоляцию, ошибку жизни, и прогнать прочь тех, кто вдруг заметил тьму.

Журналисты сидели в своих машинах, чтобы не путаться у карабинеров под ногами. Ждали, пока все закончится, и только тогда взялись за съемку. В результате проведенной операции были арестованы пятьдесят три человека, самый молодой – 85-го года рождения. Все они выросли в Неаполе эпохи Возрождения, то есть при новом курсе, который должен был изменить их судьбы. Задержанных еще только сажают в фургоны, карабинеры надевают наручники, а каморристы уже знают, что надо делать: звонить тому или иному адвокату, ждать, пока 28 числа домой доставят зарплату от клана и упаковки пасты для жен или матерей. Больше всего волнуются те, у кого на свободе остались сыновья-подростки, еще неизвестно, какую роль им отведут после арестов. Но это уже не им решать.

Никакой передышки в военных действиях после рейда не наблюдается. 18 декабря убивают за барной стойкой Паскуале Галассо, тезку одного из влиятельнейших боссов 90-х годов. 20 декабря – Винченцо Йорио в пиццерии. 24–10 – тридцатичетырехлетнего Джузеппе Пеццелла. Он надеется укрыться в баре, но в него выпускают целую обойму. На Рождество все стихает. Противники складывают на время оружие. Происходит реорганизация. Попытка упорядочить хаотичный конфликт и выработать стратегию. 27 декабря Эмануэле Леоне получает пулю в голову. Ему было двадцать лет. 30 декабря за оружие берутся «испанцы»: убивают двадцатишестилетнего Антонио Скафуро и ранят в ногу его сына. Антонио приходился родственником наместнику Ди Лауро в Казаваторе.

Тяжелее всего было понять. Понять, каким образом Ди Лауро удавалось все время опережать противника. Поражать цель и тотчас исчезать. Смешиваться с толпой и рассредоточиваться по районам. Участок «Т», Паруса, Почтовый парк, Голубые дома, Дома штрумпфов [25]25
  Маленькие синие человечки, герои популярного в 1950-х годах мультфильма Les Schtroumpfs.


[Закрыть]становятся джунглями, тропическим лесом из железобетона, словно предназначенным для укрытия людей, где проще простого сделаться призраками. Ди Лауро потеряли всех кураторов и наместников, но сумели развязать беспощадную войну без особых потерь в своих рядах. Это напоминает ситуацию, когда в стране случается военный переворот и смещенный президент для сохранения своей власти и защиты собственных интересов вооружает школьников и формирует новую армию из почтальонов, чиновников и начальников отделов. Он допускает бывших «мелких винтиков» системы до нового средоточия власти.

В машине Уго Де Лючии, человека Ди Лауро, замешанного, согласно обвинению Окружного управления Неаполя по борьбе с мафией, в убийстве Джельсомины Верде, установлен «жучок», который, как указано в постановлении от декабря 2004 года, фиксирует следующий разговор:

– Я ничего не буду делать, пока не получу приказ, у меня такое правило!

Идеальный солдат демонстрирует полное подчинение Козимо. Потом комментирует случай с ранением:

– Я бы его замочил, не стал бы в ногу стрелять, а сразу же полбашки ему снес, ты ж меня знаешь!.. Мы можем работать в моем районе, там спокойно…

Угарьелло, как его называют в районе, никогда бы не стал просто ранить, он бы сразу убил.

– Теперь меня послушай, представь, что вот мы есть… все в укромном месте… пятеро в одном доме… пятеро в другом, по соседству… еще пять в следующем, и вы за нами посылаете, только когда надо выпустить кому-то кишки!

Объединить по пять человек в силовые группы, разместить их в надежных укрытиях, вызывать лишь для расправы над врагами. Держать только для этого. Силовые группы называют «отрядами». Но Петроне, собеседник Уго, нервничает:

– Да, но если один из этих козлов вдруг наткнется где-нибудь на такой вот непростой отряд, то нам не жить: выследят и мозги вышибут… хотя бы парочку надо прикончить перед смертью, слышишь! Дай мне хотя бы четверых или пятерых из них порешить! – Для Петроне самый идеальный вариант – убить того, кто и не подозревает, что раскрыт. – Проще всего иметь дело со знакомыми: сажаешь их себе в машину и везешь, куда хочешь…

Их лидирующее положение связано не только с непредсказуемостью ударов, но и с тем, что они заранее знают свою судьбу. Но напоследок надо нанести врагу как можно больший урон. По принципу камикадзе, только без взрывчатки. Это единственное, что позволяет надеяться на победу, когда ты в меньшинстве. Еще до объединения в отряды они принимаются за дело.

2 января 2005 года убивают Крешенцо Марино, отца братьев МакКеев. Его находят с запрокинутой головой в довольно необычном для шестидесятилетнего мужчины автомобиле – «смарте». У него самая дорогая в линейке модель. Может, Марино так надеялся провести патрульных, но в итоге получил одну-единственную пулю, прямо в лоб. Обошлось без крови, если не считать тонкого ручейка, вытекшего из раны. А может, он считал, что, если ненадолго выйти из дома, всего на несколько минут, ему ничего не грозит. Но хватило и этого. В тот же день в Казаваторе «испанцы» расправляются с Сальваторе Барра, зашедшим в бар. В день, когда в Неаполь приезжает президент Итальянской Республики Карло Адзельо Чампи и призывает город к решительным действиям, бросается словами о мужестве и поддержке государства, во время его выступления совершаются три покушения.

15 января выстрелом в упор убивают Кармелу Аттриче, мать «раскольника» Франческо Бароне, по прозвищу Русский, по полученным сведениям – доверенного лица МакКеев. Она уже давно не выходит из дома, поэтому приходится использовать наживку, чтобы выманить ее. Подговаривают знакомого ей паренька, тот звонит по домофону. Синьора хорошо его знает и не чувствует опасности. Спускается прямо в пижаме, открывает дверь подъезда, в лицо ей упирается дуло, и кто-то нажимает на курок. Кровь и мозговая жидкость вытекают из ее головы, как из разбитого яйца.

Когда я приехал на место преступления, к Голубым домам, труп еще не успели накрыть простыней. Люди ходили прямо по лужам крови и оставляли повсюду следы. Я судорожно сглотнул, чтобы успокоить желудок. Кармела Аттриче не сбежала. Она была в курсе происходящего, ее предупредили, что сын связался с «испанцами», но каморристская война всегда отличается отсутствием какой-либо уверенности. Ничего не знаешь наверняка. Все становится настоящим, только когда совершается. В динамике власти, абсолютной власти, нет ничего, что бы преступало границы конкретики. Решения бежать, оставаться, скрываться, доносить становятся слишком нечеткими, лишенными ясности, у любого совета есть парный, противоречащий ему, поэтому сделать выбор можно лишь по результатам произошедших в действительности событий. Когда выбор сделан, его можно только пережить.

Смерть на улице вызывает жуткий переполох. Неправда, что умирают в одиночестве. Перед глазами мельтешат незнакомые люди, которые трогают руки и ноги жертвы, пытаясь определить, труп это или стоит вызвать скорую. На лицах тяжелораненых и находящихся при смерти написан один и тот же страх. И стыд. Звучит странно, но за секунду перед смертью вдруг ощущается стыд. Lo scuorno, [26]26
  Стыд (диал.).


[Закрыть]как здесь говорят. Вроде как стоять нагишом посреди толпы. То же ощущение охватывает в случае убийства на улице. Никогда не привыкну к телам людей, погибших насильственной смертью. Санитары, полицейские – все спокойны и невозмутимы, они механически совершают одни и те же действия, не обращая внимания, кто лежит перед ними. «У нас на сердце мозоль, а желудок обит войлоком», – сообщил мне водитель труповозки, совсем еще мальчишка. Если приезжаешь раньше машины скорой помощи, то поневоле смотришь на раненого во все глаза, хоть бы и предпочел вовек его не видеть. Я никогда не мог понять, что люди умирают таким образом. Мне было лет тринадцать, когда я впервые увидел мертвеца. Тот день запомнился во всех деталях. Проснулся я крайне смущенный, поскольку под пижамой, надетой на голое тело, была отчетливо видна непроизвольная эрекция. Типичная утренняя эрекция, скрыть которую невозможно. Я так хорошо запомнил этот эпизод, потому что по дороге в школу обнаружил труп в таком же состоянии. Нас было пятеро школьников с рюкзаками, полными учебников. И вдруг мы оказались возле изрешеченной пулями «альфа-ромео альфетты». Мои одноклассники рванули к ней, сгорая от любопытства. Там, где была спинка сиденья, в воздухе торчали ноги. Самый храбрый из нас поинтересовался у карабинера, почему человек лежит вверх тормашками. Карабинер ответил сразу, не делая скидок на возраст собеседника.

– Его из-за ливня так перевернуло…

Хоть я и был еще маленький, но уже знал значение слова «ливень» – автоматная очередь. В каморриста попало столько «капель», что его перевернуло. Голова внизу, а ноги наверху. Карабинеры открыли дверцу машины, и труп свалился на землю, как подтаявшая сосулька. Мы наблюдали за происходящим, никто и слова не сказал, что это зрелище не для детей. Ничья добродетельная рука не закрыла нам глаза. У трупа была эрекция. Узкие джинсы это подчеркивали. Я застыл в изумлении и долго не мог отвести взгляд. А потом на протяжении нескольких дней размышлял, как же такое могло произойти. О чем он думал, что делал перед смертью. Целые вечера я посвятил догадкам о том, что же занимало его мысли. Мучения продолжались до тех пор, пока я не набрался смелости обратиться за разъяснением и узнал: эрекция – довольно распространенное явление при насильственной смерти. Линда, наша одноклассница, увидев вываливающийся из автомобиля труп, заплакала и потянула за собой двух ребят. Сдавленные рыдания. Молодой человек в штатском поднял за волосы голову мертвеца и плюнул ему в лицо. Повернулся к нам со словами:

– Ну и чего плачете? Это была падаль, так что ничего не случилось, все в норме. Ничего не случилось. Не плачьте…

С тех пор при виде сотрудников криминальной полиции в резиновых перчатках, ступающих очень осторожно, чтобы, не дай бог, не сместить пыль или стреляную гильзу, я перестал им верить. Когда я оказываюсь возле жертвы раньше скорой помощи и становлюсь свидетелем последних минут жизни человека, уже чувствующего приближение конца, то всегда вспоминаю финал романа «Сердце тьмы», [27]27
  Автор – Джозеф Конрад (1902).


[Закрыть]когда Марлоу возвращается на родину и к нему приходит женщина с вопросом о том человеке, которого она любила: что сказал Куртц перед смертью? Марлоу решает солгать. Говорит, умирающий звал ее, хотя на самом деле он о ней не вспоминал. Куртц произнес лишь одно слово: «Ужас». Считается, последнее слово находящегося при смерти человека отражает его последнюю мысль, самую главную и важную. Что он называет ту вещь, ради которой стоило жить. Это не так. Когда кто-то умирает, от него исходит только страх. Все или почти все инстинктивно произносят одну и ту же фразу, простую и банальную: «Я не хочу умирать». Чужие лица, заслонившие лицо Куртца и слившиеся с ним, выражающие страдание, отвращение и отказ от уродливой смерти в худшем из возможных миров, объятом ужасом.

После того как я увидел десятки мертвецов, окровавленных и выпачканных в грязи, испускающих тошнотворные запахи, на которых смотрят с любопытством или профессиональным безразличием, которых сторонятся, как прокаженных, и реагируют на них нервным вскриком, то пришел к одному-единственному выводу, настолько элементарному, что он граничит с идиотизмом: смерть отвратительна.

В Секондильяно у молодежи, подростков и детей уже сложились четкие представления о смерти и о том, как лучше умирать. Я проходил мимо места, где попала в западню Кармела Аттриче, когда услышал разговор двух парнишек. Голоса у них были серьезнее некуда.

– Я хочу умереть, как она. Два выстрела в голову: бах, бах – и все кончено.

– Но ей же в лицо, ей в лицо стреляли! Когда в лицо – это хуже всего.

– Ничего не хуже, это всего одна секунда. Какая разница, с какой стороны, все равно голова.

Я решил присоединиться и вмешался в разговор со своим предложением:

– По-моему, лучше в сердце. Один выстрел – и готово…

Но мальчику о боли было известно гораздо больше. Он подробно рассказал об ощущениях, сопровождающих попадание пули в тело, – как настоящий эксперт.

– Нет, в сердце – это плохо, очень плохо: больно, и умираешь только минут через десять. Легкие должны наполниться кровью, а сама пуля как раскаленное жало, которое проникает в тебя и проворачивается внутри. Когда попадают в руки или ноги – тоже плохо. Но это, скорее, похоже на укус змеи. Укус, который остается в твоей плоти. В голову же лучше всего, так хоть не обоссышься и в штаны не наложишь. Кто захочет еще потом корчиться на земле…

Он видел это своими глазами. И не один раз. Быть убитым выстрелом в голову – значит не трястись от страха, не ссать в штаны и не отравлять воздух вонью из дырок в животе. Интересуясь всеми подробностями, я расспросил его еще о смерти, о ловушках и засадах. Задал ему разные вопросы, кроме одного, который должен был бы задать: почему в четырнадцать лет он думает о том, как лучше умереть. Но эта мысль даже не пришла мне в голову. Вместо имени мальчишка назвал свою кличку. Ее позаимствовали из японского мультсериала «Покемоны». Паренек был светловолосый и коренастый, вот его и окрестили Пикачу. Он указал мне на двух типов в толпе, образовавшейся вокруг тела убитой женщины, они тоже остановились поглазеть на труп. Пикачу тихо сказал:

– Вон те, видишь, это они Куколку пришили…

Кармелу Аттриче называли Куколкой. Я постарался запомнить лица указанных парней. Они выглядели взволнованными и расталкивали людей, чтобы получше разглядеть, как полицейские накрывают тело. Они даже не скрывали свои лица, когда шли на дело. Потом сели неподалеку, у статуи Падре Пио, и подождали, пока вокруг трупа соберется толпа. Через несколько дней их накрыли. Целую группу собрали, чтобы убрать беззащитную женщину, вышедшую к убийцам в пижаме и тапочках. Группа прошла боевое крещение, превратившись из занимающихся розницей сбытчиков в боевые единицы. Самому младшему было шестнадцать лет, старшему – двадцать восемь. Предполагаемому убийце – двадцать два. Когда во время ареста один из них увидел вспышки и телекамеры, то засмеялся и принялся подмигивать журналистам. Взяли под стражу и «приманку» – шестнадцатилетнего подростка, позвонившего Аттриче по домофону и попросившего ее спуститься. Шестнадцать лет. Столько же было и дочери погибшей, которая, заслышав выстрелы, выбежала на балкон и разрыдалась, потому что все уже поняла. Расследование подтверждает, убийцы вернулись на место преступления. Чрезмерное любопытство. То же самое, будто поучаствовать в собственном фильме. Сначала в качестве актера, а потом – зрителя, но в той же картине. Видимо, правду говорят: кто нажимает на курок, не помнит в точности своих действий, поэтому ребята вернулись ради интереса, посмотреть, что же у них вышло и какое лицо было у жертвы. Я поинтересовался у Пикачу, входили ли эти молодчики в один из отрядов Ди Лауро или, может, только планировали объединиться. Мальчишка расхохотался: