Текст книги "Гоморра"

Автор книги: Роберто Савьяно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Я знаю, и у меня есть доказательства. Для организаций, занимающихся добычей полезных ископаемых, существуют официальные ограничения по объемам разработок, в действительности же они поглощают и перемалывают целые горы. Измельченные горы и холмы добавляют в цемент и распространяют повсюду. От Тенерифе до Сассуоло. Сырье стало перемещаться так же, как и люди. В Сан-Феличе-а-Канчелло я встретил в траттории дона Сальваторе, старого мастера. Он напоминал ходячий труп и выглядел лет на восемьдесят, хотя на самом деле ему было не больше пятидесяти. На протяжении десяти лет в его обязанности входило добавление в растворосмесители промышленной пыли. Посредничество принадлежащих кланам фирм, которые включили переработку токсичных отходов в производство цемента, дало возможность многим компаниям участвовать в торгах на получение подряда, называя цену, сходную с ценой китайской рабочей силы. Теперь гаражи, стены и лестницы несут в себе яд. Ничего не произойдет, пока какой-нибудь рабочий не вдохнет эту пыль и не умрет через несколько лет, обвиняя во всем рак.

Я знаю, и у меня есть доказательства. Успешные итальянские предприниматели начинали с цемента. Они сами являются частью цикла цементооборота. Прежде чем они стали любимцами фотомоделей, покупателями яхт, лидерами финансовых групп и владельцами газет, был цемент, и за всем этим тоже стоит цемент, организации-субподрядчики, песок, щебень, грузовики с набившимися в них строителями, которые работают по ночам, а наутро исчезают, прогнившие леса, липовые страховки. Авангард итальянской экономики опирается на толстые стены. Следует изменить конституцию. Написать, что государство держится на цементе и застройщиках. Они являются истинными родоначальниками. Не Ферруччо Парри, [49]49
  Ферруччо Парри(1890–1981) – премьер-министр Италии и министр внутренних дел с 21 июня по 8 декабря 1945 года.


[Закрыть]Луиджи Эйнауди, [50]50
  Луиджи Эйнауди(1874–1961) – итальянский экономист, политик и журналист, второй президент Итальянской Республики.


[Закрыть]Пьетро Ненни [51]51
  Пьетро Ненни(1891–1980) – один из лидеров Итальянской социалистической партии и Социалистического интернационала.


[Закрыть]и не полковник Валерио. [52]52
  Вальтер Лудизио(1909–1973), известный как полковник Валерио, – один из руководителей итальянского движения Сопротивления, есть версия, что именно он привел в исполнение смертный приговор Муссолини.


[Закрыть]Именно строители подняли с колен Италию, уничтоженную крахом Синдоны [53]53
  Микеле Синдона(1920–1986) – сицилийский банкир, нанесший своими многолетними махинациями финансовый ущерб государству на сумму около полутора миллиардов марок.


[Закрыть]и приговором без права обжалования, вынесенным Международным валютным фондом. Цементные заводы, торги, многоэтажки, газеты.

Строительный бизнес сжимает, как удав, кольцо вокруг мафиози. После карьеры киллера, рэкетира или «кукушки» их ждет строительство или уборка мусора. Вместо короткометражек и проводимых в школах конференций имело бы смысл сводить юных каморристов на стройки и показать, какая судьба их ожидает. Если удастся избежать тюрьмы и преждевременной смерти, то всю свою жизнь, до самой старости, они проведут на стройке, сплевывая известь, смешанную с кровью. А у бизнесменов-предпринимателей, которых, как думают боссы, они полностью контролируют, будут многомиллионные заказы. От работы умирают. И это происходит постоянно. Бешеная скорость строительства, необходимость экономить на какой бы то ни было безопасности, ненормированный график. Изнуряющие смены по девять-двенадцать часов в день, включая субботу и воскресенье. Зарплата 100 евро в неделю и сверхурочные за ночную и воскресную работу: пятьдесят евро за каждые десять часов. Те, кто помоложе, выдерживают пятнадцать. Нередко с помощью кокаина. Смерть на стройке влечет за собой отработанную последовательность действий. Тело забирают и инсценируют дорожно-транспортное происшествие. Засовывают его в машину, поджигают и сталкивают с обрыва или пускают под откос. Деньги, выплаченные страховой компанией, перейдут к семье погибшего как компенсация. Часто сами инсценировщики получают серьезные травмы, например, если надо протаранить стену машиной с трупом, дав ей предварительно загореться. Если в момент происшествия рядом оказывается бригадир, то механизм срабатывает идеально. Если же его нет, то рабочих охватывает паника. Они хватают тяжелораненого, находящегося при смерти, и бросают у дороги, ведущей к госпиталю. Подъезжают на машине, выбрасывают тело, и только их и видели. Бывает, что в ком-то просыпается совесть, и тогда вызывают «скорую». Любой человек, участвующий в процедуре избавления от тела уже почти мертвого коллеги, знает, что с ним сделают то же самое, если он упадет и разобьется. Ты можешь быть уверен, в случае опасности сосед придет на помощь и добьет тебя, сделает все, чтобы избавиться от проблемы. Поэтому на стройках царит атмосфера некоей подозрительности. Стоящий рядом рабочий может оказаться твоим палачом, и наоборот. Он не станет тебя мучить, просто оставит подыхать на тротуаре или подожжет, засунув в машину. Все строители знают такую схему действий. А фирмы с юга дают лучшие гарантии. Люди работают, а потом исчезают, и любая проблема тотчас по-тихому разрешается.

Я знаю, и у меня есть доказательства. А у доказательств есть имена. За семь месяцев на севере Неаполя на стройплощадках погибли пятнадцать строителей. Сорвались с высоты, попали под ковш экскаватора или, устав от непосильной нагрузки, не справились с управлением подъемным краном. Надо спешить. Хотя стройки тянутся годами, фирмы-субподрядчики должны сразу освобождать место для тех, кто придет им на смену. Заработал, получил деньги и отправился дальше. Свыше 40% организаций, действующих на территории Италии, имеют южные корни, берут начало из окрестностей Аверсы, Неаполя, Салерно. На юге до сих пор возможно рождение империй, соединение экономических звеньев, а равновесие на стадии первоначального накопления еще не достигнуто. По всей южной части страны, от Апулии до Калабрии, надо развесить таблички с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», обращенные ко всем желающим броситься очертя голову в цементную баталию, чтобы через несколько лет оказаться в римских и миланских гостиных. Это «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!» напоминает пожелание удачи: предпринимателей много, а удержаться на плаву очень непросто и мало кому удается.

Я знаю. И у меня есть доказательства. Новоиспеченные застройщики, владельцы банков и яхт, короли сплетен и любимцы шлюх скрывают источники своих доходов. Возможно, у них еще осталась душа. Им стыдно признаваться, откуда берутся деньги. В США – стране, на которую они равняются, – нередка ситуация, когда молодые аналитики и экономисты, желая показать, на что они способны, докапываются до правды, какими путями была достигнута победа на рынке того или иного предпринимателя, ставшего значимой фигурой в финансовом мире, обретшего успех и славу. Здесь же все молчат. Деньги – это только деньги. Благополучные дельцы из Аверсы – земли, отравленной каморрой, – на вопросы о секрете их успеха спокойно отвечают: «Я купил за десять, а продал за тридцать». Кто-то сказал, что на юге можно жить, как в раю. Надо смотреть исключительно в небо и никогда даже не пытаться опустить взгляд. Но это невозможно. Экспроприация перспективы затронула и области видения. На пути любой перспективы оказываются балконы, чердаки, мансарды, кондоминиумы, нагромождения многоэтажек, переплетения кварталов. Здесь ничего не падает с неба. Здесь ты спускаешься вниз. Падаешь в бездну. На дне каждой бездны обязательно есть другая бездна. Я не могу не чувствовать этого, когда поднимаюсь по лестницам или на лифте, захожу в квартиры. Потому что я знаю. И это извращение. Вот почему в компании успешных предпринимателей мне становится нехорошо. Пусть эти господа элегантны, голосуют за левых и у них правильная, спокойная речь. Я чувствую запах извести и цемента, исходящий от их носков, запонок Bulgari, библиотек. Я знаю. Знаю, кем построено и до сих пор продолжает строиться все на моей земле. Знаю, что сегодня вечером из Реджо-Калабрии выедет поезд, который в полночь остановится в Неаполе, а потом отправится в Милан. Он будет полон. На вокзале его встретят фургоны и потрепанные «фиаты-пунто», поджидающие рабочих для новых строек. Никто не станет изучать и принимать в расчет эту кочевую эмиграцию, она так и останется покрытой известковым налетом. Я знаю, какова конституция моей эпохи, как наживается богатство. Знаю, сколько крови было пролито ради каждого фундамента. Я знаю, и у меня есть доказательства. Пощады не будет.

ДОН ПЕППИНО ДИАНА

Когда я думаю о войне кланов из Казаль-ди-Принчипе, Сан-Чиприано, Казапезенны, затронувшей все подвластные им территории, от Парете до Формии, то всегда вспоминаю белые простыни. Белые простыни, развешенные на каждом балконе, перекинутые через перила, висящие на натянутых под каждым окном веревках. Кругом белым-бело, полотнища чисты как снег. Они, словно вывешенные флаги, олицетворяли собой горький траур во время похорон дона Пеппино Дианы. Дело происходило в марте 1994 года, мне было шестнадцать лет. Меня разбудила тетя – как и всегда, – но сделала это с несвойственной ей жесткостью: сдернула простыню, на которой я лежал, свернувшись калачиком, движением, каким обычно разворачивают завернутую в бумагу колбасу. Я чуть не свалился с кровати. Тетя ничего не сказала, но ее состояние выдавали громкие шаги, будто нервное возбуждение находило выход через пятки. Она привязывала простыни к перилам так сильно, что и ураган бы их не сорвал. Распахивала окна, впуская внутрь голоса и отдавая взамен звуки нашего дома. Даже дверцы шкафов открыла. Помню толпу скаутов, переставших на время изображать жизнерадостных всеобщих любимцев, их дурацкие желто-зеленые косынки, казалось, излучавшие яростную скорбь, потому что дон Пеппино был одним из них. Мне никогда не доводилось видеть скаутов в таком взволнованном состоянии, настолько невнимательными к порядку и дисциплине, которым уделяли огромное значение во время долгих маршей. Тот день для меня – как шкура далматинца, где вместо пятен провалы в памяти. История дона Пеппино Дианы была очень необычной, из разряда тех, что надо запомнить и хранить в себе. Глубоко в горле, в сжатом кулаке, рядом с грудной мышцей, около коронарных артерий. Редкая история, мало кому известная.

Дон Пеппино Диана учился в Риме, где и должен был остаться, чтобы делать карьеру вдали от родной земли, провинциальной отсталости и грязного бизнеса. Духовную карьеру, достойную юноши из хорошей буржуазной семьи. Однако он внезапно принял решение вернуться в Казаль-ди-Принчипе – поступок, свойственный людям, которые не могут избавиться от какого-то воспоминания, привычки, запаха или же постоянно чувствуют необходимость сделать что-то и не успокаиваются, пока наконец не выполнят это либо, по крайней мере, не попытаются. Дон Пеппино, будучи еще совсем молодым, стал священником в базилике Св. Николая в Бари, выделявшейся своей современной архитектурой и, даже с точки зрения эстетики, соответствовавшей его идеям. Он появлялся на улице в джинсах, чем отличался от своих предшественников, подчеркивавших авторитет мрачной сутаной. Дон Пеппино не разбирал семейные дрязги, не занимался наставлением неверных мужей на путь истинный и утешением обманутых жен, – он как-то незаметно и очень естественно изменил роль провинциального священника. Его интересовал вопрос развития власти, не только последствий нищеты – вылечить больное место было недостаточно, – но он надеялся, что сможет постичь процесс возникновения метастазов, остановить гангрену, помешать превращению его земли в источник капиталов и трупов. Иногда он выкуривал сигару прямо на публике, что в другом месте выглядело бы совершенно нормально. Здесь же священники обычно демонстрировали на людях аскетизм, а сами дома не отказывали себе в маленьких слабостях. Дон Пеппино предпочитал сохранять собственное лицо, гарантируя, таким образом, искренность на земле, где окружающие, наоборот, должны ориентироваться на гримасы, отражающие истинную сущность человека, и помогают им в этом прозвища, наделяющие своего хозяина определенной властью, которую хочется навсегда вживить в эпидермис. Его переполняла жажда действия, он взялся за устройство Центра помощи иммигрантам, где бы первых африканских беженцев обеспечивали пищей и кровом. О них обязательно надо было позаботиться, чтобы они не попали под влияние кланов и не превратились в идеальные боевые машины, как и случилось впоследствии. Для реализации задуманного ему понадобилось вложить и часть личных сбережений, накопленных в результате преподавательской деятельности. Ожидание помощи от государства – такой долгий и сложный процесс, что может послужить самым очевидным мотивом для бездействия. Уже будучи священником, он видел смену боссов, свержение Барделлино, приход к власти Сандокана и Чиччотто-Полуночника, резню, устроенную людьми Барделлино и членами клана Казалези, затем стычки между наиболее успешными каморристами.

В хрониках того периода запечатлен известный случай с автомобильным кортежем, проехавшим по округе. Около шести вечера с десяток автомобилей совершили круг почета перед домами конкурентов. Люди Скьявоне бросили вызов менее удачливым соперникам. Я тогда еще был маленьким, но мои двоюродные братья клянутся, что видели все собственными глазами. Машины не спеша проезжали по улицам Сан-Чиприано, Казапезенны и Казаль-ди-Принчипе, мафиози сидели прямо на дверцах, так что одна нога оставалась в салоне, а другая свободно свешивалась. В руках они держали автоматы и ехали с открытыми лицами. Кавалькада медленно продвигалась вперед, собирая по дороге все новых участников: каморристы брали с собой ружья и полуавтоматические пистолеты, выходили из дома и шагали вслед за автомобилями. Самая настоящая общественная демонстрация, где вооруженные мафиози выступают против соперников. Они останавливались у домов, где жили конкуренты. Тех, кто осмелились не согласиться с их господством.

– Спускайтесь, засранцы! Выходите на улицу, если у вас есть яйца!

Все продолжалось не меньше часа. Никто не препятствовал кортежу, только моментально опускались ставни магазинов и баров. Этот «комендантский час» растянулся на два дня. Люди сидели по домам, даже за хлебом не выходили. Дон Пеппино почувствовал, что пришло время составить план сопротивления. Надо было в открытую обозначить тактику, перейти от одиночных свидетельств к организованным, наладить выполнение местными церквями новой миссии. Он составил неожиданный документ, который подписали все священники Казаль-ди-Принчипе и его окрестностей: религиозный текст, христианский, пропитанный безнадежностью и чувством человеческого достоинства, сделавшим эти слова универсальными, способными выйти за пределы религии и поколебать уверенность боссов, заставить дрожать их голоса, напугать сильнее, чем рейд Комиссии по расследованию деятельности мафии, чем конфискация карьеров и бетономешалок, сильнее, чем прослушивание телефонных разговоров, в которых звучат приказы кого-то убить. Текст получился живым и искренним, а название в духе романтизма сразу попадало в цель: «Любовь к моему народу не позволяет мне молчать». В день Рождества дон Пеппино раздавал листовки с речью, на дверь церкви он их не вешал: в отличие от Лютера ему не надо было реформировать римскую церковь, у него хватало других забот. Предстояло выяснить, каким образом можно построить дорогу, пересекающую пути власти, ту единственную, что способна пошатнуть экономическое и криминальное могущество семей каморры.

Дон Пеппино проник в оболочку слова, выкопал из пещеры синтаксиса силу, которой могло обладать только слово, произнесенное публично и внятно. Он не поддавался интеллектуальной апатии человека, уверенного, что слово уже исчерпало все свои ресурсы и теперь годится только на заполнение воздушного пространства. Он воспринимал слово как нечто конкретное, как образованную атомами материю, созданную для вмешательства в ход вещей, как строительный раствор, как острие кирки. Дон Пеппино искал наиболее выразительные языковые средства, которые холодным душем окатили бы грязные помыслы. Молчание в этих краях не приравнивается к общепринятой круговой поруке, выражающейся в традиционных кепках-коппола и опущенном взгляде. Дело, скорее, в принципе «это меня не касается». Здесь, да и в других местах тоже, такое поведение привычно, люди реагируют на существующее положение вещей уходом в себя. Слово священника стало криком. Выверенным, высоким и резким, направленным на бронированное стекло с целью взорвать его.

«Мы бессильно наблюдаем горе многих семей, чьи сыновья стали жертвами каморры или ее участниками. (…) Сегодня каморра являет собой одну из форм терроризма, которая вселяет страх, устанавливает свои законы и, подобно эндемии, является постоянным компонентом кампанийского общества. Каморристы беспощадно, с оружием в руках, насаждают свои неприемлемые порядки: рэкет, послуживший причиной увеличения субсидирования нашей земли, что лишило ее возможности автономного развития; взятки за строительные работы в размере 20% и выше, способные напугать и самого безрассудного предпринимателя, незаконная перевозка, покупка и продажа наркотических веществ, употребление которых приводит к появлению огромного количества молодых изгоев и одновременно к формированию рабочей силы для преступных организаций; столкновения между группировками, обрушивающиеся на семьи местных жителей подобно карающему бичу; отрицательный пример всему молодому поколению, подобный лаборатории, где изучают жестокость и организованную преступность (…)»

В первую очередь, дон Пеппино помнил, что в связи с угрозой всесильных кланов нельзя было отсиживаться в исповедальне и руководить оттуда. Он тщательно изучил слова пророков в поисках подтверждения необходимости выходить на улицы, обличать, действовать, ведь только таким образом можно наделить смыслом собственное существование.

«Наша задача, как пророков, – обличать, нельзя об этом забывать, Бог призывает нас к пророчеству.

Пророк подобен стражнику: он видит несправедливость, обличает ее и обращается к изначальному замыслу Господа (Иез. 3:16–18);

Пророк помнит прошлое и использует его для обнаружения нового в настоящем (Исайя 43);

Пророк призывает к разделению страдания и сам следует этому завету (Быт. 8:18–22);

Пророк указывает нам главный путь – путь справедливости (Иер. 22:3 – Исайя 58).

Братьев наших, священников и пастырей, мы просим говорить ясно во время проповедей и во всех тех случаях, когда требуется мужество, чтобы свидетельствовать. Церковь мы призываем не отказываться от своей „пророческой“ роли, чтобы орудия обличения и гласности позволили бы создать новое сознание под знаком справедливости и объединения этических и общественных ценностей».

В своем воззвании дон Пеппино и не думал проявлять политкорректность по отношению к административной власти, будучи уверенным не только в ее связи с каморрой, но и в отстаивании интересов мафии, и в игнорировании социальной реальности. Он не мог поверить, что кто-то сознательно сделал выбор в пользу зла, олицетворяемого кланом, просто таков был результат конкретных условий, определенных механизмов, очевидных причин и обостряющихся проблем. Никогда на Церкви или на ком-либо другом в этих краях не лежала такая просветительская задача.

«Подозрительность и недоверие жителей юга к властям, поскольку уже век прошел, как те не в состоянии решить серьезные проблемы, терзающие южную часть страны, связанные в основном с работой, домом, здравоохранением и образованием;

подозрения, часто не такие уж необоснованные, в связи каморры с политиками, которые за поддержку на выборах или же, преследуя общие с мафией цели, гарантируют прикрытие и поблажки;

распространенное чувство неуверенности в себе и не отпускающее ощущение опасности, вызванное недостаточной юридической защитой как людей, так и имущества, медлительностью правозащитного аппарата, двойственностью трактования законов (…) нередко обуславливает обращение к клану за масштабной защитой или же соглашение с каморристской „крышей“;

полная неясность на рынке трудоустройства, в связи с чем поиск работы скорее обретает черты клиентелизма и ориентируется на каморру, чем опирается на законы трудового права;

недостаток или неудовлетворительный уровень общественного воспитания, в том числе и в пастырской деятельности, когда можно воспитать истинного христианина, не сформировав при этом полноценную личность и гражданина».

В конце 80-х годов дон Пеппино организовал антикаморристскую демонстрацию, причиной которой послужил массовый штурм казармы карабинеров в Сан-Чиприано-д'Аверса. Десятки людей горели желанием разнести в пух и прах государственные учреждения и отделать чиновников за вмешательство в ссору двух местных ребят прямо во время празднеств в честь местного святого. Казарма Сан-Чиприано зажата в переулке, пути к отступлению для командиров и рядовых полицейских отрезаны. Подавить волнения удалось только с помощью наместников клана, которых прислали сами боссы, чтобы спасти горстку карабинеров. В то время у власти еще находился Антонио Барделлино, а его брат Эрнесто занимал пост мэра.

«Мы, пастыри кампанийской Церкви, не ограничиваемся задачей обличать существующее положение вещей и надеемся, что наши возможности и авторитет поспособствуют преодолению сложившейся ситуации посредством пересмотра и интегрирования элементов и методов пастырской деятельности».

Дон Пеппино поставил под сомнение истинность веры боссов и стал открыто отрицать реальность союза между христианством и кланами с их предпринимательской, силовой и политической мощью. На территории каморры религиозный посыл не рассматривается как конфликтующий с преступными действиями: клан направляет свою деятельность на благо всех своих членов, и, выходит, организация не забывает о христианских добродетелях и следует им. Необходимость расправы с врагами и предателями воспринимается как дозволенное нарушение, заповедь «Не убий», записанную на скрижалях Моисея, боссы могут трактовать по-своему в том случае, если убийство совершается ради высшей цели, то есть в целях защиты клана, интересов его главарей, благополучия команды, а значит, и всех. Господь поймет и простит грех кровопролития, приняв во внимание его необходимость.

В Сан-Чиприано-д'Аверса – территории Антонио Барделлино – процедура посвящения в каморристы заключалась в ритуальном обряде, который использовала и коза ностра, но этот обычай, наряду со многими другими, постепенно забывался. Булавкой прокалывали подушечку пальца на правой руке кандидата, и капли крови должны были упасть на образок с Мадонной из Помпей. Затем последний нагревали над пламенем свечи, и главари, стоявшие вокруг стола, передавали его друг другу. Если все целовали образ Мадонны, то испытуемый официально становился членом клана. Мафиозная организация никак не может обойтись без религии, это не просто дань суеверию или культурный атавизм, но духовная сила, помогающая в принятии особо важных решений. Часто каморристские семьи, а в особенности крупные боссы, воспринимают свою жизнь как посланное свыше испытание, сосредоточение всех возможных страданий и давящих на совесть грехов, как искупление благосостояния семьи и преданных им людей.

В Пиньятаро-Маджоре клан Лубрано на свои деньги отреставрировал фреску, изображающую Мадонну. Ее называют «Мадонной каморры», потому что именно у нее, находясь в бегах, просили заступничества самые влиятельные члены коза ностра, проделавшие путь от Сицилии до Пиньятаро-Маджоре. Так и представляешь коленопреклоненных Тото Риину, Микеле Греко, Лучано Лиджо или Бернардо Провенцано на скамье перед фреской с Мадонной, умоляющих ниспослать им озарение и защитить от преследователей.

Когда Винченцо Лубрано оправдали, он вместе со своими приспешниками совершил на нескольких автобусах паломничество в Сан-Джованни Ротондо, чтобы поблагодарить падре Пио, искренне считая оправдательный вердикт его заслугой. Многие боссы каморры ставят на своих виллах статуи падре Пио в натуральную величину, терракотовые и бронзовые копии статуи Христа-Искупителя с распростертыми руками, венчающей гору Корковадо в Рио-де-Жанейро. В «лабораториях» Скампии часто работники формируют зараз тридцать три «кирпича» гашиша, помня о возрасте Христа. Потом делают перерыв на тридцать три минуты, крестятся и возвращаются к работе. Проявляя уважение к Христу, они надеются получить взамен хорошую прибыль и отсутствие проблем. То же самое и с пакетиками кокаина: нередко наместник окропляет их святой водой из Лурда, прежде чем передать «пушерам», в надежде, что обойдется без кровопролития, ведь в случае недовольства качеством товара именно он окажется крайним.

Система не ограничивается подчинением себе одних только телесных оболочек и распоряжением чужими жизнями, она и души не оставляет в покое. Дон Пеппино хотел разъяснить людям слова, значения, дать определения ценностей.

«Семьей каморра называет созданный с преступными целями клан, главным законом которого является абсолютная преданность, где исключено любое стремление к независимости, оно считается предательством, заслуживающим смерти, и это относится не только к измене, но и к любому проявлению порядочности; каморра всеми силами старается распространить и укрепить такой вид семьи, эксплуатируя еще и религиозные догматы. Для христианина, выросшего в учении о Слове Божьем, семья означает исключительно общность людей, объединенных взаимной любовью, где любовь представляет собой бескорыстное и неустанное служение, возвеличивающее и того, кто дает, и того, кто принимает. Каморра хочет всех убедить в своей религиозности, и ей удается обманывать не только верующих, но иногда и неискушенных, наивных пастырей душ человеческих».

Священник в своем послании постарался обратиться к самой сути догматов. Сделал все, чтобы избежать смешения воедино сопричастности, роли крестного отца, брака и каморристских стратегий. Отделил пакты и клановые альянсы от религиозной символики. Местным святошам и подумать-то о таких вещах было страшно, тем более произнести, от одной лишь мысли об этом у них бы свело желудок. Кто бы свергнул с алтаря босса, согласившегося стать крестным отцом ребенка одного из членов клана? Кто бы отказался справлять свадьбу только по той причине, что она скрепляет клановый союз? Дон Пеппино высказывает свое мнение.

«Недопустимо исполнение обязанностей крестного отца там, где это требуется, людьми, чья личная и общественная жизнь не является образцом честности и христианской зрелости. К священным обрядам нельзя привлекать тех, кто пытается оказать незаконное давление на других вследствие отсутствия необходимой священной инициации».

Дон Пеппино бросил вызов каморре, когда Франческо Сандокан Скьявоне был в бегах и скрывался на собственной загородной вилле, в подземном бункере, а семьи Казалези вели в то время внутриклановую войну; и крупные сделки, связанные с цементом и переработкой мусора, устанавливали новые границы их империй. Дона Пеппино не привлекала роль отца-утешителя, провожающего в последний путь гробы с телами молодых ребят – погибших солдат, рядовых каморристов, – и шепчущего вполголоса «Мужайтесь!» одетым в черное матерям. Он заявил в интервью: «Люди должны наконец сделать свой выбор, как бы трудно это ни было». Вдобавок он занял определенную позицию, пояснив, что на первый план выйдет борьба с властью политической, являющейся продолжением криминально-предпринимательской, упор будет делаться на конкретные проекты, ориентированные на обновление, и он не сможет остаться беспристрастным. «Партию по ошибке отождествляют с ее представителем, у кандидатов, выдвигаемых каморрой, часто нет ни политической программы, ни стоящей за ними партии, их задача – быть марионеткой или просто занимать место». Дон Пеппино не ставил перед собой цель победить каморру. По его собственным словам, «победители и побежденные находятся в одной лодке». Он хотел понять, изменить, найти доказательства, обличить, сделать электрокардиограмму сердца экономического могущества, чтобы найти слабое место и вызвать инфаркт миокарда у клановой гегемонии.

Никогда я не чувствовал себя верующим, но эхо от слов дона Пеппино преодолело и границы религии. Он выработал новый метод воздействия, основанный на возрождении религиозного и политического слова. На вере в возможность вцепиться намертво зубами в реальность или даже растерзать ее. Это слово способно отследить путь капиталов, ориентируясь на их вонь.

Считается, что деньги не пахнут, – это верно в том случае, если они находятся в правящих руках. В любых других они не то что не пахнут, воняют, как общественные туалеты. Там, где жил дон Пеппино, исходящий от денег запах держится совсем недолго. Он ощущается лишь в момент выделения, пока не успел превратиться ни во что другое и не обрел официальное существование. Схожие запахи можно различить, только если уткнуться носом в их источник. Дон Пеппино понял, он должен держаться как можно ближе к земле, преследовать по пятам, ловить взгляды и ни в коем случае не отдаляться от родного края, дабы и дальше наблюдать, обличать, узнавать, где и как накапливаются богатства компаний, что именно приводит к бойням и арестам, файдам и безмолвию. Свой инструмент, единственный, которому было под силу изменить настоящее, он держал на кончике языка. Слово. Именно слово, не позволявшее молчать, определило его смертный приговор. Дату убийства киллеры выбрали не случайно. 19 марта 1994 года, день его именин. Раннее утро. Дон Пеппино еще не успел надеть облачение священнослужителя. Он находился в церковном конференц-зале, рядом со своим кабинетом. Его не сразу узнали.

– Где дон Пеппино?

– Это я.

Его последние слова. Пять выстрелов эхом отразились от нефов, две пули попали в лицо, остальные три в голову, грудь и руку. Целились в лицо и стреляли с близкого расстояния. Одна пуля так и осталась на его теле, между курткой и свитером. Она попала в связку ключей, висевшую у священника на поясе. Дон Пеппино готовился служить первую мессу. Ему было тридцать шесть лет.

Труп на полу храма одним из первых обнаружил Ренато Натале, мэр Казаль-ди-Принчипе и коммунист, которого избрали всего четыре месяца назад. Это не было случайностью, убийство хотели связать с его только начавшейся политической деятельностью. Натале первым из всех мэров Казаль-ди-Принчипе поставил во главу угла борьбу с кланами. В знак протеста он даже вышел из городского совета, который, по его мнению, превратился в орган для утверждения взятых откуда-то со стороны законопроектов. В Казале карабинеры однажды ворвались в дом Гаэтано Корвино, асессора, где собралась вся правящая верхушка клана Казалези. Собрание состоялось в отсутствие хозяина, тот отправился в муниципалитет на заседание управы. На таких «заседаниях» обсуждаются дела как официального порядка, так и нелегальные операции. Бизнес – единственное, что заставляет тебя встать утром, вытаскивает из кровати, вцепившись в пижаму, и ставит на ноги.