Текст книги "Конклав"

Автор книги: Роберто Пацци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Упоминание матери поразило Веронелли. На мгновение в мозгу вспыхнуло знание того, что мука этого человека является доказательством его безумия. На мгновение только увидел он то, что дано этому человеку, который, может быть, познал присутствие Зла и Добра, вызывающее перед его глазами немедленный переход в будущее, так же, как комната, вдруг расширившаяся и вместившая в себя весь город. И лучше промолчать, не продолжать эту беседу, ставшую неловкой и мучительной.

24

Матери Элизабет, черной кухарке, принесли в жертву двух монахинь-сестер, отдав их в резиденцию Президента Республики, в Квиринальский дворец из-за амбиций семьи главы государства. Почти весь персонал, состоящий из молодых капелланов и секретарей в конклаве, у которых появились галлюцинации при виде кур, был заменен на более пожилых служителей, присланных в Рим из разных епископств.

Кардинал Этторе Мальвецци обещал официально отказаться от своей кандидатуры. Архиепископ из Дар-эс-Салама гарантировал оставить свою активную деятельность заклинателя, обещал лично камерленгу и публично всем, собравшимся в полном составе в Святой Коллегии…

Кардинал Владимиро Веронелли, наконец, почувствовал некоторый комфорт, в чем-то стало легче руководить конклавом, самым продолжительным в истории Церкви. К его удовольствию добавилась также новость, полученная от графа Назалли Рокка, успешно боровшегося против крыс, скорпионов и летучих мышей, который на всякий случай посоветовал еще некоторое время не избавляться от котов, кур и сов.

Да и телефонный звонок из Квиринальского дворца несколько поднял его настроение: все-таки там обращают внимание на происходящее внутри Ватикана. Правда, утешение это было слабое, как луч бледного солнца, потому что журналисты в газетах и на радио и телевидении упорно молчали, почти полностью потеряв интерес к происходящему в Ватикане. Журналисты, как назойливые мухи, высасывали хоть какие-то новости, третируя кардиналов Рима и их нудный конклав. Во всяком случае, ясно, что в толпу из конклава, кроме его скуки, ничего не просачивается.

Члены конклава продолжают показывать свою неспособность выбрать нового понтифика; в каждом голосовании результаты повторяются; застарелый избитый сценарий, не сравнимый уже даже с климатом безнадежности первых дней.

Мальвецци в последний раз получил только двадцать голосов. Сработали его отказ и постоянное отсутствие на заседаниях, и больше никто не приводил его в пример как образец простоты и скромности.

Угамва и Резенде Коста постоянно впереди; как приклеенные к пяти и четырем голосам, «спрятались» Черини и Стелипин. Ветер внезапно поднялся и начал дуть в паруса, гоня лодку Петра в направлении порта, к результату, известному только Святому Духу.

Однако кардинал-камерленг никак не мог себе представить, что метафора Мальвецци могла бы быть принята природой. Через два дня после встречи с Мальвецци в Риме и на римском Арно поднялся ветер настолько яростный, что свалил массу деревьев, разбил несколько автомобилей, от него пострадало также несколько человек. Потом пошел нескончаемый дождь, лил как из ведра. И все это в кромешной тьме, потому что начались перебои в подаче электроэнергии, кроме того, большую заботу коммунальным хозяйствам доставляли частые вызовы скорой помощи из различных частей Вечного Города. Обрушения, обрывы, скрип римских построек, возведенных недобросовестными строителями. Купол на церкви Сант-Андреа делла Балле (в которой происходит действие «Тоски» Пуччини) завалился. Сад Виллы Боргезе превратился в сплошную грязь, будто после всемирного потопа. Башенка небольшого дворца Виллы, в которой расположена художественная галерея с тем же названием, не удержалась и рухнула, все художественные произведения погибли.

Но откуда о наступающей ярости природы, которая, казалось, с высокомерным удовольствием изводила и разрушала город, растянувшийся на ватиканском холме, узнал Мальвецци? Он предвидел и предупредил об этом камерленга во время его визита. Здесь, где многие столетия назад святой Петр совершил жертвоприношение и где его наследники дискутируют уже несколько месяцев в поисках его последователя, здесь дождь, ветер и лед парализуют все и вся!

В бастионе Сан Джованни силой дождя были разорваны кабели и забиты фановые трубы, заблокированы помещения турецкой бани. По всем переходам Апостолического дворца метались капелланы и прелаты с электрическими фонарями, сопровождая великих людей к ужину и обеду.

Ветер свистел без перерыва, продолжая пугать своей дурной душой пожилых гостей Ватикана. Часто с силой давил на стекла, выбивая древние и слабые окна, якобы защищающие таких же старых и слабых людей. Несколько статуй колоннады Бернини на площади перед Кафедральным собором Святого Петра упали и разбились. Тамбур купола Микеланджело, могущественного символа Рима и его католичества, был под угрозой потери позолоченного надалтарного образа над крестом, одного из наиболее ценных и популярных среди фотолюбителей и рисовальщиков памятников на земле. Упадет случайно, повреждений будет не счесть.

После первого дня этих испытаний начались во дворце сбои в работе и более сложных механизмов. Остановилось несколько лифтов, вынуждая многих преосвященных к долгому ожиданию, прежде чем попасть на нужный этаж. В аварийное состояние пришли термосифоны; снабжение теплом стало лимитированным. Из-за нарушений в электросети в апартаментах пропал свет. Подали свечи. Главный инженер Города Ватикана, граф Назалли Рокка, постоянно сопровождаемый двумя ассистентами, князьями Орсини и Колонна, из кабинета главного викария получил сведения содержании телефонного разговора, факса и послания по электронной почте от мэра Рима и министра внутренних дел. Запросы о помощи поступали со всех сторон, невозможно было всех удовлетворить. А ведь несчастья итальянских граждан начались несколько раньше – их оставил сиротами предыдущий папа, их духовный отец. Антиклерикальный оттенок последней фразы мэра, этого авторитетного лица из-за Тибра, вызвал в ответ раздражение у самого черного в Риме принца, дона Амилькаре Колонна.

Позвонил министр внутренних дел – католик, целующий кольцо на руке папы всегда в поклоне перед телевизионщиками, и раскричался не на шутку, что это, мол, там, у вас, так долго никак не могут выбрать следующего представителя апостола Петра. И Назалли Рокка не сдержался: голосом, доходящим до фальцета, он ответил министру, что с ним не согласен, поскольку не правда, что кардиналы не имеют намерения выбирать. Следует набраться терпения и еще немного подождать… Не слушая графа Назалли Рокка, министр запел псалмы списку чрезвычайных происшествий, поступающих с разных сторон города. Платаны на виа Мерулана упали на соседние дома. В здание посольства России, в Виллу Абамелек, попала молния и спровоцировала пожар. С палаццо Фарнезе, где размещается посольство Франции, сорвало крышу. Тибр вышел из берегов, и вода уже на ступенях виллы Фарнезина. Под резиденцией Великого Мастера Масонерии на холме Авентин образовался обрыв, затопило грязью все помещения и ранило самого Великого Мастера. На Капитолии, который сотрясает ветер, башня с момента на момент вот-вот упадет. Из предосторожности жителей шести домов на Тестаччо вынуждены были эвакуировать. Приют для престарелых в Сан Лоренцо обвалился, и шестьдесят стариков остались без крыши, под открытым небом…

– Надеюсь, это понятно Вашим Превосходительствам, и это – только часть списка первоочередной помощи, – заключил министр.

Сухой щелчок, – министр после своих последних слов бросил телефонную трубку. Ни Назалли Рокка, ни Колонна и Орсини не знали, как реагировать. Могли бы, конечно, ему напомнить о существующих нормах помощи правительства Италии пострадавшему от бедствий населению, но и они понимали бесполезность продолжения разговора, поскольку у них, в ватиканской резиденции, тоже имелись кое-какие слабости. «Без папы Ватикан сократился бы вдвое, и, кто знает – может кое-кто в правительстве как раз об этом и мечтает, о постоянно пустующем святом престоле? – подумал Колонна.

* * *

Кто искал в этих экстраординарных знаках природы доброе – наконец кончится невыносимое ожидание окончательного решения в Ватикане, – так это кардинал Этторе Мальвецци. Сидя перед окном, все еще сопротивляющимся насилию ветра, он услышал неистовство смерти, напавшей на Рим как последний приступ принцев тьмы. «Non praevalebunt, non praevalebunt…» – бормочут его губы, фиксируя пелену дождя, что бьет вместе с ветром в окно, поливает двор, откуда продолжаются жалобы того несчастного пса.

Неподалеку от окна кардинала Мальвецци, в квартале Яникула, двое молодых влюбленных наблюдали этот конец света через свое окно.

Тьме, приходящей и уходящей, они были удивлены, но в пиковый момент их встречи даже ярость природы не могла разорвать их объятий.

Дом находился в той зоне Рима, вблизи церкви Сант-Онофрио, где еще не было повреждений, но ураган не проходил и тут.

– Ой, мамочки, какой дождь! Лоренцо, как ты будешь возвращаться на мопеде?

– Останусь, пока не перестанет лить… когда-нибудь же дождь кончится…

Обняв своего парня, студента последнего курса медицинского факультета, закрыла глаза и Анна; спряталась под пуховое одеяло, но шум воды и ветра все равно был слышен.

Квартира на виа Маргутта принадлежала дяде-антиквару, в порядок ее надо будет привести к утру следующего дня, к восьми. Есть еще время, много времени, и эта буря помогает, смешивая привычки и обязанности, она, как подарок природы ей и Лоренцо, – можно еще долго не расставаться. И слушать дождь, стучащий по слуховому окну и по крыше, было приятно; оставалось только прижаться к теплому телу друга.

Она услышала звучащий из телевизора голос, должно быть идущий с нижнего этажа, и какие-то возгласы привлекли внимание Лоренцо.

– Анна, хочешь включим телевизор?

– Зачем, что там может быть важного?

– Мне кажется, случилось что-то…

– Ну, и что?

– Да, ты права.

Лоренцо наклонился к ней, чтобы обнять, на этот раз без всякого намерения о продолжении, – так, скорей, чтобы заснуть в ее объятиях хотя бы на полчасика.

Анна не двигалась. Ей казалось, наступил верх их отношениям: вот он, Лоренцо, спит рядом с ней. И это больше, чем любить друг друга физически, это и есть настоящая любовь, это и есть тотальное доверие. Он отдал свою жизнь в ее руки, и нужно постараться сохранить это, и для него, вероятно, это тоже удовольствие. Их будущее – фантастика!

У Анны не возникало никаких сомнений, что она будет спать с ним вот так рядом всегда, это ей навечно. И это «навечно» ее трогает больше всего, потому что родители, прожившие вместе более тридцати лет, до сих пор целуются, прячась и думая, что их никто не видит. Но не только в поцелуях дело, стоит только видеть, как они взглядывают друг на друга, с какой любовью.

Может быть, она и Лоренцо могли бы пожить первое время в этой квартире, если, конечно, дядя Филиппо решится сдать ее им, дождавшись, когда Лоренцо найдет работу.

Дождь со страшной силой бил в окна и в большую стеклянную дверь, выходящую на балкон. Ваза с олеандрами на балконе, наверное, упала – через стекло двери было видно, как цветы согнулись под ветром. Настоящий конец света, даже при том, что электрический свет опять появился. Кажется, Лоренцо не хочет просыпаться: легкое ее движение, – и он от нее отвернулся, свернувшись, как ребенок в утробе. Становилось холодно, тем более, что отопление в этот страшный день, похоже, работает плохо. Анна проверила, хорошо ли его тело прикрыто пуховым одеялом. Тихо-тихо, чтобы не разбудить его, она выпросталась из-под одеяла и встала. Какой холод! Электрическая батарея едва теплая.

Чтобы не так было страшно, набралась смелости и включила, убрав звук, телевизор. Картинка пострадавшего города, от необычности которой ее глаза расширились: нет, это, действительно, было не в дальнем мире, в Городе Мехико, или там – в Маниле… Нет, это был ее родной Рим, где в этот момент она в постели с Лоренцо, который сейчас спит и ничего этого не видит. Шатаются дома, рухнули деревья, обрывы, наводнение, летящие и падающие на крыши домов деревья, несколько статуй с колоннады Бернини на земле… Что за дьявол! Что случилось?!

Внезапно картинка сменилась.

Установили прямую связь с площадью Святого Петра, вероятно для того, чтобы показать дым после решения конклава.

Все еще конклав? Да, кто про него слушает? Кого может интересовать дым, который должен возвестить, что там выбрали нового папу? Может быть, конклав закрылся?…

Взяла в руки пульт дистанционного управления, сомневаясь – сменить канал, или дальше смотреть новости из Ватикана. Взглянула на Лоренцо, который, казалось, совсем не слышит этот сильный дождь, и уж, конечно, он не из тех людей, кого может интересовать новый понтифик…

Вот и стена Сикстинской капеллы со знаменитым камином, из которого должен появиться дым. Нужно подождать какое-то время, похоже, что там еще не готовы зажечь огонь: вот возникло легкое перышко дыма, похожее на восковое. Как понять без комментария ведущего, какого цвета дым? И потом, этот телевизор старый, и картинки мутные… Ей показалось… нет, нет никаких сомнений – этот дым, как всегда, темный. Черный дым и на этот раз! Какая скука! И ей, захотевшей посмотреть, тоже!

Тут же переключила канал, появился разрушенный Рим, ей вновь стало страшно. Почувствовала холод, пуще прежнего. Потрогала радиатор, на этот раз он был ледяным. Потихонечку подползла под пуховое одеяло, прижалась к теплому телу Лоренцо, который, неосознанно почувствовав ее приближение, повернулся к ней и обнял ее правой рукой. Происходило что-то необычное – не смогла остаться неподвижной, как раньше. Почувствовала дом, как огромное раненое задыхающееся животное. Двери хлопают, шаги на лестнице, какие-то голоса, эхо от женского голоса, прокричавшего «Робертооо, Робертоооооо!..» Если бы ей было повеселее, откликнулась бы «Эээйййй!», чтобы немножко смутить чью-то надоедливую мать.

Настойчивый и беспокойный рокот голоса из телевизора с другого этажа зазвучал громче. Самые разные каналы, насколько смогла разобрать, передавали одно: дождь, казалось, хочет унести Вечный Город. А Лоренцо продолжал спать.

Подняла глаза на потолок и увидела на нем большое расползающееся мокрое пятно, значит, вода просочилась сквозь крышу, миновав водосточную трубу. Через некоторое время на постель начало капать. Может быть кому-нибудь позвонить?… Но зачем беспокоить своих? И потом, трудно будет справиться со смущением, если надо будет отвечать – где она и с кем…

Вспомнила только что увиденную сцену из Сикстинской капеллы. Какая насмешка! Но зачем это надо показывать по телевизору? Заметила, что о конклаве давно уже никто ничего не говорит, и только ночные новости показывают дым из Ватикана. Что же случилось на этот раз? В ее доме только бабушка продолжала покупать ватиканскую газету Messaggero, чтобы читать о происходящем в конклаве. Но смотреть на их дела, никто, кроме бабушки, не соглашался, а она, работая прежде в гардеробной ватиканского прелата, интересовалась всем, что там происходит.

Однажды передавали такие странные новости об их «пустых» выборах, что взволнованная бабушка пошла к своему священнику, сказать ему, что это все очень плохо для всего мира, и для Рима, в частности, ужасный знак для города и мира («urbi et orbi»), [72]72
  Urbi et orbi – «Городу (т. е. Риму) и миру» – слова, входящие в принятую в XIII–XIV вв. формулу благословления вновь избранного папы как главы католической церкви для Рима и всего мира и ставшие формулой благословения папы в Страстной Четверг и в праздники Пасхи и Вознесения.


[Закрыть]говорила бабушка, не забывая специальный язык своего прелата, для которого сохраняла в шкафу величественные красные одеяния. Позже священник пересказывал слова бабушки Анне и ее матери, остановившись под их домом в ожидании трамвая и приглашая их на концерт воскресным утром в церковь Сан Клементе. Прощаясь, он заключил:

– У нас уже нет веры вашей синьоры мамы. Той веры, которая умела читать знаки провидений и предостережений… Сегодня, дорогая синьора Черони, чтобы зазвать народ в церковь, нам приходится в ней организовывать концерты…

И теперь, увидев этот буран, она вспомнила слова бабушки Чезиры.

Сверху упала первая капля, попала на веки Лоренцо и разбудила его.

25

Довольно далеко от Рима, в клинике Болоньи, другая пара молодых в этот вечер наслаждались близостью, особенно после того, как из палаты ушли остальные посетители. Благоприятный момент для Франческо и Катерины. Им мешало другое. Его неподвижность, снимать гипс еще только предстояло. И ее тоска, которая из-за плохой погоды вернувшуюся к ней нежность превратила в усталость, да еще этот страх, – вдруг кто неожиданно войдет.

Дождь шел несильный, но же предвещал наводнение. Он становился сильней и чаще, было душно, почти как летом, неестественно для декабря. Сообщили, что всю неделю, до самого Рождества, будет плохая погода.

В комнате стационара, где племянник кардинала из Турина, Франческо Кариати, уже пятнадцать дней лежал из-за переломов, полученных им в дорожном происшествии, царил веселый беспорядок. Приходящие – то Катерина, то мама Франческо, то медсестра – пытались навести порядок, но это им не удавалось. Журналы по автотранспорту, мебели, лодкам и парусам, реклама путешествий, периодика, газеты, колоды карт, портативный компьютер, ручки, бумага для писем, руководства по гимнастике рекомендации, как не нарастить живот, мало двигаясь; книги по похуданию. Весь этот хаос довершали телевизор с огромным экраном, тысячи пуловеров и рубашек, разбросанных по постели и на тумбочке. Из тумбочки торчали горлышки бутылок с вином, не все пустые, среди которых виднелось шампанское марки «вдова Клико», которое очень нравилось Катерине, – оно зажигало огонь в ее жилах. Шампанское принесла она, когда ей испортили настроение: она надеялась, что Франческо отпустят в это воскресенье домой, но сказали – слишком рано.

– Если так пойдет, то и на Рождество мы останемся здесь.

– Ну, и проведем его здесь, Франческо, так ли уж это важно?

– Да не могу я больше. До сих пор каждый год я проводил Рождество в Турине, у дяди. А в этот раз, между прочим, приглашена и ты.

– Раз не могут отпустить, плюнь в небо, как говорит моя мама, а я добавлю: не отпустят, даже если дядя – кардинал.

Франческо этой ночью приснился сон. Во сне ему привиделась входящая в дверь Катерина, но ее фигура постоянно менялась, смешивалась с какими-то другими женскими фигурами. Один раз это уже была его мама. Она давала ему посмотреть бюллетень для голосования в университет и укоряла его за годовой пропуск в учебе. Другая была с суровым, но очень красивым лицом – главная медсестра, которую отец окрестил Гретой Гарбо. Она удивилась его неподвижности, тому, что он лежит в постели и не использует руководства по гимнастике, тогда как хочет поскорее выйти из клиники. Еще одна, – молодая девушка, которая плакала по Катерине, пришедшей навестить его; она несла ему огромный шприц. Необычное в необычном пришло к нему под утро, почти к рассвету, когда все эти суровые и нежные лица растворились, осталось только одно, прекрасное и грустное, – лицо того, которого он не видел много месяцев. Это был дядя Этторе.

Дядя долго-долго что-то ему говорил, но смысла Франческо понять не мог, потому что дядю не было слышно: он говорил шепотом, и его речь воспринималась, как лепет утомленного человека. Будто бы дядя сильно напрягался, чтобы высказать то, что лежало у него на душе, но из-за напавшей на него странной афазии, нужных слов он не находил. Франческо пробовал подсказывать подходящие слова, те, которых так не хватало дяде, дяде – известному оратору, очаровывавшему утонченными проповедями в кафедральном соборе Турина. Дяде, который говорил в исповедальнях, один на один с другой душой и всегда находил нужные слова, чтобы успокоить. Из всего сказанного дядей Франческо разобрал только: «Дождь, Рим, дом, Турин, возвращение» и еще: «Ветер, парус, окно, небо, крылья».

И пока смачивал губы, успокоился: он увидел это дорогое лицо расслабленным и улыбающимся, голос дяди восстановился, вероятно, для того, чтобы повторить те же самые, последние слова, и дядя их повторил…

Теперь, когда дождь стал бить в окна еще настойчивее и в комнате стало темно, пора было зажечь верхний свет. Подтащил к себе, поближе к кровати, выключатель. В этот момент, пока Катерина пыталась вытянуться рядом с ним, ночной сон снова возник в какой-то части мозга Франческо. И он опять увидел, уже при свете лампы, приснившиеся ему лица, одно за другим, и дядино тоже. Зазвонил телефон.

– Ответим, или нет, Катерина?

– Делай как хочешь.

– Должно быть, мама. Тогда лучше не отвечать.

– Конечно. Тем более, что я собираюсь встать и привести все в порядок, не хочу, чтобы старшая медсестра вошла и…

Телефон звонил с интервалами, будто по местной сети, самой нудной из всех. А если это не мама? Ему не хотелось нарываться на друзей с их чудачествами, с их новостями и обычными их обещаниями и вопросами: чем займемся, когда ты выйдешь отсюда. В этих стенах он чувствовал себя пленником. Они там, вне этих стен, умеют жить, а он… Подумал еще: и к Катерине уже не чувствует больше зависти. Приподнялся, чтобы взять трубку. Это была мама.

– Сейчас же включи телевизор, первый канал!

– Почему? Что там?

– Включи, я тебе говорю! Кажется, у нас появился новый папа!

– Что?… Включаю.

Включил, но секунды между видео и появлением звука показались ему вечностью. Мужской голос вел репортаж с площади Святого Петра, где должен был показаться дым из Сикстинской капеллы. Авторитетные лица предупреждали, что ожидается окончательное решение кардиналов; они, наконец, пришли к общему согласию – выбрали папу, и дым по этому поводу будет белым.

Появилось лицо ведущего, потом полуразрушенная площадь Святого Петра. Говоривший извинился за плохую видимость изображения, объясняя это разрушениями, нанесенными страшной бурей, только что промчавшейся над городом. Катастрофа, как убеждал мэр горожан, носила характер непредвиденных бедствий, связанных с «шутками» природы.

Мать после паузы спросила у Франческо:

– Франческо, Франческо, ты слышишь?

Он снова схватил трубку, но в его мозгу накладывалось изображение Сикстинской капеллы с еще незажженным камином, стоящей в темном от дождя и облаков небе, на кадр из его сна. И лицо дяди, шептавшего непонятные слова, а потом смогшего все-таки передать ему несколько слов, повторив их дважды…

– Как странно. Знаешь, сегодня ночью мне приснился сон.

– Что именно?

– Ничего, мне снился дядя Этторе…

– Франческо, подумай только – мы сейчас его увидим, с лоджии Сан-Пьетро…

– Мама, ты же всегда подозревала, что нет никакой возможности… что нет человека более далекого от этих амбиций…

– Это правда, однако последний раз, около недели назад, когда я с ним говорила, он казался уклончивым и недоговаривающим, – в общем, страдающим. Знаешь ведь его экспансивную натуру. Обычно, он говорит с удовольствием. Казалось, он хотел о чем-то умолчать, – так ему было тяжело.

– Не хочешь же ты сказать, что у тебя есть надежда стать сестрой папы? Как ты меня насмешила, ничего более смешного я никогда не слышал.

– Ну, а во сне у тебя что было?

– Во сне?… Слушай, мы что – начинаем говорить о дымовом сигнале?

– Да-а…

В этот момент из коридора вернулась Катерина.

Увидела включенный телевизор. Франческо говорил по телефону. Он, должно быть, откровенничает с матерью; это было написано на его лице. Его дядя в конклаве вызывал у нее зависть. Она никогда его не видела и очень боялась с ним встретиться, потому что эту встречу с каким-то странным напряжением ждали и Франческо, и его мать. Она почувствовала – ее в этот момент для них не существует. Спокойно и тихо села в ожидании сигнала, надеясь всем своим сердцем, что дым будет черным, чтобы не видеть того незнакомца в белых одеяниях.

Первое перышко дыма появилось как-то неуверенно, у ведущего возникла возможность держать миллионы зрителей в напряжении – обычный театральный трюк, никаких сомнений.

Потом появился густой дым, черный. Через несколько мгновений, пока ведущий исполнял роль режиссера спектакля, что-то бормотал об очередном неуспехе и извинялся перед телезрителями, все вернулось на свои места. Мир без папы сменился рекламой банок с едой для собак, которую начинали показывать еще раньше, пока Франческо секретничал по телефону с мамой, теперь уже разочарованной сестрой кардинала, исключив ее, Катерину, из общения. На этот раз ее «исключение» было не настолько болезненным, и она смогла спрятать свои чувства и состояние своей души.

– Франческо, ты со мной даже не поздоровался.

– Прости пожалуйста, приветствую тебя, но ты же торопилась, вы с отцом собирались уходить.

– Смотри, потеплей одевайся. У вас там не очень-то тепло.

– Вот видишь, о чем ты… Сегодня вечером здесь тепло. Кто знает, что пришло в голову этим, из телевидения? Представь себе – как нерешительны кардиналы…

– Думаешь, было бы лучше, если в не было случая увидеть бесполезную трату времени твоим дядей?

– Какая ты злая…

– Мне очень жаль, извини. Послушай, завтра иду к Марии, у нее день рождения. Увидимся послезавтра.

– Приходи. Что с тобой?

– Ничего, почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты как-то изменилась. Я что-нибудь сказал не то, что-то тебя задело? Не понимаю.

Катерина предпочла не реагировать. Нет больше и тени конклава; дядя кардинал выиграл дважды: по телевизору и у своей сестры. Распрощалась с Франческо, обещая позвонить на следующий день, как только проснется. Уходя, в дверях палаты повернулась и посмотрела на его профиль. Надо бы волосы подстричь, а то они начинают терять пушистость, совсем свалялись от постоянного лежания на подушке. Ей бы хотелось его видеть таким, каким увидела впервые в доме Чинции в день ее рождения. Волосы каскадом спускались на плечи, и такие они были мягкие, что хотелось запустить в них руку и разворошить. Они оба любили играть волосами друг друга, как однажды сказал Франческо: мы любим волосами…

Едва Франческо успел погасить свет, как снова зазвонил телефон. Это опять была мама.

– Извини, сокровище мое, представляю, ты, наверное, уже собрался спать, но я почему-то очень волнуюсь. По телевизору передали ужасные новости о несчастиях в Риме; много лет такого не было, говорят, настоящее бедствие. И Ватикан как раз особенно пострадал… Упали статуи, рухнули стены и, как почти во всем Риме, у них пропало электричество.

– Думаешь, дядя Этторе будет сидеть в темноте?

– Да, Франческо, беспокоюсь я за него, пробовала позвонить, но не соединилось – связь прервана.

– Это нормально, в такую-то погоду, позвони позднее.

– Хорошо. И прости меня, сокровище мое. А ты… Что все-таки приснилось тебе сегодня ночью?

– С самого начала он был усталым, говорил с трудом, сам не понимал – что с ним делается, потом пришел в себя. Подумай, я старался ему помочь… Ах, эти сны…

– Я тебе перезвонила еще и потому, что некоторое время тому назад пришла Катерина и сказала, чтобы я не затрагивала эту тему.

– Почему?

– Какие-то вещи должны оставаться только в семье. Спокойной ночи, Франческо.

– Спокойной ночи, мама.

Мать и Катерина пока не очень нравятся друг другу. И это – единственная вещь, которая его мучает, кроме, конечно, опоздания с экзаменами. Он изо всех сил хотел, чтобы эти две женщины полюбили друг друга.

Его дядя – в темноте, как и он сам в этот момент. Как он в клинике, дядя заперт в конклаве. Его мать обеспокоена, может быть слишком, однако лучше самому посмотреть телевизор, обычно ночами передают городские новости. Включил телевизор и сейчас же увидел то, что так взволновало его мать. Она была права – это не просто непогода. Ему мучительно было смотреть на лица людей, у которых брали интервью после крушения их домов или после обвалов, произошедших в некоторых районах города. Показывали такое, что вызывало неописуемый страх. Конечно, по телевидению не позволяли показывать все страхи и ужасы. Но в собственном мозгу можно собрать их вживе и, к сожалению, до спазма вообразить.

Погасил свет с легким чувством вины, как будто вторгся в боль этих бедняг, когда дурак-тележурналист спрашивал даже у лежащих в больничных постелях, с лицами и руками, обвязанными бинтами:

– Что ты чувствовал, когда услышал, как падает твой дом?

Телевидение – мерзость. Во сне гораздо больше жалости к людям.