Текст книги "Бык из моря"

Автор книги: Роберта Джеллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Минос заерзал в кресле.

– Надеюсь, Дионис не прислал тебя с повелением отослать Минотавра туда?

– Вовсе нет. Я говорю сейчас не как Уста Диониса, а просто как вестница. Не знаю, осознаешь ли ты это, но когда ты сказал, что Минотавр рвется на свободу, я поняла – это опасно. Если его выпустить, его смогут сманить или – если он откажется идти своей волей – могут попробовать принудить его... Похитить его им вряд ли удастся, но если он порвет жреца Аписа или какого-нибудь посла – у тебя наверняка будут неприятности с фараоном.

Взгляд Миноса был так же тверд, как и у Ариадны. Он не стал спорить с ней о том, кто дает критским винам их непревзойденный вкус, но то, что ей известно о жрецах Аписа, казалось, потрясло его.

– Вижу я, мало что можно скрыть от богов, – проговорил он. – Нам сделали подобное предложение. Мы сочли его шуткой. Ты говоришь – это не так. Мы обсудим этот вопрос – и весьма тщательно.

– Есть еще причина, по которой Минотавра следует держать подальше от его почитателей. Чем меньше будут общаться с ним чужаки, тем лучше. Вид его внушает трепет, но поведение и речь – отнюдь. Мой бог Дионис открыл мне также, что афиняне – или кто-то из афинян – возражают против договора, который ты предложил им подписать, ибо – как они говорят – ты поклоняешься ложному божеству.

Вот это уже встряхнуло царя Миноса по-настоящему. Он привстал и рявкнул:

– Кто говорит «ложный бог»?

– Если ты хочешь знать, кому именно из афинян это не нравится, – понятия не имею. Если тебя интересует, кто произнес слова «ложное божество», – их произнес Дионис. А он не может не знать правды.

Минос рухнул в кресло.

– Это не тот слух, который должен исходить из уст жрицы Диониса. Кто-нибудь может решить...

– Царь Минос, – голос Ариадны был холоден, – в моем святилище никогда и ничего не говорят о Боге-Быке. Так будет и впредь. То же, что знаю я... – она поколебалась, взглянула на дверь спальни, но ощущение слежки исчезло, – ...знаем лишь я и мой бог. Ты отдал меня господину моему богу Дионису, так что кровных связей меж нами нет – и чтить их мне незачем. Но я критянка и желаю добра моему народу и этой земле. Не как Уста но как жрица и критянка я предостерегаю тебя. Держи своего Бога-Быка взаперти и приставь к нему стражу получше.

Глава 15

Поскольку думать о причинах отказа Диониса от нее было для Ариадны невыносимо, она до самого отхода ко сну размышляла об откровениях своего отца. Притязания жрецов Аписа на обладание Минотавром, равно как и обвинения афинян, мало тревожили ее; она была уверена – Минос использует все свое хитроумие и сумеет отбиться от жрецов, а афиняне... они всегда были строптивы и вечно спорят друг с другом. Если договор действительно важен, Минос отыщет способ добиться его подписания. С другой стороны, Пасифая стремилась извратить ритуал в честь Матери – и это страшило.

Пасифая могла быть самовлюбленной и эгоистичной, но она была хорошей царицей и еще лучшей жрицей – пока не родился Минотавр. У нее имелось прекрасное политическое чутье, она видела самую суть любого вопроса, а ее надменное обаяние вместе с непревзойденной красотой очаровывали послов. Как жрица она понимала значение любого движения танца с быками и безошибочно толковала их; больше того – сидя меж священных рогов, она казалась истинным воплощением Матери.

Ариадна очень хорошо понимала разницу между местом, которое занимала она в служении Матери, и местом в нем Пасифаи. Она была – верующая, она представляла народ, возносила молитвы, приносила жертву и надеялась на милость. Когда ее молитва и дар – танец – принимались, Мать согревала и защищала ее, как и весь народ. Пасифая, что пела в ходе обряда предостережения и обеты, отвечая мужскому началу, была в тот миг Матерью, исполнялась Ее духом, чтобы свершить поворот года. Но все это было до того, как родился Минотавр.

Царица, казалось, лишилась всех своих способностей, потеряла даже здравый смысл в упорном стремлении доказать всем и каждому, что Минотавр – божество. Совершенно безнадежное предприятие, за восемь лет общения с ним она могла бы понять, что Минотавр не только не бог, но никогда не станет даже просто человеком.

Ариадна не винила Пасифаю за то, что та продолжает и поддерживает служение Богу-Быку. Политические выгоды этого были очевидны, а Минотавр действительно выглядел богоподобно. Увидев его на троне или гуляющим по своему храму, люди проникались благоговейным страхом. Пытаться сделать его участником обряда в честь Матери – помимо того, что это было бы богохульство, ведь матери пришлось бы соединиться с сыном – означало бы выставить его напоказ таким, каков он на самом деле: напыщенной уродливой тварью, слабоумным чудовищем. Если Пасифая до сих пор не поняла этого, подумала Ариадна, значит, безумна и она. Возможно, Миносу пришла пора...

Не успела она додумать эту мысль, как холод пробрал ее до костей – а ведь горел камин и к тому же она закуталась в одеяла. Ариадна приподнялась на локтях и всмотрелась в черноту затененной ниши на противоположной стене. Она ничего не видела – но знала, что тени очертили неумолимый лик. По причинам, которых ей никогда не понять, Пасифая священна для Матери, и трогать ее нельзя. Ариадна снова улеглась и закрыла глаза. Минотавр. Все возвращается к бедняге Минотавру.

Ариадна засыпала с мыслями о Минотавре – с ними же и проснулась. Она вспомнила, что обещала найти для него какие-нибудь картинки и рассказать, что на них нарисовано. Не сказать чтобы ей очень хотелось идти к нему – но так было лучше, чем думать о Дионисе, приучая себя к мысли, что он никогда не сделает ее своей истинной жрицей, и решать, что же ей делать сначала. Она подумала послать за танцорами, чтобы заняться хоть чем-то, но было слишком холодно. Репетиция подождет, пока полдневное солнце не согреет воздух.

Картинки, как она помнила, лежали в кладовой – и Ариадна не без труда отыскала их, но сперва вымылась, оделась и поела. И только взяв их в руки, поняла, насколько неуместны они в свете того, что рассказал ей Минос. Картинки рассказывали о том, как подрезают лозы и собирают виноград, – а это могло лишь усилить стремление Минотавра вырваться на волю.

Она еще немного порылась в кладовой, но ничего подходящего не нашла. Резьба, которую дарили святилищу, изображала обычно сатиров и нимф, занятых любовной игрой, – а на эту мысль наводить Минотавра уж точно не стоило. Однако передвигая стулья и всматриваясь в сундуки, она вдруг вспомнила о длинных тонких досках, которыми были увешаны стены в детской, – их очень удобно очищать от следов грязных детских ручонок: доску снял и вымыл, а попробуй отмой фреску!

Она так пригляделась к этим картинкам, что просто не замечала их – но, возможно, они все еще там или же Федра знает, куда их убрали... Добравшись до дворца, а во дворце – до детской, Ариадна увидела пустые стены. Саму комнату отдали – от детства до старости один шаг – старым пряхам, которые где жили, там и работали. Ариадна пошла по коридору, ведущему в Юго-Восточную залу, где обычно для еды или просто поболтать собиралась царская семья, и по пути заглянула в свою старую комнату. К ее удивлению, спальня не была пуста. Федра сидела на табурете перед стенной полкой и, сжимая в руках туалетные принадлежности, смотрелась в маленькое зеркальце полированной бронзы.

– Федра! – окликнула Ариадна.

Сестра повернулась.

– Не помнишь, что случилось с картинами, которые висели в старой детской?

Федра расширенными глазами смотрела на нее – и вдруг расплакалась. Ариадна бросилась к ней и обняла.

– Что стряслось, сестричка?

Какое-то время Федра рыдала так, что не могла отвечать, но в конце концов, чуть успокоившись, выговорила меж всхлипов:

– Я для тебя только уп... правительница.

Ариадна крепко обняла ее – и выпустила.

– Боюсь, ты для меня только любимая сестричка, – сказала она. – Домоправительница? Не важничай!.. Ох, Федра, а помнишь, как мы боялись той женщины, что смотрела за кладовой? Она нависала над нами и громыхала: «Снова вымазались! Вы что, думаете, у меня других дел нет, кроме как очищать маленьких грязнуль?»

– Теперь, кажется, других дел нет у меня, – сердито проговорила Федра. – И не будет до конца жизни – так и буду очищать грязнулю-Минотавра и вести хозяйство.

– Может, и не будет, – заметила Ариадна. – Вести хозяйство – этим ведь занимаются все женщины. Я, конечно, жрица, но больше всего времени в святилище уходит у меня именно на хозяйство.

– У тебя есть святилище, – выдохнула Федра. – Твое место, ты в нем хозяйка. А у меня ничего своего. В этом доме я по-прежнему младшая дочь, девчонка на побегушках. Но я – не девчонка. Мне уже минуло девятнадцать. Я могла бы уже три года быть замужем. Править своим владением, иметь свой дом своих детей. Вместо этого я приглядываю за Минотавром – чтобы его одели и накормили, таскаю приказы матери слугам и поварам, – она скосила на Ариадну полные слез глаза, – вспоминаю, где картины из старой детской, куда Андрогей засунул сандалии, а Главк – колчан, куда задевали царицын ночной) горшок и царево любимое стило...

– Бедняжка. – Ариадна присела на ложе, которое когда-то принадлежало ей. – А знаешь, хоть это и звучит совсем неправдоподобно, ты – самая главная в этом дворце, Федра. Без тебя тут начнется просто-напросто хаос.

– Может, и так, но мне от этого не легче. Разве меня сажают на пирах на почетное место? Меня представляют заграничным послам? В мою честь поднимают чаши с вином? Кому известно хотя бы мое имя?

– Очень немногие женщины известны кому-нибудь, кроме их домашних, – и у них у всех дурная слава, – улыбнулась Ариадна. – Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме моих жриц и жрецов и этой семьи, знает, как зовут меня. Зачем тебе нужно, чтобы тебя знали?

– Зачем?! Если слух о Федре Кносской, дочери царя Миноса, разойдется по миру – уж наверняка какой-нибудь принц да зашлет сватов. Или приедет сам. А кто приедет свататься к никому неведомой младшей дочери?

– Ты так хочешь выйти замуж и уехать на край света? Вспомни о размолвке Эвриалы и ее мужа. Не будь отец рядом, не будь он могуществен – ее место наверняка заняла бы какая-нибудь девчонка.

– А, Эвриала! Эта ледышка! – Федра глянула на Ариадну из-под полуопущенных век. – Уж я-то знаю, как удержать мужчину и сделать из него слугу – причем, заметь, добровольного. Я не боюсь уехать. Я боюсь заплесневеть здесь, в этой могиле.

Ариадна вздохнула.

– Полагаю, ты говорила с матерью?

Федра не ответила, и Ариадна вздохнула снова.

– Тогда сходи к отцу. – Она чуть-чуть поколебалась и продолжала: – Я случайно узнала, что царь Минос как раз сейчас уговаривает афинян подписать какой-то договор. Вполне вероятно, мысль скрепить договор брачными узами придется ему по вкусу.

– Афиняне? – повторила Федра. Ее глаза просветлели, и она кинула в зеркало быстрый взгляд. И задумчиво добавила: – Там есть принц, мне о нем рассказали купцы. Зовут его Тезей. Кое-кто называет его героем. Вот интересно...

– Я бы на твоем месте не стала рассчитывать только на Афины, – предостерегла Ариадна. – Ходят слухи, что договором этим довольны не все и кое-кто из них считает, что связываться с почитателями ложного божества – ошибка.

– Что за ложное божество?

– Минотавр.

Федра засмеялась.

– Ты что, думаешь, я обижусь, если мне это скажут?

Или что стану наживать врагов, защищая чудище?..

– Федра, не глупи. Никто не просит тебя отстаивать божественность Минотавра, но и поддерживать утверждение, что он ложный бог, не стоит. Неужели ты не понимаешь – что унижает Кносс, унижает также и тебя? Даже если твой муж полюбит тебя, дочь могущественного царя будет значить для него больше, чем дочь царя осмеянного или низвергнутого.

– И это говоришь ты, чей бог унижен проклятым Минотавром?

Ариадна покачала головой.

– Никто не в силах унизить моего бога. Его благословением держится богатство этого края. Это – истина. Его Сила реальна, как и Сила Матери. Но сейчас, пока Кносс занимает прочное место в торговле и неколебим в своей мощи, Минотавр – зримое воплощение божественной милости. Не говори о нем – вообще. Пусть те, кто хочет, верят, что он бог.

Федра скорчила недовольную мину, но согласно кивнула.

– Ты права. Просто мне тошно смотреть, как умные, сильные люди бьют поклоны и молятся ему. Ты знаешь, что он даже не всегда вспоминает, справляя нужду, что нужно приподнять килт? Выразить не могу... Ладно, не важно. Если я не сумею убедить отца использовать меня для договора с Афинами – это все не будет ничего значить.

– Если ты уедешь, я буду скучать, – сказала Ариадна.

– Я тоже.

Сестры обнялись, но Ариадне стало грустно. Федру явно не слишком расстроила мысль о расставании с сестрой, и объятия ее были небрежны. Спустя какой-то миг она устыдилась, потому что Федра сказала: «Ага!» – и объяснила ей, куда убрали картины из старой детской. Даже отвлекаясь, сестра продолжала помогать ей в делах.

К счастью, три сцены на досках Ариадне подошли. Две она отнесла в комнату Федры и убрала так, чтобы можно было легко достать. Третью взяла с собой. На ней изображалась процессия, идущая к алтарю. Первым шел юноша с ритоном, следом – рыбак с осьминогом в одной руке и связкой рыб в другой, за ним – несколько женщин непонятно с чем, мужчина с убитым оленем на плече, и последним – еще один мужчина, он вел на веревке козу, чтобы принести ее в жертву. Нарисовано было ярко, а на заднем плане виднелись колонны – намек на то, что процессия движется по коридору внутри здания. Ариадна знала, что сможет придумать целый рассказ о каждой фигуре – например, что это за юноша, откуда у него ритон с вином и почему он несет его к алтарю.

Ариадне уже не нужно было идти в Юго-Восточную залу, и она спустилась по лестнице, что соединяла детское крыло с покоями царицы. У закрытых дверей Пасифаи стражи не оказалось – значит, подумала Ариадна, царица не у себя. Сразу за царицыными покоями шли комнаты Минотавра. Стражи увидели ее – оба заулыбались и один приоткрыл дверь. Из-за нее донесся голос служителя: он произносил вторую строфу славословия Матери – медленно, четко ясно выговаривая каждое слово. Глубокий рокочущий бас Минотавра тут же повторял строчку... невнятно, согласные у него терялись, гласные растягивались. Слова можно было узнать – но с трудом. Хотя голос был глубоким и сильным, в нем напрочь отсутствовала та уверенность, та сдержанная сила, что должны соблазнять и пробуждать Мать.

Ариадна вдохнула, резко выдохнула, закусила губу и покачала головой, давая понять стражу, что дверь открывать еще рано. – Сказано! – воскликнул Минотавр, едва последнее слово строфы было повторено им. – Теперь гулять.

– Господин, ты только начал. – Голос помощника отчего-то дрожал. – Это только первая и вторая строчки, самое начало обряда. Царица велела тебе выучить все.

– Не начал. Кончил. Ты кончил. Я кончил. Хочу в бычий двор. Смотреть танец.

– Господин, господин, умоляю! Ты не сможешь посмотреть танец сейчас! Это другая церемония, в другое время. Пожалуйста!.. – И потом резкий вопль ужаса: – Факелы! Остановите его!..

Яростный рев, новый вопль – не понять, от страха или боли. Ариадна скользнула меж стражами и приоткрыла дверь – ровно настолько, чтобы попасть внутрь. И сразу же захлопнула ее за собой. Один из служителей пятился к стене, прижимая к груди свиток пергамента; другой размахивал горящим факелом под самой мордой у Минотавра. Губы сводного братца раздвинулись, угрожающе обнажая клыки, и он снова взревел. Служитель ткнул пылающим факелом прямо ему в нос – достаточно близко, чтобы он почувствовал жар. Минотавр все ревел – но при этом попятился.

– Минотавр! – окликнула Ариадна. – Я принесла картинку. Тут на ней целое шествие, и я расскажу тебе про дары и людей, которые их несут.

Служитель отпрыгнул, чтобы Минотавр увидел Ариадну, но продолжал держаться – с факелом в руке – между своим товарищем и разъяренным зверочеловеком.

– Ридна.

Гнев тут же исчез из его голоса. Минотавр повернул к ней голову. Губы его опустились, прикрывая смертоносные клыки. Ариадна подняла картину и медленно пошла вперед. Минотавр метнулся к ней. Служитель у стены взвизгнул, но на него не обратили внимания: Минотавр видел сейчас только ярко раскрашенную доску, которую несла к нему Ариадна.

– Иди сядь рядом, и я расскажу тебе про все, как обещала, – сказала она, и Минотавр завороженно пошел следом за ней к креслам, где, наверное, до того сидел со служителем.

– Снаружи? – спросил он, наклоняя голову, чтобы хорошо все рассмотреть.

– Нет-нет. – Ариадна показала на колонны. – Вот видишь – колонны. Это коридор или очень большой зал, где проходят разные церемонии. Ты видел колонный зал под этими комнатами. Ты проходишь через него, когда идешь в храм.

Он кивнул.

– Другая комната. Не снаружи. Только длинная темнота в храм.

Длинная темнота? Похоже, чтобы переводить Минотавра из его покоев в храм, построили специальный проход. Ариадна вздохнула с облегчением. Она удивлялась, как удается удержать его от побега, если он думает только о свободе, а до храма нужно идти по длинной лестнице. У кого-то, кажется, хватило здравого смысла подстраховаться.

Он по-прежнему разглядывал картину, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, чтобы рассмотреть ее обоими глазами.

– Теперь несут дары в большую комнату? – спросил он.

Лоб его от размышлений покрылся морщинами.. – Как храм. Смотрю наружу. Вижу вещи. Людей. – Он нахмурился сильнее. – Как храм!

– Да, конечно. Дары тебе всегда приносят в твой храм. И будут приносить... Минотавр, это рассказ. Рассказ – неправда. В жизни такого не было. Об этом только рассказывают – чтобы скоротать время. Иногда то, о чем рассказывают, бывало – но очень давно. Видишь юношу? Смотри, как он одет.

Так не одеваются уже многие годы. Если это шествие и было, то когда дворец только построили, лет сто назад.

– Почему рассказ давно?

– Когда мы рассказываем про давние времена, то вспоминаем все хорошее и плохое, что было тогда. Тогда мы можем делать хорошие дела и избегать плохих. Этот рассказ – о хорошем, люди несут дары богу.

– Как мне?

Ариадна промолчала, просто потрепала шелковистую шкуру. Минотавру это понравилось, и он в ответ наклонил голову и потерся щекой о ее руку. И она стала рассказывать ему о ритоне с вином, о том, что несут женщины, о рыбаке и охотнике. А когда закончила, предложила ему оставить картину у себя.

Внезапно большие прекрасные глаза его подернулись печалью.

– Не запомню, – проговорил он, глядя в сторону. – Надо – помнить.

Горло Ариадны сжалось, и она сглотнула, чтобы протолкнуть колючий комок.

– Это ничего, милый, – сказала она. – Я приду и расскажу тебе все еще раз. Картинка красивая и яркая, так что давай-ка спрячь ее.

Он довольно кивнул и отправился с картиной в спальню. Ариадна обернулась к служителям – те все еще жались к стене.

– Я больше не стану говорить с ним про обряды, – проговорила она. В глазах девушки стояли слезы.

– Царица... – начал тот, что был с факелом, – и осекся.

– Вспомнит ли он хоть что-нибудь, когда она придет? – . спросила Ариадна. – Как она узнает, пытаетесь вы его учить или нет?

Мужчины переглянулись, но Ариадна не стала дожидаться ответа. Ей предстояло принять еще одно неприятное решение, и она обдумывала его всю дорогу назад, в святилище, и потом – . дожидаясь танцоров, чтобы начать репетицию.

Она знала, что не станет танцевать, если мужскую партию в обряде вместо Миноса будет петь Минотавр. Сам он, разумеется, не в состоянии ничего выучить, но Пасифая в своем безумии может попытаться придумать какой-нибудь трюк, чтобы казалось, что он справляется с ролью. Ариадне надо было решить – высказать ли ей все царице сейчас, избавив Минотавра от пытки заучивания ответов, или подождать и посмотреть, что будет. В этом году Пасифае вряд ли удастся что-нибудь устроить, тем более что служители наверняка воспользуются Ариадниным советом, а до церемонии осталось всего несколько дней. В следующем же году... Ариадна отогнала эту мысль и сосредоточилась на переодевании: надо было сменить платье на костюм для танца.

Мрачное настроение, которое Ариадна гнала прочь, было порождено сложностями с Минотавром – но в день Матери оно развеялось, и девушка немного успокоилась. Канун поворота года был мягок и ясен – добрый знак, – а по пути на площадку для танцев Ариадна поняла, что Дионис пришел. Ее цветок у сердца раскрылся, лепестки радостно потянулись к высокому широкоплечему критянину, что стоял двумя ступенями ниже, и приветственно окутали его. И ее привет не отвергли. Он отсалютовал ей, когда она всходила на верх лестницы, чтобы занять место во главе танцоров, – и по толпе прокатилась волна сжатых кулаков и вскинутых в приветствии рук. А потом народ начал встревоженно поглядывать на помост – Минос и Пасифая еще не явились.

Но на этот раз царь и царица, заняв наконец свои места, не омрачили ритуал своей рознью. Ариадна знала, что единство меж ними утрачено, что в душе каждого из них есть нечто, огражденное и укрытое от всего света, – но они не были ни сердиты, ни нетерпимы. Они желали всем добра, и это звучало в их песнях – и каждый из них смотрел вперед с надеждой на некое воздаяние, – пусть даже и не одно на двоих. Что ее служение приятно Матери, Ариадна не сомневалась – с каждым шагом танца она становилась все невесомее, волосы ее ласкал незримый ветерок, и золотистые благословляющие нити кружили вокруг. А когда она вернулась в святилище – ее ждал Дионис.

Но радость оказалась с горчинкой. Он поздоровался с Ариадной и беседовал с ней так, словно того долгого поцелуя не было и в помине. Ариадна готова была даже поверить, что какой-нибудь бог изгнал этот случай из памяти Диониса... не будь он сам богом или кем-то вроде того и не избегай он так тщательно прикасаться к ней. Да, благословляя виноградники, он держал ее за руку – но при этом его рука была напряжена и выпрямлена, точно он не мог заставить себя коснуться ее тела.

Тем не менее этой ночью он не исчез, когда они закончили, как было в его обычае. Он возвратился с Ариадной в ее покои, возникнув внезапно посреди залы – и молча, озабоченно хмурясь, уселся в свое кресло.

– Послать за едой, господин? – спросила Ариадна, и он кивнул, но без улыбки и обычной для него живости, будто был не так уж и голоден, а просто пытался под предлогом еды оттянуть неприятный разговор. Ариадна переборола свой страх и отбросила его, а жрицам велела принести Дионису лучшее, что они найдут. Ей не надо было больше звонить в колокольчик – она просто мысленно передавала Хайне свои пожелания.

Ужин скоро подадут, господин, – сказала она.

Дионис, казалось, не слышал ее. Глядя в пустоту, он проговорил:

– Избранница, ты ведь знаешь, что на Крите лозы благословляют иначе, чем везде?

К удивлению Ариадны, он покраснел – да так густо, что это было заметно даже в неярком свете ламп. А слова его настолько отличались от тех, которых ждала – и страшилась – Ариадна, что она, не отвечая, просто моргала, точно ослепшая сова. Он обеспокоенно кашлянул.

– Большей частью, – продолжал он, – благословение сопровождается... гм... соитием, и через это действие Сила переходит от меня к жрице, а от нее – земле. Я знаю, ты очень юна...

– Не настолько, чтобы не знать, что такое соитие. – Ариадна без боя проиграла битву со смехом и закашлялась, сведя счет к ничьей.

– Да, конечно...

В дверь поскреблись, и он умолк. Забирая у Хайне поднос, Ариадна покосилась на него – и увидела, что он покраснел пуще прежнего. Она подошла с подносом, поставила его на стол, но теперь уже побледневший Дионис даже не взглянул на еду – и продолжал, словно его не прерывали.

– Дело не в этом. Я просто хочу сказать, что между мной и теми жрицами ничего не было – мы просто дарили землям плодородие. Они не были Устами. Они не одаряли меня покоем. Да, многие мне очень нравились, прежде чем... прежде чем мы... Потом они мне надоели.

– Потому что они иссушали тебя, господин. Но я знаю – Матери нравится, когда люди или животные спариваются. Весь мой танец – о возрождении жизни через слияние мужчины и женщины. Мне вовсе не обязательно быть девственной, чтобы танцевать его. В дни царствования бабки его танцевала моя мать – а она ведь уже была замужем и даже родила детей. Она не прогневается на меня, если...

– Я говорю не о гневе Матери, – оборвал ее Дионис и снова покраснел. – Я говорю, что... мужчина и женщина... если они соединяются таким образом... если они единожды любят друг друга... больше это не повторяется.

– Господин мой, но это не может быть правдой! – В душе Ариадны боролись ужас и облегчение. «Возможно, – думала она, – я не отталкиваю его, просто это что-то, связанное для него с чувственной страстью...» Но она не успела додумать – Дионис вскочил и заметался по покою.

– Это правда, – говорил он. – На Олимпе так происходит все время. Когда Гефест и Афродита были женаты, они ненавидели друг друга. Зевс и Гера только и делают, что ссорятся. Я могу целую вечность перечислять тебе пары, которые видеть друг дружку не могут. А теперь, разойдясь, Афродита и Гефест – лучшие друзья. Они разговаривают и перешучиваются. Эрос и Афродита никогда не спали друг с другом, но их любви можно только завидовать, а Психея Эроса едва не убила...

– То была ошибка, – возразила Ариадна. – И разве не ты сам рассказывал мне о Гадесе и Персефоне, чья любовь во много раз крепче оттого, что замешена на чувственности? Господин мой, вини людей – не действие. Разве Зевс и Гера стали иными, чем были до того, как соединились? Обе мои сестры радовались браку, но Прокрис счастлива, как никто иной, а Эвриала порой – само несчастье. Но клянусь тебе, сестры были такими и до свадеб. Замужество ни капли их не изменило.

– Я не говорю, что у человека меняется характер. Но этот характер как-то влияет на характер другого – и в этом вся суть. Когда... когда двое... все изменяется. – Дионис остановился и повернулся к ней. – Для меня слишком ценно то, что уже есть меж нами, Избранница.

И исчез. Ариадна стояла, глотая воздух и тупо взирая на место, где он только что был – такого не бывало с ней со времен его самого первого исчезновения. «Для меня ценно то, что есть между нами» – слышать это, безусловно, приятно, но Ариадне, после всего, что ей наговорил Дионис, слышался в этих словах звон похоронных колоколов. Дионис хотел быть ее другом, приходить в Кносс, благословлять лозы, смеяться, разговаривать, рассказывать истории об Олимпе... Он даже хотел, чтобы она пришла к нему на Олимп и жила с ним – как Эрос с Афродитой. Ариадна прикусила губу. Сможет ли она вынести это? Видеть, как он ложится в постель с другими женщинами, – и никогда не целовать самой этих сладких губ, не ласкать его прекрасного тела, не ощущать, как он ласкает ее?..

Почему она должна это терпеть? То, чего он боится, – чушь. Он напуган опустошенностью – и отвращением, которое чувствовал к женщинам, что опустошали его. Да, все так. Ариадна снова куснула себя за губу. Что, если его не просто мучают воспоминания о том, как его иссушали? А если прошлый опыт оставил на его сердце такие шрамы, что он чувствует отвращение к любой женщине, с которой возлег, даже если она и не опустошает его?.. Хочет ли она потерять его дружбу только потому, что ей не терпится насладиться его телом?

Все эти сомнения повисли над Ариадной, как легендарный Дамоклов меч. И ей было отнюдь не легче от того, что решать в любом случае придется не ей, потому что Дионис, пришедший следующим вечером взглянуть на принесенные в святилище после благословения лоз дары, вел себя так, словно никакого разговора не было вообще.

От темного образа Матери помощь не приходила. Он был безответен и нем, когда Ариадна выплакивала перед ним свое томление по Дионису, – лишь единожды услышала она снисходительный женский смех. Но, переставая говорить о своем боге, она всякий раз ощущала незавершенность, неоконченность какого-то дела. И теперь уже Ариадна не сомневалась: это связано с Минотавром. Однако ощущение это было все же пока не столь сильно, чтобы заставить ее действовать.

Какое-то время после благословения лоз она почти не замечала этих мягких подталкиваний: слишком уж она была занята. Надо было разбираться с приношениями – где там думать о Минотавре! Да и не хотелось ей думать о нем, бедолаге. Тем не менее, решив с Дионисом, что из даров он забирает себе, занеся в списки то, что осталось, и погрузив в стазис мясо и фрукты, Ариадна обнаружила, что не может выкинуть сводного братца из головы.

Снова и снова вспыхивали перед ее глазами картины: Минотавр, обнаживший клыки, факел в дрожащей руке перепуганного служителя... Минотавр, пытающийся высадить двери – этого Ариадна не видела, – которые стражи заперли и заложили засовами... Она ругала себя за странные мысли; твердила себе, что, случись какая-нибудь неприятность, Федра непременно примчится за ней – но ей было страшно. Образы были похожи на те, которые она видела, когда Дионис рассказывал ей Видения.

Ариадна боролась с предчувствиями, стараясь не обращать внимания на растущее беспокойство, что приносили ей каждую ночь кошмары, пока после весеннего оживания лоз Дионис не велел ей убрать до поры все приношения. Он сказал, что отлучится с Олимпа в ближайшее десятидневье, и его не будет несколько декад. Геката, от которой он видел только добро, просила его отправиться с ней на ее родину, чтобы разрешить давно наболевшую проблему.

За годы, прошедшие со времени их примирения, Дионис был в отлучке несколько раз. Ариадна всегда чувствовала, что ему жаль покидать ее; однако на сей раз, хоть он и сказал, что будет скучать, в голосе его слышалось не только сожаление, но и облегчение. Ариадна усилием воли сохранила спокойствие, не дав слезам, что выступили в уголках глаз, скатиться по щекам. Приближалось время, когда она должна будет принять решение. В ту ночь девушка не смогла уснуть. Она лежала в постели, напряженная, как натянутая проволока, и глаза ее не отрывались от тьмы в Ее нише. Ариадна не увидела там ничего – но поняла, что завтра должна пойти навестить Минотавра.

И все же она медлила, сколько могла: засиделась за завтраком, потом призвала к себе Сафо – заглянуть сквозь чашу в другие храмы, чтобы посмотреть, хороши ли приношения. Оценив их и решив позволить святилищам оставить их себе, она оделась в платье для приемов и велела позвать купцов, которые обычно скупали оставленное Дионисом.

Занимаясь утром делами, она немного развеялась, ей показалось даже, что ее меньше тянет во дворец – ощущение было такое, будто кто-то слегка дергает ее за локоны посвящения, – но в полдень, как раз когда она собиралась послать за едой, ее так схватили за волосы и так дернули, что она вскрикнула от боли. И прежде чем боль прошла, она увидела Минотавра: ощерив клыки, он надвигался на Пасифаю.