Текст книги "Бык из моря"

Автор книги: Роберта Джеллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Астерион прижался к ней головой.

– Люблю Ридну, – заявил он и с такой силой крутнул волчок, что заискрившиеся алые полосы едва не ослепили Ариадну.

– Н-да, весьма интересно... – заметил Вакх, поднимая голову от чаши, в которую смотрел.

Постанывая, Силен перевернулся на ложе в его сторону. На лице, да и на всем его плотном, небрежно прикрытом гиматием теле видны были синяки и ссадины. Увидев, что привлек его внимание, Вакх описал стычку меж Ариадной и Пасифаей, за которыми только что подсматривал.

– Тебе стоило бы показать это ему, – сказал Силен, рассматривая светловолосого красавца; если того что и портило, то лишь небольшие, с красноватыми веками глаза. Не давая Вакху ответить резкостью, Силен торопливо добавил: – Если помнишь, когда ты начал настраивать его против нее, я был с тобой согласен. Но сейчас я думаю иначе.

– Ты не просто был согласен со мной, – хмыкнул Вакх. – Ты каждую ночь канючил, как бы нам заставить его бросить ее и вернуться к прежней жизни.

– Ну да – но я ведь тогда думал, что ему так будет лучше. – Силен, протяжно застонав, рывком сел. – Я помню, что было, когда та, первая, которую он обожал, умерла, – и подумал: чем скорей все кончится, тем скорей он исцелится, так что когда она ему отказала таким манером, мне показалось разумным сыграть на ее неверности и неуважении и обратить его против нее. Мне думалось – он убьет ее или прикажет убить, потом поскорбит немного и быстро забудет.

– Он никогда не забывал ту, другую, – проговорил Вакх. – И теперь думает, что это она же, что Мать возродила ее ему в дар. – При последних словах губы Вакха искривились.

Силен кивнул:

– Думаю, ты прав. И он не исцеляется, Вакх, ему все хуже.

– Думаешь, он и правда вконец свихнется? – с ноткой неуверенности спросил Вакх.

– Ему немного осталось. Он спустил менад на меня. На меня! И смеялся при этом.

Повисло долгое молчание: Вакх снова смотрел в чашу.

– Но он ведь не позволил им тебя убить. – В голосе Вакха звучало чуть ли не сожаление.

– Следующим будешь ты, – с внезапной силой прошипел Силен. – Ты думаешь, он не знает, что мы сделали. Так вот: он знает. Если большая часть происходящего его не волнует, это не значит, что он глупец.

Вакх закусил губу.

– Но если так – все куда хуже. Она его волнует. Людишки, которых мы используем в своих играх, сродни ей. Думаю, он намерен притащить ее сюда. А она куда зорче, чем он, станет присматриваться к тому, что мы делаем. Поэтому-то я так и старался отвратить его от нее.

– Ее – сюда?.. – эхом повторил Силен. – Видеть, как она старится, увядает и умирает... здесь?

– Он не намерен позволять ей вянуть и умирать, – прорычал Вакх. – Ты что – не помнишь, как он «убедил» Персефону даровать бессмертие своей матери? Ну ладно, ладно, – добавил он в ответ на безмолвный протест Силена и поправился: – Упросил ее обратиться к Матери с просьбой дать Семеле такую же долгую жизнь, как всем олимпийцам. – Он поднялся и зашагал по комнате. – Но как это ни называй – делала-то все Персефона. Почему для него так важно всегда утверждать, что сила исходит от кого-то другого?

– Потому что так оно и есть, – спокойно проговорил Силен. – В этом по крайнем мере он мудр. Возможно, он Видит Ее... ты, может, и хочешь забыть, что мы... они, – Силен показал глазами на ту часть дома, где жил Дионис, – не боги, а он не хочет, и я не хочу. Слишком многие из них похожи на тебя. Мать многого не видит, но придет день...

– Ох, уймись. У нас своих проблем по горло – и незачем предрекать их всем остальным. – Вакх еще немного походил и остановился перед Силеном. – Он считает, что в этой жрице есть зачатки Силы. Вспомни: она два года благословляет виноградники одна, а лозы пышны, как будто он с ней! Никакой другой жрице это никогда не удавалось, даже его прежней любимице.

Глаза Силена округлились.

– Вот это да! Правда?

– Я следил за ней – в чаше. – Вакх поморщился. – Думал, он снова разозлится, когда я ему покажу, что она делает, – но он не разозлился. Посмотрел сквозь меня – знаешь, как он смотрит, когда Видение ему понятно – и засмеялся. Ты уверен, что он знает, что мы не даем ему забывать о ее отступничестве ради самих себя, а не ради него?

Силен рассмеялся и снова лег.

– А как по-твоему, почему я весь в шишках и синяках? Сперва он был так расстроен и зол на то, что она оказалась совершенной дурой и может вот так просто отказаться от него, что ничего не соображал. Но это время прошло. Теперь он сообразил. И все обдумал. Твоя очередь следующая. И поверь, однажды гнев окончательно возьмет над ним верх – и он будет хохотать, когда нас порвут на кровавые тряпочки, чтобы удобрить и оросить землю для очередного урожая.

– Ты считаешь, я должен сообщить ему, что она усвоила урок, что служит только ему, и показать, как она бросила вызов матери? – Губы Вакха скривились в капризной гримасе. – Но она превратит его в сладенького добряка. Они станут бегать вместе, – он глумливо хмыкнул, – станут смеяться и петь. Нас, конечно же, в компанию не позовут – и добрые старые времена с пьянством и гульбой канут в Лету.

– Для меня они так и так кончены, – прикрыв глаза, тихо проговорил Силен. – Слишком много было крови, слишком много убийств. Хоть я и не боюсь, что стану следующей жертвой, такие «благословения» не по мне. Когда это случалось раз-два в год, в разных землях – это было восхитительно. – Челюсти Силена на миг сжались, по телу прошла дрожь – он вспоминал... – А теперь меня мутит от боли и крови. Вот помяни мое слово – сбегу и стану жить без него. Уж как-нибудь проживу.

Вакх молча глядел на Силена сверху вниз. Он считал Силена старым мягкотелым дурнем. Боль и кровь всегда были для него самого острой приправой к необузданному наслаждению – но если Дионис и правда выпустит на свет того безумца, что всегда жил в нем, и позволит менадам превратить любовные, пускай жестокие, игры в оргию убийства... Дионис едва успел спасти Силена, а ведь он по-настоящему любит старого дурня. А если Силен прав и Дионис подозревает, что Вакх вмешался в его отношения с этой жрицей – в следующий раз его и правда могут убить вместо того, чтоб ублажить.

Плохо, если Дионис и вправду зашел так далеко, как думает Силен. Старый болван прав, размышлял Вакх. По его лбу побежали морщины: он старался припомнить, как вел себя Дионис до того, как назвал эту жрицу Избранницей. Да, в последние два года убийств действительно стало слишком много – больше, чем тогда, и чем ближе к нынешнему дню, тем чаще они случались. Может ли он, Вакх, стать следующим?.. Пожевав губу, он взглянул на дверь, взял чашу и осторожно понес, шагая к выходу.

По пути он осматривал покои, которые делил с Силеном. Две спальни, шикарная купальня, примыкающая к большой гостиной... Стены сплошь увешаны гобеленами с изображением веселых оргий: все смеются, всем радостно, все наслаждаются любовью – по двое, по трое, а то и по четверо, многие с чашами в руках, из сосудов льется вино... Какой-то миг Вакх любовался прекрасными работами. Такого не бывало уже очень давно.

Меж гобеленов красовались поставцы с амфорами, наполненными вином, кубками из драгоценного стекла и украшенного камнями металла, всяческими безделушками – и с книгами, великим множеством свитков и табличек. На них густо лежала пыль; Дионис не приходил читать с Силеном забавные истории... тоже очень давно. Обстановка была пышной – мягкие скамьи и кресла, резные столики драгоценного дерева, слоновой кости, даже серебряные, с фарфоровыми статуэтками на них – или с досками для разных игр, фигурки в которых сами по себе тоже были ценностью. И этим тоже давно уже не пользовались.

А ведь Силен, должно быть, и вправду здорово перепугался, если решил бросить все это, подумал Вакх. К счастью, больше никто из великих не примет его. Что же он тогда станет делать? Не ждет же он, что Вакх станет обеспечивать его? Нет, не настолько он глуп. Скорее всего – поселится в какой-нибудь комнатенке над продуктовой лавкой на агоре и станет рассказывать истории за еду и пару монет, как делал это раньше, когда еще не жил у Диониса. Вакх содрогнулся.

Он двинулся к двери, зная, что этого не избежать. Ему придется сказать Дионису, что его жрица если и не подчиняется ему не рассуждая, то предана ему всей душой, и показать запечатленное в чаше противостояние ее с матерью. Лучше быть слишком добрым, чем мертвым. Он помедлил на пороге, потом вошел в короткий коридор и зашагал мимо комнат для слуг. Если он сумеет отговорить Диониса переносить жрицу на Олимп – компромисс всегда можно будет найти.

Уже с улыбкой Вакх прошел по коридору в центральный атриум, для непосвященного глаза выглядевший как освещенная солнцем лесная лужайка. От колонн темно-бурого цвета, что вполне могли бы сойти за деревья, будь они не из холодного мрамора, а из живой древесины, отходили ветви, поддерживавшие крышу из неведомого прозрачно-чистого материала, создать который было под силу лишь Гадесу, – через нее проглядывали солнце, небо и облака. На этом обильном свету росли и распускались цветы, кусты, тянулись вверх обвивающие решетки лозы, играл фонтан, и вьюнки оплетали колонны и карабкались по балконам и балюстрадам.

Проходя, Вакх огляделся – и сразу увидел, что скамьи, столы и стулья меж «деревьями» пусты. Его улыбка погасла.

Слишком рано для Диониса, чтобы уходить – он, должно быть, сидит в личных покоях. Плохо. Когда ему нечем заняться – ! он Грезит слишком много и слишком часто. Во всяком случае, когда он был с этой своей жрицей, ему было лишь одно Видение – да и то связанное с ней.

Следующий коридор вывел его из атриума к комнатам Диониса. При виде открытой двери в приемную у Вакха вырвался вздох облегчения. Хорошо хоть он не запирается, как в первые дни разрыва со жрицей.

Приемная была пуста – как всегда. Дионис вообще никогда ею не пользовался. Другие великие иногда принимали просителей: не все жители Олимпа обладали Силой. Большей частью это был обычный народец, который разводил стада, пахал поля, лепил – и бил – горшки и вообще делал все для того, чтобы великие жили в уюте и неге. У этого люда всегда найдется о чем попросить, особенно Афродиту, Афину и Гермеса. Иногда – даже самого Зевса. Но не Диониса. Его они боятся. Если же он сам просил о чем-нибудь – просьбу исполняли мгновенно и не торгуясь.

Вакх покачал головой. Дионис вполне мог бы обеспечить себя, принимая подношения ювелиров, ткачей и им подобных, – но он не позволял этого. Он мог смотреть, как человека разрывают в клочки, и смеяться – но не принял бы мелких даров вроде золота и камней. Вакх фыркнул.

– Ты можешь войти, Вакх.

Он едва не вздрогнул – но тогда расплескалось бы вино в чаше, – на миг сжал зубы и вошел в гостиную. До чего же здесь мрачно, подумал Вакх, не то что раньше. Темно-зеленого малахита стены, отполированные так, что сохранился естественный узор камня, каким-то чудом создавали впечатление плотного лиственного шатра. Окна закрывали ставни с прорезным узором из виноградных лоз со вставками ярких полупрозрачных цветов – творение Гадеса. Будь ставни распахнуты – комната казалась бы мирным, полным покоя и уюта гротом, но в последнее время Дионис держал их закрытыми, пользуясь лишь тем светом, что проникал сквозь прозрачные вставки узоров, да лампами.

Вакх медленно двинулся вперед, давая глазам свыкнуться с полумраком, и скоро разглядел Диониса: тот лежал на заваленном подушками ложе. Очевидно, раз он обращался к нему по имени, он знал, что пришел именно Вакх; но он даже головы не повернул в его сторону. Напряженным немигающим взглядом Дионис уставился на темный проем открытой двери, ведущей спальню. Силен прав, подумал Вакх, сейчас безумие близко, как никогда.

– Я увидел в чаше кое-что интересное, – сказал он, опуская чашу на стол и пододвигая кресло. – Думаю, тебе стоит взглянуть самому. Если подойдешь, я тебе покажу.

– Если это новые приношения – попроси Гермеса их забрать. И пусть возьмет себе, что захочет. Мне все равно.

Он наконец повернулся к Вакху, лампа у ложа осветила его – и Вакх увидел, что один его глаз почернел и почти заплыл, а плечи и руки исцарапаны и покрыты синяками почти так же, как у Силена. Ему, должно быть, досталось куда больше, чем считает Силен, когда он отнимал того у менад, – а это значит, что управлять ими совсем не так просто, как думал Дионис. Вакх подавил дрожь.

– Тебя боятся, господин, – проговорил он. – И надеются, что приношения смягчат тебя.

– И что если мне дать побольше, я не вернусь. Дионис засмеялся – таким жутким смехом, что Вакх поперхнулся. Прежде чем он смог ответить, Дионис добавил:

– Кносс посылает дары, чтобы привлечь меня на Крит... но и им я больше не нужен. У них есть их жрица и этот новый бог.

Он отвернулся, снова уставившись в темноту, и Вакх ощутил, как его захлестывает смесь гнева и отчаяния. И жалости – Силен с его страхами был прав. Вакх до крови закусил губу, и боль вернула ему способность говорить.

– Все верно: приношения в Кноссе не уменьшились, и многие там ушли в храм Бога-Быка... Но не твоя жрица.

Дионис сел рывком, вперив взор в Вакха. Видят ли хоть что-нибудь эти глаза, спросил себя Вакх. В голосе Диониса звучала острая горечь.

– Что? Она перестала нянчиться с этим ублюдочным чудищем?

– Нет. Она по-прежнему часто навещает его, ласкает и дарит игрушки – всякие там тележки, волчки, пирамидки... но я только что сам слышал: она не признаёт его богом и не станет служить ему как жрица. Иди сюда, господин, позволь показать тебе ее ссору с матерью: та пыталась принудить ее танцевать для Бота-Быка.

Дионис медленно поднялся, стараясь не потревожить ссадин.

– Так она не станет танцевать для Бога-Быка, но по-прежнему танцует для Матери? – Хотя голос его прерывался от боли, он был явно доволен.

Облегчение заставило Вакха пересказать новость, которая не могла не обрадовать Диониса:

– Она сказала, что служит лишь тебе... и Матери.

– Я разрешил ей служить Матери, – быстро сказал Дионис, усаживаясь перед чашей.

Вакх глубоко вздохнул и на миг закрыл глаза. Когда он их открыл, взор его устремился к чаше. Гадание было его Даром. Он мог видеть что, кого и где угодно, если знал хоть какие-то приметы того, кого искал. Это позволяло Дионису – и любому другому олимпийцу – знать, что происходит в любом из храмов, даже когда жрецы или жрицы не Призывали своих богов. К сожалению, способностью этой обладал не один он. Многие олимпийцы, даже не имея большой Силы, могли видеть сквозь чашу – и воспроизводить увиденное. Подобно Силену, раньше он зарабатывал на жизнь, Смотря в чашу для разных магов, и находил забвение лишь в женщинах и вине, пока однажды на него не набрел Дионис. Он сразу и всем сердцем принял Дионисовы забавы – безудержную гульбу с пьянством и дикими утехами плоти – и быстро сделался для него желанным спутником. Позже способность Вакха Смотреть и связывать Диониса с его по большей части лишенными Дара жрецами послужила предлогом для приглашения его сюда, в этот дом, – как гостя и помощника.

Под взглядом Вакха поверхность вина замутилась – и тут же очистилась, явив образ Ариадны, которая повернулась навстречу входящей в комнату Пасифае. Последовал скандал, завершившийся тем, что Астерион отшвырнул волчок и, выставив вперед острые рога, бросился на Пасифаю. А потом уселся рядом с Ариадной, осторожно прижимаясь к ней рогатой головой, и снова стал вертеть игрушку. «Люблю Ридну», – невнятно выговорил он.

– Останови, – сказал Дионис.

Вакх послушно заморозил образы Ариадны и Астериона. Дионис всматривался в чашу, разглядывая сперва кошмарную голову быка с прекрасными коровьими глазами, обращенными к Ариадне, потом – ее лицо, огромные черные глаза, мерцающие от слез, рот с чуть опущенными уголками, выдающими жалость... и отвращение. Дионис вздохнул.

– Бедолага, – прошептал он, и сверкающая голубизна его слишком больших и слишком ярких глаз померкла, смягченная слезами. – Никто не любит его. И не полюбит – даже его Ридна. – Дионис покачал головой. – Он так жалок – и по-своему так невинен... Теперь я понимаю, почему она защищала его, но цена... – Он перевел взгляд на яркие цветы в ставнях и знаком велел Вакху убрать изображение.

Когда Вакх увидел, что задумчивый взгляд Диониса устремился к ярким творениям Гадеса, его собственные мысли обратились к воспоминанию о том, что супруга Гадеса, Персефона, сделала для Семелы. Его подозрения, что Дионис замыслил снова даровать олимпийский срок жизни смертной, которая будет «любить» его, вспыхнули с новой силой – и мысль эта нравилась ему сейчас еще меньше, чем когда пришла к нему в первый раз. Вакху здесь не нужна была женщина – но он не ведал, как ему добиться своего и выйти сухим из воды. Дионис снова повернулся к чаше и теперь всматривался в нее – хотя там не было ничего, кроме темного вина.

Мысли его, очевидно, по-прежнему занимал быкоголовый мальчуган, потому что он произнес:

– И все же, если он вскоре не умрет, он запятнает Крит кровью. Я это Видел. Мои Уста это произнесли. Я не знаю, что мне делать.

– Что значит лишняя капля крови? У тебя в обычае орошать землю человеческой кровью, чтобы напоить ею лозы, так в чем же...

Дионис поднял на него взгляд. За взглядом не последовало ничего – но Вакх внял предостережению и проглотил то, что собирался еще сказать. Потом Дионис улыбнулся ему – в улыбке этой таилось воспоминание о радости; сейчас он не был похож сам на себя и это очень не понравилось Вакху.

– Ты не понимаешь. – В голосе Диониса прозвучала нотка нетерпения. – Крит очищен от крови и оставался таким долгие годы. Там не приносят в жертву людей. Если танцор погибает в танце с быком – это считается дурным знаком, извращением обряда, и гибель эта много-много раз толкуется и перетолковывается царицей-богиней. А быка увозят в горы как не годного для жертвоприношений. Теперь я вспомнил. Это именно моя жрица, та, первая Ариадна, изменила древний обычай. Она была царицей и обладала Силой.

– Силой? Надо думать, она-то и иссушила тебя так, что ты начал забывать лить кровь при благословении лоз... – Вакх постарался, чтобы голос его прозвучал равнодушно.

Дионис засмеялся – так легко и весело, что Вакха едва не стошнило.

– Я брал у нее, а не она у меня. Она ходила со мной, как и эта, теперешняя Ариадна, мы бегали и смеялись. Она была старой, но Мать давала ей силы – а она делилась со мной. Я чувствовал, как Сила изливается из меня и переходит в лозы – и, хотя мы не пролили ни капли крови и не возбудили ни в ком страсть, вина Крита были лучшими в мире. – Дионис глубоко вздохнул и кивнул самому себе. – Да, то был урок, но тогда я не внял ему. Теперь я понимаю. Если бы я взял Ариадну сюда...

– Ты думаешь, здесь она была бы счастлива? – быстро перебил Вакх. – Помнишь, как великие отнеслись к Семеле? Она не осталась бы.

– Моя мать не знала меня. Она меня боялась. – Дионис помолчал, глядя в чашу; потом глаза его вновь обратились к Гадесовым цветам. Он чуть улыбнулся. – А страх, насколько я знаю, никогда не обеспокоит Ариадну. И я должен был понять: моя Ариадна никогда не станет сеять смерть. Она – сама жизнь.

Ну, все, сказал себе Вакх. Напоминание о том, что его мать предпочла возвращение в Подземный мир жизни на Олимпе, не отвратило Диониса от мысли привести сюда свою жрицу. Надо было менять тактику, и Вакх спросил:

– А пожелает ли она оставить быкоголового? Дионис нахмурился, но задумчиво, не от боли или гнева.

– Не сейчас. Ариадна не отвернется ни от него, ни от беды, которую он несет Кноссу. Я это знаю. У нее заботливое сердце. Быть может, именно поэтому Мать и благоволит к ней.

Видеть, что Дионис думает, а не действует, было для Вакха почти непереносимо. Он не хотел, чтобы Диониса понимали и признавали все; не хотел, чтобы Ариадна селилась в этом доме и превращала его из олимпийца, в компании с которым Вакх веселился, удовлетворяя свои страсти и вожделения, в смеющегося и поющего идиота. Пусть бы уж лучше Дионис совсем обезумел от горя. Это пройдет. Вакх был уверен, что скорбь и гнев пройдут сами собой. Значит, нужно вынудить Диониса пойти на то, что этой дуре-смертной кажется непростительным грехом, – и тогда она покинет его сама.

– Если чудовище умрет от какой-нибудь «случайности» и она не будет об этом знать... – рискнул начать Вакх. Дионис покачал головой.

– Вряд ли сейчас я смогу так поступить. Когда он был младенцем, я мог бы остановить его дыхание, чтобы избавить других от боли и мук. Но сейчас – нет. Я видел, как бедная тварь жаждет любви, как ему уже больно... – Дионис вздохнул. – А кроме того – она узнает. В ней есть что-то, что связывает нас.

– Женщины всегда говорят... – Дионис вскочил – и Вакх осекся на полуслове.

Бог смотрел на Вакха, и губы его сжимались в тонкую линию. У Вакха пересохло во рту. Он вытянул было руку – унять, успокоить, – но понял: Дионис знает, что у него на уме, он все взвесил, все обдумал – и счел своего помощника ненужным в этой ситуации. Вакх не осмеливался заговорить, да и что бы он ни сказал, ничто уже не имело значения, поэтому когда Дионис жестом велел ему убираться, он молча подхватил свою чашу и убежал.

Когда Вакх скрылся, Дионис уставился на захлопнутую им дверь – но думал он не о Вакхе. Как только он избавил Диониса от своего раздражающего присутствия – тот сразу выбросил это самовлюбленное создание из головы. У него и без Вакха было о чем подумать. И самым первым и главным вопросом было – как восстановить связь с Ариадной.

– Я ничего не Вижу, – сказал он ярким цветам, которые Гадес, по его собственным словам, поместил в ставни, чтобы Дионис не замыкался во тьме.

Он улыбнулся, подумав о страстной взаимной преданности Гадеса и его жены Персефоны. Любовь так переполняла их, что перехлестывала через край, щедро омывая тех, кто был лишен этого блага. Если бы только Дионис мог убедить Ариадну перебраться к нему! Тогда даже тьма обратилась бы светом. Но не стоит даже начинать ее уговаривать – все бесполезно, пока проблема быкоголового не разрешена. «Почему мне никогда не удается Увидеть то, что необходимо Увидеть?» – нетерпеливо спросил он себя.

Приди ответ на задачу о быкоголовом в Видении – Ариадна тоже увидела бы его и поняла, что делать. Дионис мысленно вернулся в прошлое. Видение показало, как человек-бык убивает – а не как убивают его. Предложив оборвать его жизнь, Дионис ошибся, и его Уста были правы, отвергнув это. Поджав губы, он вспоминал, как позволил Вакху посеять рознь между собой и Ариадной.

– Я больше не пойду этим путем, – громко заявил он, обращаясь к комнате. – Я примирюсь с моей жрицей. Да, быкоголовый, бедолага, должен умереть. Когда она тоже Увидит это... но он умрет не от моей и не от ее руки.