Текст книги "Порубежная война"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Аристотель и Софья сидели друг против друга; это блюдо стояло на столе как раз между ними и, увидев его, Аристотель побледнел и на несколько секунд лишился дара речи.

Один из самых странных, страшных и удивительных случаев немедленно вспомнился ему.

26 июля 1471 года в Ватикане он беседовал с папой о передвижении обелиска Калигулы, и точно также, как сейчас, на столе между ними стояло блюдо с точно такими же кусочками сушеной дыни.

Сушеная дыня – один из самых изысканных деликатесов, привозимых с Востока. Там спелую дыню аккуратно разрезают на небольшие дольки и подвергают действию лучей раскаленного солнца. Дольки мгновенно покрываются твердой корочкой, сохраняя внутри весь аромат свежей дыни. Папа Павел II, любитель сладостей, выслушивая рассуждения Аристотеля о том, как лучше передвигать статую, ел один за другим эти дынные дольки и все предлагал Аристотелю, но Аристотель отказывался, говоря, что он не любит сладкого, и вдруг в определенный момент разговора глаза папы остановились так, будто взор его внезапно устремился в глубь себя. Аристотель умолк на полуслове, а папа внезапно глубоко вздохнул, и голова его опустилась на грудь. К нему немедленно бросились стоящие в дверях стражники, поднялась суета, вызвали лекаря, но было поздно. Папа скончался на глазах Аристотеля Фиорованти во время беседы с ним.

Трагическое происшествие глубоко тронуло чувствительную душу художника, и Аристотель в тот же день рассказал об этот своему другу и патрону герцогу Галиацци-Мария Сфорца.

Папа был человеком весьма преклонного возраста, милейшим и добродушным, казалось, не было никого, кто мог бы желать его смерти, да и проводившиеся в таких случаях исследование не выявило никаких следов вредных веществ: заключение гласило, что папа скончался от сердечного приступа.

Однако, спустя некоторое время герцог Галиацци-Мария не без саркастической иронии мельком сказал Аристотелю будто его повар, состоит в дружеских отношениях с папским поваром, и тот сообщил по секрету, что те самые дольки дыни, которые ел перед смертью папа, преподнесла в дар своему покровителю и благодетелю именно несчастная сиротка Зоя. Тогда Аристотель не придал этим словам никакого значения, полагая, что раздраженный неудачным сватовством герцог хочет найти что-нибудь негативное в своей несостоявшейся избраннице. Дело в том, что герцог пытался, было, одно время претендовать на руку сиротки Зои, но кардинал Виссарион и тогда еще живой папа объяснили ему, что Зоя предпочла бы мужа греческой веры, поскольку именно такого вероисповедания были все ее предки.

Спустя много лет, когда Аристотель жил уже в Москве, успел познакомиться с обычаями и нравами этого княжества, услышал множество рассказов о том, как предана православию Великая княгиня Софья, он вдруг вспомнил о словах герцога и ему пришла в голову мысль, которую он, впрочем, тут же отогнал от себя, как негодную и недостойную. Папа Павел II, отыскав для бедной сироты Зои, жениха в далекой и таинственной Московии, был твердо уверен, что воспитанная на ступенях папского престола самозабвенная католичка Зоя, выйдя замуж за этого восточного владыку, поможет сближению и единению двух ветвей христианства: православия и католицизма. Но как потом стало известно, не успела Зоя ступить на русскую землю и стать Софьей, как все католическое воспитание будто ветром сдуло – к вящей радости всего народа, она немедленно стала креститься по-гречески, молиться и прикладываться к иконам как истинная правоверная православная христианка. Вот тогда то и подумал Аристотель, что единственным человеком, заинтересованным в смерти папы была бедная сиротка Зоя: ведь папа уже сделал свое дело, нашел ей подходящего мужа и уже в дороге находились послы, чтобы доставить ее в Москву; уже были выданы ей немалые деньги на приданое из папской казны (предназначенные, между прочим, на войну с турками) и, стало быть, теперь папа больше не нужен; более того – живой он мог бы помешать, вдруг передумав или изменив свое решение, а уж если он умрет, его приказы из соображений приличия менять не станут…

Тогда Аристотель отбросил от себя эти дурные мысли, а сейчас, сидя напротив тридцатишестилетней Великой московской княгини и глядя на аккуратно разложенные дольки дыни, он, семидесятилетний старик, вдруг подумал, что, в сущности, Софья только что сказала ему о том, что он уже сделал все, что мог и, стало быть, больше не нужен. При здешнем отношении к человеческой жизни не было бы ничего удивительного…

Аристотель, преодолев секундное замешательство, благодарно улыбнулся и, склонив голову, мягко сказал:

– Благодарю, государыня, я не люблю сладкого.

– Тогда выпей глоток вина, – Софья подняла свой серебряный кубок и улыбнулась, – а я люблю сладкое, особенно дыню. – Она пристально посмотрела в глаза Аристотелю. – Какую из этих долек ты бы мне предложил, Родольфо?

Аристотель смутился.

Нет, это вздор, это мое испуганное московскими ужасами воображение… А может она меня испытывает?

– Какую ты сама пожелаешь, государыня, – любезно склонил он голову.

Софья протянула руку и выбрала кусочек, который был ближе всего к Аристотелю. Она положила его в свой чувственный рот и стала медленно разжевывать. Аристотель с облегчением вздохнул и отпил глоток вина.

– Я все хотела спросить тебя, Родольфо, кое о чем. Через год или два после приезда к нам ты отправился в очень далекое путешествие на север, и мне говорили, будто ты добрался до самих Соловков. Что ты искал там?

– Белых кречетов, государыня. Мой друг и патрон, герцог Сфорца, просил меня прислать белых кречетов, которые столь высоко ценятся в Европе.

– И что же – добыл ты ему этих кречетов?

– Частично, государыня. Дело в том, что в тот период, когда я приехал, перья кречетов были серого цвета, но через несколько месяцев они должны были побелеть. Я написал об этом герцогу и отправил ему двух таких кречетов.

– И что же – они побелели?

– Да, государыня, но это очень печальная история. Мне рассказывали, что как раз когда кречеты стали белоснежными, герцог, предчувствуя свою кончину, ибо он знал, что против него готовится заговор, – выпустил их из клетки на волю. Вечером того же дня герцог был убит заговорщиками.

– Да, я слышала об этом. – Софья вздохнула и отправила в рот третью дольку дыни.

Аристотель, окончательно успокоившись, отпил очередной глоток вина, вкус которого напомнил ему Болонские виноградники и лихую студенческую юность.

– Андреа успел сказать о том, что я выпросила у моего супруга двухнедельный отпуск для тебя?

– Да, государыня.

– Я хочу, чтобы ты своими глазами увидел, в каком замечательно красивом месте пройдут дни его жизни с очаровательной женой и детьми, ибо я надеюсь, что они родят тебе много внуков.

Софья встала из-за стола, и Аристотель понял, что настала минута прощания. Он низко поклонился.

– Спасибо за все государыня, лишь благодаря тебе моя жизнь обрела некий смысл.

– Это я благодарю тебя, Родольфо. Мы всегда будем помнить о твоих заслугах. Желаю тебе приятного отдыха.

Аристотель Фиорованти, изящно поклонившись, так же как и его сын, пятясь в поклоне, согласно европейскому этикету, покинул палаты Великой княгини.

Софья подошла к окошку, распахнула его и вдохнула полной грудью свежий весенний вечерний воздух.

Затем она взяла со стола бутылку вылила ее содержимое за окно, так же как и содержимое своего кубка, затворила окно и, выбрав место на полу, где каменные плиты не были покрыты шкурами, уронила бутылку.

На звон разбившегося стекла вбежала Береника.

– Какая я неуклюжая, – сказала Софья. – Прибери здесь все, да выбрось подальше, чтобы никто не порезался.

Прощай Родольфо…

От палат Великой княгини до дома Аристотеля было вовсе не далеко, но какое-то необъяснимое желание заставило мастера свернуть с дороги и направиться к построенному им некогда Успенскому собору.

Он не стал входить внутрь, лишь подошел к стене и, прижавшись щекой к белому шероховатому камню, погладил ладонью теплые и сухие плиты, слегка поцарапав ногтем твердый как железо раствор, соединяющий их.

Аристотель улыбнулся своему воспоминанию.

Белые кречеты… Только я сюда приехал, меня сразу наши итальянцы предупредили: «будешь писать кому-нибудь на родину, помни – все твои письма прочтут московиты и не сомневайся, что толмачи у них отменные»… Да только не было, ну не было у меня никаких секретов, разве что этот, на который я намекнул бедному Галиаццо… Интересно понял он меня, или нет… Я процитировал ему отрывок из Данте: «коротко время, а кратко нельзя сказать многое, тем более что истину, похожую на ложь, мы должны хранить в сомкнутых устах, иначе осрамлены и осмеяны будем». Вот он тут весь главный секрет: для того чтоб цемент на столетия крепким был – одну сотую часть помета белых кречетов должно к нему примешать… А она у меня спрашивает: зачем я туда ездил? Не буду же я Великой государыне о таких низменных вещах, как птичий помет за столом рассказывать… Да и надо ли вообще? Все равно, кроме меня, никто пропорций не знает и целые горы помета ему не помогут…

…На рассвете следующего дня московский дворянин Андрон Аристотелев вместе с супругой Ольгой, урожденной княжной Воротынской, и престарелым отцом покинули Москву и отправились в свое поместье.

Центральная деревня поместья называлась Бышковицы, и подъезжая к месту своей будущей жизни, Андрон Аристотелев вдруг подумал о том, что длинная цепь событий последнего года его жизни, возможно, была отнюдь не такой случайной, как вначале казалась…

Ведь именно Паола, фрейлина Великой княгини, познакомила его с Ольгой.

Ольга Воротынская, несмотря на древность своего рода, ведущего свои корни от черниговских Рюриковичей, была очень бедна: большая семья, четверо старших братьев и две сестры – все это привело к тому, что при разделе имущества ей достался жалкий клочок земли при впадении Угры в Оку с двумя небольшими деревеньками. Перспектив выйти замуж за богатого наследника княжеского рода или даже боярского сына не было никаких, но тут Паола, с которой она недавно познакомилась, приехав погостить в Москву, намекнула ей, что Великая княгиня принимает участие в судьбе сына итальянского мастера, и в случае женитьбы не прочь пожаловать ему земли, которые по странному совпадению граничат с теми, что братья выделили ей в приданое.

Смуглолицый молодой красавец произвел на Ольгу более чем благоприятное впечатление, и можно с чистой совестью сказать, что этот брак был скорее по любви, чем по расчету, поскольку никаких твердых расчетов на будущее ни у жениха, не у невесты на момент вступления в брачный союз не было…

…На третий день после приезда из Москвы Аристотель Фиорованти сидел на скамье во дворе дома своего сына; небо было необыкновенно голубым, воздух по весеннему теплым, пение птиц звучало небесной музыкой, и Аристотель подумал, что, может быть, именно это, а вовсе не все то, чем он всю жизнь занимался, и есть настоящая прекрасная и близкая Господу жизнь.

Он еще успел порадоваться за сына, представив себе, какое прекрасное будущее его ожидает, прежде чем вдруг почувствовал, что его сердце остановилось и больше не бьется.

Еще одну минуту он все видел и ощущал, только не мог ни пошевелиться, ни позвать на помощь.

Со всей отчетливостью он вдруг почувствовал во рту вкус старого болонского вина в серебряном кубке Великой княгини, и только теперь постиг подлинный смысл всего, что произошло.

Дыню она ела, а вот, к вину не притронулась…

Да, он действительно сделал свое дело и, возможно, действительно больше не нужен, и вдруг на одно мгновение ему показалось, что он начинает понимать загадочные души этих московитов, для которых жизнь – это только дело, которое необходимо выполнить; но тут же его затухающий ум снова перенесся к последней встрече с бывшей сироткой, которую он впервые увидел в Риме много лет назад и совсем недавно попрощался с ней, как с Великой княгиней могущественной державы.

Аристотель не испытывал к Софье ничего, кроме глубокой признательности, ибо сейчас в эти последние секунды своей жизни он ясно осознал, что так, как она поступила – это правильно и хорошо, потому что самое главное, действительно сделано, жизнь прожита не зря, за сына он теперь совершенно спокоен, а о чем еще может мечтать человек, расставаясь с жизнью в таком замечательном месте, в окружении близких – сына, его жены и будущих внуков, которых он уже видел другим, неземным взором…

Аристотель сомкнул веки, и белые кречеты, взмахнув широкими крыльями, закрыли от него яркое солнце и понесли во тьму…

Прощай, Болонья… Прощай, Рим… Прощай, Москва… Прощай, Зоя…

… Однако будущее дворянина Аристотелева складывалось отнюдь не так оптимистично, как думал о том в последние минуты своей жизни его отец.

Не успело наступить лето, как возникли серьезные проблемы, которые скоро начали принимать угрожающий характер.

Будучи человеком новым в этих краях, дворянин Аристотелев стал расспрашивать соседей о том, кто мог бы помочь ему.

Один из соседей сказал, что недавно был у него в гостях некий человек, который предъявлял грамоту, подписанную самим Великим Московским князем, а в грамоте той говорилось о том, что человек этот является полномочным представителем самого государя Ивана Васильевича в здешних местах.

Сосед охотно сообщил имя этого дворянина и место его жительства, заметив, при этом, что находится оно совсем недалеко отсюда.

На следующий же день дворянин Андрон Аристотелев, оседлав коня, отправился в сторону монастыря Преображения, что на Угре, для того, чтобы поделиться своими проблемами и попросить помощи у дворянина Василия Медведева…

Глава четвертая
ВОСКРЕСНЫЙ ОБЕД В МЕДВЕДЕВКЕ (1486)

Не успели Медведевы обняться и расцеловаться с Бартеневыми, как подъехали Картымазовы. Они прибыли всей семьей, недавно выросшей – Петр, которому уже исполнилось двадцать два, в конце прошлого года, после возвращения из похода на Тверь, женился на тогда еще семнадцатилетней Анастасии Зайцевой, и теперь Картымазовых стало четверо, а скоро ожидался кто-то пятый – Настя уже была беременна.

Родители ее – Зайцевы сегодня не приехали, но просили передать через дочь и зятя свои горячие приветы.

Еще через четверть часа появилось и все большой семейство Леваша Копыто.

Леваш в свои пятьдесят шесть выглядел на двадцать лет моложе, не только благодаря веселости, подвижности и полноте, сгладившей все морщины на его круглом добродушном лице с длинными, как у запорожских казаков усами, но, возможно, еще и благодаря своей жене Ядвиге, которая была на двадцать лет моложе его, и которую он горячо и нежно любил, будто начисто позабыв о первом ее муже – злодее Яне Кожухе Кротком, похитившем когда-то покойную дочь Картымазова и жену Филиппа Настеньку.

Тогда, семь лет назад, Леваш по приказу своего патрона, князя Федора Бельского, напал внезапно ночью на землю, незаконно занятую Кожухом, перебив почти всех его людей, но самому Кожуху удалось бежать, захватив с собой пленницу и бросив на произвол судьбы свою жену с двумя детьми. Левашу Ядвига приглянулась с первого взгляда; да и сама она, узнав вскоре, не без тайной радости, о том, что стала вдовой (за Кожуха ее выдали насильно, и она не испытывала к своему мужу ничего, кроме смертельного страха, потому что он ее постоянно бил) согласилась на предложение столь симпатичного и обаятельного мужчины – и вскоре они, сыграв свадьбу, зажили счастливо и весело, родив еще двух своих детей. Леваш оказался не только превосходным воином и весельчаком-пьяницей, но, как ни странно, и очень хорошим отцом – дети в нем души не чаяли, особенно дети Кожуха, которые от своего родного отца не слышали никогда ласкового слова. Вот так и вышло, что теперь семейство Копыто состояло из шести человек: Леваш, Ядвига, 15-летний Ян и 12-летняя Данута (дети Кожуха), а также 6-летний Данила и 3-летняя Галина – дети Леваша и Ядвиги.

Таким образом, вместе с четырьмя Медведевыми, да пришедшим еще раньше купцом Маниным, всего оказалось двадцать человек.

Летом такие обеды было устраивать, конечно, легче, чем зимой; вот и сейчас стояли теплые дни начала июня, и под березками, невдалеке от дома, был накрыт вкопанный специально для этой цели длинный стол с лавками по обеим сторонам, который мог вместить не то что двадцать, а и полсотни человек. Пятеро медведевских девушек ухаживали за хозяевами и гостями, руководствуясь незаметными, но хорошо им понятными сигналами Анницы, да и когда такие обеды происходят каждую неделю, немудрено привыкнуть и самим знать что, когда, кому и как подавать.

Дети до пятнадцати лет, разумеется, не садились за один стол со взрослыми – для них в стороне был вкопан специальный детский стол, где за ними ухаживали их няньки и кормилицы под присмотром бабушки Филиппа и Анницы Анны Борисовны.

Однако, прежде чем сесть за стол, дети пошептались о чем-то и бросились к Медведеву. Шестилетние Бартеневские близнецы, Лиза и Алеша, схватив Медведева за обе руки, стали клянчить:

– Дядь Вась, дядь Вась, покажи Копытам – они еще не видели!

– Что показать? – с притворным удивлением спрашивал Медведев.

– Они говорят, – сказала смелая девочка Данута Копыто, – что будто бы у вас есть цветочки, которые вам подарила сама Великая княжна Олена в Москве, а я не верю.

– А почему не веришь? – спросил Медведев.

– Потому что цветочки давно бы уже завяли.

– Ну что ж, тогда придется показать, раз ты такая недоверчивая – сказал Медведев и отправился в дом, окруженный детьми, пока его гости рассаживались за столом.

В большом Медведевском доме была одна маленькая, но светлая комнатка. Анница подала Василию идею, насчет ее использования, и он охотно согласился: они устроили в этой комнате нечто вроде маленького музея реликвий, которых в их семье со временем уже накопилось некоторое количество. Здесь был и знаменитый тисовый лук, с которым Анница одержала победу над самим сыном великого хана Ахмата; здесь находилась старинная греческая книга о приключениях Одиссея, подаренная некогда Медведеву князем Федором Бельским; здесь хранилось ручное зеркальце несчастной тверской княжны Марьи, первой супруги Великого московского князя, и, наконец, здесь лежали последние реликвии – перстень, подаренный Медведеву Великой княгиней Софьей за спасение дочери, и самый дорогой и трогательный дар – подснежники княжны Олены. Когда Медведев привез их домой в наконечнике ножен своего меча, Аннице пришла в голову хорошая мысль: засушить букетик, чтобы он сохранился на долгие времена. И теперь Медведев показывал его маленькой Дануте.

– Вот он, видишь и совсем как свежий! Кстати, – ты очень похожа на княжну Олену – у вас одинаковые глаза.

Девочка осторожно дотронулась одним пальчиком к засушенным подснежникам.

– Ой, как здорово! Я как будто бы прикоснулась к самой Великой княжне!

Мальчиков меньше интересовал букетик – их, разумеется, привел в восторг огромный тисовый лук. Впрочем, они уже видели его не раз и, тем не менее каждое воскресенье во время традиционных обедов они каждый раз одинаково восторгались, восклицали и хлопали в ладоши.

После традиционного осмотра реликвий Медведев вернулся к столу.

Разговор за воскресным обедом обычно начинался с обсуждения погоды и после этого, беседа входила в свободное русло.

– Как продается твой замечательный продукт, Онуфрий Карпович? – спросил купца Манина Картымазов.

– Отлично, не успеваю изготовлять. Нанял уже пятерых парней и троих девок – работают с утра до ночи, и все не хватает.

– По-прежнему торгуешь с Верховскими княжествами? – спросил Филипп. – Не опасно ли? Они там вечно дерутся между собой за землю – можно и под руку попасть.

– А я давно уже сам туда не езжу, – рассмеялся Манин, – теперь помощники мои возят, продают, я же в основном за изготовлением слежу, а то один раз не усмотрел и целая партия мутной пошла.

– Ругались, небось, покупатели? – улыбнулся Картымазов.

– Да нет, они даже не заметили, им любую дай – выпьют, но я сам имя свое в чистоте блюду. Водичка-то Манинской зовется, а честь купеческая – она ведь любых денег дороже.

– Ты уже пошлину за прошлый год в казну отправил? – негромко спросил Медведева сидящий рядом Картымазов, и Медведев молча кивнул в ответ.

Казалось, этот вопрос не имел ничего общего с предыдущим разговором, но все догадывались, что между растущим на глазах богатством Манина и той легкостью, с которой, не нарушая привычного уклада жизни, как своего, так и своих людей, Медведев уплатил первую пошлину, есть некая тайная связь, однако вслух никто из тактичности об этом не спрашивал.

– Послушайте, какой замечательный случай произошел у нас недавно… – начал Леваш Копыто, явно желая переменить тему, но тут его прервали.

Еще во время разговора о торговых успехах купца Манина, Медведев краем глаза уловил некое движение вдали в гнезде смотровой вышки, которая была видна ему, возвышаясь над внутренним частоколом. Никола, свесившись сверху за край ограждения, говорил что-то кому-то, кто находился внизу. Спустя некоторое время чуткое ухо Медведева среди множества обыденных звуков уловило глухой стук копыт двух всадников, въехавших через ворота на внутренний двор имения. И вот сейчас к столу робко приблизился Клим Неверов и, многозначительно покашляв, подошел к хозяину. Гости еще оживленнее стали разговаривать, делая вид, будто ничего не случилось, но все знали, что если Неверов позволил себе нарушить традиционный воскресный обед, то произошло нечто достаточно серьезное, а, кроме того, чутким слухом обладал не один Медведев; любитель лошадей Филипп и такие опытные воины как Леваш, Микис и Картымазов тоже поняли, что кто-то приехал.

Клим сказал что-то Медведеву, Медведев кивком извинился, встал и вместе с Климом отправился к воротам.

На полпути к сторожевой вышке его встретил Гаврилко.

– Извини, что оторвали Василий Иванович, но там человек приехал, дворянин с Угры, грамота вроде в порядке, говорит у него к тебе срочное дело.

Андрон Аристотелев стоял, держа коня под уздцы, и ожидал.

Увидев приближающегося Гаврилку он понял, что с ним должно быть и есть тот, для встречи с кем он приехал. Андрон вежливо поклонился и спросил:

– Имею ли я удовольствие разговаривать с Василием Медведевым?

– Да, это я.

Медведев мгновенно узнал этого смуглого, черноволосого молодого человека.

Его цепкая память сразу же выхватила нужный фрагмент из прошлого: осада Новгорода, на специально изготовленных деревянных настилах прямо на Волхове стоят и палят по стенам города пушки, и старый мастер Аристотель снует между ними, отдавая команды, а рядом с ним – стройный юноша. Ларя Орехов, который сопровождал тогда Медведева, гордо сказал: «Вот наш знаменитый мастер Фиорованти, а тот парень рядом – его сын».

И вот теперь этот молодой человек стоял перед Медведевым и протягивал ему грамоту.

Медведев ничем не выдал своего удивления, когда прочел, что грамота сия выдана Великой княгиней Софьей ее служилому дворянину Андрону Ивановичу Аристотелеву на владение землей, расположенной в каких-то сорока верстах ниже по течению Угры.

Что все это значит?.. Грамота не поддельная… Где Аристотель, который, как говорили, никогда не расстается со своим сыном – верным помощником?.. Зачем Великая княгиня пожаловала ему землю и сделала его московским дворянином, скрыв иноземное происхождение?..

Он вежливо поклонился, возвращая грамоту, и как бы невзначай спросил:

– Аристотелев… Аристотелев… Знакомая фамилия. Не мог ли я встречать где-нибудь твоего батюшку?

– Не думаю, – ответил Андрон, – мы раньше жили далеко отсюда, на севере. Мой батюшка скончался почти полгода назад. Он покоится на кладбище в моем имении, откуда я сейчас приехал.

Медведев вспомнил своего отца.

«Остерегайся чужих тайн, сынок, – часто они бывают смертельно опасными».

Ну что ж, пусть будет так… Значит – дворянин Аристотелев.

– Чем могу быть полезен? – спросил Василий.

– Соседи сказали мне, будто Великий московский князь назначил тебя своим законным представителем в наших краях. До Боровского наместника далеко, к тебе – ближе. Мне нужна помощь. Дело в том, что я женат на княгине Ольге Воротынской, и она получила в приданое от братьев – отец ее умер – небольшой кусок земли на Угре. Спустя некоторое время Великая княгиня Софья Фоминична, оказала мне честь и пожаловала в кормление еще земли – рядом с Ольгиными. Сначала все было в порядке, но потом стали приезжать братья моей супруги, князья Дмитрий и Семен Воротынские. Они утверждали, что земля, которой пожаловала мне Великая княгиня, принадлежит им. Они требовали, чтобы я покинул эту землю. Разумеется, я отказался, мы поссорились, и вот вчера вдруг приехали мои шурины с целым отрядом и, можно сказать, захватили нас с Ольгой. Они пригрозили, что если в течение трех дней мы не соберемся и не уедем, – они насильно погрузят нас со всеми вещами на паром и переправят на Московскую сторону Угры. Если же я попытаюсь вернуться, то, как сказал Семен: «придется выразить соболезнования нашей любезной сестре, которая столь преждевременно стала вдовой».

Медведев внимательно слушал.

Не слышал, чтобы у кого-то из людей, живущих по ту сторону Угры, кроме Леваша и Филиппа, были земли принадлежащие Москве. Но сорок верст – это далеко, наши соседи могут и не знать… Возможно, как это часто бывало, кто-нибудь из Воротынских перешел на Московскую службу со своими землями, а потом… Во всяком случае, двух мнений быть не может: если Великая княгиня собственной персоной дарит кого-то землей и подписывает жалованную грамоту —, она знает, что делает, и земля эта – московская.

– Как тебе удалось ускользнуть? – спросил Медведев.

– Будто предчувствуя недоброе, я еще несколько дней назад приказал конюху в соседнем сельце держать наготове коней. Когда вчера Воротынские наехали на нас, они ночью больше сторожили конюшню, а не меня – пешком-то далеко не уйдешь. На рассвете я выскользнул через окно, и, прежде чем они хватились, успел добраться до оседланных лошадей. Дорога заняла у меня часов пять, да еще час твои ребята меня держали.

– Ясно, – сказал Медведев. – Вот что, Андрон: я действительно имею полномочия от Великого князя наблюдать в этих местах за порядком и блюсти московские интересы. Твоя грамота действительна, стало быть, ты – законный владелец, а братья Воротынские не правы. И мы им это объясним. Ты, должно быть, утомился с дороги, а тут у меня, как раз в гостях за столом мои друзья – соседние дворяне. Кстати, у каждого из них тоже есть грамота Великого московского князя, в которой им поручено помогать мне в делах вроде твоего, коль возникнет надобность, так что мне все равно придется посвятить их в курс твоего дела. Я приглашаю тебя отобедать с нами и заодно все вместе обсудим, как дальше поступать.

– Благодарю, с удовольствием, – улыбнулся Андрон, – тем более что у меня сегодня маковой росинки во рту не было – я с рассвета в седле.

Медведев сделал пригласительный жест, и они направились к входным воротам во внутренний двор поместья.

… – А мы уже слышали об одном из этих Воротынских, – сказал Филипп. – Помнишь, Василий, когда в прошлом году напали на меня эти мальчишки – тот, которого мы поймали, говорил, что он близкий приятель князя Семена Воротынского, и выходило, что вроде этот Семен-то и был инициатором всей заварушки…

– Да, хорошо помню, – подтвердил Медведев.

Он привел Андрона к столу, представил его всем и познакомил персонально с каждым из своих друзей.

Андрона накормили, он еще раз поведал о своих несчастьях, и вот теперь шло обсуждение ситуации.

– Что ж это нам так не везет с именем Семен, – сказал Картымазов, – князь Бельский младший брат Федора – негодяй, похититель и душегуб тоже Семеном звался…

– Семен-то ладно, да меня вот другое имя интересует, – ответил Медведев, – Скажи, Андрон, не было ли среди друзей твоих шуринов, захвативших дом, человека по имени Степан?

Андрон немного подумал.

– Нет… Этого имени никто не произносил.

– Гм… Ну ладно, а ты можешь приблизительно сказать, сколько человек находится сейчас в твоем доме?

– Я могу сказать точно, потому что Ольга вчера готовила на всех. Она еще сказала… Да, – вместе с ее братьями семнадцать человек.

– Я думаю, сделаем так, – сказал Медведев, – сегодня ты, Андрон, переночуешь у нас, а завтра на рассвете мы отправимся в твое имение и попытаемся убедить князей Воротынских, что они не правы.

– Ты намерен ехать один? – спросил Картымазов.

– Нет, мы съездим вдвоем с Филиппом. – Я не думаю, что князья Воротынские станут оказывать нам вооруженное сопротивление, учитывая, что мы, как ни как, слуги Великого московского князя, и нападение на нас грозило бы серьезными последствиями. Они прекрасно понимают, что государь наш Иван Васильевич только и ждет повода, чтобы двинуть большое войско и занять все эти княжества силой. Кроме того, их всего семнадцать человек и даже если они вздумают ввязаться с нами в драку, мы с Филиппом разделаемся с ними без труда.

– Отлично, – сказал Филипп. – Я давно мечтал о какой-нибудь поездке, пора уже размять косточки. Когда выезжаем?

– Как только взойдет солнце, будь у нас. Но, на всякий случай, кольчужку-то приодень.

Все знали, что после смерти Настеньки Филипп ни разу не взял в руки оружия. Правда, он несколько месяцев учился искусству борьбы у отца Мефодия, который владел им в совершенстве, и потому был уверен что даже кольчужка ему не нужна.

– Вы, конечно, как хотите, – сказал Леваш, – но мой многолетний боевой опыт говорит, что самыми опасными всегда оказываются совершенно безопасные прогулки. А потому, Федор Лукич и Петруша, будьте на всякий случай готовы, да и Зайцевых предупредите.

– Да, это правильно, – поддержал Медведев, – мало ли что. Одним словом так: если вдруг, паче чаяния, мы с Филиппом не вернемся послезавтра к полудню, то, по-видимому, вам придется навестить имение дворянина Аристотелева и выяснить, что там такое происходит. Андрон, расскажи, пожалуйста, моим друзьям, какой путь отсюда до твоего имения наиболее короткий и удобный.

На рассвете следующего дня Медведев и Филипп в сопровождении Андрона Аристотелева выехали из Медведевки и направились вниз по течению Угры на восток.

У монастыря они пересекли Угру, и теперь до конечной цели им оставалось проехать каких-то сорок верст по дороге вьющейся вдоль речного берега.

К полудню они въехали в ту деревушку, где Андрон припрятывал коней. Он спросил у конюха, что слышно и конюх ответил ему, что Андрона вчера искали князья Воротынские, но поскольку конюх сказал, будто его не видел, князья вернулись обратно в имение.

До имения оставалось около версты, и когда крыши домов уже стали видны из-за леса, они подъехали к небольшому кладбищу.