Текст книги "Откройте небо"

Автор книги: Роберт Силверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

8

На следующее утро, когда они снова встретились, оба чувствовали себя более свободно. Раулинс, после того как хорошо выспался под проволочной сеткой, накрывающей лагерь, застал Мюллера у высокого пилона на краю большой центральной площади.

– Как ты думаешь, что это такое? – начал Мюллер разговор, едва Раулинс подошел. – Такая колонна стоит на каждом из восьми углов площади. Я наблюдаю за ними уже много лет. Они вращаются. Вот посмотри.

Он указал на один из боков пилона. Подходя, Раулинс с десяти метров начал воспринимать излучение Мюллера, но пересилил себя и подошел ближе. Так близко он не был от него вчера, кроме той минуты, когда Мюллер схватил его и притянул к себе.

– Видишь? – Мюллер постучал по пилону.

– Какой-то знак. Что это?

– Я потратил почти полгода, чтобы его выцарапать осколками кристаллов вот с этой стены, там. Я посвящал этому час в день, иногда и два, но все-таки получил четкий след на металле. В течение местного года знак делает один полный оборот, а это значит, что столбы вращаются. Незаметно для глаза, но все-таки вращаются. Значит, это что-то вроде календаря…

– Они… Ты… что ты когда-либо.

– Говори яснее, парень.

– Прости, – Раулинс пытался не показать, как плохо переносит близость Мюллера. Он был потрясен. На расстоянии пяти метров ему было уже несколько легче, но все же, чтобы оставаться там, он был вынужден внушать себе, что переносит ЭТО все лучше и лучше.

– О чем ты спрашивал?

– Ты наблюдаешь только за одним пилоном?

– Я сделал знаки на паре других. Конечно, они вращаются, но их механизмы я найти не смог. Под этим городом скрыт какой-то древний фантастический мозг. Ему миллионы лет, а он продолжает работать. Может, это какой-то жидкий металл, в котором кружат элементы сознания. Это он вращает пилоны, управляет подачей воды, чистит улицы.

– И расставляет ловушки.

– И расставляет ловушки, – согласился Мюллер. – Но это для меня непонятно. Когда я пытался копать тут или под мостовой, я наталкивался только на землю. Может быть, вы, сучьи дети, археологи, сможете обнаружить мозг этого города? А? Есть у вас какие-нибудь предложения?

– Пока нет.

– Ты говоришь как-то неуверенно.

– Потому что не знаю. Я не участвую ни в каких работах в районе лабиринта, – Раулинс невольно неуверенно улыбнулся, сразу же пожалел об этом и услышал напоминание Бордмена по контрольной линии, что неуверенную улыбку предвещает, как правило, ложь, и в любой момент Мюллер может спохватиться. – В основном я работаю снаружи, – объяснил он Мюллеру. – Вел операции у входа. А позже, когда вошел, отправился прямо сюда, поэтому я не знаю, что за это время открыли другие.

– Они намереваются раскапывать улицы?

– Не думаю. Мы не так уж часто копаем, у нас есть специальная исследовательская аппаратура. Сенсорные приборы, зондирующие излучатели, – восхищенный собственной ложью и импровизацией, он более гладко продолжал:

– Археология когда-то была уничтожающей наукой. Например, чтобы исследовать пирамиды, их надо было сначала разобрать. Но теперь для многих работ мы используем роботов. Это новая школа, понимаешь? Исследование грунта без раскопок. Таким образом мы сохраняем памятники прошлого.

– На одной из планет какие-то пятнадцать лет назад группа археологов совершенно разобрала древний павильон – захоронение. И как они ни пытались, так и смогли собрать это здание вновь, так как никто не знал, по какому принципу оно было построено. Как ни пробовали его сложить, оно разваливалось. И это была огромная потеря. Я случайно видел развалины несколько месяцев спустя. Конечно, ты слышал об этом?

Раулинс об этом не знал. Он покраснел и сказал:

– В любой области всегда найдутся какие-нибудь халтурщики…

– Я не хочу, чтобы они приложили свои руки здесь. Я не хочу, чтобы они что-то уничтожили в лабиринте. Это не значит, что они это смогут, лабиринт хорошо защищает себя сам. – Мюллер небрежным шагом отошел от пилона.

Раулинс чувствовал облегчение по мере того, как расстояние между ними возрастало, но Бордмен приказал ему подойти к Мюллеру. Чтобы сломить недоверие Мюллера, необходимо было умышленно подвергать себя воздействию излучения. Не оглядываясь, Мюллер пробурчал себе под нос:

– Клетки опять закрыты.

– Клетки?

– Посмотри, вон там, на той улице.

Раулинс увидел нишу в стене здания. Прямо из мостовой торчало несколько прутьев из белого камня, постепенно изгибающихся и уходящих в стену на высоте около четырех метров. Таким образом, они представляли собой нечто вроде клетки. Другую такую же клетку, он увидел дальше, вниз по этой улице.

– Вообще-то, их штук двадцать, – сказал Мюллер, – расположены они симметрично по улицам, которые отходят от площади. Трижды с тех пор, как я здесь, эти клетки открывались. Прутья как-то входят в мостовую и исчезают. Последний раз, третий, это было позавчера ночью. Я никогда не видел, как они открываются или закрываются. Вот и на этот раз прохлопал.

– А зачем нужны эти клетки, как ты думаешь? – спросил Раулинс.

– В них держат опасных зверей или, может быть, пойманных врагов. Для чего еще нужны клетки?

– Но они открываются и теперь.

– Город все еще заботится о своих жителях. Во внешние зоны вошли враги, поэтому клетки ждут, готовые на всякий случай.

– Ты говоришь о нас?

– Да. О врагах, – в глазах Мюллера внезапно блеснуло параноидное возбуждение. Настораживающе быстро после холодного размышления наступил яростный взрыв. – Гомо сапиенс. Наиболее опасный и безжалостный, одно из подлейших созданий во всей Вселенной!

– Ты говоришь так, будто веришь в это.

– Верю.

– Брось. Ты посвятил жизнь благу человечества. Невозможно, чтобы ты после этого верил…

– Посвятил жизнь, – произнес Мюллер медленно. – Для блага Ричарда Мюллера.

Он повернулся к Раулинсу. Их разделяли шесть-семь метров, но сила излучения была такой, как будто они стояли нос к носу. Мюллер продолжил:

– Человечество, оно не беспокоило меня ни капельки. Я видел звезды и хотел ими владеть, считал себя богоподобным, одного мира мне не хватало. Я жаждал всех миров. Поэтому я выбрал себе профессию, которая должна была привести меня к звездам. Я тысячу раз рисковал своей жизнью, сталкивался со смертью, выдерживал фантастические перепады температур. От вдыхания удивительных газов у меня гнили легкие, и мне приходилось подвергаться восстановлениям. Я делал такие гадости, одни рассказы о которых способны вызвать рвоту у самого хладнокровного человека. Парни вроде тебя поклонялись мне и писали сочинения о самозабвении на службе для человечества! О моем ненасытном, неутолимом голоде знаний. А я тебе кое-что теперь объясню.

Я так же полон самозабвения, как Колумб, Магеллан и Марко Поло. Это были великие открыватели и путешественники, конечно, но при этом они искали и собственную выгоду. Так вот, выгода, которую я искал здесь, – и я хотел вознестись на высоту в сотню километров, хотел, чтобы мои памятники из золота стояли на тысячах планет. Знаешь поэму: «Слава для нас острога… то последняя слабость нашего разума» Милтона? Знаешь также этих ваших греков: «Когда человек слишком высоко поднимается, боги сбрасывают его вниз»? Да, я упал, и причем довольно жестко. Когда я проваливался сквозь облака гидрян, я чувствовал себя Богом. Черт побери, я был Богом! И когда я улетал оттуда, я снова им был. Для гидрян, как я думал тогда: «Останусь в их мифах, и они всегда будут рассказывать легенды обо мне, искалеченном ими Боге. Существо, которое проникло к ним и обеспокоило их настолько, что они должны были его обезвредить…» Но…

– Эта клетка…

– Позволь мне закончить! – Мюллер топнул ногой. – Ты понимаешь, в действительности я обычный паршивый смертный, который питал иллюзии насчет своей божественности, пока настоящие боги не позаботились о том, чтобы он получил соответствующую науку. Это они сочли нужным напомнить мне, что под пластиковым комбинезоном скрывается обросший шерстью скот, что в этом гордом черепе – звериный, животный мозг. Это по их велению гидряне использовали хитрую хирургическую штучку, наверное, одну из своих тайных заготовок, и открыли для всех мой мозг. Не знаю, сделали они это по злому умыслу или сочли, что должны вылечить меня от моего врожденного недостатка, то есть от невозможности показывать свои чувства. Чуждые нам создания. Вообрази их себе. Но они проделали эту маленькую процедуру.

Я вернулся на Землю. Герой и прокаженный в одном лице. Встань рядом со мной, и тебя начнет тошнить. Почему? Потому что исходящее от меня каждому напоминает, что он только лишь зверь. И в результате мы кружимся по кругу на ранее проложенной орбите. Каждый меня ненавидит, ибо узнает во мне свою собственную душу. А я ненавижу каждого, потому что знаю, как он вздрагивает рядом со мной. Понимаешь, я носитель страшной заразы, а зараза эта – ПРАВДА.

Я утверждаю, что счастье для человечества – герметичность человеческого черепа, не пропускающего его чувства наружу. Если бы у нас было хоть немного телепатических способностей, то эта мутная сила – выражать свои чувства без слов – развалила бы цивилизацию. Мы не смогли бы вытерпеть друг друга. Существование человеческого общества стало бы невозможным. А гидряне могут читать мысли друг друга. И, по-видимому, это доставляет им удовольствие. А нам – нет. И, собственно, поэтому я говорю тебе, что человек – наиболее достойная презрения тварь во всей Вселенной, не способная даже перенести запах собственного рода, где душа не хочет знать душу…

– Эта клетка, она открывается.

– Что? Сейчас посмотрю!

Мюллер не глядя побежал. Раулинс не успел отскочить достаточно быстро и получил дозу фронтального излучения. На этот раз это было не столь болезненно. Он увидел осень, засохшие листья, увядающие цветы, пыльных чертиков в дуновениях ветра, ранние сумерки. Он почувствовал скорее сожаление о краткости жизни и неизбежности смерти, чем уныние. Тем временем Мюллер, забыв обо всем остальном, внимательно смотрел на белые прутья, которые вошли в мостовую уже на несколько сантиметров.

– Почему ты только сейчас сказал мне об этом?

– Я пытался, но ты не стал меня слушать.

– Да. Да. Это мои чертовы монологи, – Мюллер захохотал. – Нед, я ждал долгие годы, чтобы это увидеть. Эта клетка действительно открывается. Смотри, как прутья исчезают в мостовой. Это очень удивительно, Нед. Клетки никогда до сих пор не открывались даже два раза в год, а теперь делают это второй раз на этой неделе.

– Может быть, ты попросту не замечал этого? Может, спал, когда…

– Сомневаюсь. Смотри!

– Как ты думаешь, почему они открываются именно сейчас?

– Вокруг враги. Меня этот город уже принял, и я его постоянный житель. Я живу здесь долго, теперь речь идет о том, чтобы закрыть тебя – врага, человека.

Клетка открылась совсем. Не было видно ни следа прутьев. Только в мостовой остался ряд маленьких отверстий. Раулинс спросил:

– А ты пробовал что-нибудь посадить в эту клетку? Какого-нибудь зверька?

– Я втянул раз в такую клетку большого зверя, которого убил. Она не закрылась. Потом посадил несколько маленьких животных. Но она тоже не закрылась. – Мюллер нахмурил брови. – Даже сам зашел, чтобы проверить, не закроется ли она, когда почувствует человека. Но нет. Советую тебе не делать таких экспериментов, когда ты будешь здесь один, – он помолчал. – Ты хотел бы помочь мне исследовать эту штуку, а, Нед?

Раулинс вздрогул. Разреженный воздух вдруг обжег ему легкие.

Мюллер говорил спокойно:

– Ты только зайди внутрь и постой там несколько минут. Мы посмотрим, закроется ли клетка, чтобы схватить тебя. Это стоит проверить.

– А если закроется? – Раулинс не принял это предложение всерьез. – У тебя есть ключ, чтобы выпустить меня оттуда?

– Мы всегда сможем выломать эти прутья.

– Так мы повредим клетку. А ты говорил мне, что не позволишь здесь ничего уничтожать.

– Порой приходится уничтожать, чтобы добыть знания. Давай, быстрее, Нед, входи в нишу.

Мюллер произнес это убедительно, приказывающим тоном. Он стоял теперь в какой-то причудливой позе, наполовину присев. «Как будто сам собирается бросить меня в клетку», – подумал Раулинс. В его ушах теперь уже зазвучал голос Бордмена:

– Сделай это, Нед. Ну, войди в клетку. Покажи, что доверяешь ему.

«Ему-то я доверяю. Но не этой клетке».

Он вообразил себе, что едва войдет, прутья клетки закроются, пол провалится, и он упадет прямо в подземелье, в какой-нибудь бассейн с кислотой, в озеро огня или в какую-нибудь свалку для пойманных врагов. Откуда можно знать, что это не так?

– Войди туда, Нед, – шептал Бордмен.

Это был великолепный жест полного сумасшествия. Раулинс перешагнул ряд маленьких отверстий и встал спиной к стене. В ту же секунду прутья поднялись из мостовой и закрыли его. Пол не провалился под ним, смертоносное излучение не выстрелило из стены. Не произошло ничего такого, чего он опасался. Но он был заперт.

– Любопытно, – сказал Мюллер. – Видимо, клетка распознает разумных существ. Поэтому и не удались пробы с животными. Живыми или мертвыми. Что ты думаешь об этом, Нед?

– Я рад, что помог тебе в твоих исследованиях, но был бы рад еще больше, если бы ты выпустил меня отсюда.

– Я не могу управлять этими прутьями.

– Но ты говорил, что можешь их взорвать.

– Зачем же начинать разрушать так быстро? Подождем, хорошо? Может быть, они откроются сами. В клетке тебе пока ничего не угрожает. Я принесу тебе поесть, если хочешь. А твои друзья не заметят, что тебя нет, если ты не вернешься перед сумерками?

– Я пошлю им известие, – сказал Раулинс кисло. – Но надеюсь, что до той поры я отсюда выберусь.

– Не горячись, – услышал он голос Бордмена. – В крайнем случае мы сами тебя оттуда вытащим. А пока угождай Мюллеру, как только сможешь, пока ты только действительно не заручишься его симпатией. Если ты слышишь меня, то коснись подбородка правой рукой.

Раулинс коснулся подбородка правой рукой. Мюллер сказал:

– А ты довольно смелый парень, Нед. Порой даже я бываю неуверен, но спасибо тебе, я должен был, наконец, разобраться с клеткой.

– Значит, я все-таки пригодился тебе. Видишь, люди, несмотря ни на что, все-таки не такие уж сумасшедшие и ужасные.

– Сознательно – нет. Только этот план в глубине их души пока остается. Но я напомню тебе. – Мюллер подошел к клетке, положил руку на белые, как кость, прутья, и Раулинс почувствовал усиленное излучение. – Я, конечно, сам никогда не смогу этого осознать, но на основе реакции других считаю, что это должно быть отвратительно.

– К этому можно привыкнуть. – Раулинс уселся в клетке по-турецки. – А ты после возвращения на Землю с Беты Гидры пробовал этому как-нибудь помочь?

– Я говорил с различными специалистами по перевоплощению, но они не поняли, какие перемены произошли в моих нервных клетках. И не знали, что предпринять. Приятно, правда?

– А ты долго оставался на Земле?

– Достаточно долго, чтобы сделать интересное открытие: все мои прежние знакомые зеленеют, едва я приближаюсь к ним. Я начал жалеть себя и ненавидеть. Намеревался даже покончить с собой, веришь? Чтобы освободить мир от этого несчастья.

– Не верю. Некоторые люди попросту не способны на самоубийство, и ты – один из них.

– Да, я сам об этом знаю. Я не ухлопал себя, можешь это заметить, я прибегнул к самым лучшим наркотикам, потом пил, потом пытался подвергнуть себя самым различным опасностям. И, как видишь, живу. Один месяц я даже как-то лечился в четырех психиатрических клиниках четырех миров. Пытался также носить мягко выстеленный свинцовый шлем, который должен был экранировать излучение мысли, но это было так же бессмысленно, как ловить нейтроны ведром. Я был причиной страшного переполоха в одном из публичных домов на Венере. Все девчонки выбежали голенькие на улицу, едва раздался этот вопль. – Мюллер сплюнул. – Знаешь, прежде я всегда мог иметь окружение, или не иметь его. Среди людей мне всегда было хорошо. У меня был довольно компанейский характер. Я не был таким сердечно-лучезарным типчиком, как ты, чересчур вежливым и благородным, но мог расположить к себе людей. Соглашался с ними, заключал договоры. Затем мог уехать на полтора года, не видеть никого, не говорить ни с кем. И мне тоже было хорошо. Лишь только с минуты, когда я отрезал себя от общества раз и навсегда, я понял, что люди мне необходимы. Но это уже конченое дело, я подавил в себе эту потребность. Я могу провести в одиночестве даже сто лет, не тоскуя по живой душе. Я перестроился, чтобы видеть человечество таким, каким оно видит меня… а это уже ввергает меня в темноту и уныние. Такое ползущее искалеченное создание, которое лучше обойти.

Пусть вас всех заберет дьявол! Никому из вас я ничего не должен, у меня нет никаких обязательств. Я мог бы оставить тебя здесь, чтобы ты сгнил в этой клетке, Нед, и меня бы не стали мучить угрызения совести. Я мог бы приходить сюда по три раза в день и только бы улыбался твоему черепу. Не потому, что ненавижу бы тебя лично или всю эту Галактику, полную таких, как ты. Попросту я пренебрегаю тобой. Ты для меня ничто! Меньше, чем ничто. Горсть пыли. А ты знаешь меня?

– Ты говоришь так, как будто принадлежишь к другой расе, – удивительно заметил Раулинс.

– Нет. Я принадлежу к человеческой расе. Я наиболее человечный из всех вас. Потому что я единственный не могу скрывать своего человекоподобия. Чувствуешь ты это? Тебя печет? То, что во мне, есть и в тебе. Слетай к гидрянам, и они помогут тебе стать таким же, как и я. Потом люди побегут и от тебя. А все потому, что я говорю от имени человечества и говорю правду. Я – открытый мозг, только слегка прикрытый кожей и мышцами, парень. Я – отбросы, существования которых мы не признаем. Вся эта большая гадость – зависть, болезнь, похоть, – это я, который пытался стать Богом. Помни, что я такое на самом деле.

– Почему ты решился прилететь на Лемнос? – Раулинс был спокоен.

– Мне подал эту мысль Чарли Бордмен.

Раулинс вздрогнул от удивления, когда услышал это имя.

– Ты знаешь его? – спросил Мюллер.

– Ну, конечно, он, он… большая фигура в нашем правительстве.

– Можно было бы предположить это. Вот, этот Чарли Бордмен, лично и послал меня на Бету Гидры IV. Ох, он уговаривал меня, подлец. Ему не пришлось пускать в ход ни один из своих грязных трюков. Он слишком хорошо знал меня. Он попросту сыграл на моем честолюбии. Это планета, напомнил он мне, где живут чуждые человеку существа, и нужно, чтобы человек появился там. Возможно, это самоубийственная миссия, но вместе с тем это первый контакт человечества с негуманоидами. Разве ты не захотел бы взятся за это? Конечно, я взялся. Он предвидел, что я не смогу устоять перед таким предложением. Потом, когда я вернулся в таком состоянии, он пытался некоторое время избегать меня, потому что не мог выдержать моего излучения, или, может быть, его мучило сознание собственной вины. Но в конце концов я настиг его и сказал: «Посмотри на меня, Чарли, вот каким я стал. Говори, куда я должен отправиться и что сделать». Я подошел к нему близко, именно так. Лицо у него посинело, он даже вынужден был проглотить какие-то таблетки. Я видел в его глазах отвращение, и тогда он напомнил мне об этом лабиринте на Лемносе.

– Почему?

– Потому что считал, что это подходящее для меня укрытие. Не знаю, почему он это сделал, по доброте сердечной или из жестокости. Может быть, он думал, что лабиринт меня убьет. «Почетная смерть» для таких типов, как я, наверное, звучит все-таки лучше, чем «выпил растворитель». Но я действительно ему сказал, что мне и не снилось лететь на Лемнос. Я притворился разгневанным. Потом прошел месяц бездельничания в подземельях Нового Орлеана, а когда я вынырнул обратно на поверхность, то нанял корабль и прилетел сюда. Петлял как только мог, чтобы никто точно не знал, куда я лечу. Бордмен был прав, это действительно подходящее для меня место.

– Но как ты добрался до центра лабиринта?

– Попросту мне повезло.

– Повезло?

– Я хотел умереть в блеске славы. Я думал, что все равно, переживу я дорогу через лабиринт или нет. Попросту нырнул в этот клубок опасностей и волей-неволей дошел до центра.

– Трудно в это поверить!

– Тем не менее это было именно так. Суть в том, что этот тип, который может выдержать все – это я. Это какой-то дар природы, если не что-нибудь сверхестественное. У меня необычайно быстрая реакция. Шестое чувство, как говорят. Кроме того, я привез с собой детектор массы и много другой необходимой аппаратуры. Ну входил в лабиринт, а как только замечал лежащие где-нибудь скелеты, то начинал глядеть вокруг немного внимательнее, чем обычно. Когда чувствовал, что отказывают глаза, останавливался и отдыхал. В зоне N я был уверен, что встречу здесь смерть. Даже хотел этого. Но судьба распорядилась иначе: я сумел пройти туда, куда до меня никому проникнуть не удавалось… Наверное, потому, что я шел без страха, безразличный к смерти, во мне не было ни одной напряженной мышцы. Я двигался, как кот, мышцы у меня работали отлично, и к моему огромному разочарованию, преодолел все наиболее опасные части лабиринта, и вот я здесь.

– А ты выходил когда-нибудь наружу?

– Нет. Порой я хожу в зону Е, в которой теперь твои друзья, два раза я был в зоне А. Но в основном я обитаю в трех центральных зонах. Здесь я устроился очень удобно: запасы мяса я храню в радиационном холодильнике, кроме того, у меня есть здание, целиком отведенное под библиотеку. В другом здании я препарирую зверей, часто охочусь и посещаю лабиринт, пытаюсь исследовать все эти механизмы. Я надиктовал уже несколько кубиков мемуаров. Ручаюсь, что твои друзья, археологи, дорого бы дали, чтобы заглянуть в них.

– Да, это наверняка дало бы нам много информации.

– Знаю. Поэтому я расколю их вдребезги, чтобы ни один из них не уцелел. Ты голоден, парень?

– Чуть-чуть.

– Я принесу тебе поесть.

Размашистым шагом Мюллер двинулся в сторону ближайшего здания. Когда он исчез из виду, Раулинс сказал:

– Это страшно, Чарли, он сошел с ума.

– Я в этом не уверен. Без сомнения, девять лет изоляции могут поколебать любой разум, даже и уравновешенный, а Мюллер, когда я его видел в последний раз, уже был несколько неуравновешен. Но, может, он начал вести с тобой какую-нибудь игру… Притворяется чокнутым, чтобы проверить, насколько легко ты в это поверишь.

– А если он не притворяется?

– Ну, в свете того, что нам нужно, его безумие не имеет никакого значения. Может только помочь.

– Не понимаю.

– А тебе и не надо понимать. Ты, главное, не волнуйся. Пока все идет нормально.

Мюллер вернулся, принеся тарелку с мясом и красивый хрустальный кубок с водой.

– Увы, ничем лучшим я тебя угостить не могу, – он протянул кусок мяса через прутья решетки. – Местная дичь. Ты обычно питаешься лучше, правда?

– Да.

– Ну, в твои годы так и надо. Сколько ты сказал тебе лет? Двадцать пять?

– Двадцать три.

– Значит, еще хуже.

Мюллер подал Раулинсу кубок. Вода была вкусной, без всякого привкуса. Зачем в молчании он уселся перед клеткой и начал есть сам. Раулинс заметил, что излучение уже не так беспокоит его, даже на расстоянии меньше чем в пять метров. Видимо, можно приспособиться, решил он, если только это кому-то понадобится. После паузы он спросил:

– Ты не вышел бы отсюда через пару дней, чтобы познакомиться с моими коллегами?

– Исключено.

– Но они просто мечтают поговорить с тобой.

– Зато меня разговор с ними вовсе не интересует. Уж лучше я буду разговаривать с дикими зверями.

– Но ты же разговариваешь со мной, – возразил Раулинс.

– Потому что это мне пока интересно. И потому, что твой отец был моим другом. К тому же, как человек ты довольно сносен. Но никогда не придет в голову бредовая мысль оказаться среди археологов, которые станут таращить на меня глаза.

– Но ты же можешь встретиться только с некоторыми из них, попробовать снова быть среди людей.

– Нет.

– Я не вижу при…

Мюллер прервал его:

– Погоди, погоди! Почему мне надо снова привыкать к людям?

Раулинс, смешавшись, ответил:

– Ну потому что люди уже здесь, потому что нехорошо жить без людей, вдали от…

– Что ты замышляешь? Хочешь меня обвести вокруг пальца и вытянуть из лабиринта? Нет, парень, ты скажи, что ты задумал своим маленьким умом? Зачем тебе приучать меня к жизни?

Раулинс колебался. Во время его неловкого молчания Бордмен быстро подкинул ему хитрую отговорку. Именно такую, какая была нужна. Потом он повторил эти слова, прилагая все усилия, чтобы они звучали естественно.

– Ты делаешь из меня какого-то интригана, Дик. Но я клянусь тебе, у меня нет дурных намерений. Конечно, я признаюсь, что пробовал тебя задобрить, подольститься к тебе, снискать твое расположение, наверное, я должен рассказать тебе, зачем я это делал.

– Ну уж, наверное, должен.

– Это только из-за наших археологических исследований. Ведь мы можем провести на Лемносе лишь несколько недель. Ты же здесь уже несколько лет. Ты собрал столько информации о лабиринте, и было бы просто нечестно с твоей стороны держать ее у себя и не поделиться. Поэтому у меня была надежда как-нибудь убедить тебя. Я думал, ты сперва подружишься со мной, а потом, может быть, придешь к тем, в зону N. Поговоришь с ними, ответишь на их вопросы, поделишься наблюдениями…

– Значит, бесчестно с моей стороны утаивать эту информацию?

– Конечно. Скрывать знания – просто грех.

– А порядочно ли со стороны человечества называть меня нечистым и избегать?

– Это другое дело. И нельзя так относиться к этому. Это результат твоего личного несчастья, которое ты, конечно, не заслужил. И все сожалеют, что такое несчастье приключилось с тобой. Но в тоже время ты должен понять, что людям трудно принимать это твое…

– Мою вонь, – подсказал Мюллер. – Ну, хорошо, я понимаю, что меня трудно выдерживать, поэтому и предпочитаю не навязывать свое общество твоим друзьям. И не думай, что я буду говорить с ними, распивать чаи или иметь какие-нибудь дела. Я изолировал себя от человечества и в этой изоляции останусь. И то, что я сделал для тебя исключение и позволил докучать мне, вовсе ни очем не говорил. А раз уж тебе это объясняю, то знай, что мое несчастье не было незаслуженным. Я заслужил его, потому что совал свой нос туда, куда совать его было не положено. Меня просто распирало честолюбие. Я был убежден, что смогу добраться в любой закуток. Проникнуть всюду. И начал считать себя сверхчеловеком.

Бордмен быстро давал Раулинсу указания. Чувствуя терпкий вкус своей лжи, Раулинс продолжал без запинки:

– Я не могу обижаться на тебя, Дик, за твое упрямство. Но думаю, однако, что ты не прав, отказываясь поговорить с нами. Вспомни свои собственные исследования, когда ты был молод. Когда ты высаживался на какой-нибудь планете и там находился кто-то, кто знал нечто ценное и важное, не делал ли ты все, что мог, чтобы заполучить эту информацию? Если бы даже у кого-то были личные проблемы, которые…

– Я весьма сожалею, – холодно произнес Мюллер. – Но меня это уже не касается. – И ушел, оставив Раулинса в клетке с двумя кусочками мяса и почти пустым кубком.

Подождав немного, Бордмен сказал:

– Да, он раздражителен, конечно, я и не рассчитываю, что он проявит слабость характера. Ты начинаешь допекать его, Нед. В тебе самым лучшим образом соединены хитрость с наивностью.

– И поэтому я сижу в клетке.

– Это не беда. Мы можем прислать робота, и он освободит тебя.

– Мюллер отсюда не выйдет, – прошептал Раулинс. – Он полон ненависти. Прямо-таки полыхает ею. Его нельзя будет уговорить сотрудничать. Я никогда не видел столько ненависти в человеке.

– Ты еще не знаешь, что такое ненависть. Да и он, в общем-то, не знает. Уверяю тебя, все идет хорошо. Несомненно, нас ждут еще поражения, но главное – он говорит с тобой. И он не хочет ненавидеть. Создай такие условия, чтобы лед растаял.

– А когда вы пришлете ко мне роботов?

– Позже. Если это будет нужно.

Мюллер не возвращался. Наступили сумерки и похолодало. Озябший Нед представил себе город, когда тот был жив, а клетка служила для показа созданий, пойманных в лабиринте. Сюда приходили создатели города, сильные, коренастые. В клетке сидело создание, похожее на гигантского скорпиона. Глаза его горели, белые клыки царапали мостовую, хвост хлестал прутья сильными ударами, а зверь только ждал, чтобы кто-нибудь подошел слишком близко. И пронзительная чужая музыка звучала в городе, чужаки хохотали. От них исходил теплый пижмовый запах. Дети плевали в клетку. В искрящемся свете лун плясали тени. Жуткий пленник чувствовал себя одиноким без сородичей, которых полным-полно в светящихся туннелях на планете Альфекка или Маркаб – очень далеко отсюда. А здесь целыми днями строители города приходили, издевались, дразнили. Создание в клетке не могло смотреть на их невысокие фигуры, сплетенные длинные пальцы, плоские лица и жуткие клыки. В один из дней мостовая под клеткой проваливалась, потому что им уже наскучил вид их пленника из другого мира, и существо, отчаянно хлеща хвостом, падало в пропасть, напичканную остриями ножей.

Пришла ночь. Раулинс уже несколько часов не слышал голоса Бордмена, а Мюллера не видел с раннего полудня. По площади сновали животные. В основном маленькие, с жуткими клыками. А он на этот раз пришел без оружия. Раулинс готов был раздавить любого из этих зверей, если бы тот решился проскользнуть в клетку. Он трясся от холода, ему хотелось есть. Но сколько он ни высматривал в темноте Мюллера, того не было видно. Это уже все меньше походило на шутку.

– Ты слышишь меня? – раздался в темноте голос Бордмена. – Мы скоро тебя оттуда вытащим.

– Да, но когда?

– Мы послали робота, Нед. Хватит и четверти часа, чтобы он добрался до тебя, ведь это безопасная зона, – он на секунду замолчал. – Мюллер час назад остановил нашего робота и уничтожил его.

– Ты не мог сказать это сразу?

– Мы сейчас высылаем несколько роботов одновременно. Мюллер наверняка пропустит хоть одного. Все будет отлично, Нед. Тебе не угрожает никакая опасность.

– Если ничего не случится, – буркнул Раулинс.

Но не стал продолжать этот разговор. Все более мерзнущий, голодный, он ждал, опираясь на стену, и смотрел, как на расстоянии ста метров от площади маленький юркий хищник притаился в засаде. И вот он, прыгнув на зверя, значительно более крупного, убивал его. Почти тотчас же туда примчались твари, питающиеся падалью, чтобы урвать кусок кровоточащего мяса. Раулинс слышал треск раздираемых мышц, хруст перегрызаемых костей и чавканье.

Поле зрения у него было несколько ограничено, поэтому он чуть не сворачивал себе шею, пытаясь увидеть робота, посланного ему на помощь. Но робота не было. Он чувствовал себя, как человек, принесенный в жертву, избранник смерти.

Трупоеды, окончив свою работу, медленно двинулись через площадь, направляясь к нему. Маленькие, похожие на ласок, хищники, с постепенно суживающимися мордами, лопатообразными лапами и желтыми, загнутыми внутрь клыками. Они сверкали на него красными горящими глазами, пялили желтые белки глаз и рассматривали его то с любопытством, то задумчиво-серьезно. Их морды были перемазаны густой пурпурной кровью. Подошли. Раулинс увидел длинную узкую морду между прутьев клетки. Пнул. Морда исчезла. А с левой стороны уже другой зверь пытался пролезть сквозь прутья, а затем еще три…