Текст книги "Откройте небо"

Автор книги: Роберт Силверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

32

В эту ночь, как только туристы мои уснули, я тотчас же улизнул от них, чтобы провести кое-какие поиски чисто личного характера.

Это было тяжелым нарушением правил. Положено было, чтобы курьер все время оставался вместе со своими клиентами – на тот случай, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Ведь клиенты пока что еще не умеют правильно пользоваться своими таймерами, поэтому только курьер может быстро вызволить их из беды, если таковая случится.

Несмотря на это, я совершил прыжок на шесть веков вниз по линии, пока мои туристы спали, и навестил эпоху, в которой преуспевал мой предок Никифор Дукас. Что потребовало от меня немалой дерзости, если принять во внимание, что это была первая моя вылазка соло. Но фактически я едва ли серьезно рисковал.

Безопаснее всего осуществлять такие побочные вылазки, как это объяснил мне Метаксас, следя за тщательной настройкой своего таймера, выполняя ее так, чтобы время максимального отсутствия в своей туристской группе не превышало одной минуты. Я отбывал 27 декабря 537 года в 23 часа 45 минут. У меня была возможность отправиться вверх или вниз по линии из этой отправной точки и провести в любой эпохе часы, дни, недели и даже месяцы. Когда же я улажу свои личные дела, все, что мне нужно будет сделать, это произвести такую настройку таймера, чтобы он вернул меня снова в 27 декабря 537 года, в 23 часа 46 минут. С точки зрения моих, сладко похрапывающих туристов, я исчезну всего лишь на шестьдесят секунд.

Разумеется, совсем неуместным будет возвратиться в 23 часа 44 минуты, то есть за минуту до того, как я покину эту эпоху. Тогда в одной и той же комнате нас будет двое, что приведет к возникновению парадокса удвоения, являющегося частным случаем кумулятивного парадокса. Это грозит по меньшей мере выговором, если об этом пронюхает патруль времени. Таким образом, точный расчет времени совершенно необходим в таких случаях.

Другой проблемой является трудность, связанная с точностью попадания в то же самое место в пространстве при совершении шунтирования. Постоялый двор, где остановилась на ночлег моя группа в 537 году, почти со стопроцентной вероятностью не будет существовать в 1175 году, куда я сейчас намеревался отправиться. Я не мог себе позволить слепо шунтироваться непосредственно из комнаты, чтобы не материализоваться в каком-нибудь совсем для меня неподходящем месте, например, внутри подземной темницы, построенной впоследствии.

Единственный безопасный способ заключался в том, чтобы выйти на улицу и шунтироваться оттуда. В этом случае, однако, отлучка из помещения, где размещаются туристы, может продолжаться более шестидесяти секунд, так как потребуется дополнительное время для того, чтобы спуститься вниз, найти безопасное и тихое место, с которого можно было бы шунтироваться, и так далее. И если как раз в этот момент нагрянет патруль времени, производящий обычную рутинную проверку, и обнаружит вас на улице, то после того, как вам нечего будет ответить на простой вопрос, почему вы не находитесь сейчас со своими клиентами, вас ждут серьезные неприятности.

Тем не менее, я шунтировался вниз по линии, и на этот раз мне все сошло с рук.

Я не бывал в 1175 году прежде. Это был, по всей вероятности, последний по-настоящему неплохой год в истории Византии.

Мне сразу же показалось, что все в Константинополе свидетельствует нависшей над ним бедой. Даже тучи в небе выглядели крайне зловеще. В самом воздухе города ощущался характерный привкус надвигающихся на него бедствий.

Все это, разумеется, было чисто субъективным вздором. Возможность свободно перемещаться во времени искажает правильность восприятий и определенным образом окрашивает в тот или иной цвет наши представления. Я знал, что ждет этих людей впереди; им же самим будущее было неведомо.

Византия 1175 года была дерзкой и самонадеянной, с оптимизмом смотрела вперед. Все эти дурные предзнаменования были всего лишь плодом моего собственного воображения.

На троне в это время восседал Мануил Первый Комнин, человек в общем-то неплохой, жаль, что его продолжительная блистательная карьера была близка к завершению. Совсем скоро и на его голову падут многочисленные несчастья. Императоры из династии Комниных практически все двенадцатое столетие провели, ожесточенно сражаясь с турками за господство в Малой Азии, которую те захватили столетием ранее. Я знал, что всего лишь через один год вниз по линии, в 1176 году, случится так, что Мануил потеряет все свои азиатские владения за один-единственный день в результате битвы при Мириоцефалоне. Именно после этого начнется быстрый упадок Византии. Но Мануил ничего об этом еще не знал. Никто здесь не знал об этом. Кроме меня.

Я направился прямо к заливу Золотой Рог. В эту эпоху наиболее важное значение стала приобретать верхняя часть города; центр всех событий переместился из района Айя-Софии, ипподрома и Августеума в квартал Блачерны, в самые северные районы города – туда, где под прямым углом встречались окружавшие его стены. Сюда по какой-то неясной для меня причине император Алексей Первый перенес местоположение своего двора в конце одиннадцатого столетия, покинув многократно и беспорядочно перестроенный старый Большой Дворец. Теперь здесь правил во всем блеске своего великолепия его внук Мануил, и здесь же возвели свои новые дворцы другие крупные феодальные кланы, все они были расположены вдоль побережья Золотого Рога.

Одно из самых прекрасных мраморных зданий принадлежало Никифору Дукасу, моему очень дальнему, много раз прадеду.

Почти половину утра я провел, бродя в окрестностях дворца, упиваясь его великолепием. К полудню ворота дворца отворились, и я увидел, как Никифор, величавый мужчина с длинной, витиевато заплетенной черной бородой, в изысканном, богато украшенном золотом одеянии, собственной персоной выезжает на колеснице на свою предобеденную прогулку. На груди у него висела цепь с массивным золотым крестом, инкрустированным огромными самоцветами, множество золотых колец блестело на его пальцах. Чтобы поглазеть на то, как покидает свой роскошный дворец благородный Никифор, собралась немалая толпа зевак.

Медленно проезжая по набережной, он грациозными, точно выверенными движениями разбрасывал в толпе монеты. Мне удалось поймать одну потертый, изрядно прохудившийся визант Алексея Первого, потрескавшийся и надпиленный по краям. Курс валюты сильно понизился за время правления династии Комниных. И все же нужно было обладать немалым богатством, чтобы иметь возможность швырять золотые монеты, пусть даже и потерявшие несколько свою первоначальную стоимость, в толпу никчемных зевак.

Я сохранил этот потертый, засаленный визант. Я считаю его наследством, полученным от своего византийского пращура.

Колесница Никифора исчезла в направлении императорского дворца.

Стоявший рядом со мною грязный старик тяжело вздохнул, перекрестился много раз и пробормотал:

– Да благословит Спаситель благословенного Никифора! Какой это замечательный человек!

Нос у старика был отрезан до самого основания. Не было у него и левой руки. Доброжелательные византийцы этой поздней в истории их империи эпохи, калечили провинившихся за многие даже довольно незначительные преступления. И все же это было большим шагом вперед: кодекс Юстиниана в таких случаях назначал смертную казнь. Лучше потерять глаз, язык или нос, чем жизнь.

– Двадцать лет я провел на службе у Никифора Дукаса! – продолжал старик. – Это были лучшие годы моей жизни.

– Почему же вы оставили службу? – спросил я.

Он поднял обрубок своей руки.

– Меня поймали, когда я крал книги. Я был писарем, и мне очень хотелось оставить у себя некоторые из книг, которые я переписывал. У Никифора их было так много! Он даже не обратил бы внимания на недостачу пяти или шести книг! Но меня поймали, и я потерял не только руку, но и свою работу десять лет тому назад.

– И свой нос тоже?

– В одну памятную лютую зиму шесть лет тому назад я украл бочонок с рыбой. Вор из меня совсем никудышный – меня всегда подлавливали.

– Как же вам удается прожить?

Он улыбнулся.

– Спасибо общественной благотворительности. И еще прошу подаяние. Не найдется ли у вас лишний серебряник для несчастного старика?

Я проверил монеты, что были при мне. К несчастью, все мое серебро было очень ранним, относилось к пятому-шестому столетиям и давно уже вышло из употребления; попробуй старик расплатиться такой монетой за что-нибудь, его сразу же арестуют по обвинению в ограблении какого-нибудь знатного нумизмата, после чего он, по всей вероятности, потеряет и вторую свою руку. Поэтому я вдавил в его ладонь прекрасный золотой визант начала одиннадцатого века. Он удивленно поднял на меня взор.

– Я ваш, благородный господин! – вскричал он. – Я всецело в вашем распоряжении!

– Тогда пойдем в ближайшую таверну, и там ты ответишь мне на несколько вопросов, – сказал я.

– С радостью! С радостью!

Я купил вина и стал вытягивать из него родословную Дукаса. Для меня было почти невыносимо смотреть на его изуродованное лицо, и пока мы разговаривали, я старался не поднимать глаз выше уровня его плеча; но он, очевидно, привык к этому. Он располагал всеми сведениями, которые были мне необходимы, ибо у Дукасов в круг его обязанностей входило копирование семейных записей.

Никифор, сказал он, которому было сорок пять лет, родился в 1130 году. Женой Никифора была Зоя Катакалон, и у них было семеро детей:

Симеон, Иоанн, Лев, Василий, Елена, Феодосия и Зоя. Никифор был старшим сыном Никетаса Дукаса, родившегося в 1106 году; женой Никетаса была урожденная Ирина Церулариус, на которой он женился в 1129 году. У Никетаса и Ирины было еще пятеро детей: Михаил, Исаак, Иоанн, Роман и Анна. Отцом Никетаса был Лев Дукас, родившийся в 1070 году. Лев женился на урожденной Пульхерии Ботаниатис в 1100 году, и среди их детей, кроме Никетаса, были Симеон, Иоанн, Александр…

Перечисление дат и имен продолжалось все дальше и дальше, через многие поколения византийцев, живших в десятом веке, девятом, восьмом.

Имена становились все более незнакомыми, в записях начали появляться пробелы, здесь старик хмурился и просил у меня извинения за столь скудные сведения. Несколько раз я пытался остановить его, но это было совершенно невозможно, пока он наконец не залепетал о некоем Тиберии Дукасе седьмого столетия, чье существование, как сказал старик, вызывает весьма обоснованные сомнения.

– Это, как вы сами понимаете, родословная только Никифора Дукаса, сказал он.

– Императорская же семья представляет совсем иную ветвь, которую я могу для вас проследить через Комнинов к императору Константину Десятому и его предкам, которые…

Эти Дукасы не представляли для меня ни малейшего интереса, хотя в некотором смысле и были дальними моими родственниками. Кроме того, если бы мне так уж захотелось узнать родословную императорской ветви Дукасов, достаточно было обратиться к Гиббону. Меня же интересовала только моя собственная, чуть-чуть менее благородная ветвь этого рода – побочный отросток императорского ствола. Благодаря этому изуродованному переписчику мне можно было уже не беспокоиться о нескольких поколениях Дукасов, живших в Византии на протяжении трех столетий, вплоть до самого Никифора. И я уже знал оставшуюся часть родословной, от сына Никифора Симеона, бежавшего в Албанию, до дальнего симеонового много раз правнука Мануила Дукаса из Аргирокастро, чья старшая дочь вышла замуж за Николая Маркезиниса, а через род Маркезинисов – до того самого года, когда девушка из рода Маркезинисов вышла замуж за одного из сыновей Пассилидиса и произвела на свет моего достойного всяческого уважения дедушку Константина, чья дочь Диана вышла замуж за Джадсона Эллиота второго и произвела на свет мою собственную бесценную персону.

– За твои труды, – сказал я и отдал грязному переписчику еще один золотой, после чего бегом пустился вон из таверны, пока он все еще продолжал, пораженный моей щедростью, издавать в мой адрес самые нижайшие благодарения.

Теперь Метаксас может гордиться мною и даже чуток позавидовать: ведь за совсем ничтожный промежуток времени мне удалось привести в порядок гораздо более высокое генеалогическое древо, чем его собственное. Его родословная простиралась вверх по линии до десятого столетия, моя (пусть и с некоторыми пробелами) – до седьмого. Разумеется, он располагает подробнейшим перечнем, состоящим из сотен имен его предков, тогда как мне известны в деталях только несколько десятков, но ведь он начинал составление своей родословной на много лет раньше, чем я.

Я произвел тщательную настройку своего таймера и шунтировался назад, в 27 декабря 537 года. На улице было темно и тихо. Я поспешил в постоялый двор. Меньше трех минут прошло со времени моего исчезновения отсюда, хотя внизу по линии я провел восемь часов в 1175 году. Туристы мои крепко спали. Все шло прекрасно.

Я был доволен собою. При свете свечи я набросал детали родословной Дукасов на клочке старого пергамента. Что делать мне теперь с этим своим генеалогическим древом, я не имел ни малейшего представления. Я не разыскивал кого-либо из своих пращуров, чтобы расправиться с ним, подобно Капистрано, и не собирался соблазнять кого-либо из своих прародительниц, подобно Метаксасу. Мне просто хотелось слегка поторжествовать, установив со всей определенностью тот факт, что моими предками были знаменитые Дукасы.

33

Не думаю, что я мог быть ровнею с Метаксасом в качестве курьера, но я развернул перед своей группой довольно полную картину византийской истории. Я проделал чертовски неплохую работу, особенно, если учесть, что это было моим первым соло.

Мы прошлись по всем первостепенным событиям византийской истории и даже по некоторым не столь существенным. Я показал им крещение Константина Пачкуна, уничтожение икон при Льве Третьем, нашествие болгар в 813 году, деревья из позолоченной бронзы в зале чудес, устроенном Теофилом, оргии Михаила Пьяницы, прибытие участников Первого Крестового Похода в 1096 и 1097 годах; необузданную алчность крестоносцев во время четвертого похода, ставшую для города роковой; изгнание латинян из Константинополя византийцами в 1261 году, коронацию Михаила Восьмого – короче все, что было достойно внимания зевак.

Моим подопечным все это очень понравилось. Как и большинство времятуристов, они любили мятежи, восстания, всевозможные бунты, осады, массовые побоища, нашествия чужеземцев и пожары.

– Когда же вы покажете нам разгром, учиненный турками? – не переставал досаждать мне подрядчик из Огайо. – Мне так не терпится поглядеть на то, как все это разорили турки!

– Мы уже близки к этому, – успокоил его я.

Сначала я дал им возможность увидеть закат Византии во время правления династии Палеологов.

– Большая часть территории империи ныне безвозвратно потеряна для некогда могущественных владык Константинополя, – сказал я, когда мы опустились вниз по линии до 1275 года. – Соответственно сузились масштабы мышления и строительства византийцев. Вот небольшая церковь святой Марии Монголки, построенная в честь незаконной дочери Михаила Восьмого, которая некоторое время была замужем за монгольским ханом. Ощущаете, в чем заключается ее особая прелесть? В максимальной непритязательности!

Мы отправились еще дальше, в 1330 год, чтобы полюбоваться церковью Спасителя в Хоре. Туристы уже видели ее далеко внизу по линии под турецким названием Карее Камни. Теперь они получили возможность увидеть, какою она была до того, как стала мечетью, со всеми ее потрясающими мозаиками, еще нетронутыми и совершенно новыми.

– Взгляните-ка сюда, – предложил я. – Вот здесь изображена Мария, которая вышла замуж за монгола. Она осталась на том же месте, что и внизу по линии. А здесь изображен Христос, в детстве творящий чудеса. Эти шедевры не дошли до нашего нынешнего времени, и только здесь вы можете полюбоваться ими.

Старичок-сицилиец сголографировал всю церковь. В ладони у него была миниатюрная камера, что не возбраняется Службой Времени, поскольку вверху по линии вряд ли кто даже заметит ее, не говоря уже о том, чтобы догадаться, для чего она служит. Его колченогая временная спутница жизни, хоть и вперевалку, но старалась не отставать от других и только охала и ахала при виде всего, что привлекало внимание ее временного мужа. Семейка из Огайо продолжала откровенно скучать, но я уже привык к этому, и не обращал на них особого внимания. Те культурные ценности, которые я едва ли не насильно в них «впихивал», им давно уже стояли поперек горла.

– Когда же мы в конце-то концов увидим турок? – спрашивали у меня неугомонные уроженцы Огайо.

В своем движении вниз по линии мы не забыли перескочить через черную смерть в 1347 и 1348 годах.

– Я просто не имею права доставить вас в эти годы, – отразил я протесты со стороны моих подопечных. – Если вам так уж хочется посмотреть на любую из великих эпидемий, то для этого необходимо записаться на специальный так называемый «чумной» маршрут.

На что зять господина из Огайо недовольно пробурчал:

– Нам сделаны все необходимые прививки.

– Зато остаются без всякой медицинской защиты пять миллиардов людей внизу по линии, живущие в нынешнем времени, – объяснил я ему. – Вы можете подхватить здесь какую-нибудь инфекцию и занести ее вместе с собою в нынешнее время, дав тем самым первоначальный импульс для вспышки эпидемии в глобальном масштабе. И тогда нам придется отредактировать всю эту вашу экскурсию в прошлое, чтобы предотвратить такое несчастье. Вам ведь этого совсем не хочется, не так ли?

Семейка из Огайо разочарованно вздыхала.

– Послушайте, я бы доставил вас туда, если бы мог, – убеждал я их. – Но я не имею права этого делать. Таков закон. Категорически запрещено перемещаться в чумные годы кому бы то ни было, не получив особого на то разрешения. Мне лично такого разрешения никто не давал.

Я повел их дальше вниз по линии, в 1385 год и показал, как мало-помалу увядает Константинополь, как тает его население в пределах величественных городских стен, как исчезают целые районы, рушатся церкви.

Как разоряются турками прилегающие к городу местности. Я поднял свою группу на одну из стен города и показал им всадников из войска турецкого султана, которые осмелели настолько, что стали появляться в непосредственной близости от города. Мой приятель из Огайо помахал им кулаком.

– Негодяи! Варвары! – кричал он. – Мерзавцы! Как вас только земля носит!

Наше продвижение вниз по линии продолжалось. В 1398 году я показал своим туристам Анадолу Хизари – крепость, сооруженную султаном Баязедом на азиатском берегу Босфора. Тайком мы передавали друг другу маленький полевой бинокль. Появились два пожилых византийских священника и заметили наши действия прежде, чем я успел отобрать бинокль у туристов и припрятать у себя. Им захотелось узнать, через что это мы смотрим на противоположную сторону пролива.

– Это улучшает остроту зрения, – сказал я, и мы поспешили убраться восвояси.

Летом 1422 года мы стали свидетелями того, как войска султана Мурада Второго принялись штурмовать стены города. Около двадцати тысяч турок сожгли все окружающие Константинополь деревни, разорили сельскохозяйственные угодья, вырезали жителей. Они повырывали с корнем все кусты винограда и оливковые деревья, а теперь мы уже видели, как они пытаются ворваться в город. Они подтянули к самым стенам тяжелые осадные машины, привели в действие многочисленные тараны и гигантские катапульты тяжелую артиллерию той эпохи. Чтобы доставить своим подопечным максимум удовольствия, я подвел их вплотную к боевым сооружениям защитников города.

Чтобы это было возможным, я прибег к стандартному приему: замаскировал своих туристов под паломников. Паломники могут ходить где угодно, даже на передовой линии обороны. Я раздал им кресты и иконы, показал, какие набожные позы они должны принимать, и, повелев им нараспев произносить молитвы, смело повел их вперед. Разумеется, было абсолютно безнадежным делом заставить их исполнять подлинные византийские духовные гимны, поэтому я предложил им выговаривать речитативом все, что только взбредет в голову, лишь бы оно звучало торжественно и благочестиво.

Семейка из Огайо исполняла раз за разом «Звездами усыпанное знамя», а старичок сицилиец и его подруга распевали арии из опер Верди и Пуччини.

Защитники Византии то и дело останавливали свои оборонительные работы, чтобы поприветствовать нас взмахами рук. Мы сами в ответ помахивали им руками и осенили их крестным знамением.

– А нас могут здесь убить? – поинтересовался зять.

– Совершенно исключено. Во всяком случае, не навсегда. Если даже кто-то из нас падет жертвой случайной стрелы, то я вызову патруль времени, и всех нас вытащат отсюда за пять минут до этого прискорбного события.

Такой ответ немало ошарашил зятя.

Византийцы сражались, не щадя сил, чтобы отогнать турок. Они поливали их греческим огнем и кипящей смолой, срезали начисто каждую голову, поднявшуюся над краем стены, латали бреши, которые проделывали в стенах осадные машины. Тем не менее, было совершенно ясно, что городу не продержаться до наступления темноты. Уже начало смеркаться.

– Смотрите внимательно, – сказал я.

В нескольких местах в цепях осаждавших вспыхнули яркие языки пламени.

Турки жгли свои собственные осадные машины и волокли некоторые из них назад.

– Почему? – задали мне вопрос. – Ведь достаточно было еще одного часа, чтобы полностью овладеть городом.

– Византийские историки впоследствии напишут, что случилось чудо. В темно-лиловой мантии явилась Дева Мария, вся лучезарная и ослепительная, и двигалась вдоль стен. Турки в ужасе бежали от стен Константинополя.

– Что такое? – возмутился зять. – Не видел я никакого чуда! И никакой Девы Марии!

– Может быть, – в растерянности предложила его жена, – нам стоило бы вернуться на полчаса назад и посмотреть еще раз?

Я объяснил, что в действительности никакой Девы Марии на зубчатой стене никто не видел. А на самом деле к султану Мураду прибыли гонцы с известием о восстании против него в Малой Азии, и, опасаясь того, что он может быть отрезан или даже осажден в Константинополе, если ему удастся его взять, султан тотчас же прекратил проведение операций по захвату города, чтобы сначала разгромить повстанцев на востоке.

Мои земляки из Огайо были явно разочарованы. Мне показалось, что им в самом деле вдруг захотелось увидеть Деву Марию.

– А ведь мы видели ее на этом маршруте в прошлом году, – пробормотал недовольным тоном зять.

– То было совсем другое дело, – сказала его жена. – То была совершенно реальная Дева Мария, а не чудо.

Я снова произвел регулировку таймеров, и мы шунтировались вниз по линии. 1453 год, 5 апреля, раннее утро. Рассвет мы встречали за крепостными стенами Византии.

– Город теперь полностью окружен со всех сторон, – сказал я. – Султан Мехмед Завоеватель возвел крепость Румели Хизари вдоль всего европейского берега Босфора. Турки приближаются. Смотрите, слушайте.

Взошло солнце. Мы выглянули из-за стены. Оглушительные крики все нарастали.

– По ту сторону Золотого Рога палатки турков – их там двести тысяч. В Босфор введено четыреста девяносто три турецких корабля. Защитников Византии – восемь тысяч, у них всего пятнадцать кораблей. Из христианской Европы не пришла помощь христианской Византии, за исключением семисот генуэзских солдат под командованием Джованни Джустиниани. – Я чуть ли не по буквам произнес имя последнего защитника Византии, в котором чувствовались звучные отголоски прошлого, вызывающие определенные ассоциации: «Джустиниани – Юстиниан». Однако никто не обратил на это внимания. – Византия брошена на растерзание волкам, – продолжал я. – Слышите рев турков?

Поперек Золотого Рога был натянут знаменитый византийский цепной барьер и закреплен на каждом из его берегов – огромные закругленные бревна, соединенные стальными крючьями, предназначенные для того, чтобы загородить гавань от захватчиков. Этот барьер не смог послужить препятствием для штурма в 1204 году. Теперь он был намного мощнее.

Мы перепрыгнули в 9 апреля и увидели, как турки все ближе подкрадываются к стенам. Затем мы передвинулись еще чуть дальше вниз по линии, в 12 апреля, и могли наблюдать, как в бой вступило огромное турецкое орудие, поистине царь-пушка. Ее построил для турков перебежчик-христианин из Венгрии по имени Урбан. К городу ее тащили сто пар быков; ее ствол был почти метр в поперечнике и метал гранитные глыбы весом в семьсот килограммов. Мы увидели пламя, изрыгнувшееся из жерла орудия, клуб дыма, а затем из него показался медленно двигавшийся чудовищной, величины каменный шар, который вскоре с потрясшей все вокруг силой ударился о стену, взбив высокий столб пыли. Удар этот эхом отозвался по всему городу. Нам заложило уши.

– Из царь-пушки можно было стрелять всего лишь семь раз в день, сказал я.

– Очень много времени отнимало ее заряжение.

Мы шунтировались еще на неделю вперед. Захватчики со всех сторон облепили гигантскую пушку, подготавливая ее к стрельбе. Затем кто-то поднес горящий факел к запальнику. Ствол пушки не выдержал и, объятый пламенем, оглушительно взорвался. Огромные осколки его далеко разлетелись во все стороны, выкашивая целые шеренги турков. Повсюду лежали груды мертвых тел. Византийцы встретили эту неудачу осаждавших дружным радостным криком.

– Среди погибших, – заметил я, – есть и Урбан Венгр. Однако вскоре турки соорудят новое орудие.

В этот вечер турки бросились штурмовать стены, и мы, распевая «Америка прекрасная» и арии из «Отелло», наблюдали за тем, как храбрые солдаты Джованни Джустиниани сдерживали их натиск. Над головами у нас свистели стрелы; несколько византийцев вели огонь из грубых, еще очень не точных ружей.

Я с таким блеском подал эти последние сцены осады Константинополя, что сам рыдал от восхищения собственной виртуозностью. Я показал своим подопечным морские сражения, рукопашные схватки на стенах, траурные молебны в Айя-Софии. Я раскрыл перед ними военную хитрость турков, которые перетащили свои корабли по суше из Босфора в Золотой Рог при помощи деревянных настилов, смазанных салом, ибо никаким другим путем они не могли проникнуть в гавань, вход в которую был прегражден знаменитыми цепями; не стал скрывать от них тот ужас, который охватил византийцев, когда рассвет 23 апреля открыл их взору семьдесят два турецких корабля, ставших на якоре внутри гавани, а затем еще показал, сколь доблестно сражались с этими кораблями генуэзцы.

Все в том же быстром темпе, не давая своим туристам передышки, я перебрасывал их в следующие дни осады. Мы видели, как редели ряды защитников. На наших глазах росла стойкость защищавшихся и падала решимость нападавших.

Ночью 28 мая мы прошли внутрь Айя-Софии, чтобы посетить последнее христианское богослужение, совершавшееся в этом соборе. Казалось, весь город собрался под его гигантскими сводами: император Константин Одиннадцатый и его двор, нищие и грабители, купцы и сводники, католики из Генуи и Венеции, солдаты и матросы, аристократы и священнослужители, а также немалое количество переодетых посетителей из будущего, которых, по всей вероятности, было даже больше, чем собравшихся здесь византийцев. Мы вслушивались в колокольный перезвон и грустное «С нами Господь» и падали на колени, оплакивая вместе со многими, даже очень многими путешественниками во времени печальную участь Византии; когда служба закончилась, стали одна за другой гаснуть свечи, и наступивший мрак окутал мозаики и фрески собора.

А затем наступило 29 мая, и нашим взорам представился последний акт этой, ставшей для нас такой близкой, трагедии.

В два часа ночи турки яростно атаковали ворота святого Романа.

Джустиниани был ранен; сражение было поистине ужасным, мне приходилось держать своих людей как можно дальше от него. Ритмично скандируемое «Аллах! Аллах!» нарастало до тех пор, пока не наполнило всю вселенную, после чего возникла паника в рядах защищавшихся, и они бежали с поля боя, а турки ворвались в город.

– Все кончено, – сказал я. – Император Константин погиб в сражении.

Тысячи жителей бегут из города; тысячи пытаются найти убежище за забаррикадированными дверьми Айя-Софии. Вот теперь и смотрите на разграбление города и резню его жителей!

Мы совершали прыжки теперь уже в каком-то поистине диком темпе, исчезали и снова появлялись, стараясь главным образом не попадаться под копыта всадников радостным галопом проносившихся по городским улицам.

По-видимому, мы ошарашили немалое число турков, но во всей этой неистовой кутерьме чудесное исчезновение нескольких паломников вряд ли могло кого-либо особенно взволновать. Кульминацией же всего нашего маршрута было 30 мая, когда мы смотрели на триумфальный въезд султана Мехмеда в Византию в сопровождении всех своих визирей, пашей и янычаров.

– Он останавливается перед самой Айя-Софией, – шептал я. – Набирает горсть почвы, сыплет ее на свой тюрбан. Это его жест покаяния перед Аллахом, пославшим ему столь блистательную победу. Теперь он проходит внутрь собора. Нам опасно следовать за ним туда. Внутри он обнаруживает какого-то турка, который разбивает на куски мозаичный пол, изображения на котором он считает нечестивыми. Султан ударит этого человека и запретит ему наносить какой-либо ущерб собору, после чего пройдет к алтарю и, взобравшись на него, произведет свой традиционный «Салим». Айя-София становится теперь Ай-Суфией, мечетью. Византия перестала существовать.

Конец. Теперь мы возвращаемся вниз по линии.

Вконец ошеломленные тем, что они повидали, мои шестеро туристов позволили мне отрегулировать их таймеры. Я вывел последнюю трель своим свистком, и мы благополучно вернулись вниз по линии в родной 2059 год.

Впоследствии, уже находясь в конторе Службы Времени, ко мне подошел подрядчик из Огайо. Его большой палец торчал так вульгарно, как это позволяют себе люди маловоспитанные, когда они предлагают чаевые.

– Сынок, – сказал он, – я только одно хочу тебе сказать: ты чертовски хорошо проделал свою работу! Идем со мной и позволь мне приложить вот этот мой большой палец к твоей кредитной карточке и выразить этим скромным подношением свою высокую оценку твоего труда. Идет?

– Прошу прощения, – сказал я, – но нам запрещено брать чаевые.

– Да плюнь ты на этот вздор, сынок. Предположим, ты просто не обратил на это внимания, а я всего-навсего вот этим своим большим пальцем присовокупил немного денег к твоему счету, годится? Ну, скажем, ты даже ничего об этом и не знал.

– Я, разумеется, не в состоянии предотвратить перемещение средств, о которых мне ничего неизвестно, – согласился я.