Текст книги "Откройте небо"

Автор книги: Роберт Силверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

30

Дедушка Пассилидис избавил меня от изрядной доли хлопот: от поисков предков на протяжении восьми столетий.

Я совершил прыжок вниз по линии в нынешнее время, произвел некоторые изыскания в афинской штаб-квартире Службы Времени и вскоре был экипирован как византийский аристократ конца двенадцатого столетия – роскошная шелковая туника, черный плащ и белая шляпа без полей. Затем я отправился на север, в Албанию, сойдя с монорельса на станции Гирокастро, расположенной в городке, который в древности был известен как Аргирокастро в провинции Эпир.

В Аргирокастро я шунтировался вверх по линии в 1205 год. Крестьяне Аргирокастро пришли в ужас при одном виде моего, едва ли не императорского, облачения. Я сказал им, что разыскиваю двор Михаила Ангела Комнина, и они показали мне дорогу к нему и еще дали мне осла, чтобы легче было туда добраться. Я разыскал Михаила и остальных византийских изгнанников во время состязаний колесниц, которые были ими устроены на импровизированном ипподроме у подножия гряды неправильной формы холмов, и незаметно затесался в толпу зрителей.

– Я разыскиваю Дукаса, – сказал я безвредному на вид старику, который подносил зрителям вино.

– Дукаса? А какого из них?

– Разве их здесь много? При мне послание из Константинополя для Дукаса, только вот меня не предупредили, что есть еще Дукасы.

Старик рассмеялся.

– Вот сейчас перед собою я вижу Никифора Дукаса, Иоанна Дукаса, Льва Дукаса, Георгия Дукаса, Никифора Дукаса младшего, Михаила Дукаса, Симеона Дукаса и Димитрия Дукаса. В данный момент я что-то не могу отыскать Евтихия Дукаса, Леонтия Дукаса, Симеона Дукаса высокого, Константина Дукаса и – дайте-ка вспомню – Андроника Дукаса. Кого из этого рода вы изволите разыскивать?

Я поблагодарил его и отправился вниз по линии.

В Аргирокастро шестнадцатого века я стал расспрашивать о семье Маркезинисов. Мое византийское облачение послужило поводом для довольно подозрительных взглядов в мою сторону, но византийские золотые, что были при мне, позволили получить всю необходимую информацию. Один визант – и мне показали место, где расположено имение Маркезинисов. Еще два византа и меня познакомили со старшим надсмотрщиком виноградника Маркезинисов.

Пять византов – это уж слишком! – И я отщипываю ягоды от гроздей винограда в гостиной Григория Маркезиниса, главы клана.

Это был представительный мужчина средних лет с окладистой седой бородой и жгучими глазами, суровый, но гостеприимный. Пока мы с ним разговаривали, к нам то и дело тихонько подходили его дочери, подливали вина в чаши, приносили еще виноград, холодную баранину, подносы с рисом.

Их было трое, им было, по всей вероятности, тринадцать, пятнадцать и семнадцать лет. Я старался по возможности не поглядывать в их сторону, зная ревнивый нрав предводителей горцев.

Все они были красавицами: оливковая кожа, темные глаза, высокая грудь, полные губы. Они вполне могли бы сойти за сестер моей лучезарной бабушки Катины Пассилидис. Я уверен, точно так же выглядела в девичестве и моя мать Диана. Очень уж могучими были фамильные гены.

Одна из этих девушек была моею «прапра» много раз прабабушкой. А Григорий Маркезинис был еще на одно «пра» больше моим многократно «пра» дедушкой.

Я представился, как состоятельный молодой киприот византийского происхождения, который путешествует по миру в поисках удовольствий и приключений. Григорий, чей язык был слегка загрязнен албанскими словами, очевидно, раньше никогда не встречался с киприотами, поскольку воспринимал мое произношение как подлинно греческое.

– И где же вам довелось побывать? – поинтересовался он.

– О, – ответил я, – в Сирии и Египте, Ливии и Риме, Париже и Лиссабоне. И еще я присутствовал на коронации Генриха Восьмого в Лондоне, после чего посетил Прагу и Вену. А теперь возвращаюсь снова на Восток, в подвластные туркам места, и решительно настроен, несмотря на весь сопряженный с этим риск, навестить могилы своих предков в Константинополе.

Он поднял бровь при упоминании о предках. Быстро отрезав большой ломоть баранины своим кинжалом, он спросил у меня:

– Ваша семья занимала высокое положение в былые дни?

– Я родом из Дукасов.

– Дукасов?

– Дукасов, – мягко повторил я.

– Я сам тоже из рода Дукасов.

– Неужели?

– Вне всякого сомнения!

– Дукасы в Эпире? Как такое могло приключиться? – вскричал я.

– Мы прибыли сюда вместе с Комнинами, после того, как латинские свиньи овладели Константинополем.

– Ого!

– Вне всякого сомнения!

Он потребовал еще вина, самого лучшего в доме. Когда появились его дочери, он вскочил, пританцовывая, и начал кричать:

– Родственник! Родственник! Незнакомец оказался родственником!

Поприветствуйте его надлежащим образом!

Я оказался в тесном окружении дочерей Маркезиниса, они едва не задавили меня своими упругими девичьими грудями и плотными благоухающими телами. Я же целомудренно обнял их, как и подобало давно позабытому дальнему родственнику.

Над кружками тягучего, очень старого вина мы стали обсуждать свою родословную. Я сделал первый шаг, выхватив наугад одного из Дукасов, – Федора, – и сообщил, что он спасся бегством на Кипр после разгрома Константинополя в 1204 году и стал основателем нашей ветви. Маркезинис никоим образом не мог опровергнуть данное утверждение и поэтому принял его на веру. Я развернул перед ним длинный перечень представителей нашей ветви рода Дукасов, заполнивших родословную между мною и этим легендарным Федором, прибегая к широко распространенным византийским именам. Когда я закончил свой рассказ, то сразу же спросил:

– А вы, Григорий?

Пользуясь своим ножом для того, чтобы нацарапать на поверхности стола причудливые изгибы генеалогического ствола в наиболее трудных местах, Маркезинис проследил свое происхождение вплоть до Николая Маркезиниса, жившего в конце четырнадцатого столетия и женившегося на старшей дочери Мануила Дукаса из Аргирокастро, добавив, что у этого Дукаса были только дочери и поэтому данная ветвь Дукасов на нем и оборвалась. От Мануила Маркезинис стал неторопливо прослеживать род Дукасов до самого изгнания их из Византии в результате Четвертого Крестового Похода. Того Дукаса, от которого он вел свое происхождение и который бежал в Албанию, звали как он сказал, Симеоном.

При упоминании этого имени все мои гены прямо-таки взбунтовались в отчаяньи.

– Симеоном? – переспросил я. – Вы имеете в виду Симеона Дукаса высокого или того, другого?

– Разве их было два? Откуда вам это известно?

С раскрасневшимися щеками я пустился в импровизацию.

– Я должен вам признаться, я ревниво изучаю родословную всего нашего рода Дукасов. В эти места за Комнинами последовали два Симеона Дукаса, Симеон высокий и еще один, скорее всего, ростом пониже.

– Мне лично об этом ничего неизвестно, – сказал Маркезинис. – Мне еще в детстве поведали, что предка моего звали Симеоном, а отцом его был Никифор, чей дворец стоял невдалеке от церкви Святой Феодосии на берегу залива Золотой Рог. Венецианцы сожгли дворец Никифора, когда овладели городом в 1204 году. А отцом Никифора… – тут он задумался, тряхнул нерешительно головой и произнес печально. – Я не помню имени отца Никифора. Да, я позабыл имя отца Никифора. Звали его Львом? Михаилом?

Василием? Забыл. Слишком сильно, по-видимому, ударило мне в голову вино.

– Ну, это не имеет такого уж большого значения, – поспешил успокоить его я. С родословной, прослеженной до самого Константинополя, я уже не предвидел особых трудностей на своем пути.

– Роман? Иоанн? Исаак? Так и крутится у меня в голове, но и без него в моей голове так много имен… так много имен…

Все еще бормоча себе под нос различные имена, он прямо за столом и уснул.

Одна из его темноглазых дочерей провела меня в отведенную для меня спальню. Теперь можно было шунтироваться, ведь я разузнал все, ради чего сюда прибыл. Но мне показалось верхом непочтительности исчезнуть, словно воришка, и поэтому я предпочел провести эту ночь под крышей своего многократно «прапра» дедушки. Я разделся, задул свечу и лег на кровать.

Я еще не успел заснуть, как под одеялом у меня оказалось теплое податливое девичье тело.

Ее груди полностью помещались в моих ладонях, а от ее тела исходило сладкое благоуханье. Я не мог разглядеть ее, но посчитал, что это, должно быть, одна из трех дочерей Маркезиниса, которая пришла ко мне, чтобы показать, насколько гостеприимна ее семья.

Ладонь моя скользнула ниже вдоль ее гладкого округлого живота и когда я достиг места, где соединялись ее бедра, она раскрылась для меня, и я обнаружил, что она готова принять мою любовь.

Однако я был весьма разочарован при мысли о том, что дочери Маркезиниса столь свободно отдаются первому встречному незнакомцу – даже если этот благородный незнакомец утверждает, что он приходится им дальним родственником. Ведь как-никак, но это же мои предки! Неужели мое происхождение было подпорчено именем какого-то случайного странника?

Эта мысль логически привела к более тревожным раздумьям, суть которых заключалась в том, что если эта девушка в самом деле моя много раз прабабка, то чем это я занимаюсь с нею в постели? К черту мысли о том, что она спит с незнакомцами, – лучше бы подумать о том, следует ли ей спать с одним из своих потомков? Когда подстрекаемый Метаксасом, я пустился на поиски своих предков, у меня даже и мысли не было о том, чтобы согрешить с кем-либо из своих прародителей – и тем не менее, именно этим я и собирался заняться.

Острое чувство вины охватило меня, и я настолько разнервничался, что это мгновенно привело к мужскому бессилию.

Однако девушка, делившая со мною постель, оказалась весьма искушенной в сфере любовных ласк и, применив старый, но безотказно действующий византийский фокус, быстро восстановила мои утраченные способности.

Единственное, чем мне оставалось успокаивать свою совесть, это тем, что девушка была моей много раз «пра» теткой, а не столько же раз прабабкой, и что в этом случае совершенный мною грех кровосмешения куда менее тяжел. А если уж говорить о кровном родстве между мною и этой теткой из шестнадцатого столетия, то с течением времени оно должно было полностью раствориться в его потоке.

После таких мыслей совесть моя совсем успокоилась, и мы вместе с девушкой одновременно пришли к завершению того, ради чего она и забралась ко мне под одеяло. Затем она поднялась и вышла из комнаты, и когда проходила мимо окна, серебристые лучи луны осветили ее белое тело, длинные светлые волосы, и тут только до меня дошло то, что мне следовало знать заранее: что девушки из рода Маркезинисов не приходят, как эскимосские девки, спать к гостям, но что кто-то позаботился прислать мне девчонку-рабыню для моего услаждения. Совесть моя совсем успокоилась, ибо я не допустил греха даже самого ничтожного кровосмешения, и я тут же заснул крепким-крепким сном.

Утром после завтрака, состоявшего из холодной баранины с рисом, Григорий Маркезинис спросил у меня:

– До меня дошел слух о том, что испанцы открыли целый новый мир по ту сторону океана. Как вы думаете, это правда?

А год был тогда 1556 после Рождества Христова.

– Правда в этом нет ни малейших сомнений, – ответил ему я. – Я видел доказательства этому в Испании, при дворе короля Карла. Это мир, изобилующий золотом, нефритами, пряностями и краснокожими людьми…

– Краснокожими людьми? О нет, кузен Дукас, нет, нет, уж этому я никак не поверю! – Маркезинис аж расхохотался в восторге и позвал своих дочерей.

– В этом новом свете испанцев у людей красный цвет кожи! Так утверждает наш кузен Дукас!

– Ну, на самом-то деле, цвета меди, – промямлил я, но Маркезинис вряд ли это услышал.

– Краснокожие! Краснокожие! И без голов, но с глазами и ртом на груди! И с одной-единственной ногой, которую поднимают у себя над головой в полдень, чтобы прикрыться от солнца! Ха-ха! О, какой замечательный этот новый свет! Кузен, ну и потешили вы старика!

Я сказал ему, что рад был доставить ему такое удовольствие, поблагодарил его за оказанное мне щедрое гостеприимство, целомудренно обнял каждую из его дочерей и уже приготовился было уходить. И вот тут-то мне неожиданно пришло в голову, что если родовым именем моих предков было Маркезинис с четырнадцатого столетия, аж до двенадцатого, то ни одна из этих девушек никак не может быть моей прародительницей. И поэтому были совершенно бессмысленными мои поросячьи угрызения совести, разве только они позволили мне определить, до каких пределов может дойти собственная моя распущенность.

– А сыновья у вас есть? – спросил я у своего хозяина.

– О да, – ответил он, – целых шестеро!

– Пусть разрастается и процветает род ваш! – сказал я и покинул дом Маркезиниса.

Проехав на спине осла с добрый десяток километров по сельской местности, я привязал его к оливковому дереву и шунтировался вниз по линии.

31

В конце своего отпуска я доложил о своей готовности и впервые отправился в прошлое в качестве курьера времени самостоятельно.

По однонедельному маршруту я повел шестерых туристов. Они не знали, что это первая моя самостоятельная экскурсия. Протопопулос не считал нужным сообщать им об этом, и я с ним согласился. Но сам вовсе не ощущал, что мне впервые поручена группа. Я был переполнен метаксаскими самонадеянностью и развязностью. Искры Божьи так и вылетали из меня. Я ничего уже не боялся, кроме самого страха.

На предварительной встрече я рассказал своим шестерым подопечным о тех правилах, которые обязаны соблюдать путешественники во времени, прибегнув к самым решительным, не признающим каких-либо пререканий, выражениям. Я припугнул их, рассказав о смертельной опасности, исходящей от патруля времени в случае изменения прошлого – то ли нечаянного, то ли умышленного. Я объяснил, как им следует себя вести, чтобы держаться подальше от греха. Затем я вручил им таймеры и сам проверил правильность первой их самостоятельной настройки.

– А теперь мы отправляемся, – объявил я, – вверх по линии!

С искрой Божией! С самонадеянной развязностью, граничащей с разнузданностью! Джад Эллиот, курьер времени, первое соло! Вверх по линии!

– Мы прибыли, – начал я, – в год 1659 перед нынешним, более известный как 400 год после Рождества Христова. Я выбрал его в качестве типичного для ранневизантийской эпохи. Правит сейчас император Аркадий. Вы помните Стамбул нынешнего времени, помните, что стоит там и собор святой Софии, и мечеть султана Ахмеда. Так вот, султан Ахмед и его мечеть, естественно, отстоят от нас на добрую дюжину веков в будущем, а церковь позади нас и есть первоначальная Айя-София, построенная сорок лет тому назад, когда город был еще очень молод. Четырьмя годами позже она сгорит во время восстания, вызванного изгнанием епископа Иоанна Златоуста императором Аркадием после того, как тот подверг критике жену Аркадия Евдокию. Давайте зайдем внутрь церкви. Вы убедитесь, что стены ее из камня, но крыша деревянная…

В моей группе были: строительный подрядчик из Огайо, его жена, их робкая дочь и ее муж плюс совсем высохший сицилиец со своей колченогой временной супругой – типовой набор процветающих обывателей. Они ни черта не смыслили в архитектуре, но я дал им возможность вволю полюбоваться церковью, после чего строем провел их по улицам Константинополя времен императора Аркадия, дабы они пропитались атмосферой, в которой будут развиваться дальнейшие события. После двухчасовой прогулки мы шунтировались вниз по линии поглядеть на крещение младенца Феодосия в 408 году, что для меня уже стало вполне привычной церемонией.

Краешком глаза я приметил самого себя на другой стороне улицы, стоящего рядом с Капистрано, но воздержался от того, чтобы помахать ему рукой. Другое мое воплощение, казалось, меня и вовсе не заметило. Мне очень захотелось узнать, не нынешний ли я стою там с Капистрано. Меня прямо-таки угнетала путаница, связанная с парадоксом кумуляции. Наконец я выбросил эти мысли из головы.

– Перед вами развалины старой Айя-Софии, – сказал я. – Она будет отстроена под покровительством этого младенца, будущего Феодосия Второго и открыта для богослужений 10 октября 445 года…

Мы шунтировались вниз по линии в 445 год и посмотрели на церемонию освящения.

Имеются две школы подхода к тому, как правильнее проводить экскурсии во времени. Метод Капистрано заключается в том, чтобы привести туристов на четыре-пять наиболее интересных мест за неделю, предоставив им возможность как можно больше времени провести в тавернах, на постоялых дворах, ничем не примечательных переулках и рынках, перемещаясь при этом настолько неторопливо, чтобы туристы могли глубоко проникнуться специфическим духом каждой эпохи. Метод же Метаксаса предполагает складывание тщательно продуманной мозаики важнейших событий в те же самые переломные моменты истории, но дополненных тремя-четырьмя десятками событий меньшего масштаба, для чего требуется частое шунтирование.

Я испытал оба эти метода на себе во время своей стажировки, и мне больше по душе был метод Метаксаса. Человеку, серьезно изучающему Византию, нужна глубина, а не широта охвата событий, но публика, с которой приходится иметь дело нам, курьерам времени, вовсе не стремится к серьезному изучению. Лучше развернуть перед нею пышное зрелище Византии и без передышки гонять ее из одной эпохи в другую, показывая мятежи и коронации, состязания колесниц, возведение и низвержение монументов и императоров.

Вот так я и вел своих подопечных из одного времени в другое, подражая своему идолу Метаксасу. Я дал им возможность целый день провести в ранней Византии, как это сделал бы и Капистрано, но разделил это пребывание на шесть эпизодов. Свой первый рабочий день я завершил в 537 году, в городе, который возвел Юстиниан на пепелище уничтоженного во время мятежей «синих» и «зеленых».

– Мы прибыли в 27 декабря, – сказал я. – Сегодня Юстиниан торжественно откроет новый собор святой Софии. Вы сами видите, насколько крупнее стал собор по сравнению со стоявшей на его месте первоначальной церковью. Поистине грандиозное здание, одно из чудес света. Юстиниан потратил на него средства, эквивалентные многим сотням миллионов долларов.

– И именно этот собор сохранился до сих пор в Стамбуле? – спросил с сомнением в голосе зять строительного подрядчика.

– В основном, да. За исключением того, что здесь вы не увидите никаких минаретов – их прилепили к собору мусульмане, разумеется, после того, как превратили его в мечеть, – и готических контрфорсов, которые пока еще просто не построены. Да и огромный купол здесь не тот, который вам так знаком. Этот несколько более плоский и широкий, чем тот, что перекрывает собор теперь. Оказалось, что архитектор не учел силы подземных толчков, которые здесь время от времени случаются, и половина купола обрушилась в 558 году после того, как своды его были ослаблены землетрясениями. Это вы увидите завтра. Смотрите, сюда приближается Юстиниан.

Чуть раньше в этот же день я показал им доведенного до отчаянья Юстиниана 532 года, пытающегося подавить восстание Ника. Тот император, который появился теперь, на колеснице, запряженной четверкой огромных размеров вороных, выглядел куда старше, чем должен был бы постареть за эти пять лет. У него было значительно расплывшееся и побагровевшее лицо, однако теперь он был неизмеримо более уверенным в себе, представлял из себя колоритную фигуру истинного самодержца. Да и не мог он быть другим после того, как отразил чудовищный вызов своей власти – восстание 532 года, и возвел за эти годы город, прекраснее которого трудно себе представить.

По обе стороны от приближавшейся колесницы выстроились сенаторы и знать. Мы постарались отодвинуться подальше, затесавшись среди простонародья. Облаченные в драгоценные одеянья, императора перед входом в собор дожидались многочисленные священники, дьяконы, протодьяконы, монахи и монахини. К небесам возносились древние священные песнопения. В величественных, поражающих своими размерами и отделкой дверях собора, появился сам патриарх Менос. Юстиниан сошел с колесницы на землю; патриарх и император рука об руку вошли в здание. Вслед за ними туда же прошли высокие государственные сановники.

– Согласно летописи десятого столетия, – объяснял я, – императора прямо-таки распирало от охвативших его чувств, когда он вошел в эту новую Айя-Софию. Поспешив к самому центру собора, перекрытому величественным куполом, он, воздев руки к небу, воскликнул: «Слава Богу, который дал мне возможность закончить эту постройку. Я превзошел тебя, о Соломон!» Служба Времени посчитала, что посетителям этой эпохи интересно собственными ушами услышать знаменитые слова и поэтому несколько лет назад мы поместили микрофоны рядом с алтарем. Я запустил руку под свои одежды. – Я принес с собой радиоприемное устройство, благодаря которому вы сможете услышать те слова, которые произнес Юстиниан, выйдя на середину собора. Слушайте.

Я включил громкоговоритель. В это же самое мгновение большое количество других курьеров, затесавшихся в толпах народа, проделали то же самое. Наступит время, когда нас наберется в этот момент столько, что голос Юстиниана, усиленный тысячами миниатюрных громкоговорителей, величественно прогромыхает по всему городу.

Из громкоговорителя у меня в руке раздались звуки шагов.

– Император идет вдоль прохода, – пояснил я. Шаги внезапно оборвались. И мы услышали слова Юстиниана – самое первое, что он воскликнул, войдя в этот прославленный в веках шедевр архитектуры.

Надсадным от охватившей его ярости голосом, император взревел:

– Поглядите-ка наверх, солениты вы разнесчастные! Ну-ка разыщите мне тотчас же того скотоложца, который оставил висеть на куполе эти леса! Хочу видеть его отрезанные яичники еще до того, как начнется молебен! – после чего он чихнул изо всей силы, невольно подчеркнув тем самым всю глубину своего императорского гнева.

Я же сказал, обращаясь к своим шестерым туристам, вот что:

– Путешествия во времени заставили нас пересмотреть большинство наших прославленных анекдотов на исторические темы в свете новых свидетельств.