Текст книги "Откройте небо"

Автор книги: Роберт Силверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

19

Меня уложили в постель, включили гипнокурс греческого языка периода Византийской империи, и, когда я проснулся, я был в состоянии не только заказать себе еду в таверне, купить тунику или соблазнить девственницу, прибегнув к византийскому жаргону, но знал и несколько таких фраз, от которых могли покраснеть святые, изображенные на настенных фресках Айя-Софии. Мне были неведомы такие выражения, когда я был студентом в Гарварде, Йеле или Принстоне. Хорошее дело – этот гипносон.

И все же я еще не был готов к тому, чтобы выступать в роли курьера самостоятельно. Протопопулос, который в этом месяце был старшим на маршруте, устроил меня в одну группу с Капистрано для первой моей вылазки в Византию. Если все пройдет гладко, то через несколько недель я уже буду предоставлен самому себе.

Маршрут «Византия» – один из самых популярных, которые предлагает Служба Времени, – на самом деле является вполне заурядным мероприятием.

Каждый маршрут включает в себя возможность увидеть коронацию императора, гонку колесниц на ипподроме, освящение храма Айя-София, разграбление города во время Четвертого Крестового похода и покорение его турками.

Такой маршрут продолжается вверху по линии в течение семи дней.

Четырнадцатидневный маршрут включает в себя все вышеупомянутые события плюс прибытие участников Первого Крестового похода в Константинополь, мятежи 532 года, бракосочетание императора и парочку менее важных событий.

Курьеру дано право самому решать что показывать сопровождаемым им туристам: коронацию или свадьбу императора и какие именно гонки колесниц такая свобода выбора позволяет избежать пагубного влияния парадокса кумуляции при той кутерьме, которая возникала бы в момент посещения одного и того же события большим числом туристов. При этом без внимания не оставалась ни одна из эпох истории Византии, от императора Юстиниана до завоевания ее турками, хотя нас и предостерегали от посещения тех лет, когда случались разрушительные землетрясения, и совершенно запретили, под страхом искоренения патрулем времени, показываться с Византии, когда там в 745-747 годах свирепствовала бубонная чума.

В свою последнюю ночь в нынешнем времени я был настолько возбужден, что никак не мог заснуть, взвинченный опасениями не напутать что-либо при выполнении первого своего задания вверху по линии в качестве курьера; а я очень боялся совершить какую-нибудь непоправимую ошибку. Меня просто выводила из себя мысль о том, что придется меня спасать патрулю времени.

Какое это будет для меня унижение!

Но еще больше меня тревожил Константинополь. Насколько он будет соответствовать моим восторженным представлениям или очарование его полностью исчезнет для меня? Всю свою жизнь я лелеял образ этого блистательного города далекого прошлого; теперь же, когда я уже был на самом пороге перед входом в него, я трепетал от страха.

Я поднялся с постели и, спотыкаясь, стал бродить по комнатушке, которую мне отвели, испытывая нерешительность и сковывавшую всего меня напряженность. У меня не было никаких наркотиков, мне даже курить не разрешалось – еще не хватало, чтобы курьер занес подобное в прошлое, ведь разве не очевидным анахронизмом будет, если кто-то закурит травку прямо на улице в десятом веке?

Капистрано отдал мне бренди, что еще оставался у него на дне бутылки, но это было небольшим утешением. Он, естественно, услышал, как я натыкаюсь на мебель, и зашел ко мне выяснить, в чем дело.

– Не находите себе места? – спросил он.

– Точно.

– Я тоже всегда волнуюсь перед прыжком. От этого никак не избавиться.

Он уговорил меня выйти вместе с ним прогуляться, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Мы пересекли Босфор и долго бродили на европейской стороне вслепую по тихим улицам нового города. Но усталость никак не приходила к нам. Казалось, мы были единственными, кто не спал в этом городе. Мы прошли по извилистому лабиринту рынка, вышли на одну из тех улиц, что вели к Айя-Софии, и долго стояли перед фасадом этого величественного старинного сооружения. Его контуры запечатлелись в моей памяти – инородные для него минареты, более поздние подпорки – я пытался заставить себя поверить, что утром увижу его в первозданном виде, безмятежно владычествующим над городом, более уже не принуждаемом делиться огромной площадью перед собою с чуждой для него красотой Голубой мечети, построенной напротив. Мы прошли от самого Дворца Долмабахче на берегу пролива до старого «Хилтона», дальше мимо Таксима, пока не вышли к Галатскому мосту. А после мы еще бродили среди руин ипподрома, обошли Топками и вышли в том месте, где еще оставались фрагменты старинной стены, защищавшей город со стороны моря. Заря застала нас перед крепостью Идкюль, в тени полуразрушенного византийского вала. Мы уже едва держались на ногах. К нам подошел мальчишка-турок лет пятнадцати и вежливо спросил, сначала по-французски, затем по-английски, не намерены ли мы что-нибудь купить – старинные монеты, его сестру, гашиш, израильскую валюту, золотые украшения, его младшего братишку, ковер. Мы поблагодарили его и сказали, что мы не по этому делу. Он однако позвал свою сестру, которой, наверное, было не больше четырнадцати лет, но выглядела она на четыре-пять лет старше.

– Девственница, – сказал он. – Неужели она вам не нравится? Такая отличная фигура. Кто же вы? Американцы, англичане, немцы? Вы только взгляните! Повинуясь его строгой команде, девушка расстегнула блузку и выставила для обозрения очень красивую плотную грудь. Во впадине на цепочке болталась бронзовая византийская монетка, «фоллис», что ли. Я пригнулся, чтобы рассмотреть получше. Мальчишка, дыша мне в лицо чесноком, вдруг сообразил, что не грудь, а именно эту монетку я изучаю, и плавно перевел разговор на совсем другую тему. – Вам нравятся старинные монеты, да? Мы их нашли очень много в горшке под стеной. Подождите меня здесь, сейчас я вам покажу.

Он убежал. Сестра его угрюмо застегнула кофту. Мы с Капистрано устало побрели прочь. Девчонка последовала за нами, настойчиво предлагая остаться, но к тому времени, когда мы отошли метров на двадцать, она потеряла к нам всякий интерес. Через час, воспользовавшись подземкой, мы снова очутились в здании, в котором размещалась Служба Времени.

После завтрака мы занялись своим одеянием: длинными шелковыми туниками, римскими сандалиями, легкими плащами. Капистрано торжественно вручил мне мой таймер. Теперь я уже хорошо натренировался в пользовании им. Я просунул его себе под пояс и ощутил, как вызывающий головокружение поток энергии начал уже меня захлестывать, как пришло сознание, что теперь я волен переправить себя в какую только мне заблагорассудится эпоху, что я уже никому не подотчетен до тех пор, пока строго блюду не только в своих действиях, но и в мыслях, священную неприкосновенность нынешнего времени.

Капистрано подмигнул мне.

– Вверх по линии, – сказал он.

– Вверх по линии, – повторил я.

Мы направились навстречу своим восьмерым туристам.

20

Место старта при прохождение маршрута «Византия» почти всегда одно и то же: площадь перед Айя-Софией. Чувствуя себя несколько глуповато в своих одеяниях, мы приехали сюда автобусом, прибывшим за нами примерно в десять утра. Более традиционные туристы, находящиеся здесь только для того, чтобы поглазеть на современный Стамбул, сновали, сбившись в небольшие стада, между этим величественным храмом и расположенной поблизости мечетью султана Ахмеда. Капистрано и я удостоверились в том, что таймеры у всех на надлежащих местах и что правила, которых следует придерживаться при совершении путешествий во времени, должным образом вдолблены в черепа наших восьми туристов.

Нашу группу составляла пара очень приятных молодых людей из Лондона, пара незамужних учительниц из Германии и двух пожилых семейных пар из Америки. Все прошли гипнокурс обучения византийскому варианту греческого языка и в течение следующих шестидесяти дней будут владеть им в таком же совершенстве, как и своим родным языком, однако Капистрано и мне пришлось еще раз напомнить американцам и одной из немок, чтобы они говорили только на нем.

После чего все совершили прыжок.

Я испытал на какое-то мгновение ощущение потери пространства и времени, которое всегда сопровождает перемещение вверх по линии. Затем я взял себя в руки и обнаружил, что я покинул Стамбул и прибыл в Константинополь.

Константинополь меня не разочаровал.

Исчезла грязь. Исчезли минареты. Исчезли мечети. Исчезли турки.

Небо было голубым, воздух чистым и приятным. Мы стояли посреди огромной площади Августеума, спиной к Айя-Софии. Справа от меня, где должно было располагаться серое невзрачное здание какой-то конторы, раскинулись обширные поля. Впереди, там, где должна была находиться синяя фантазия мечети султана Ахмеда, я увидел беспорядочное скопление невысоких дворцов из мрамора. Чуть поодаль громоздилась одна из трибун ипподрома. По просторной площади медленно прохаживались фигуры в ярких одеяниях, будто только что сошедшие с византийских мозаик.

Я быстро повернулся, чтобы впервые увидеть Айя-Софию без сопровождающих ее минаретов.

Никакой Айя-Софии у меня за спиной не оказалось!

На этом, столь знакомом месте, я увидел только обугленные развалины незнакомой мне прямоугольной базилики. Каменные стены ее продолжали стоять, но могли в любую минуту обрушиться; крыши не было. В тени фасада дремали три стражника. Я совсем растерялся.

Из состояния полной прострации меня вывел монотонный голос Капистрано.

– Мы совершили перемещение вверх по линии на шестнадцать столетий. На дворе 408 год; вскоре мы увидим процессию, направляющуюся к месту крещения сына императора Аркадия, который через какое-то время станет править, приняв имя Феодосия Второго. Позади нас, на том месте, где расположен знаменитый храм Айя-София, виднеются развалины базилики, возведенной во время правления императора Констанция, сына Константина Великого и открытой для богослужений 15 декабря 360 года. Это здание было сожжено 20 июня 404 года, во время одного из восстаний, и, как вы в том можете сами убедиться, реконструкция его еще не началась. Церковь эта будет восстановлена через примерно тридцать лет вниз по линии при императоре Феодосии Втором и вы еще ее увидите на нашей следующей остановке. Давайте пройдем вот сюда.

Я последовал за ним, находясь как бы во сне, чувствуя себя таким же простым туристом, как наши восемь подопечных. Всю работу взял на себя Капистрано. Он, хотя и поверхностно, но достаточно исчерпывающе просветил нас в отношении мраморных домов, находившихся прямо перед нами, которые заложили начало Большого Дворца. То, что я теперь видел собственными глазами, не очень-то согласовывалось с планами фундаментов, которые я запомнил, обучаясь в Гарварде, но, разумеется, тот Константинополь, который я там изучал, был более поздним, более великим городом, он был городом, принадлежавшим эпохе, наступившей после правления императора Юстиниана, а сейчас я стоял в городе, который еще только зарождался.

Мы направились в сторону, противоположную проливу, из района дворцов – в жилой район, где дома богачей с фасадами без окон и обширными задними дворами как попало располагались между лачугами бедняков с крышами из камыша. А затем мы вышли на Месу – главную улицу, на которой происходили все торжественные церемонии и вдоль которой располагались сводчатые галереи лавок, а сегодня, в честь крещения наследника, стены домов были убраны шелковыми портьерами с золотыми вышивками.

Здесь собрались все жители Византии и в предвкушении грандиозного шествия заполнили пространство вдоль стен так, что яблоку некуда было упасть. Во всю торговали едой многочисленные харчевни; в воздухе стоял смачный запах жареной говядины и тушеной баранины; всюду, куда только не проникал наш взгляд, стояли прилавки, заполненные сырами, орехами, незнакомыми для нас фруктами. Одна из девчонок-немок заявила, что она проголодалась. Капистрано в ответ рассмеялся и купил для нас целый вертел с бараньей тушей, расплатившись за него блестящими медными монетами, за которые нумизматы отдали бы целое состояние. Какой-то одноглазый мужчина продал нам вина из огромной холодной амфоры, позволив нам пить прямо из черпака. Как только и для других торговцев поблизости стало очевидным, что мы являемся для них весьма щедрыми потенциальными покупателями, они толпою окружили нас, предлагая сувениры, сладости, весьма старые на вид яйца, сваренные вкрутую, жаровни с солеными орешками, подносы с разнообразными органами животных, включая глазные яблоки и те, что болтаются между задних ног. Вот это и было настоящей жизнью, подлинной седой древностью; богатейший ассортимент самых невероятных на первый взгляд товаров и густой запах пота и чеснока, исходивший от толпы торговцев, говорил нам лучше всяких слов о том, какой далекий путь мы проделали из своего 2059 года.

– Вы чужеземцы? – спросит бородач, продававший небольшие глиняные лампады. – Откуда? С Кипра? Из Египта?

– Из Испании, – ответил Капистрано.

Торговец лампадами с ужасом посмотрел на нас, как будто мы утверждали, что прибыли с Марса.

– Испании? – недоверчиво повторил он. – Испании? Разве это не замечательно – совершить такое дальнее путешествие, чтобы посмотреть на наш город… – Он придирчиво стал рассматривать всю нашу группу, произвел в уме быструю инвентаризацию увиденного и, остановив свой взор на Клотильде – грудастой блондинке из Германии, у которой формы тела были куда пышнее, чем у ее напарницы-учительницы, спросил, обращаясь ко мне:

– Ваша рабыня – саксонка? – Он нюхом чуял товар под свободным одеянием Клотильды. – О, какая прелестница! У вас губа не дура!

Клотильда от удивления широко разинула рот и с трудом отцепила его пальцы от своего бедра. Капистрано, сохраняя полнейшее хладнокровие, схватил бородача и с такой силой швырнул его об стену лавки, что добрая дюжина его глиняных лампад попадала на мостовую и разбилась вдребезги.

Торговец недоуменно заморгал глазами, но Капистрано что-то холодно процедил сквозь зубы и смерил бородача свирепым взглядом.

– А я – то подумал, что она рабыня! – пробормотал тот учтивые извинения и затесался в толпе.

Клотильда вся дрожала – то ли от нанесенного ей грубого оскорбления, то ли от охватившего ее возбуждения – разобраться было трудно. Ее напарница, Лиза, казалось, немало ей завидовала. Пока что ее обнаженной плоти не коснулся ни один византийский уличный торговец!

Капистрано сплюнул.

– Неприятности могут свалиться, как снег на голову. Нам надо быть всегда начеку; вполне безобидный щипок может быстро обернуться непредвиденными осложнениями и полной катастрофой.

Уличные торговцы оставили нас в покое. Мы нашли себе место в первых рядах запрудившей улицу толпы. Мне показалось, что множество лиц в толпе были не очень-то византийскими, захотелось узнать, были ли это путешественники во времени. Наступит время, подумалось мне, когда мы, придя снизу по линии, настолько заполоним прошлое, что там просто-таки нечем будет дышать. Мы наполним все наши «вчера» своими собственными особами и вытесним оттуда собственных предков.

– Идут! Идут! – разом закричали тысячи голосов.

Раздались звуки труб различной тональности. Вдалеке показалась процессия, возглавляемая аристократами, чисто выбритыми и коротко подстриженными на римский манер, поскольку это был еще в такой же мере римский город, как и греческий. На них были дорогие шелка, привозимые караванами из далекого Китая, о чем шепотом сообщил нам Капистрано византийцам пока еще не удалось выкрасть секрет изготовления шелка. Яркое полуденное солнце, падая почти под прямым углом на великолепные одеяния, придавало настолько прекрасный вид, что даже Капистрано, который не раз уже видел процессию прежде, был явно тронут красотой этого зрелища.

Медленно, но неуклонно приближались самые высокие сановники империи.

– У них вид, как у хлопьев снега, – прошептал мужчина позади меня. – Как у пляшущих в воздухе хлопьев снега!

Прохождение знати заняло добрый час. Солнце стало клониться к закату.

За священнослужителями и членами императорской семьи проследовали отборные войска императора, держа в руках зажженные свечи, которые мерцали крохотными звездочками. Затем снова появились священники, неся хоругви и иконы; за ними – один из членов императорской семьи, неся на руках младенца, который станет могущественным императором Феодосием Вторым; и, наконец, за ним – правящий император Аркадий собственной персоной, весь в пурпурном императорском облачении. Сам император Византии! Я повторял тысячи раз про себя эти слова. Я, Джадсон Дэниэль Эллиот Третий стою с непокрытой головой под византийским небом, здесь, в 408 году после Рождества Христова, в то время, как мимо меня в развевающихся на ветру одеждах проходит сам император Византии! Несмотря даже на то, что монархом сейчас был ничтожество Аркадий, не сделавший ничего особо примечательного в промежутке между правлениями двух Феодосиев, меня охватил трепет. Голова у меня пошла кругом. Мостовая словно вздыбилась под ногами.

– Вам дурно? – с тревогой в голосе шепотом спросил у меня Капистрано.

Я набрал в легкие побольше воздуха и взмолился, чтобы вселенная и дальше вокруг меня оставалась устойчивой. Я был просто ошеломлен, и кем – Аркадием! Что же со мною станется, когда я увижу Юстиниана, Константина, Алексея?

Так знайте, ничего особенного так и не случилось. Со временем я привык даже к великим императорам. Я навидался столько всякого вверху по линии, что, хотя и произвели они на меня неизгладимое впечатление, священного трепета перед их особами я уже не испытывал. Самым ярким воспоминанием об Юстиниане у меня было то, что он непрерывно чихал, но стоит мне только подумать об Аркадие, как я слышу звуки труб и вижу хоровод звезд на небе.

21

Ночь мы провели на постоялом дворе, расположенном на высоком берегу залива Золотой Рог; по другую сторону водной глади, там, где в далеком будущем вырастут здания гостиницы «Хилтон» и крупнейших банковских контор, была одна непроглядная тьма. Постоялый двор оказался весьма крепким деревянным строением с обеденным залом на первом этаже и просторными неоштукатуренными комнатами, характерными скорее для общежития, на втором.

Почему-то я ожидал, что спать мне предложат прямо на полу, выстеленному соломой, но нет, там все-таки оказалась кое-какая мебель, отдаленно напоминавшая кровати с набитыми тряпьем матрасами. Туалет находился снаружи, позади здания. Ванных комнат, разумеется, не было. Если мы так уж сильно жаждали чистоты, то можно было воспользоваться общественными банями. Нас всех десятерых поместили в одно и то же помещение, но, к счастью, никто не стал против этого возражать. Клотильда, раздевшись, подходила к каждому из нас возмущенно показывая багровый след, оставленный уличным торговцем на ее мягком белом бедре; ее подруга с угловатой фигурой, Лиза, снова надулась, так как ей нечего было показывать.

В эту ночь мы почти не спали. Во-первых, было очень шумно, ибо празднование крещения императорского отпрыска длилось везде в городе почти до самой зари. Ну, а во вторых, как можно было спокойно уснуть, сознавая, что сразу же за порогом двери в нашу комнату находится мир самого начала пятого столетия?!

За одни сутки до этого и шестнадцать столетий внизу по линии Капистрано мужественно разделил со мною все мучения, связанные с моей бессонницей. Теперь он еще раз пошел на точно такую же жертву. Я поднялся и стоял возле узкой щели в стене, служившей окном, глядя на зажженные по всему городу костры, а когда он это заметил, то стал со мною рядом и произнес:

– Я все прекрасно понимаю. Очень трудно уснуть в первую ночь.

– Да.

– Давайте я раздобуду для вас женщину?

– Нет.

– Тогда давайте прогуляемся.

– И оставим их одних? – спросил я, глядя на наших восьмерых туристов.

– Мы не станем уходить далеко отсюда на тот случай, если возникнут какие-либо неприятности. Просто выйдем на воздух.

Воздух оказался влажным и душным. Из района таверн до нас доносились обрывки непристойных песен. Мы пошли туда – таверны все еще были открыты и переполнены подвыпившей солдатней. Смуглые проститутки выставляли напоказ свой товар. У одной девочки, вряд ли старше лет шестнадцати, на цепочке между грудями болталась монетка. Капистрано обратил мое внимание на это и рассмеялся.

– Может быть, это та же самая монетка? – спросил он.

– Только вот груди другие – пожав плечами, ответил я, вспомнив о той, еще не родившейся девчонке, пустившей себя на продажу вчера ночью в Стамбуле.

Капистрано приволок два плетеных бутыли тягучего греческого вина, и мы вернулись на постоялый двор, сели себе тихонько в самом низу лестницы и так, в темноте, стали его распивать.

Говорил большей частью Капистрано. Как и у многих курьеров времени жизнь у него была очень сложной, содержащей много крутых поворотов, проходила она в каком-то запутанном, рваном ритме. Между глотками вина он капля за каплей выложил мне всю свою биографию. Предки – испанские аристократы (о своей турецкой прабабке он рассказал лишь месяцем позже, когда был пьян гораздо сильнее). Ранняя женитьба на девственнице из занимающей высокое положение в обществе семьи. Образование – в лучших университетах Европы. Затем – непонятное падение под уклон, потеря честолюбия, потеря состояния, потеря жены.

– Жизнь моя, – сказал Капистрано, – распалась на две части, когда мне исполнилось двадцать семь лет отроду. Мне требовалось полное восстановление личности. Как вы сами имеете возможность в том убедиться, полным успехом эта попытка не увенчалась.

Он поведал мне о целой серии временных браков, о преступных опытах с наркотическими галлюциногенами, по сравнению с которыми и травка, и пузырьки выглядят невинными забавами. Затем он завербовался в курьеры времени – это было единственной альтернативой самоубийству.

– Я подключился к одному из терминалов компьютера и включил датчик случайных чисел, загадав, что, если выпадет число четное, – то я становлюсь курьером, а если нечетное – выпиваю яд. На дисплее выскочило четное число. И вот я здесь.

Он осушил до дна свой бутыль.

Для меня этой ночью он казался удивительной смесью трагически обреченного романтика и преувеличивающего собственную порочность шарлатана. Разумеется, я и сам был изрядно подвыпивши, и к тому же еще очень молод. Я признался ему, насколько сильно я восхищен его поисками самого себя, а в душе страстно желал и сам научиться казаться столь притягательно потерянным, столь интересным неудачником.

– Пойдемте, – сказал он мне, когда все вино было выпито, – и избавимся от трупов.

Мы вышвырнули бутыли из-под вина в воды Золотого Рога. Восточная часть неба уже начала окрашиваться в розовые тона. Когда мы медленно возвращались на постоялый двор, Капистрано сказал:

– Вы знаете, в последнее время у меня появилось одно маленькое хобби – выяснять, кем были мои предки. Вот – взгляните-ка на эти имена. – Он вытащил небольшую толстую записную книжку. – В каждой эпохе, которую я посещал, – сказал он, – я отыскивал своих прародителей и заносил сюда их имена. Я уже знаю несколько сотен их, дойдя в составлении собственной родословной до четырнадцатого столетия. Вы вообще-то представляете себе, какое огромное число предков имеется у каждого из нас? Даже в четвертом поколении их насчитывается уже более тридцати!

– Весьма увлекательное хобби, – заметил я.

У Капистрано заблестели глаза.

– Более, чем хобби! Куда более, чем просто хобби! Вопрос жизни и смерти! Послушайте, друг мой, если когда-нибудь я слишком устану от будничности собственного существования, мне только и останется, что отыскать кого-нибудь из этих людей, всего только одного-единственного человека, и уничтожить его. Лишить его жизни, может быть, когда он еще совсем ребенок. А затем вернуться в нынешнее время. И в это мгновенье, моментально, без какой-либо боли, прекратится и моя собственная, столь надоевшая мне жизнь, будто ее никогда и не было вовсе!

– Но ведь патруль времени…

– Здесь он абсолютно беспомощен, – сказал Капистрано. – Что в состоянии предпринять патруль? Если мое преступление раскрывается, меня хватают и устраняют из хода истории за совершенное мною времяпреступление, верно? Если мое преступление остается нераскрытым – а почему, собственно, его должны раскрыть? – тогда я сам себя уничтожаю. В любом случае я исчезаю. Ну разве это не самый интригующий способ совершения самоубийства?

– Уничтожая одного из своих собственных предков, – попробовал было возразить я, – вы, возможно, изменяете нынешнее время в очень сильной мере. Вы ведь при этом уничтожаете также и своих собственных братьев и сестер, своих дедов и прадедов и всех их братьев и сестер, а вместе с ними – и все их потомство вплоть до нынешнего времени, всех этих людей, удалив из прошлого всего лишь одну какую-то из подпорок, на которых держится все ваше родословное древо!

Он торжественно кивнул.

– Я прекрасно осознаю все это. Потому-то я и составляю с такой исчерпывающей полнотой собственную родословную, чтобы определить, каким образом можно с наибольшей эффективностью обеспечить только свое собственное уничтожение. Я не Самсон; у меня нет ни малейшего желания быть погребенным под развалинами мною же обрушенного здания. Я отыщу такое лицо, которое в стратегическом отношении окажется наиболее подходящим для уничтожения – кого-нибудь такого, кто по счастливой случайности и сам окажется неисправимым грешником – и я устраню это лицо, а с ним – и самого себя, не вызвав, может быть, таких уж особенно ужасных изменений нынешнего времени. Мне совсем не хочется убивать кого-нибудь невинного. А вот если изменения нынешнего времени окажутся слишком велики, то патруль непременно это обнаружит и исправит положение, оставив, тем не менее, для меня такую возможность умереть, какой я больше всего и добивался.

Мне очень захотелось понять, действительно ли он безумен или просто пьян. Наверное, и то, и другое, решил я.

И еще мне очень хотелось сказать, что если ему действительно так страстно хочется разделаться с собственным существованием, то не стоит ли избавить массу людей от совершенно необязательных для них хлопот просто сиганув головой вниз в Босфор?

И еще я похолодел от ужаса при мысли о том, что вся Служба Времени вполне может быть инфильтрована великим множеством вот таких же Капистрано и что вся затеянная ею суета имеет целью только лишь гибельное саморазрушение прошлого и настоящего.

Когда мы поднялись наверх, серый утренний свет представил нашим взорам восьмерых спавших, прижавшихся друг к другу. Наш женатый престарелый люд спал вполне благообразно; два симпатичных мальчика из Лондона, казалось, хорошо пропотели и теперь были сильно взъерошены после какой-то крупной сексуальной возни; Клотильда улыбалась во сне, рука ее покоилась между бледными бедрами Лизы, рука Лизы уютно прикрывала упругую правую грудь Клотильды. Я тихонько прилег в свою одинокую постель и тотчас же уснул. Однако Капистрано вскоре разбудил меня, после чего мы вместе стали будить всех остальных. Я себя чувствовал так, будто постарел на десять тысяч лет.

Мы позавтракали холодной бараниной и пошли прогуляться по городу.

Большинство интересных сооружений еще не было возведено либо находилось на самых ранних стадиях строительства – поэтому долго в городе мы не задержались и к полудню вышли на Августеум, чтобы шунтироваться.

– Нашей следующей остановкой, – объявил Капистрано, – будет 532 год после Рождества Христова, где мы увидим город во время правления императора Юстиниана и станем свидетелями мятежей, которые его уничтожат, тем самым, может быть, сделав возможным возведение более прекрасного и более грандиозного города, который и заслужит вечную славу.

Мы зашли в тень, обогнув развалины первоначальной Айя-Софии, чтобы внезапное исчезновение десяти людей не вызвало паники у случайных прохожих. Я произвел соответствующую регулировку всех таймеров. Капистрано достал свисток и подал сигнал. Мы все тотчас шунтировались.