Текст книги "Ленин. Жизнь и смерть"

Автор книги: Роберт Пейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 50 страниц)

В трудные дни 1919 года, осенью и зимой, Инесса часто заходила к нему и иногда приводила с собой свою младшую дочь, Варвару. Они сидели на кухне, и в этой тесной компании Ленин давал волю своему воображению. Он мечтал вслух, описывая, какая прекрасная жизнь будет при коммунизме, когда настанут мир и изобилие. Девочка слушала, и глаза у нее сияли. В те редкие минуты он снова радовался жизни. И вот Инессы больше нет, она умерла, а с ней умерло что-то и внутри у него. Впереди был долгий, изнурительный путь к безрадостному будущему. «Трудна и беспощадна задача коммунистов», – сказал он когда-то, но эта задача оказалась во сто крат труднее и беспощаднее, чем он мог тогда предположить.

Машина приходит в негодность

1921 год принес России долгожданный мир. Белые армии прошли почти до самой Москвы и Петрограда, оставив позади себя разруху и опустошение. Несколько лет непрерывных войн в России принесли только поражения, и ни одной победы. Позже Ленин будет утверждать, что большевики одержали верх над своими врагами, потому что их стратегия была мудрее и, кроме того, потому что весь мир признал правильность политики советской власти. Но по сути дела большевики завоевали власть в стране, облапошив народ. Генералы Белой армии не умели или не хотели путем умеренной революции ввести в государстве преобразования, которые требовало население. Ленинский экстремальный коммунизм заполнил вакуум. Это было не то, чего хотели народные массы, но их никто и не спрашивал.

Ленин был хозяином России. Только он обладал престижем и авторитетом, дававшими ему полное право изобретать любые правила и порядки, по которым должна была жить вся страна. Центральный Комитет мог заседать сколько угодно, наркомы могли как угодно спорить, обсуждая животрепещущие вопросы, выносить решения на голосование, но эти ночные бдения, похоже, они устраивали для того, чтобы составить Ленину компанию, чтобы он не скучал в одиночестве. Фактически он и только он единолично издавал декреты и сам же проверял их исполнение. Он раздавал их щедрой рукой направо и налево.

Однако установленный Лениным режим был сопряжен с постоянными возмущениями в народных слоях, покоя в стране не было. Весной 1919 года по улицам Петрограда прошла демонстрация рабочих Путиловского завода. Они несли плакаты, на которых было написано:

 
Долой Ленина с кониной,
Дайте царя со свининой.
 

Люди были возбуждены и недовольны – уж слишком велики были жертвы, которых от них требовали. Большинство фабрик и заводов было закрыто из-за того, что не было сырья. Крестьяне уничтожали зерно и скот, чтобы они не попали в руки продотрядов. Хозяйство было парализовано. Ленин знал, в каком отчаянном положении находится страна. В своем письме к Кржижановскому в феврале 1921 года он писал:

«Самая большая опасность, это – забюрократизировать дело с планом государственного хозяйства.

Это опасность великая…

Очень боюсь, что, иначе подходя к делу, и Вы не видите ее.

Мы нищие. Голодные, разоренные нищие».

Сподвижники пытались подсказать Ленину, что неплохо было бы чуть ограничить власть Центрального Комитета, например, передав функции руководства заводами и фабриками профсоюзам. Ленин яростно этому воспротивился. Он резко им возразил, сказав, что подобные заявления граничат с изменой революции и являются анархо-синдикалистским уклоном. Во главе группы, потребовавшей большей самостоятельности для рабочих профсоюзов, стояли Шляпников и Коллонтай. Ленин заклеймил их как еретиков. Шляпников в прошлом был рабочим-металлистом, а Коллонтай – журналисткой. Они, конечно, не дотягивали в интеллектуальном отношении до уровня Ленина и были бессильны в споре с ним. Он буквально забивал их аргументами и, как всегда, не церемонясь, жалил ядовитыми словечками. Тем не менее движение, известное как «рабочая оппозиция», существовало, и это свидетельствовало о растущем недовольстве рабочих. Ради чего Россия должна была терпеть семь лет беспрерывной войны? – задавались они вопросом. Не для того ли, чтобы теперь ими правила горстка засевших в Кремле чиновников, которые даже не желали выслушать справедливые требования народа?

Ленин продолжал рассматривать власть как нечто единое и неделимое. Он и помыслить не мог, – да и вообще это было с его точки зрения абсолютно недопустимо, – что в каких-то случаях этот монолит, партийная власть, может быть потеснена или разделена. Надо было во что бы то ни стало отстаивать авторитет власти; те, кто смел противиться этому, подлежали уничтожению. По иронии судьбы первыми, кто воспротивился авторитету ленинской власти, оказались моряки Кронштадта. Троцкий называл их гордостью и славой революции. Ленин, сам же Ленин, давал им еще более высокую оценку, когда в минуты опасности говорил: «Мы не можем проиграть, потому что с нами матросы».

Но моряки Кронштадта уже не были с ним. Они выступали против деспотичного правления одного человека и желали, чтобы их протест был услышан. Они выдвинули лозунг: «За Советы, но без коммунистов». Ленин понимал, что, если этот лозунг подхватит вся Россия, его партии придет конец.

1 марта 1921 года в Кронштадте на центральной площади состоялся огромный митинг. На митинге собрались 16 тысяч моряков. Он был организован моряками боевых кораблей «Петропавловск» и «Севастополь»; митингующие составили резолюцию, в которой выражали протест против злоупотреблений правящей власти. Уже первые строки резолюции вскрывали всю фальшивую сущность советского руководства. В них говорилось: «Поскольку теперешние Советы не представляют волю рабочих и крестьян, немедленно должны быть проведены тайным голосованием новые выборы, а перед выборами среди рабочих и крестьян должна быть проведена свободная избирательная кампания».

Далее следовали четырнадцать пунктов с требованиями свободы слова, печати и собраний, права крестьян держать скот для своего пользования, уравнивания рационов питания, запрета политического контроля со стороны одной партии и освобождения заключенных, арестованных за участие в рабочих и крестьянских волнениях против большевиков. Кроме того, в резолюции содержались требования упразднить специальные отряды коммунистов в армии и распустить коммунистические ударные бригады, которые контролировали заводы и фабрики. В заключительном пункте кронштадтские моряки требовали, чтобы в стране было разрешено мелкое предпринимательство.

По сути дела резолюция кронштадтских моряков была призывом к введению более гибкой формы социализма, без тирании и чудовищных зверств ЧК. Моряки требовали вернуть рабочим их права и привилегии. Участники митинга открыто и ясно заявляли, что моряки устали от гнета догматического правления партийного аппарата, творящего свое злое дело в Москве, и желают немедленных перемен.

Выдвигая свою программу, кронштадтские моряки заверяли, что в их резолюции нет ничего бунтарского. Однако было очевидно, что, по существу, они замахивались на советскую власть; это был настоящий акт противления советскому режиму. Вот почему Михаил Калинин, представлявший на митинге советское правительство, возвращался в Москву с тяжелым чувством. Он отдавал себе отчет в том, что правительству теперь придется выбирать между двух огней – либо пойти на уступки морякам, а значит, утратить авторитарную власть, либо силой подавить восстание.

Морские офицеры советовали матросам не колеблясь захватить Петроград, но те отказались. Они слишком горячо верили в победу правого дела. Они полагали, что стоит только огласить на всю Россию их требования, как сразу же все поднимутся против правительства, которое, по их определению, было «оторвано от масс и неспособно владеть ситуацией». Моряки захватили местную типографию, и 3 марта появился первый номер газеты «Известия», органа повстанцев Кронштадта. На первой странице номера было помещено обращение к жителям Кронштадта, призывавшее сохранять спокойствие. Оно гласило: «Товарищи и граждане! Революционный Комитет не желает, чтобы пролилась хотя бы капля крови. Комитет прикладывает все усилия к тому, чтобы поддерживать революционный порядок в городе, в крепости и на фортификационных сооружениях. Не прекращайте работу! Рабочие, оставайтесь у своих станков! Матросы и солдаты, оставайтесь на своих постах. Все советские служащие и учреждения должны продолжать свою службу. Революционный Комитет призывает вас, товарищи и граждане, соблюдать порядок и не прекращать работу, чтобы создать все условия для проведения честных и справедливых выборов в новый Совет».

Моряки Кронштадта были храбрые люди, но неискушенные политики. Ими как будто овладела странная «высокая» болезнь, симптомами которой были надежда и прекраснодушие, и они собирались заразить этой болезнью всю Россию. Откуда им было знать, что Ленин, человек крутого нрава, подпишет им, славным кронштадтским морякам, смертный приговор с той же легкостью, с какой он отправлял на расстрел представителей буржуазии.

Ленин отдал приказ уничтожить Кронштадт, если моряки не сдадутся. «В России может быть только две формы правления – самодержавие или Советы», – писал он. Свободные Советы, с требованием которых выступали моряки, являли собой третий вариант правления, совершенно с его точки зрения недопустимый. Но больше всего его обеспокоило то, что моряки заговорили о возрождении Учредительного собрания.

Троцкому была дана полная свобода действий. Он волен был как угодно расправиться с восставшей крепостью. 5 марта он прибыл в Петроград и сразу же от имени правительства направил мятежным морякам ультиматум. Он заявил, что, если они не сдадутся, он перестреляет их, как «куропаток». Рабочие Петрограда бурлили, но ЧК была настороже, и Зиновьев, занимавший в городе положение, равносильное власти генерал-губернатора, крепко держал рабочих в узде. По его приказу рабочие, объявившие забастовку в поддержку моряков Кронштадта, были расстреляны. Но даже тогда, когда стало ясно, что советское правительство готово бросить против Кронштадта все силы, моряки продолжали бездействовать. А ведь они могли сравнять с землей артиллерийские батареи под Сестрорецком и в Лисьем Носу; они без труда могли захватить Ораниенбаум; они могли пройти по Неве на военных кораблях и взять штурмом Петроград. В конце концов, они могли ледоколами взломать в заливе лед, чтобы не дать войскам возможности атаковать их с моря. И если бы они знали, что произойдет, возможно, повременили бы с восстанием до той поры, пока не растает лед и крепость станет неприступной. Они сами накликали на себя беду. Семь дней подряд кронштадтские «Известия» занимались тем, что проповедовали пассивную революцию. А на восьмой день Троцкий нанес первый удар.

Открыли огонь береговые батареи. Одновременно с этим по льду Финского залива начали наступление отборные бойцы-коммунисты, одетые в белые маскхалаты с капюшонами. Волна за волной шли на приступ Кронштадта в разгар страшной пурги в своих белых облачениях штурмовые отряды, но их атаки захлебывались под огнем защитников крепости. 8 марта газета «Известия», этот поразительный печатный орган, писала с горечью и болью:

«К вашим невзгодам прибавилась еще и страшная пурга, а темная ночь погрузила все во мрак. И тем не менее коммунистические палачи, которых было не счесть, шли на вас по льду, а с тылу коммунистические бригады грозили пулеметным огнем.

Многие из вас пали в ту ночь на ледяных просторах Финского залива. Когда настал день и буря стихла, от вас осталась лишь жалкая кучка людей, измученных и голодных, которые едва были в состоянии передвигаться; и они брели к нам в своих белых саванах».

День за днем новые и новые войска направлялись на штурм крепости, но моряки сражались с отчаянной храбростью. Коммунисты бросили в бой все свои силы – тут были курсанты-красноармейцы, отряды бойцов из Средней Азии, латышские стрелки, чекисты и войска из всех гарнизонов вокруг Петрограда. Моряки даже не потрудились запастись продовольствием, заранее послав за ним в Ораниенбаум. Они слишком были уверены в победе справедливости и полагались на волю Провидения. Они сражались, как герои, но враг значительно превосходил их силой и был хитрее, а Провидение не смогло защитить тех, кто не побеспокоился о своей судьбе заранее. 16 марта по Кронштадту был нанесен окончательный удар одновременно с трех сторон – с севера, юга и востока. К утру битва была завершена, оставалось только добить недобитых.

Тухачевский, который руководил последней атакой, был поражен отчаянной решимостью защитников крепости драться до последней капли крови, осознавая при этом свою обреченность. «Это был не бой, а ад, – писал он. – Моряки дрались, как дикие звери. Я не могу понять, откуда в них взялась такая бешеная ярость. Каждый дом надо было брать штурмом».

Почти все моряки, уцелевшие в последнем бою, были расстреляны. И лишь немногие, которых едва ли набралось около сотни, спаслись, уйдя по льду Финского залива. Кронштадт превратился в пустыню.

Приказ об уничтожении Кронштадта был отдан Лениным. Не терпя полумер, он предложил затопить корабли Балтийского флота – за ненадобностью, поскольку они создавали лишние хлопоты для его государства. Он пояснил, что от моряков все равно было мало толку, что они поглощали огромное количество продуктов и обмундирования, в то время как страна ощущала в этом острую нехватку. Ленин убедил себя в том, что все они были реакционерами, анархистами, меньшевиками и белогвардейцами; что в Кронштадт перекачивали деньги иностранные капиталисты; что мятеж возглавил царский генерал. И все это было неправда. На Х съезде партии, происходившем как раз в тот момент, когда Кронштадт был под огнем, он сам неосторожно проговорился: «Они не хотят белогвардейцев, но и не хотят нашей власти». В результате он утешился тем, что в той битве погибли «всего» тридцать пять тысяч человек. В «Петроградской Правде» Ленин написал, что это был лишь «совершенно ничтожный инцидент», представлявший гораздо меньшую угрозу для советской власти, чем, например, известное восстание ирландцев против Британской империи.

Наверное, доля истины тут была, но только обстоятельства были совсем другие. Моряки были русские, и сражались они на своей земле за свободные Советы, эту своеобразную форму правления, которая могла быть органичной на российской почве. Они не были этническими врагами большевизму, и за их плечами не стояла многовековая история национальной розни. Кронштадтский мятеж, равно как и Ирландское восстание, не были «абсолютно незначительными инцидентами». И то и другое было бы правильнее считать большими национальными трагедиями.

Ленин винил в произошедшем всех, но только не себя. Он винил иностранных интервентов, хотя там и следа их не было. Многие моряки были выходцами из крестьян, и Ленин усматривал тут связь с крестьянскими волнениями. Он говорил, что за всем стояли эсеры, вошедшие в сговор с белогвардейцами, но подтвердить это голословное обвинение никто не мог, потому что ни эсеры, ни белогвардейцы в районе мятежа замечены не были. Виноваты у него были все, а на самом деле получалось, что никто. Ленин знал, что виноват только он один, и потому отнюдь не случайно он вдруг круто меняет курс развития Советского государства и вводит новую экономическую политику (нэп), даровав задавленному гнетом советской власти народу некоторые свободы.

Новая экономическая политика означала резкий отход от теории коммунизма, изложенной Лениным в его работе «Государство и революция». Отменяя государственную монополию на торговлю зерном, заменяя принудительные реквизиции продовольствия натуральным или денежным налогом, Ленин прекрасно понимал, что это означает: а именно введение видоизмененной формы капитализма. Да, это был капитализм, но капитализм государственный. Вся крупная промышленность и внешняя торговля остались монополией государства. Мелкие предприятия, в которых было занято не более семидесяти человек, отошли в сектор частного предпринимательства. Крестьянам было разрешено продавать излишки хлеба на свободном рынке. Выходило, что торговля с целью извлечения выгоды, считавшаяся до этого преступлением, теперь официально поощрялась.

Конечно, эти изменения затронули лишь незначительный сектор экономики страны, но психологический эффект был поразительный. С приходом большевизма экономическая машина встала, замерла, и никакими усилиями государство не могло оживить ее, заставить работать. Чего не удалось государству, удалось частной инициативе, которая подействовала на чахлую экономику страны как свежая кровь, перелитая умирающему, – в ней снова запульсировала жизнь. Машина ожила, задышала и с новыми силами двинулась вперед.

Ленин объяснял НЭП как некий тактический маневр, как своего рода отступление, продиктованное суровой необходимостью. Но, как всякая военная операция, введение нэпа требовало железной дисциплины. Он говорил:

«И в этом громадная опасность: отступать после победоносного великого наступления страшно трудно; тут имеются совершенно иные отношения; там дисциплину если и не поддерживаешь, все сами собой прут и летят вперед; тут и дисциплина должна быть сознательней и во сто раз нужнее, потому что, когда вся армия отступает, ей не ясно, она не видит, где остановиться, а видит лишь отступление, – тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали. Тут опасность громадная. Когда происходит такое отступление с настоящей армией, ставят пулеметы, и тогда, когда правильное отступление переходит в беспорядочное, командуют: „Стреляй!“ И правильно.

Если люди вносят панику, хотя бы и руководствуясь лучшими побуждениями, в такой момент, когда мы ведем неслыханно трудное отступление и когда все дело в том, чтобы сохранить хороший порядок, – в этот момент необходимо карать строго, жестоко, беспощадно малейшее нарушение дисциплины…»

Ленин не строил никаких иллюзий и хорошо осознавал всю сложность положения. Уж очень несовместимой была уступка капитализму с победным шествием к социализму. Поэтому когда он призывал «карать строго, жестоко, беспощадно малейшее нарушение дисциплины», это были не пустые слова. Он знал, что говорил. Новая экономическая политика хоть и являлась государственным капитализмом, но сильно урезанным. Новые экономические свободы шли рука об руку с ужесточением идеологии. Если в конце ноября 1917 года Ленин говорил, что свободная критика есть обязанность революционера, то теперь критика в любом виде была запрещена, объявлена вне закона. Прежде всего революционер обязан был беспрекословно подчиняться партии.

На Х съезде партии подчинение решениям Центрального Комитета было провозглашено официальной доктриной коммунистов. Конечно, и в прошлом слово Ленина было законом для членов партии, так же как и решения Центрального Комитета. Но тогда еще допускался некоторый свободный обмен мнениями, правда, в определенных пределах и в границах дозволенных тем; можно было немного поспорить, причем не только до того, как было принято решение, но и после. Кронштадтский мятеж стал уроком для Ленина, который понял, что существующая форма социализма не годилась, в ней надо было что-то менять. Но он также понял, что далеко не все в России безропотно подчинились его режиму и его власть над страной не так уж незыблема. Как следствие этого, ЧК еще раз было строго-настрого приказано истреблять под корень врагов советской власти. «Свободное содружество независимых, критически мыслящих и смелых революционеров» рухнуло, приказало долго жить. Остатки фракций меньшевиков и эсеров в течение весны 1921 года либо сгинули в застенках ЧК, либо погибли в массовых расстрелах под пулями карателей-чекистов; кому-то удалось спастись, бежав за границу.

Ленин по-прежнему цепко держал бразды правления в своем государстве. А между тем в России постоянно то тут, то там вспыхивали восстания и бунты. Наиболее серьезный мятеж произошел в Тамбовской губернии, где поднялись крестьяне под предводительством Антонова. Он был жестоко подавлен Тухачевским. Но кровавые расправы, которые чинили большевистские карательные отряды, были лишь одним из худших испытаний, выпавших на долю многострадального народа. В столицу стали поступать сведения о засухе, песчаных бурях и нашествии саранчи на плодородные земли Поволжья. В том году голод охватил еще больше губерний, чем в запомнившемся всем страшном 1891 году, когда Поволжье было охвачено голодом. Крестьяне покидали свои хозяйства в поисках прибежища в городах, где их не могли ни прокормить, ни обеспечить кровом. А крестьяне все шли и шли в города, как та саранча, поедающая все на своем пути. Люди умирали миллионами. Точного подсчета количества умерших от голода никто не вел, да и вряд ли это было тогда возможно. Однако по прикидке Свердлова голод в 1921 году унес двадцать семь миллионов человеческих жизней.

Это было чудовищное бедствие, рядом с которым бледнели ужасы двух пройденных войн – четырехлетней мировой войны и трех лет Гражданской. На помощь России пришли столь ненавистные Ленину капиталистические страны, которые он так мечтал уничтожить. Советское правительство разрешило нансеновскому Красному Кресту и Американскому комитету помощи голодающим, возглавляемому Гербертом Гувером, оказать помощь по спасению гибнущих от голода крестьян, однако, как того и следовало ожидать, условия помощи были строго оговорены и ограничены, чтобы Америка не «проглотила» Россию. Ленин дал инструкцию принимать помощь только для детей, которые, по его разумению, еще были невосприимчивы к капиталистической заразе. Этот его приказ выполняли приблизительно около года, но в конце концов было решено, что бессмысленно кормить детей, в то же время обрекая на голодную смерть их родителей. Американцы стали потихоньку кормить и взрослых, нарушив таким образом ленинский запрет. К слову сказать, позже чуть ли не половина россиян, работавших в Американском комитете помощи голодающим, была арестована. Все они подозревались в том, что близкий контакт с американцами должен был неминуемо превратить их в «контрреволюционные элементы».

Ленин к голоду относился со странным равнодушием – это его как будто не очень касалось, почти не трогало. Представляется, что он воспринимал это несчастье просто как еще одну трудность в ряду прочих, постоянно возникавших на его пути с тех пор, как он стал диктатором России. Он избегал участия в переговорах и только один-единственный раз обратился с просьбой о помощи. И опять-таки, что очень типично для него, он адресовал свое обращение, напечатанное 6 августа в газете «Правда», международному пролетариату, как бы желая строго ограничить размеры благотворительности, дабы не принимать ее от врагов. Он и тут не упустил случая обрушиться на капиталистов, обвиняя их в разжигании двух войн, империалистической и гражданской, и предрекал новые попытки интервенции и заговоров с их стороны против Советской России. Вот что он писал в этом своем обращении:

«В России в нескольких губерниях голод, который, по-видимому, лишь немногим меньше, чем бедствие 1891 года.

Это – тяжелое последствие отсталости России и семилетней войны, сначала империалистической, потом гражданской, которую навязали рабочим и крестьянам помещики и капиталисты всех стран.

Требуется помощь. Советская республика рабочих и крестьян ждет этой помощи от трудящихся, от промышленных рабочих и мелких земледельцев.

Массы тех и других сами угнетены капитализмом и империализмом повсюду, но мы уверены, что, несмотря на их собственное тяжелое положение, вызванное безработицей и ростом дороговизны, они откликнутся на наш призыв.

Те, кто испытал на себе всю жизнь гнет капитала, поймут положение рабочих и крестьян России, – поймут или почувствуют инстинктом человека трудящегося и эксплуатируемого необходимость помочь Советской республике, которой пришлось первой взять на себя благодарную, но тяжелую задачу свержения капитализма. За это мстят Советской республике капиталисты всех стран. За это готовят они на нее новые планы похода, интервенции, контрреволюционных заговоров.

С тем большей энергией, мы уверены, с тем большим самопожертвованием придут на помощь к нам рабочие и мелкие, живущие своим трудом, земледельцы всех стран.

Н. Ленин»

Патриарх Русской Православной Церкви, разумеется, предварительно испросив у Ленина разрешение, тоже обратился (в более человечной и мягкой форме) к христианам всего мира с просьбой помочь голодающим женщинам и детям России. Но ни ленинское, ни патриаршее обращения не возымели такого мгновенного эффекта, как телеграмма Горького. лично Герберту Гуверу, в которой он просил всех честных мужчин и женщин в Европе и Америке оказать помощь русскому народу хлебом и медикаментами. На свою телеграмму Горький получил в тот же день положительный ответ. Представитель Гувера встретился в Риге с Литвиновым, чтобы обсудить, на каких условиях будет распределяться продовольствие, присланное в Россию, среди голодающего населения. Литвинов, казалось, был больше озабочен тонкостями в составлении договора, а не тем, что помощь необходима срочно. Американец выразил ему свое неудовольствие, потому что договор получался слишком длинным, запутанным и сложным, он сказал: «В конце концов, мистер Литвинов, вы должны помнить, что единственное, чего мы хотим, – это дать хлеб России». На что Литвинов, крупный специалист в области социалистической диалектики, ему ответил: «Хлеб тоже может быть оружием».

Хлеб действительно мог быть оружием, и Ленин понимал это лучше, чем кто-либо. Именно поэтому он так противился «нашествию» американских походных кухонь, раздававших голодным бесплатный суп. Для него это было равносильно посягательству на его власть.

Были и другие проблемы, которые выводили его из терпения. Государство, созданное им, могло функционировать только с помощью огромной армии чиновников. С наступлением. мира идеологических работников стали повсюду вытеснять административные работники. Идеалисты революционной эпохи потихоньку исчезали, и теперь в бесчисленных комитетах заседали армии чиновников и партийных функционеров. Новый государственный аппарат был ничуть не лучше того, что существовал при царе – чиновники работали так же спустя рукава, процветали взяточничество и коррупция. Словом, все пороки старого капиталистического режима постепенно становились спутниками новой, социалистической, республики. До предела обюрократившийся государственный аппарат погряз в бумажной волоките. Наблюдая, что творится, Ленин приходил в бешенство. Он рассылал чиновникам письма, призывая их помнить, что они служат народу и потому должны вести себя, как его слуги, а не как хозяева. Он отдал приказ, обязывавший все учреждения вывесить расписание приемных дней и часов работы, причем не только внутри здания, но и снаружи, чтобы людям не надо было терять время, стоя в очереди за пропусками только ради того, чтобы пройти в здание и прочесть эту информацию. Людям отныне разрешалось беспрепятственно входить в любое государственное учреждение и там записываться в книге для посетителей, указывая, по какому делу они пришли. Но чиновники среднего уровня по-прежнему с привычным равнодушием относились к потребностям общества, чиновники высшего ранга вели себя ничуть не лучше. Такой пример: трем важным чиновникам из высшего эшелона власти – Цюрупе, Курскому [57]57
  Д. И. Курский(1874–1932) – член партии с 1904 г. С 1918 по 1928 г. – нарком юстиции, с 1921 г. – член Президиума ВЦИК. – Примеч. ред.


[Закрыть]и Авенесову [58]58
  В. А. Аванесов(1884–1930) – член партии с 1903 г. В 1919-м – нач. 1920 г. – член коллегии Госконтроля. С 1920 по 1924 г. – зам. наркома РКИ, член коллегии ВЧК, с 1924 по 1925 г. – зам. наркома внешней торговли. – Примеч. ред.


[Закрыть]было поручено наладить производство электроплугов. Последовали месяцы долгих обсуждений, составления документации, выработки и утверждения планов; было написано множество писем, исписаны груды бумаг. Наконец работа увенчалась «успехом» – было выпущено пять экспериментальных электроплугов, тогда как требовалось две тысячи. В длинном письме Богданову [59]59
  П. А. Богданов(1882–1939) – член партии с 1905 г. С 1921 по 1925 г. – председатель ВСНХ и член СНК РСФСР. – Примеч. ред.


[Закрыть]Ленин излил всю свою ярость по этому поводу. Он писал, что виновники такой проволочки должны быть привлечены к суду, пусть даже наказанием будет легкая трепка, – ведь все-таки это люди, сыгравшие важную роль в революции, и крайние меры наказания к ним, понятно, неприменимы. Ленин предлагает свой вариант текста выговора и затем прибавляет:

«Что, ежели такое примернорешение будет вынесено, можете Вы отрицать его пользу? его общественноезначение, в 1000 раз большее, чем келейно-партийно-цекистски-идиотское притушение поганого дела о поганой волоките без гласности?

Вы архиправы принципиально. Мы не умеем гласно судить за поганую волокиту: за это нас всех и Наркомюст сугубо надо вешать на вонючих веревках. И я еще не потерял надежды, что нас когда-нибудь за это поделомповесят».

Письмо было написано Лениным в конце декабря. Ему предшествовал целый год сплошного отчаяния, полной растерянности и растущего чувства собственной вины за то чудовище, которое он создал. Кронштадтский мятеж, крестьянское восстание, возглавленное Антоновым, новая экономическая политика, массовый голод лета и осени 1921 года – все эти беды обрушивались на него, как дьявольское наваждение. А он-то надеялся осчастливить население земного шара всемирной социалистической революцией. Он так мечтал узреть Европу и Америку догорающими в пламени революционного пожара, а вместо этого Европа и Америка кормили теперь его деревни.

Он все больше и больше отдалялся от народа и терял с ним связь; он не чувствовал его нужд и настроений. Моряки Кронштадта назвали жизнь под его тиранией серой и пустой, но и он страдал от серости и беспросветности жизни, существуя в режиме, во главе которого стоял сам. Он не умел черпать утешение ни в поэзии, ни в искусстве, редко выбирался в театр. Как-то в начале года он пришел в совершенное неистовство, когда узнал, что книга стихов Маяковского была напечатана в количестве пяти тысяч экземпляров. Он устроил разнос тем, кто дал на это разрешение, и отпустил по поводу творчества поэта, которое он считал заумью и пустозвонством, ряд весьма нелестных эпитетов.

Его мучили обмороки, бессонница, тошнота. Он стал меньше работать и больше отдыхать и вообще подумывал о том, что ему необходим длительный отдых. 6 декабря, подчиняясь настоятельным требованиям врачей, он оставляет Кремль и переезжает в Горки. В тот день он пишет Молотову:

«Уезжаю сегодня.

Несмотря на уменьшение мной порции работы и увеличение порций отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась. Боюсь, не смогу докладывать ни на партконференции, ни на съезде Советов».

Машина приходила в негодность.