Текст книги "Ленин. Жизнь и смерть"

Автор книги: Роберт Пейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 50 страниц)

Едва Керенский закончил свое выступление, как министр Коновалов подал ему какую-то бумагу. Керенский не сразу понял, что в ней написано. В зале воцарилась тишина. Затем он произнес: «Мне только что вручили документ, который уже разослан по всем полкам. В нем говорится: „Петроградский Совет в опасности. Приказываю вашему полку быть в полной боевой готовности и ждать дальнейших указаний. Любые проволочки или неповиновение приказу будут расцениваться как измена революции. Подвойский. Исполняющий обязанности председателя“».

После того как Керенский огласил приказ Подвойского, началось невообразимое. Все кричали одновременно. Общий хор голосов перекрыл голос Керенского – он потребовал для себя неограниченных полномочий для подавления восстания. Полномочия ему были даны, но было поздно: затушить пожар уже было невозможно.

А в Смольном вовсю работали мехи, раздувая бушующее пламя. Крейсер «Аврора», которому было приказано выйти в море, запросил Военно-революционный комитет, какие будут указания, и получил ответ не подчиняться приказам Керенского, а поступить в распоряжение Военно-революционного комитета. Временное правительство упорно продолжало издавать приказы. Но как только очередной приказ становился известен, Военно-революционный комитет издавал свой встречный приказ, который сводил на нет волю Временного правительства. Эту игру в кошки-мышки затеял Троцкий, и надо отдать ему должное, вел он ее с большой выдумкой и дерзостью. Когда из Городской думы пришла делегация с вопросом, в самом ли деле Советы – инициаторы вооруженного восстания, Троцкий ответил им, что есть сведения, будто правительство намерено выступить против народа, и даже пригласил членов Городской думы присоединиться к Военно-революционному комитету в общих усилиях по поддержанию порядка. Депутаты справедливо предположили, что в городе могут начаться грабежи, неизбежные во время любого мятежа. В ответ на это Троцкий предъявил им текст одного из многочисленных приказов, собственноручно отданных им в тот день. Приказ звучал так: «При первой же попытке со стороны преступных элементов поднять на улицах Петрограда беспорядки, грабежи, поножовщину, они будут стерты с лица земли». Члены Городской думы покинули Смольный со смутным чувством непоправимой беды.

Ленин продолжал томиться в полной неизвестности о происходящем. В то утро Фофанова принесла ему свежие газеты и отправилась на работу в издательство, которое находилось на Васильевском острове. В 4 часа дня до нее дошли слухи, что правительство отдало приказ развести мосты. Керенский понял, какая опасность грозит его правительству, и решил принять меры, чтобы вооруженные рабочие не заняли центральные районы города. Она вышла из издательства и села в трамвай, направлявшийся к Николаевскому мосту. Но мост уже был разведен. Сампсониевский мост тоже успели поднять за то время, что она до него добиралась. Было половина пятого, начинало смеркаться. По какой-то причине еще не был разведен Гренадерский мост, по нему ходил транспорт. С Гренадерского моста она поспешила дальше: ей надо было как можно скорее добраться домой. Недалеко от Гренадерского моста, на бульваре, был штаб местной большевистской организации. Она бросилась туда, но там было известно не больше, чем ей самой. Никакие приказы им не поступали. Фофанова села в трамвай. Ленин был дома, один. Он сгорал от нетерпения, так ему хотелось знать, что делается в городе. Она рассказала ему, что почти все мосты разведены. Тогда он спросил, какие мосты еще действуют, и тут же отправил ее за точными сведениями в местный штаб большевиков. Для Ленина вопрос о мостах не был праздным любопытством. Он сообразил, что если бы Керенскому удалось развести все мосты, то он смог бы удержать в своих руках центральную часть города. В результате восстание вылилось бы в сражение за мосты, и преимущество было бы на стороне правительства. Теперь, предполагал он, все зависело от того, сумеют ли рабочие захватить центр города. Ленин не знал, что тем вечером все мосты, ведущие из рабочих районов в центр Петрограда, были тихо, без боя захвачены повстанцами.

Пока Фофанова отсутствовала, он сел писать письмо, заключительное в целой серии его писем, призывавших к немедленному вооруженному восстанию. Он и не ведал, что восстание уже началось. Вернувшись в девять часов вечера в свою квартиру, Фофанова сообщила Ленину, что все мосты в руках революционеров. Но от Военно-революционного комитета почему-то до сих пор не было никаких известий. В своем письме Ленин писал:

«Товарищи!

Я пишу эти строки вечером 24-го [45]45
  24 октября по старому стилю соответствует 6 ноября по новому стилю, принятому в этой книге. – Примеч. ред.


[Закрыть], положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно.

Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс.

Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского [46]46
  Генерал Александр Верховский, военный министр, вышедший в отставку 1 ноября (19 октября) после заявления о том, что война далее невозможна, русская армия воевать не в состоянии и следует срочно заключить мир с Германией. – Примеч. авт.


[Закрыть]показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.

Нельзя ждать!! Можно потерять все!!

Цена взятия власти тотчас: защита народа(не съезда, а народа, армии и крестьян в первую голову) от корниловского правительства, которое прогнало Верховского и составило второй корниловский заговор.

Кто должен взять власть?

Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет „или другое учреждение“, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных.

Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью.

История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все.

Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них.

Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия.

Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направлять своих представителей, даже своих лучших представителей, а не ждать их.

Это доказала история всех революций, и безмерным было бы преступление революционеров, если бы они упустили момент, зная, что от них зависит спасение революции, предложение мира, спасение Питера, спасение от голода, передача земли крестьянам.

Правительство колеблется. Надо добитьего во что бы то ни стало!

Промедление в выступлении смерти подобно». [47]47
  История этого письма загадочна. Сохранилась только его копия, напечатанная на машинке в 1924 г. В официальной биографии Ленина, изданной Институтом марксизма-ленинизма, сообшается, что это письмо было передано Крупской в ЦК вечером того же дня. Но если верить Крупской, то она добралась до Смольного – она приехала туда в грузовике – уже после того, как туда прибыл Ленин. О письме она сама не упоминает, лишь объясняет, что поехала в Смольный проверить, благополучно ли туда добрался Ленин. В официальной двухтомной «Истории гражданской войны», составителями которой были Сталин, Молотов, Горький и другие, говорится, что около 9.30 вечера Ленин написал какую-то записку, не имевшую особого значения, и отправил с ней Фофанову в Смольный. Фофанова помнит другое: он отправил ее не в Смольный, а к Крупской. Неясность остается, и нет уверенности даже в том, что письмо вообше было доставлено по назначению. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Закончив письмо, Ленин снова стал томиться ожиданием. Ему необходимо было как можно скорее попасть в Смольный, где в это время принимались решения огромнейшей важности. Все приготовления к восстанию были закончены, и Военно-революционный комитет постановил, что восстание должно начаться в два часа ночи. Конечно, Ленина старались держать в курсе дела, но оповещали его не обо всем. Пока что его предупредили, чтобы он не спешил выходить из подполья. Позже Сталин распространит версию, будто к вечеру того дня он собственноручно послал Ленину записку, вызывая его в Смольный, и что Ленин получил ее как раз в тот момент, когда писал процитированное выше письмо. Представьте, какое счастливое совпадение! Но верится в это с трудом. Ленин действительно отослал Маргариту Фофанову около 10 часов вечера, по всей вероятности, с настоятельной просьбой узнать подробнее самые свежие новости о вооруженном восстании; почти наверняка при ней было только что написанное им письмо. Ленин также сказал ей, что будет ждать ее до 11 часов, а если до того времени она не вернется, он будет волен поступать, как ему заблагорассудится. Верный спутник Ленина, Эйно Рахья, как всегда, был к его услугам.

Из всего, что ему удалось в тот день узнать, он понял: восстание вот-вот начнется. Целый месяц до этого он пытался убедить Военно-революционный комитет в необходимости действовать тотчас же, не медля, повсюду, где это только возможно, – пока Временное правительство не стянуло силы и пока рабочие и солдаты горят желанием ринуться в бой. И вот настал его час действовать. Необходимо во что бы то ни стало «подтолкнуть историю». Что толку сидеть и ждать, когда за ним придут и с почестями выведут к народу, а весь Петроград будет уже в руках революционеров? Он должен любой ценой попасть в Смольный.

Риск был велик. Большую часть пути надо было идти пешком, потому что трамваи не ходили. Кроме того, существовала опасность встречи с правительственными патрулями. Мосты могли быть снова разведены, и тогда пришлось бы нанимать лодку, чтобы перебраться на другой берег Невы, а юнкера наверняка шарили в темноте прожекторами по воде. Если бы Ленина узнали, его расстреляли бы на месте.

Полчаса он ходил взад-вперед по комнате, перебирая в уме все «за» и «против». Вдруг он остановился – его пронзила мысль, что, если он и дальше будет сидеть в этой комнате, он все потеряет, а если он все-таки доберется до Смольного, он выйдет победителем, все лавры будут его. Ленин быстро напялил парик и подвязал щеку большим мятым платком. Эйно Рахья он велел в случае, если их остановят, говорить, что у его товарища страшная зубная боль, и поэтому он даже не может говорить. Затем он написал записку верной своей помощнице Фофановой: «Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич», – с тем и покинул квартиру. Ночь была холодная, дул сильный ветер, но снег еще не лег на землю. Уходя из дома, Ленин надел галоши – боялся, что будет дождь.

Трамваев не было видно. Выборгская сторона была в руках красногвардейцев, поэтому Ленин и Рахья не ожидали никаких препятствий до самого Литейного моста. На их удачу им попался последний трамвай, направлявшийся в депо, и они вскочили в него. Вагон был почти пустой. Никто не обратил внимания на человека с подвязанной щекой и на молодого финна, его спутника. Годы спустя придворные историки, почитатели культа Ленина, придумали любопытный разговор, который якобы произошел между Лениным и кондукторшей трамвая. Ленин будто бы спросил кондукторшу, куда идет трамвай, а она будто бы ответила: «Да откуда вы такие? Разве не знаете, что в городе творится? И какие вы рабочие, если даже не знаете, что у нас революция! Мы прогоняем хозяев!» Тут Ленин, мол, расхохотался и к восторгу кондукторши стал ей детально объяснять, как должна развиваться революция. А Эйно Рахья в это время дрожал всем телом, боясь, что Ленина кто-нибудь узнает и выдаст врагам. В официальной истории этот эпизод так или иначе был увековечен наряду с другими сказками, сочиненными для того, чтобы ярче раскрасить исторические события тех лет. А между тем подлинная история революции была и без того насыщена красками и в подсветке не нуждалась.

Ленин шел в Смольный, терзаемый чувством одиночества, покинутости. Больше всего его донимал вопрос: почему революцию начали без него? Могли бы по крайней мере послать за ним броневик или приказали бы красногвардейцам доставить его под их прикрытием в Смольный. Но ничего такого не предприняли. У Ленина было отчетливое ощущение, что от него намеренно скрывали самую важную информацию. Ленин шел в Смольный, прекрасно понимая, что имеет один шанс из трех дойти туда живым.

На Выборгской стороне Литейный мост охраняли красногвардейцы. Они без всякого допроса пропустили двух прохожих в потертых пальто и кепках, приняв их за рабочих. Но на другой стороне моста дежурил кадет, и от него можно было ожидать неприятностей. К счастью, откуда ни возьмись появились красногвардейцы, и внимание кадета было отвлечено. Красногвардейцы и кадет принялись осыпать друг друга ругательствами, и пока длилась их перепалка, Ленин с Эйно Рахья незамеченными проскочили мимо, преодолев последние несколько метров моста. Так они благополучно проделали большую половину пути; самый опасный отрезок его оставался впереди.

Они шли по Шпалерной, как вдруг перед ними из тумана возникли два юнкера верхом на лошадях. Юнкеры приказали им остановиться и предъявить пропуска. Эйно Рахья шепнул Ленину: «Идите, я с ними сам разделаюсь». Правда, в тот момент он понятия не имел, как это он с ними справится, хотя у него в обоих карманах лежало по револьверу, и при необходимости он мог пустить их в ход. И тут его словно осенило. Он решил сделать вид, что он пьяный. Один из юнкеров хлестнул его нагайкой по голове. На требование предъявить пропуск Рахья тупо бормотал, что не понимает, чего от него хотят. Юнкеры собрались было его арестовать, но передумали, решив, что нечего связываться с пьяным, и отпустили. Рахья догнал Ленина, и дальше до самого Смольного они шли без приключений. А у Смольного возникло неожиданное препятствие – их не захотели впускать. Это, пожалуй, было самое нелепое, что могло с ними случиться по дороге. Вождь революции, человек, который в течение нескольких недель упрямо призывал к восстанию, теперь оказался у закрытых дверей – его не хотели впускать в здание, где размещался штаб революции. Дело в том, что его пропуск был белого цвета, но такие пропуска уже были недействительны. Теперь в ходу были красные пропуска. Минут десять Ленин и Эйно Рахья спорили с охраной, и только когда напиравшая сзади толпа, возроптавшая из-за заминки у входа, смяла сопротивление охраны и прорвалась внутрь здания, Ленин и Эйно Рахья были буквально внесены в Смольный с потоком дерущихся, орущих, толкающих друг друга людей. Повернувшись к Эйно Рахья, Ленин сказал: «Видишь, победа всегда на нашей стороне!»

Ленину не приходилось бывать в Смольном, и он не знал, куда идти. По-прежнему в парике, с подвязанной щекой, так что видна была только половина его лица, он поднялся по лестнице. Дверь одной из комнат была открыта, и он увидел у окна никем не занятые стулья. Он сел, а Рахья отправился разыскивать Троцкого. Так он просидел несколько минут. В это время появились меньшевики и заняли места за столом, недалеко от Ленина. Дан, один из лидеров в меньшевистской фракции, посмотрев на Ленина, уловил в его облике что-то знакомое. «Может, вы голодны? – спросил он, обращаясь к Ленину. – У меня есть булка с колбасой», – и он стал развязывать небольшой узелок, который был при нем, внимательно вглядываясь в человека, прятавшего половину лица под повязкой из носового платка. Вдруг он что-то шепнул своим товарищам, быстро завязал свой узелок, и все они встали и ушли. Ленин засмеялся им вслед. Вскоре Троцкий прислал ему записку, в которой сообщалось, что Военно-революционный комитет ждет его в комнате номер 100. Сняв свою засаду у окна, Ленин поспешил по коридору. Переступая порог комнаты номер 100, Ленин находился в отличном состоянии духа и все еще посмеивался, вспоминая, какое изумленное лицо было у Дана, когда тот его узнал. Первое, что Ленин сделал, – стянул кепку, и получилось – вместе с париком. Раздался взрыв хохота, а Ленин стоял посреди комнаты, оглядываясь вокруг с растерянной улыбкой. Щека у него все еще была подвязана. Он никак не мог понять, почему люди хохочут. Но тут он характерным жестом хлопнул себя по темечку – понял, в чем дело. Парик ему больше никогда не пригодится.

Сорвав повязку, Ленин подсел к Троцкому. Ему надо было многое с ним обсудить. В газетах он прочел, что Военно-революционный комитет ведет переговоры с командующим Петроградского военного гарнизона. Ленин считал такой шаг недопустимым, с его точки зрения, это был предательский акт.

– Правда ли, что вы готовы пойти на компромисс? – с возмущением обратился он к Троцкому.

Троцкий тихо и спокойно объяснил ему, что на самом деле никаких переговоров не было, просто было сообщено в прессе, будто бы такие переговоры имели место.

– Это хорошо-о-о, – сказал Ленин, растягивая слова. Гнев его утих, и глаза смотрели добрее. Он и сам был любителем пустить при случае «утку» и теперь удовлетворенно потирал руки. Он начал ходить взад-вперед по комнате, приговаривая: «Это о-очень хорошо-о-о!», – а затем пустился в рассуждения о полезности для дела и отменной тонкости подобного маневра.

О том, как шла подготовка к восстанию, ему пока ничего не было известно. Он недоумевал, почему на улицах так тихо и не слышно стрельбы. Троцкий разъяснил, что военные действия происходят незаметно, почти все мосты уже в руках восставших, и к утру должны быть захвачены наиболее важные городские объекты. Он сказал, что надеется взять город без единого выстрела. Когда же зашла речь о приказе Троцкого расстреливать на месте всех, чинящих беспорядки на улицах, Ленин как будто слегка смутился, но, подумав, сказал: «Ну да, конечно!» – и сменил тему.

Ему представили планы военных действий, карты, на которых были четко обозначены позиции противника и направление ударов революционных сил. Выходило, что объектов противника было не так много, зато точек скопления военных сил повстанцев насчитывалось до пятидесяти. Ленин слушал и без конца задавал вопросы. Он не слишком верил в возможность бескровной революции. Но наконец Ленин успокоился, взял себя в руки и, по словам Троцкого, «одобрил курс, который уже давно приняли события». «Да, – сказал он, – думаю, следует именно так и поступить – просто взять власть». Но в следующую минуту он снова засыпал Троцкого вопросами, требовал разъяснений, раздражался. Даже в самых дерзких своих мечтах он представить себе не мог, что победа придет с такой легкостью.

Было около часа ночи, когда первые батальоны красногвардейцев вышли из Смольного, направляясь к местам, где укрепились правительственные войска. В течение ночи большевики заняли городской почтамт, центральную телефонную станцию, Дворцовый мост, последний остававшийся в руках Временного правительства. Большевиками были захвачены все вокзалы, кроме Финляндского. Арестовали двух министров Временного правительства, когда те, ничего не подозревая, ехали на извозчике по пустынной улице. Министры были сразу же доставлены в Смольный, где их подвергли перекрестному допросу. Но они не могли сообщить ничего существенного о намерениях Временного правительства. А ранним утром засновали туда-сюда трамваи, беспрепятственно пересекая мосты, как будто ничего не случилось. Не было никаких признаков того, что Петроград перешел в руки Военно-революционного комитета. «Все произошло со сказочной легкостью», – писал Суханов.

Ночью было несколько коротких стычек. Первым зданием, которое собирались захватить большевики, был Таврический дворец. По дороге туда красногвардейцы столкнулись с казачьим патрулем. Не обошлось без перестрелки. Час спустя снова прогремели выстрелы. Это было, когда отряд красногвардейцев, состоявший из железнодорожников, взял телеграф на Николаевском вокзале. Но боя не было. В то же время смешанный отряд матросов и солдат Кексгольмского полка подъехал к Государственному банку. Они увидели, что банк охраняется солдатами Семеновского полка, но те сразу заявили, что переходят на сторону Военно-революционного комитета, и попросили разрешения остаться на своих постах. Это им было разрешено, но на всякий случай для присмотра за ними выставили и своих постовых из матросов.

Вот так, тихо, как тать в нощи, большевики заняли ключевые позиции в городе.

Ленин в ту ночь почти не спал. Он не принимал никакого участия в составлении плана переворота. Все до мельчайших деталей было продумано и осуществлено Троцким и его людьми. В этой небольшой спаянной группе отборных боевиков был, например, восемнадцатилетний парнишка, настоящий сорвиголова, звали которого Лазимир. Ленин оказался в положении постороннего и вместе с тем заинтересованного лица, зависимого от чужих решений и приказов.

К восьми часам утра уже не было никаких сомнений в том, что Петроград завоеван. В руках противника оставались только два здания – выходящий на Неву Зимний дворец и небольшой Мариинский дворец. Их можно было взять играючи. К этому времени у Ленина уже был готов текст обращения. В нем он объявлял, что победила революция. Сначала он хотел адресовать его «Всему населению», но передумал, решив, что торжественность момента требует другого, и написал: «К гражданам России!»

Вкривь и вкось, то и дело вычеркивая целые фразы, в спешке не оставляя пробелов между словами, он написал своим неразборчивым почерком документ, который по праву можно считать эпитафией старому режиму. Текст его таков:

«К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»

Воззвание интересно не только тем, что мы в нем читаем, но и тем, что в нем намеренно не договаривается. В первоначальном варианте, если мы обратимся к оригиналу, увидим слова: «Военно-революционного комитета, стоящего во главе народной борьбы против правительства». Но Ленин эти слова вычеркнул, поскольку народного восстания как такового не было. Соответственно, и слово «народ» отсутствует в тексте. Все лавры достались петроградскому пролетариату и солдатам Петроградского гарнизона.

Во втором абзаце речь должна была идти о заседании Петроградского Совета, намеченного на полдень того же дня. На этом заседании должен был обсуждаться вопрос о срочном формировании нового, Советского, правительства. Этот абзац целиком вычеркнут. Возможно, Ленин считал, что говорить об этом пока преждевременно. И, наконец, в последней строчке он вычеркивает слова: «Да здравствует социализм», – но не оттого, что он слабо верил в социализм, а потому, что ему, видимо, показалось это восклицание не слишком эффектным для заключительной фразы обращения. «Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!» – такая концовка конкретно возносит хвалу определенным силам, задействованным в революции, а потому звучит не как риторическая фраза.

Во всех этих колебаниях, поправках, заменах одной фразы другой есть определенный подтекст. Эти мелочи выдают нам многое, а именно: по ним можно судить о том, в каком состоянии находился Ленин в те часы, о его неуверенности, непонимании, как дальше будет развиваться революция. Особенно показательна такая деталь: уже закончив работу над текстом обращения, Ленин вставляет слова: «органа Петроградского Совета»; почти с уверенностью можно сказать, что сделал он это по настоянию Троцкого, председателя Петроградского Совета, в состав которого входили представители всех революционных партий. Временное правительство пало, власть была в руках Военно-революционного комитета. Но еще не в руках Ленина.

В десять часов утра Военно-революционный комитет распространил ленинское воззвание; его передавали по радио с захваченной радиостанции, сообщали по телеграфу всем Советам в провинции, тысячи отпечатанных листовок с его текстом были распространены в Петрограде.

Примерно в то же время, когда Военно-революционный комитет обнародовал обращение «К гражданам России!», Керенский окончательно пришел к выводу, что дальнейшее его пребывание в Петрограде чревато для него гибелью, и на автомобиле американского посольства он поехал на фронт, надеясь наладить контакт с войсками и убедить их пойти на защиту столицы. Он не сомневался в своей победе, имея на то довольно веские основания. Кроме того, его поддерживала уверенность в том, что Петроградский Совет, давший ему власть, будучи раздираем массой противоречий и разногласий, не в состоянии взять власть в свои руки.

В самом деле, Советы еще не были у власти, и Временное правительство еще не было низложено. Глава государства спокойно проехал по улицам города, не встретив на своем пути ни единого патруля. Да и во внешнем облике Петрограда не было заметно каких-либо перемен. Разве что не работали банки и было чуть холоднее, чем накануне. Два малоизвестных министра Временного правительства сидели под арестом. Красногвардейцы и солдаты Петроградского гарнизона занимали наиболее жизненно важные пункты города – таковы были внешние, доступные первому взгляду, завоевания революции. Никаких возбужденных толп, запрудивших улицы, скандировавших революционные лозунги, как это было в июльские дни, – ничего такого. Вооруженный пролетариат представлял собой небольшие отряды красногвардейцев, человек по двенадцать, не больше. Город был словно охвачен летаргическим сном. Между тем революция-невидимка опутывала столицу, принимая размах, которого не ожидали даже сами ее творцы.

Свергать правительство не было никакой необходимости, потому что, как и сама революция, правительство было этаким призраком, лишенным материи. Министры все еще заседали в Зимнем дворце. Они обитали там, словно тени, сошедшие с окружавших их гобеленов и картин пышных царских покоев и готовые исчезнуть с первым криком петуха; с народом своим они уже утратили всякую связь. Троцкий не спешил их арестовывать. Это было проще простого – стоило только послать ко дворцу два-три грузовика, битком набитых красногвардейцами, – и существованию призрачного правительства пришел бы конец, все они до одного отправились бы на помойку истории.

Утро прошло без каких-либо заметных боевых действий со стороны большевиков. Был взят Мариинский дворец, и только. Около двух часов дня в большом зале Смольного собрался Петроградский Совет. На трибуну поднялся Троцкий. Он еще раз объявил, что Временное правительство пало, и с презрением обрушился на тех, кто предсказывал, что революция захлебнется в крови. «Пока что не было ни одного боя, – заявил он. – В истории революционного движения не найдется такого примера, когда революция, охватившая громадные массы населения и приведшая страну к новой власти, оказалась бы столь бескровной». Это было правдой наполовину. Никаких громадных масс не было. А вот насчет крови – это верно, крови было мало. Затем он уверил собравшихся, что по его расчетам Временное правительство должно пасть через несколько минут.

Выступление Троцкого было встречено бурей аплодисментов. Закончив, он отступил назад и представил аудитории Ленина. Тот выступал сухо, к тому же охрипшим голосом, в котором не было звенящих нот, того особого резонирующего эффекта, каким славился голос Троцкого. Поэтому после вступительных аплодисментов его речь сопровождалась лишь вежливыми хлопками. Стенографической записи его выступления нет, осталось только краткое ее содержание, напечатанное в прессе. Это было его первое публичное выступление после нескольких месяцев, проведенных в подполье. Ленин провозгласил победу революции рабочих и крестьян, «о необходимости которой все время говорили большевики», а затем сказал, что угнетенные массы отныне должны взять власть в свои руки, уничтожив до основания старый аппарат государственной власти. Он напоминал ученого профессора, который для подкрепления своих слов старательно цитирует первоисточник, а им в данном случае была его собственная работа «Государство и революция». Он как будто забыл свои же работы более позднего периода, где он объяснял, почему необходимо сохранить прекрасно налаженную машину государственной власти, взяв ее, однако, под контроль. Он закончил речь словами:

«В России мы сейчас должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства.

Да здравствует всемирная социалистическая революция!»

После него выступили Зиновьев и Луначарский. Но героем дня был Троцкий, и этим двум похлопали так, для проформы.

Троцкий наобещал, что Зимний дворец падет вот-вот, но прошло целых двенадцать часов, пока Зимний окончательно не перешел в руки Военно-революционного комитета.

В полдень на огромной площади перед Зимним дворцом еще никого не было. Постепенно в течение дня по распоряжению Военно-революционного комитета туда стянули отряды солдат Петроградского гарнизона, которые полукругом оцепили здание. Силы, брошенные к Зимнему, являли собой смешанную армию, состоявшую из солдат разных полков, – Измайловского, Павловского, Преображенского; кроме того, подошли подразделения Кексгольмского полка. Красногвардейцев было мало – они занимали позиции на Васильевском острове, хотя и не стали ввязываться в случайные боевые действия, которые там вспыхнули ближе к вечеру. Советы имели в своем распоряжении броневики, противовоздушные орудия, полевую артиллерию. На Неве стоял на якоре крейсер «Аврора». К середине дня к осаждавшим Зимний дворец прислали подкрепление – тысячу моряков из Кронштадта. По плану, наскоро разработанному утром, Зимний должны были обложить таким несметным количеством войск, что его защитникам ничего не оставалось бы, кроме как сдаться без единого выстрела. После чего Временному правительству надлежало вручить ультиматум, и над Петропавловской крепостью должен был взвиться флаг, а по прошествии пятнадцати минут в случае, если ультиматум был бы не принят, с крейсера «Аврора» и из Петропавловской крепости открыли бы по дворцу огонь, в поверженный, лежащий в руинах Зимний хлынула бы лавина бойцов и взяла бы его штурмом.

Зимний защищали юнкеры, учащиеся военных училищ из-под Петрограда, отряд уральских казаков и женский батальон, состоявший из ста семидесяти молодых женщин, одетых в военную форму, но не имевших никакого военного опыта. При дворце стояла батарея полевой артиллерии Михайловского артиллерийского училища, но в обороне дворца она участия не принимала. В четыре часа дня осаждавшим сдались команды тачанок с пулеметами. Всего защитников Зимнего набралось менее двух тысяч, из числа которых, пожалуй, только четвертая часть была боеспособна. А им противостояла пятидесятитысячная армия солдат, моряков и красногвардейцев.

Просто поразительно, что Зимний так долго держался. Подвойский объявил, что дворец падет к полудню. Во второй половине дня в Смольный начали каждый час поступать донесения, что Зимний почти взят, того гляди будет взят. Но войска, осаждавшие дворец, были плохо организованы, у них не было единой тактики, между командирами вспыхивали споры, солдаты оставляли свои посты и преспокойно сбегали, а многие приказы не доходили. Иные осаждавшие, как лунатики, спали на ходу, а что касается осажденных, то они от усталости еле держались на ногах. Соорудив из дров что-то вроде бруствера защиты от пуль, они залегли под ним и, как стало известно противнику, крепко заснули. В самом дворце величаво расхаживали старые придворные слуги в голубых камзолах с красными воротниками и золотыми галунами, неся свою ежедневную службу, как будто ничего не происходило. Генерал Багратуни, командующий силами защитников Зимнего, махнув рукой на совершенно непосильное задание, все бросил и ничтоже сумняшеся ушел из дворца, при этом наверняка не испытывая никаких угрызений совести и не имея никакого желания вернуться назад, чтобы выполнить свой долг. Он был арестован патрулем и доставлен к Подвойскому, который в это время обходил позиции находящихся под его командованием войск. К ночи защитников Зимнего осталось около тысячи мужчин и женщин, с двумя десятками пулеметов на всех. Позже вскрылось такое загадочное обстоятельство: многие пулеметы оказались с вынутыми затворами.