Текст книги "Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений"

Автор книги: Роберт Най

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава двенадцатая
Секст

Как кончил он заниматься этой, с позволения сказать, любовью, мой супруг мистер Шекспир перекатился на спину на громадной постели.

Ноги скрестил и стал чесать коленки.

У него же руки неописуемо длинные были, я еще не говорила?

А потом, ни тебе «прошу прощенья», ни тебе «позволенья просим», стал трубочку курить.

Трубка у него была белая, глиняная, запах у табака приятный.

Я скушала одно яблоко и пять печений.

Лежу я себе и смотрю на балдахин, на свечи. Черный воск капал вниз, на похабную резьбу.

По правде сказать, эта резьба напомнила мне образы Страшного суда, какие были раньше на стенах Ратушной часовни здесь у нас, в Стратфорде. Их забелили, когда я еще девочка была, за то что чересчур папистские. Мой свекор Джон Шекспир тогда был казначей и отвечал за эту вымарку.

Помню, бывало, хвастался, что всего в два шиллинга побелка ему обошлась.

А помер он папистом.

Вот уж впрямь чужая душа потемки, да?

Лежу я и смотрю, как черный воск катится, густеет.

– Эта кровать, – вдруг я спросила, – во сколько же сонетов она тебе встала?

Я на спине лежала и ладонями простыни оглаживала.

Мягкие, как масло.

Мистер Шекспир не вздрогнул, хоть мой вопрос был грубый.

Сосет себе свою длинную трубку. И бровью не повел.

– Ни одного сонета, – говорит. – Только две поэмы.

– Скажите! – говорю. – И длинные?

Мистер Ухмыл пыхнул трубкой, кивнул.

– Довольно длинные, – говорит. – Да я тебе покажу.

Тут мой супруг отложил трубку и поднырнул под одну пуховую перину. Как будто вплавь пустился. И даже пятками брыкал. А когда вынырнул, в каждой руке держал по книге.

Два тонких томика, с золотым обрезом, в четверть листа размером.

И всучил их мне, очень собою гордый.

Такие книги я только у богачей в библиотеках и видала.

Это вам не то что грошовые листы, тетрадки, книжицы.

(Потом уж я узнала, что все-то издание тех книг не столь изящное. Эти два тома были переплетены особо для моего супруга: от покровителя в подарок.)

«Венера и Адонис» – одна книга называлась.

Другая – «Поругание Лукреции»[55]55
  В оригинале похлеще – «The Rape of Lucrece», то есть «Изнасилование Лукреции». В русской традиции поэму принято называть просто «Лукреция».


[Закрыть].

И на каждой книге, на первом листе, большими буквами означено: Вильям Шекспир.

И на каждой посвящение Высокочтимому Генри Ризли, графу Саутгемптону и барону Тичфилду[56]56
  Оба посвящения весьма пространны и прочувствованны. «Венеру и Адониса» автор, среди прочего, называет своим первенцем и выражает смиренную надежду, что первенец этот будет достоин столь благородного крестного отца. Посвящение «Лукреции» Шекспир предваряет заверениями в любви без конца и такими словами: «Все, что я сделал, твое, все, что я сделаю, твое же».


[Закрыть].

Читаю и на ус мотаю.

Ага, думаю.

А сама молчу.

Не лыком шита.

И говорю про совсем другое.

– Про Венеру, – говорю, – про ту я знаю. А Лукреция кто же такая?

Мистер Шекспир опять взялся за трубку.

– Римлянка, – он мне объяснил.

– Римская дама, которую поругали? – спрашиваю.

– Вот именно, – отвечает.

Я надкусила новое яблоко.

Он начал кольца дымные пускать.

Я на локоть оперлась, смотрю на эти кольца.

И получше видывала.

– А кто ссильничал Лукрецию?

– Тоже порожденье Рима, – сказал мистер Шекспир.

– Тоже римлянка? – я его спрашиваю.

Тут мой супруг закашлялся.

– Разумеется, нет. – Он сказал. – Римлянин. Царского рода, если на то пошло. Из рода Тарквиниев. Секст Тарквиний.

– Секст, – говорю. – Красивое имя.

Он нахмурил брови:

– Ты полагаешь? – И очень, кажется, он удивился.

– Секст, – я повторила. – Да. Мне нравится, как этот Секст звучит.

Ну конечно, я его дразнила.

Плевать мне, как звучат слова и имена.

Звук слов не в соответствии с их смыслом.

Мистер Шекспир был такой человек, для которого на первом месте стоял звук слов.

А я такая женщина, для которой на первом месте их смысл и только смысл.

То есть смысл только один меня и занимает, как всякую порядочную женщину.

Ну да, и просто я дразнила моего супруга, нахваливая Секста.

Мистер Шекспир, он этого не понял.

Он очень даже медленно соображал, когда ему удобно.

– Ну, – он мне сказал, – этот Секст был большой мерзавец.

Я улыбнулась черным свечкам.

– Само собою, – говорю.

Я еще немножко пожевала яблоко.

Что твоя Ева.

– А все равно мне звук имени его нравится, – сказала я мистеру Шекспиру.

Глава тринадцатая
Изгнание, вепри, и больше ничего

Темнее стало в комнате.

Мистер Шекспир лежал, качал головой и сосал свою трубку.

Но скоро он заметил, что трубка у него погасла.

– А что стало с Лукрецией? – я его спросила. – Ну, потом, то есть когда уж Секст ее ссильничал…

– Она все рассказала мужу, – ответил мой супруг. – А потом закололась.

– А Секст? – я его спрашиваю.

– Секста отправили в изгнание, – сказал мистер Шекспир.

Я перестала кушать яблоко, лежу, облизываю пальцы.

– И это всё? – говорю.

Мистер Шекспир возился со своей трутницей.

– О чем ты? – он меня спросил. – Что – всё?

– Изгнание, – говорю.

Мистер Шекспир нахмурился.

– Слабоватый конец, по-моему, – я говорю. – А может, пускай бы лучше этот муж убил твоего Секста?

– Но он не убил, – мистер Шекспир весь встрепенулся. – Ты не поняла. Основа историческая. Истинное происшествие.

Я улыбнулась ему самой лучшей своей улыбкой.

– По-моему, поэтам и приврать не грех, – я ему сказала.

Я опять откинулась на подушку и стала смотреть, как горят свечи.

Слегка побарабанила по постели пятками.

– Ну, а в другой поэме кто кого сильничает? – спрашиваю.

Мистер Шекспир аж спичку уронил.

– Прошу прощенья?

– Вопрос простой, – я говорю. – Твоя Венера ссильничала твоего Адониса или твой Адонис твою Венеру?

Вижу: мистер Шекспир начал краснеть от мысли о Венере, которая сильничает Адониса. Мельничный пруд в Уэлфорде вспомнил, какое же сомненье. Или небось в Чарлкоте вечер, под тем громадным дубом.

– Ясное дело, – я поскорей прибавила, его жалеючи: – Если это строго историческое, или – как тут правильно сказать? – мифическое, тогда…

– В моих поэмах не сплошь одно насилие, – пробурчал мистер Шекспир.

Ишь как.

Не на таковскую напал.

– Ладно уж, – говорю. – Сделай милость. Знаю я немножко эту историю про Венеру. Там женщина мужчину сильничает, так ведь?

Мистер Шекспир втянул воздух своими тонкими белыми ноздрями.

Потом вздохнул.

Лицо у него стало краснеть.

– Венера – богиня, – он сказал. – Она влюбляется в смертного, в Адониса. Она не хочет отпускать его на охоту. Удерживает, домогается. Но не может завоевать его любовь.

В точности как у нас, я подумала. Я его не отпускала на охоту. Он гнал оленя, у Томаса Люси в Уэлфордском лесу. И в Чарлкоте тоже, когда ему почти уж повезло.

Я прямо уверена была, что мистер Шекспир знает, о чем я думаю.

Он читал мои мысли, я уж объясняла, как по открытой книге.

А потому про наши с ним дела я ни единого слова не сказала.

Наоборот.

– Интересно, – говорю. – Начало хорошее, и середина, но чем у них кончается? Адониса отправляют в изгнание?

Лицо у мистера Шекспира даже вытянулось все.

Что – то он пробормотал.

– Прости, не разберу? – говорю.

– Его задрал дикий вепрь, – буркнул мой супруг.

Тут я не удержалась, улыбнулась.

Я хмыкнула.

Потом расхохоталась.

Ну, что вы скажете?

А вы бы как вели себя на моем месте?

Я откинулась на подушках и хохотала, хохотала.

Мистер Шекспир вынул трубку изо рта и на меня уставился.

– Что тут смешного? – он наконец спросил.

– Ой, прошу прощенья, – говорю, насилу с собою совладавши. – Чуть-чуть смешные у тебя эти поэмы. То сильничают в них, то ссильничать хотят, потом изгнание, вепри, и больше ничего.

– Сюжеты не важны, – серьезно так сказал мистер Шекспир. – Главное – стихи. То, что я делаю из готовой темы. Дай-ка я прочитаю тебе место…

– Лучше давай не надо, – я сказала. – У меня и так уж голова болит.

Глава четырнадцатая
Адское пламя

Голова у меня не болела.

Я прилгнула моему милому сочинителю-супругу для его же блага.

Голова у меня не болела.

Просто не хотела я слушать его поэзию.

Голос у мистера Шекспира, когда он читал стихи, был дивный, ну прямо бесподобный голос. Ласкал ухо.

А сейчас не ухо у меня просило ласки.

Мы лежали на постели рядышком.

Лежали рядышком на этих шикарных, гладких простынях, друг друга не касаясь.

А я ведь голая была.

И свечи эти были для меня теперь, как адское пламя.

Голова у меня не болела.

Странно даже.

От речей этих полоумных про изнасиленье Адониса, изгнание, вепрей и больше ничего у меня все болело.

Какие только мысли и картины не проносились у меня в уме.

Картины похотливые.

Мысли сладострастные.

Вещи несказанные.

Кое-какие мысли и картины даже и смешные были.

Но самое главное вовсе было не смешно.

Я все смотрела на резьбу, на свечи.

На бесов с нимфами.

Что они вытворяют.

Казалось мне, будто шевелятся они.

Прямо я их движенья видела.

Свечное пламя так играло, никакого сомнения.

Но две свечи свивались, сливались, таючи, в одну, и это уж на самом деле.

Смотрела я, как черный воск густеет, капает с тех двух свечей, которые слились в одну.

А я ведь голая лежала.

Лежу и глажу черное шелковое покрывало.

И звезды щупаю.

Твердые, зубчатые.

Не приведи вас Бог – звезды в руках держать, вредно для головы и сердца.

Ну прямо не могла я повернуться и глянуть на мистера Шекспира.

Я слушала, как он дышит.

Дышал он глубоко, но я-то знала, что не спит.

Или опять он читал мои мысли?

Не знаю.

Узнала б, сразу же бы вам доложила.

Читай он мои мысли, это бы скорее объяснило то, что случилось дальше.

Да только не пришлось моему супругу мысли мои читать.

Потому что, спустя немного времени, я тихонечко проговорила:

– Генри Ризли.

– Да, – сказал мистер Шекспир.

– Генри Ризли подарил тебе эту кровать за твои поэмы.

– Нет. Он дал мне денег. И я купил кровать.

– Денег, – говорю.

– Да, – он говорит.

Я мялась.

Все не могла взглянуть на мистера Шекспира.

Потом спохватилась, что простыни эти я обнюхиваю.

Ничком в перине, на пуху лебяжьем, я обнюхивала эти простыни.

Супруг мой ничего не говорил.

– Эта кровать, – я шепнула. – Он спал на ней?

Глава пятнадцатая
Тысяча фунтов

Мистер Шекспир не отвечал.

И я поняла.

Раз мистер Шекспир не захотел мне отвечать, я поняла, что, как пить дать, друг его побывал в постели, в которой мы теперь лежали.

– Господи Иисусе, – я шепнула, – милостивый, многотерпеливый Господи Иисусе.

Обыкновенно я не поминаю имя Господа так, за здорово живешь или всуе.

Мне и теперь аж неприятно вспоминать и записывать, что я тогда сказала: «Господи Иисусе».

Но из песни слова не выкинешь.

Я ничего не пропускаю.

И не вру.

Я все начистоту выкладываю, пусть даже такие дела и слова приходится припомнить, какие совсем мне будут не на пользу, когда прогремит труба в день Страшного суда.

Я глаз не могла отвесть от этих двух свечей.

– А что мужчины делают? – я шепнула.

Ответа не было.

Но я услышала, как муж мой вздохнул, тяжко, будто бы от боли.

Я шепнула:

– Хорошо это, да?

Постель, я чувствовала, колыхнулась.

Я обернулась, глянула.

Мистер Шекспир приподнимался.

Стягивал свой овчинный кафтанчик.

Потом потянулся к толстому снурку и сомкнул вокруг нас полог постели.

– Ризли, – я сказала. – Граф Саутгемптон. Барон Тичфилд.

Постель была теперь, как комната у комнаты внутри.

Укрытие.

– Деньги, – я сказала. – Ах ты, блядь, – я сказала.

Воск капал с изголовья. Простыни пятнал.

Вот капля плюхнулась, горячая, на лебяжью подушку. И зашипела на шелку.

Я шепнула:

– И сколько ж он тебе заплатил?

Мой супруг пробормотал что-то.

– Сколько? – я опять спросила.

И тогда мистер Шекспир заговорил ясно и спокойно.

– Он дал мне тысячу фунтов, – сказал мистер Шекспир.

Глава шестнадцатая
На той постели

Я уставилась на мистера Шекспира.

Мистер Шекспир не улыбался.

Он очень прямо на меня смотрел.

– Что ты делал? – я прошептала. – Что ты такого сделал, чтоб на тыщу фунтов потянуло?

Мистер Шекспир теперь был голый.

Уд у него стоял, твердый, как кочерга.

– Ты хочешь знать, – он сказал. – Ты вправду хочешь знать.

Это был не вопрос.

Он это утверждал.

– Я хочу знать, – шепчу. – Что ты делал?

– Я его драл, душа моя, – очень тихо сказал мистер Шекспир.

– Как это? – спрашиваю. – Что это такое значит?

Мистер Шекспир ни слова не ответил.

Глаза у него были, как раскаленные уголья.

Он кусал губу.

Когда перестал кусать губу, он крепко поцеловал меня в губы. Потом провел пальцами по моему лицу и нежно поцеловал мои веки.

Раз муж мой поцеловал мои веки, я решила не открывать глаз, и я ждала.

Я чувствовала, как мистер Шекспир у меня за спиною шевелится.

Потом постель колыхнулась – это он на колени встал.

Чувствую: скорчился у меня за спиною в темноте.

Руки вытянул и крепко стиснул сзади мои ляжки.

А потом, чувствую, отверделостью своей зашлепал меня по ягодицам.

– Она хочет знать, – он сказал спокойным голосом. – Да, она в самом деле хочет знать.

Голос шел будто бы издалека. Но сам он, горячий, жесткий, уже входил в меня сзади.

– Да! – я крикнула. – Да! Да! Как ты это делаешь?

Потом:

– Вот так, – сказал мистер Шекспир.

И он со мою сделал это.

Глава семнадцатая
Улитки

Сперва мне было больно.

Потом больно не было.

Больно мне, не больно, но как начал мистер Шекспир, его уже нельзя было остановить.

– Хорошо? – он кричал. – Нравится тебе?

– Нет! – я кричала. – Нет, не надо, не хочу, нет, нет, нет…

Но потом, немного погодя:

– Да!

Улитки были самые любимые твари у мистера Шекспира.

Раз как-то видела: час целый сидел-смотрел, как улитка взбирается, взбирается по стеблю, уж очень нравилось ему, как она в раковину вся вбирается, когда коснется рожками листа.

Глава восемнадцатая
Снова

Когда управился, мистер Шекспир заговорил о деньгах.

Кровать эта так дорого не стоит, он сказал.

От тысячи фунтов осталась бездна денег.

Он купит доли в новом театре, который мистер Бербедж строит на Бэнксайде[57]57
  Бэнксайд – часть Лондона на южном берегу Темзы, между мостами Блэкфрайерз и Лондонским. Деревянное здание театра «Глобус» было построено там в 1598 году, уже после смерти Бербеджа. Практически все пьесы Шекспира, созданные после 1599 года, были сыграны на сцене «Глобуса». В 1613 году «Глобус» сгорел, был заново отстроен из камня и просуществовал до 1644 года.


[Закрыть].

Там будут показывать его пьесы, мне рассказал супруг.

И тогда он станет получать за свои пьесы плату, а вдобавок у него будет процент от выручки.

Деньги к деньгам, сказал мистер Шекспир.

Скоро он сможет приобресть и собственность.

Настанет день, пообещал мой умный муж, когда он будет жить в лучшем доме Стратфорда.

(Оно, положим, не получилось.

Пришлось нам согласиться на второй по качеству.)

Устала я от этих разговоров.

И я до него дотронулась.

– Ты снова хочешь? – удивился мистер Шекспир. – Снова хочешь, прямо сразу?

Я хотела.

Я хотела снова, прямо сразу.

И мистер Шекспир с большой охотой выполнил мое желание.

В конце концов я уснула.

Уснула, утомясь тем, что он со мною делал. Великий покой на меня нашел.

Отродясь, по-моему, мне еще не было так хорошо, отрадно и так вольно.

Дождик стал накрапывать, когда я заснула, это я помню.

Я слышала, как апрельский дождик тихонечко шуршал на крыше.

Мистер Шекспир все говорил про деньги, когда я заснула.

Но вовсе не деньги никакие я видела во сне.

Глава девятнадцатая
Мой сон

Снилось мне, что я на холме Стинчкомба и кругом сплошь наперстянка.

Люблю я наперстянку.

Красота у наперстянки скромная, неяркая, не слепит глаза так, как когда в июне волнится по полям ромашка.

Есть в наперстянке тонкость, нежность.

Все в ней – отдохновение для души. У наперстянки в чашечке, на самой глубине, бальзам таится.

И снилось мне, как будто я срываю наперстянку и в нее заглядываю. И будто я потом в нее вхожу, вовнутрь, и наслаждаюсь ее расцветкой, и нитями тычинок, и цветочным шелком, розовым, лиловым, алым, белым, и радуюсь на то, как стебель стоек, как поник цветок.

По-моему, мне снилось, будто бы сама я наперстянка.

Глава двадцатая
Ослиная голова

Наутро просыпаюсь я от рева.

Озираюсь в реденьком, чудном каком-то мраке.

И вижу – стоит в ногах постели дьявол.

– И-а! – дьявол ревет. – И-а!

Дьявол совершенно голый, ну ни единой ниточки на нем, а только голова ослиная надета[58]58
  Совершенно как Титания, проснувшись, видит Основу с ослиной головой. («Сон в летнюю ночь», акт 3, сц. 1).


[Закрыть].

– И-а, – он снова проревел. Потом: – Ха-ха!

И вдруг я услыхала, как там, внизу, на улице, поют.

Такие миленькие были слова у этой песни.

Потом уж я их в песеннике отыскала.

Песня была такая:

 
Вотще хочу забыть
Затверженные звуки,
Коль счастья рвется нить,
И надо дни влачить
Томясь в пустой разлуке.
Но – ах! едва я вновь,
Волшебница-любовь,
Твое блаженство чую,
Как выбора мне нет,
И жизни мой привет,
Опять пою, ликуя.
Любовь, тебя хулят,
Как будто горьки сласти,
И от лекарства яд,
И счастья от напасти
Нет средства отличить.
Вольно ж тебя хулить
Тем, кто не знают сами,
Сколь твой пьянит фиал,
Я ж вновь совсем пропал,
Едва к нему припал
Блаженными устами.
 

Там же лавка рыбная была.

Небось торговец сам и пел.

Такая миленькая песня.

Как вспомню ее, так у меня аж слезы на глазах и дрожь по хребту проходит.

Я песенки заслушалась, а уд дьяволов тем временем в меня нацелился.

Я узнала дьявола по его снасти.

Что твое копье.

И сотрясается.

Я не могла с собою совладать. Протянула руку к этому копью.

Протянула руку, и копье это я погладила.

А потом перевернулась ничком и встала в постели на коленки.

А потом уж постаралась, чтоб дьяволу сподручней было в меня попасть.

– И-a! – ревел дьявол. – Ха! Блядь! – кричал дьявол. – Теперь все мало ей, да?

Мистер Шекспир драл меня, не снявши ослиной головы.

Мой супруг.

Мистер Шекспир, львиное сердце.

Осел разнеженный.

Глава двадцать первая
45

А теперь, моя книжица, я в тебя впишу кое-что совсем иное.

Любезный мой Читатель, придется и тебе пошевелиться.

Возьми-ка в руки Библию.

Открой Псалтырь.

Найди псалом сорок пятый.

Ну вот.

А теперь прочти стих 4:

Пусть шумят, воздымаются воды их, трясутся горы от волнения их.

Прочти подчеркнутое слово вслух.

Теперь прочти конец стиха 10:

…сокрушил лук и переломил копье.

Прочел?

А теперь вслух проговори.

Сложи-ка эти два подчеркнутые слова[59]59
  Напомним читателю, что два подчеркнутых слова по-английски складываются в фамилию поэта.


[Закрыть]. Понял?

То-то.

Мой супруг мистер Шекспир сам за этим присмотрел. Или он все это придумал и мне очки втирал.

Тоже ведь: соврет – недорого возьмет.

Так или иначе, случилось все, по словам моего ловкого супруга, вот каким манером.

Когда совсем уж близилась к концу работа над Библией под присмотром короля Якова[60]60
  Перевод Библии под покровительством короля Якова I был опубликован в 1611 году. История перевода Библии на английский язык трудная и долгая. Первый из опубликованных переводов (с еврейского и греческого) предпринял Уильям Тиндал (1492–1536), поплатившийся за это жизнью, будучи обвинен в намеренных ошибках и сожжен на костре. За этим переводом последовали другие (Томаса Мэтью, 1537; Женевская Библия, 1560; и другие). Переводчики, исполнявшие заказ Якова, использовали достижения предшественников, и версия, известная как «Библия короля Якова», по сей день остается авторитетной.


[Закрыть], назначенный королем особенный комитет выбрал кое-какие места из Ветхого Завета и представил видным мужам литературы на поверку.

Мистеру Шекспиру досталась часть Псалтыри.

Случилось это, выходит, раннею весной 1610 года, за год до того, как муж мой отошел от дел и перебрался сюда, в Стратфорд.

А был он тогда, осмелюсь доложить, на самой на вершине славы.

Вот и вышло, он мне потом рассказывал, что будучи сорока пяти лет от роду, пришлось ему подчищать (так он выразился) 45-й псалом, Начальнику хора. Сынов Кореевых. На музыкальном орудии Аламоф. Песнь.

Что мой супруг со всем тщанием и выполнил и не преминул сунуть в псалом этот собственное свое имя, исподволь, двумя частями, комар носу не подточит – и как бы подпись свою секретную он в Писании проставил.

Истинная ли это история?

И в самом деле мистер Шекспир так поступил?

Или заметил он в бездельную минуту, что слова псалмопевца так легли в Библии короля Якова (знал ведь, что я ее люблю), да моей утехи ради и сочинил такую небыль?

Тут я ничего определенно сказать вам не могу.

Но все-таки должна сказать, что, на мой взгляд, едва ли стал бы мистер Шекспир такую сказку городить при случайном совпаденье слов, зачем ему, и, стало быть, скорее те и были обстоятельства, как он мне описывал, и за те слова псалма он сам в ответе.

Любил играть словами, я, помнится, и раньше говорила. (Взять хоть бы главу пятнадцатую из второй части – уж что он там наворотил в своем сонете 145.)

И деньрожденье свое тоже шиворот-навыворот справлять любил. (Как вспомнит, что все мы тленны, так хитрый бес какой-то его и подмывает.)

И баловство его с 45-м псалмом, когда он провождал свой сорок пятый год, уж очень схоже с тем, как он баловал со мной, своей женой, когда справлял свое тридцатое деньрожденье в тот день, какой, сколько живу на свете, я не забуду, вот вам крест, и это – святая истинная правда.

Мой супруг.

Псалмопевец мистер Шекспир.

Все задом наперед, все шиворот-навыворот.

Глава двадцать вторая
Как мне это понравилось[61]61
  Явное обыгрывание названия комедии «Как вам это понравится».


[Закрыть]

Ну вот, друзья мои хорошие, а теперь пора мне вернуться к той постели.

Пора вернуться на те расшитые лебяжьи пуховики под тающими черными свечами.

Ведь мне осталось еще кое-что вам рассказать.

Я описала вам, с чего все началось, а надо ж еще описать, что было дальше.

Что делал он.

Что я делала.

Что он говорил.

Что говорила я.

И чем все заключилось.

Ведь что последовало за первым тем ненатуральным делом, было вовсе даже и не заключенье, не добавка.

В том, что последовало, был как раз самый главный смысл.

Никак не меньше.

Верно я говорю?

То-то.

Уж мне ль не знать, а?

А для меня смысл – главное, такой я человек.

И я уж постараюсь, мои хорошие, вам передать самую суть про этот смысл.

Хоть, врать не буду, смысл этот отчасти непостижен моему уму.

Это как пророк Даниил и то его видение овна и с козлом[62]62
  Книга пророка Даниила, 8, 3–27.


[Закрыть].

И было так: когда я, Даниил, увидел это видение и искал значения его, вот, стал передо мною как облик мужа (Даниил, 8, 15).

Да только ко мне-то небось ангел Гавриил с объяснениями не заявится, где уж, я на такое и не зарюсь.

Ну вот, и если даже кровать эта теперь служит хоть бы и в бардаке, она небось бы покраснела, случись ей заговорить и рассказать про все про то, чему мы на ней предавались.

Мой супруг мистер Шекспир ее назвал театром.

Аминь, я так скажу.

Вот именно что.

Кровать была наш с ним тайный, особенный театр, где вместе мы разыгрывали прихоти, фантазии и сны мистера Шекспира.

Ведь мистер Шекспир, вы помните, и без вина мог пьян напиться, такой уж человек. Мечтами, снами жил. И сам, как сон.

Ох, а я-то, я-то, я с дорогой душой все исполняла, что он на той постели мне только ни велел, охочая актерка.

Но всё мы вытворяли так, как мне это нравилось.

Даже и не вздумайте чего иного.

Мистер Шекспир – ну ни к чему меня не принуждал.

Всё мы с ним делали, как я хотела.

Ведь вдруг я поняла: мне нравилось, что нравилось ему.

Сообразила: хотела я того, что он хотел. Хотела? Нравилось?

Чего уж там, я наслаждалась.

Читатель, я обожала это все.

И у всех у наших тайных пьес был один бесподобный плотский конец.