Текст книги "Сент-Ив. Принц Отто"

Автор книги: Роберт Льюис Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

– Ну-ну, Роули, не спеши, – сказал я. – Тут дело нешуточное. Ты находишься у меня в услужении с младых ногтей, уже около трех часов. Должно быть, ты успел заметить, что я человек суровый и не терплю даже намека на фамильярность. Мистер Поуль, или Поул, видно, оказался пророком и остерег тебя против сей опасности.

– Да, мистер Энн, – растерянно отозвался Роули.

– Но сейчас выпал один из тех редких случаев, когда я намерен отступить от своего правила. Дядя преподнес мне подарок, что называется, рождественский подарок, он в этой сумке. Каков этот подарок, я не знаю, и ты тоже не знаешь; возможно, меня надули, а возможно, я уже обладатель несметных богатств; в этом скромном на вид вместилище может оказаться пятьсот фунтов.

– Да неужто, мистер Энн! – воскликнул Роули.

– Так вот, Роули, протяни, правую руку и повторяй за мною слова клятвы, – сказал я, положив сумку на стол. – Чтоб меня перекосило, чтоб мне почернеть и посинеть, если я когда-нибудь открою мистеру Поулю, или виконту мистера Поуля, или кому-либо из родни мистера Поуля, из его друзей и знакомых, не говоря уже о мистере Доусоне и о докторе, какие сокровища содержатся в сей сумке; чтоб мне провалиться в самые черные тартарары, если я не буду весь век охранять, блюсти, оберегать, любить и почитать нижепоименованного, вышеупомянутого (тут я спохватился, что назваться-то и позабыл) виконта Энна де Керуаля де Сент-Ива, попросту называемого виконтом мистера Роули, если я не буду повиноваться ему беспрекословно, служить верой и правдой, следовать за ним по всему свету, по земле, по воде и под землей. Быть по сему. Аминь!

Он повторил слова клятвы с той же преувеличенной серьезностью, с какой я их произносил.

– А теперь, – сказал я, – вот тебе ключ. Я же обеими руками буду держать крышку. – Роули повернул ключ, – Принеси все свечи, какие здесь есть, и поставь их рядом с этой сумкой. Что там может быть? Голова Горгоны? Чертик-попрыгунчик? Пистолет-самострел? На колени, сэр, и ждите чуда.

С этими словами я перевернул сумку вверх дном. И в изумлении застыл перед грудой золота и кредиток, что рассыпались на столе меж свечами и попадали на пол.

– О господи! – воскликнул Роули. – Ох, господи боже милостивый! – и кинулся подбирать упавшие на пол гинеи. – Ох, мистер Энн, да вы только поглядите, сколько денег! Все равно как в книжке! Все равно как в сказке про Али Бабу и сорок разбойников.

– Ну, вот что, Роули, будем вести себя хладнокровно и по-деловому, – сказал я. – Богатство обманчиво, в особенности же когда оно несчитанное, и прежде всего надобно узнать, каково же мое… ну, скажем, скромное состояние. Ежели я не ошибаюсь, тут с лихвой хватит на то, чтобы ты до конца жизни ходил в ливрее с золотыми пуговицами. Собери золото, а я займусь кредитными билетами.

Итак, мы расположились на коврике перед камином, и некоторое время в комнате только и слышно было, что шелест ассигнаций да позвякиванье гиней, изредка прерываемые восторженными восклицаниями Роули. Подсчеты оказались долгими и кого другого, наверно, сильно бы утомили, но только не меня и не моего помощника…

– Десять тысяч фунтов, – провозгласил я наконец.

– Десять тысяч! – эхом отозвался Роули.

И мы уставились друг на друга.

У меня захватило дух – так огромно было это богатство. С такими деньгами мне не страшны никакие враги. В девяти случаях из десяти в тюрьму попадают не оттого, что полиция хитра и проницательна, но оттого, что у людей мало денег; а в сумке для бумаг, лежащей передо мною, хранились самые разнообразные возможности и ухищрения, которые обеспечивали мне совершеннейшую безопасность. Более того, вдруг подумал я – и при одной мысли об этом затрепетал от волнения, – обладая десятью тысячами, я становился весьма достойным женихом. Все ухаживания, что я позволял себе прежде, когда был простым солдатом в военной тюрьме или беглым военнопленным, можно было объяснить или даже извинить как поступки вконец отчаявшегося человека. Теперь же я могу войти в дом с парадного крыльца, могу приблизиться к грозному дракону в сопровождении стряпчего и предложить вполне солидное обеспечение. Несчастный военнопленный француз Шандивер ежеминутно опасался ареста, но богатый англичанин Сент-Ив, разъезжающий в собственной карете с туго набитой деньгами сумкой для бумаг, может ничего не бояться, может смеяться над тюремщиками. Я с торжеством повторил про себя пословицу: «Любовь смеется над замками». В одно мгновение, оттого только, что у меня появились деньги, любовь моя перестала быть запретной, она приблизилась ко мне, стала достижимой, и, возможно, таковы уж странности человеческой натуры, но от этого она разгорелась еще ярче.

– Роули, – сказал я, – будущее твоего виконта обеспечено.

– И мое тоже, сэр, – отвечал Роули.

– Да, и твое тоже, – согласился я. – И ты будешь плясать на моей свадьбе. – С этими словами я кинул в него пачкой кредиток, и только успел высыпать ему на голову горсть золотых, как дверь распахнулась и на пороге встал мистер Роумен.

Глава XVIII
Мистер Роумен разносит меня в пух и прах

Застигнутый врасплох за таким занятием, я почувствовал себя последним дураком, неловко поднялся и поспешил приветствовать гостя. Он не отказался пожать мне руку, но сделал это с такой сдержанностью и холодностью, что я растерялся, и лицо его при этом выражало крайнюю озабоченность и суровость.

– Итак, сэр, вы здесь? – сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – И ты здесь, Джордж? Можешь идти, у меня дело к твоему господину.

Он выпроводил Роули и запер за ним дверь. Потом опустился в кресло у камина и посмотрел на меня взглядом строгим и непреклонным.

– Право, не знаю, как начать, – заговорил он. – Вы завели нас в такой редкостный лабиринт грубейших промахов и препон, что я решительно не знаю, с чего начать. Пожалуй, лучше всего, если вы сперва прочитаете вот это сообщение.

И он протянул мне газету.

Заметка оказалась совсем краткой. Она извещала о том, что схвачен один из военнопленных, совершивших недавно побег из Эдинбургской крепости: имя его – Клозель. Далее говорилось, что он рассказал подробности случившегося недавно в крепости гнусного убийства и открыл имя убийцы:

«Это рядовой солдат Шандивер, он также бежал из крепости и, по всей вероятности, разделил судьбу своих товарищей. Несмотря на тщательные поиски вдоль залива Форт и по Восточному побережью, до сих пор не удалось обнаружить никаких следов шлюпа, который эти лиходеи захватили в Грейнджмуте, и теперь можно сказать почти с полной уверенностью, что они покоятся на дне морском».

При чтении этой заметки сердце у меня упало. Мигом рушились мои воздушные замки, и сам я, минуту назад всего лишь беглый военнопленный, обратился в преследуемого властями убийцу, которого ждет виселица; теперь нечего было и мечтать о возлюбленной, которая еще несколько мгновений назад казалась мне столь близкой и достижимой. Но отчаяние, охватившее было меня, длилось недолго. Я понял, что товарищам моим все же удалось осуществить их почти фантастический план и что считается, будто я был вместе с ними и погиб при кораблекрушении – по общему мнению, именно так и окончилось их дерзкое предприятие. Ежели полагают, что я покоюсь на дне Северного моря, я могу не опасаться, что ко мне станут особенно приглядываться на улицах Эдинбурга. Им нужен был Шандивер, а что у него общего с Сент-Ивом? Конечно, повстречайся я с майором Шевениксом, он безусловно меня узнает – на этот счет не могло быть никаких сомнений: он так часто меня видел, его интерес ко мне под конец так разгорелся, что его не обмануть никакими хитростями и маскарадами. Ну что ж, даже если и так, ему придется выбирать между объяснениями, которые я дал ему одному, и показаниями Клозеля. Он знает Клозеля, знает меня и, конечно же, решит в пользу человека чести. К тому же перед моим мысленным взором так ослепительно засиял образ Флоры, что я позабыл обо всех прочих соображениях; кровь во мне закипела, и я поклялся, что увижу и завоюю ее, хотя бы и ценою собственной жизни.

– Да, это неприятно, – сказал я, возвращая газету мистеру Роумену.

– Вы полагаете это всего лишь неприятным? – спросил он.

– Если угодно, весьма досадным, – отвечал я.

– И это правда? – спросил он.

– Что ж, в известном смысле правда, – отвечал я. – Но, быть может, дело станет вам яснее, если я изложу все обстоятельства?

– Разумеется, – согласился он.

Я поведал ему все, что мне казалось необходимым, о нашей ссоре, дуэли и смерти Гогла и о том, что представляет собою Клозель. Мистер Роумен слушал мрачно и безмолвно, что отнюдь меня не радовало, и ничем не выдавал своих чувств, только при описании поединка на ножницах его багровый румянец заметно слинял.

– Надеюсь, я могу вам верить? – сказал он, когда я закончил свою повесть.

– В противном случае беседа наша окончена, – отвечал я.

– Неужто вы не в состоянии понять, что мы обсуждаем сейчас дела величайшей важности? Неужто вы не в состоянии понять, что я обременен тяжким грузом ответственности за вашу судьбу и что сейчас не время разыгрывать забияку, да еще перед кем – перед вашим же поверенным! Бывают минуты, от которых зависит вся дальнейшая жизнь, мистер Энн, – продолжал он сурово. – Вы совершили тяжкое уголовное преступление, оно носит поистине зверский характер и осложнено на редкость неприятными обстоятельствами: налицо этот Клозель, который (судя по вашему же отзыву) относится к вам с крайней враждебностью и способен под присягой утверждать, что черное есть белое; все прочие свидетели рассеяны по свету или утонули в море; прибавьте к этому естественное предубеждение против француза, да еще в придачу беглого военнопленного; все это в совокупности ставит перед вашим поверенным чрезвычайно трудную задачу, и ваше неисправимое легкомыслие и безрассудство нисколько ее не облегчают.

– Виноват, как вы сказали?!

– О, я весьма тщательно выбирал выражения, – отвечал он. – За каким занятием я застал вас, сэр, когда пришел объявить о сей катастрофе? Вы, точно неразумное дитя, сидели на ковре и играли со своим слугой, не так ли? И весь пол был усыпан золотом и кредитными билетами. Хороша картинка, нечего сказать! Ваше счастье, что вошел я. А ведь с таким же успехом вместо меня мог войти кто угодно – хотя бы, скажем, ваш кузен.

– Мне нечего вам возразить, сэр, – признался я. – Я пренебрег всеми предосторожностями, и вы вправе негодовать. А propos, мистер Роумен, как вы-то сами оказались в этом доме и давно ли вы здесь? – прибавил я, задним числом удивившись, что не слышал, как он подъехал.

– Я приехал в карете, запряженной парой лошадей, – отвечал он, – Любой мог бы меня услышать. Но вы, я полагаю, не прислушивались? Вы были веселы и беззаботны, несмотря на то, что находитесь в доме своего заклятого врага и к тому же вам грозит смертная казнь! Я здесь уже достаточно давно и успел уладить ваши дела. Да-да, я сделал это, бог мне судья, сделал, даже не спросив объяснений по поводу сей заметки. Завещание подготовлено было раньше, теперь оно подписано, и ваш дядя ничего не знает о вашем последнем художестве. Вы спросите, почему? Да потому, что я не желал тревожить его на смертном одре; могло оказаться, что обвинение ложное, а кроме того, по мне уж лучше убийца, нежели шпион.

Да, спору нет, поверенный был на моей стороне, однако столь же бесспорно, что дурное расположение духа и тревога за исход всего предприятия побуждали его выражаться весьма неделикатно.

– Быть может, вам покажется, что я излишне чувствителен, – заговорил я, – но вы употребили одно слово…

– Я употребляю слова, которые точно определяют суть дела, сэр! – воскликнул он, хлопнув ладонью по газете. – Вот тут все написано черным по белому. И напрасно вы так спокойны: суда ведь еще не было и вас еще не оправдали. Это – скверное дело, оно дурно пахнет. Сейчас все это весьма некстати. Я отдал бы на отсечение собственную руку… вернее сказать, я выложил бы сотню фунтов, лишь бы не иметь к этому никакого касательства. Но при том, как все сложилось, нам надо действовать немедля. Выбора нет. Вам следует немедля покинуть Англию и отправиться во Францию, или в Голландию, или хоть на Мадагаскар.

– Я хотел бы сказать два слова.

– Ни единого звука, – возразил он. – Тут не о чем спорить. Все ясно как божий день. Вы умудрились поставить себя в такое чудовищное положение, что следует надеяться единственно на отсрочку разбирательства. Возможно, придет время, когда дело примет другой оборот. Но не сейчас, сейчас вам грозит виселица.

– Вы сильно заблуждаетесь, мистер Роумен, – сказал я. – Я вовсе не стремлюсь на скамью подсудимых. Напротив того, я не менее вас желаю отложить свое первое там появление. С другой стороны, я вовсе не намерен покинуть Англию: она чрезвычайно пришлась мне по вкусу. Я малый не промах, у меня хорошо подвешен язык, вполне приличный выговор, и благодаря дядюшкиному великодушию карманы полны денег. При столь удачном стечении обстоятельств странно было бы, ежели бы мистер Сент-Ив не обрел где-нибудь тихого пристанища, покуда власти тешат себя поисками Шандивера. Вы забываете, ничто не связует эти две личности.

– А вы забываете о своем кузене, – возразил Роумен. – Вот вам и связующее звено. Вот вам и ключ к загадке. Он-то знает, что Шандивер – это вы. – Роумен приставил ладонь к уху, словно прислушиваясь, и тут же воскликнул: – Пари держу, вот и он сам!

Со стороны подъездной аллеи донесся своеобразный звук – словно портной кинул штуку материи на стол и отрывает от нее кусок: то мчалась к дому карета четвериком. Слегка раздвинув шторы, мы увидели на пологом склоне холма огни фонарей, с каждым мгновением они становились все ярче.

– Да-а, – молвил Роумен, протирая стекло, чтобы лучше видеть. – Да-а, так гнать лошадей может только он, больше некому! Сыплет деньгами, дурак набитый! Швыряет золото каждому встречному и поперечному, лишь бы поскорей поспеть, а куда? В долговую яму, вот куда, а то и похуже – в уголовную тюрьму!

– Так вот он каков?! – спросил я, вглядываясь в фонари кареты, словно они могли открыть мне, что за человек мой кузен.

– Он таков, что иметь с ним дело опасно, – отвечал поверенный. – Для вас эти огни – грозный знак, будьте начеку. Да, вот заговорил о нем – и призадумался: какое почтение и трепет внушал он прежде, как был представителен! И как близка минута, когда он будет повержен во прах! Здесь никто его не любит, скорее, мы даже ненавидим его, и, однако, у меня такое чувство… вряд ли в мои лета это можно назвать состраданием… вернее сказать, не хочется погубить нечто столь огромное и живописное, словно бы это даже не человек, а огромная фарфоровая ваза или огромная картина, которой нет цены. Ага, вот этого я и ожидал! – прибавил Роумен, когда замерцали огни второй кареты. – Теперь уже нет никаких сомнений. Первая карета была подпись, вторая – росчерк. Две кареты, во второй следует багаж – он всегда велик числом и увесист – и один из лакеев: без лакея виконт не может шагу ступить.

– Вы все повторяете «огромный», – заметил я, – но вряд ли он такого уж крупного сложения.

– Нет, – отвечал поверенный, – он примерно вашего роста, я так и сказал портным и, как вижу, не ошибся. И, однако, он всюду и везде главенствует, у него во всем особенный размах, и своими каретами, скаковыми лошадьми, игрой в кости и уж не знаю, чем еще, он всю жизнь создает вокруг себя такой шум, что поневоле проникаешься к нему почтением. Мне кажется, когда комедия окончится и его запрут во Флитской тюрьме и больше некому будет поднимать в мире шум, кроме как Буонапарте, лорду Веллингтону да атаману Платову, – в подлунном мире станет куда тише и спокойнее. Но это к делу не относится, – прибавил Роумен с усилием и отворотился от окна. – Теперь мы под огнем, мистер Энн, как говорит ваш брат военный, и нам давно пора готовиться к бою. Виконт не должен вас видеть: это было бы губительно. Пока ему известно только, что вы на него похожи, – этого тоже сверхдостаточно. Если возможно, было бы очень хорошо, чтобы он не знал, что вы здесь, в доме.

– Уверяю вас, это совершенно невозможно, – сказал я. – Кое-кто из слуг явно держит его сторону, пожалуй, даже состоит у него на жалованье, к примеру, Доусон.

– Я тоже так думаю! – воскликнул Роумен. – И к тому же, – прибавил он в ту самую минуту, как лошадей первой кареты круто осадили перед портиком, – слишком поздно. Вот и он.

Мы стояли и тревожно прислушивались к разнообразным звукам, что возникли в безмолвном дотоле доме: хлопали, отворяясь и затворяясь, двери, совсем близко и в отдалении слышались торопливые шаги. Было очевидно, что для всех домочадцев приезд моего кузена – поистине событие, едва ли не торжество. И вдруг среди этой отдаленной и невнятной суматохи раздались быстрые, легкие шаги. Они приближались, становились все отчетливей – вот они уже на лестнице, в коридоре, вот затихли у моей двери, и тут же раздался негромкий, торопливый стук.

– Мистер Энн, мистер Энн! Впустите меня, сэр! – услышал я голос Роули.

Мы впустили его и мигом снова заперли дверь.

– Это он самый, сэр, – запыхавшись, вымолвил Роули. – Прикатил.

– То есть виконт? – переспросил я. – Мы так и полагали. Еще что, Роули? Выкладывай! У тебя еще какие-то новости, по лицу вижу!

– Верно, мистер Энн, – сказал мой слуга. – Мистер Роумен, сэр, ведь вы ему друг, правда?

– Да, Джордж, я ему друг, – отвечал Роумен и. к величайшему моему удивлению, положил руку мне на плечо.

– Так вот, стало быть, – сказал Роули, – мистер Поуль пристал ко мне с ножом к горлу! Чтоб я заделался доносчиком! Я знаю, он с самого начала метил меня к этому делу приспособить! С самого начала видать было, чего ему надо… все ходит вокруг да около, говорит все обиняками да намеками! А нынче ввечеру взял да напрямик и выложил! Чтоб я ему вперед говорил все, что вы собираетесь делать; и вон что дал, чтоб я не думал, будто задаром стараюсь. – И Роули показал нам монету в полгинеи. – Ну, я, понятно, взял! Почернеть мне и посинеть! – закончил он словами той шуточной клятвы и искоса глянул на меня.

Он совсем забылся и сам уже это почувствовал. Выражение его глаз мгновенно изменилось: из многозначительного стало умоляющим, то был уже не сообщник, а провинившийся, и с этой минуты перед нами предстал образцовый, отлично вымуштрованный слуга.

– Почернеть и посинеть?! – повторил стряпчий. – Он что, бредит?

– Нет, – возразил я, – просто он мне кое о чем напоминает.

– Что ж, надеюсь, на него можно положиться, – сказал Роумен. – Так, значит, ты тоже друг мистеру Энну? – спросил он юнца.

– С вашего позволения, сэр, – отвечал Роули.

– Это несколько неожиданно, – заметил Роумен, – но, мне кажется, ему можно верить. Я полагаю, он малый честный. Его родители – честные люди. Ну-с, Джордж Роули, можешь воспользоваться случаем и, не мешкая, отработать эту монету: поди скажи мистеру Поулю, что твой господин пробудет здесь самое малое до завтрашнего полудня, а то и дольше. Скажи, что у него здесь еще миллион дел, а еще того более – дел, которые нельзя должным образом оформить, иначе как у меня в конторе на Хай Холборн-стрит. Вот что… Давайте-ка с этого и начнем, – продолжал он, отпирая дверь. – Разыщи… мистера Поуля и все ему передай. И единым духом назад, я хочу поскорей расхлебать эту кашу.

Едва Роули вышел, адвокат взял понюшку табаку и взглянул на меня чуть подобревшим взглядом.

– Ваше счастье, сэр, что лицо ваше говорит само за себя, оно лучше любого рекомендательного письма. Возьмите хоть меня: я старый воробей, меня на мякине не проведешь, и я берусь за ваше весьма беспокойное дело; или возьмите этого деревенского паренька: у него достало ума не отказаться от подкупа и достало преданности прийти и рассказать вам об этом. И всему причиной, я думаю, ваша наружность. Хотел бы я знать, какое впечатление она произведет на присяжных!

– И как она понравится палачу, сэр? – спросил я.

– Absit omen,[39]39
  Пронеси, господи! (лат.)


[Закрыть] – благочестиво произнес мистер Роумен.

И тут я услышал звук, от которого у меня душа ушла в пятки: кто-то осторожно нажимал на ручку двери – проверял, заперто ли. А мы до этого не слышали никаких шагов. С тех пор, как ушел Роули, в нашем крыле дома стояла полнейшая тишина. И у нас были все основания полагать, что, кроме нас, здесь никого нет, и тем самым, кто бы ни стоял сейчас под дверью, он пришел тайком, а стало быть, намерения у него недобрые.

– Кто там? – крикнул Роумен.

– Прошу прощения, это я, сэр, – послышался вкрадчивый голос Доусона. – Я от виконта, сэр. Он бы весьма желал переговорить с вами по делу.

– Передайте ему, Доусон, что я скоро приду, – сказал поверенный. – Сейчас я занят.

– Благодарю вас, сэр! – был ответ.

И мы услышали, как его шаги медленно удаляются по коридору.

– Да, – сказал мистер Роумен, понизив голос и сохраняя напряженную позу человека, который весь обратился в слух, – там и еще кто-то идет. Уж я не ошибусь!

– А ведь вы правы! – сказал я. – И вот что неприятно: мне кажется, второй остался где-то поблизости. Во всяком случае, по лестнице спускался только один.

– Гм… мы окружены? – спросил поверенный.

– Осада en rиgle![40]40
  По всем правилам (франц.).


[Закрыть] – воскликнул я.

– Отойдемте подальше от двери, – предложил Роумен, – и обсудим положение, черт его дери. Безусловно, Ален сейчас подходил к двери. Он надеялся войти, словно бы случайно, и посмотреть, что вы за птица. Ему это не удалось, и теперь важно понять: остался ли он сам на часах у дверей или оставил Доусона?

– Вне всякого сомнения, он остался сам. Но с какой целью? Не собирается же он торчать под дверью всю ночь!

– Если бы только можно было ни на что не обращать внимания, – вздохнул мистер Роумен. – Но тут-то и сказывается уязвимость вашей позиции, будь она неладна. Мы ничего не можем предпринять в открытую. Я должен переправить вас из этой комнаты и из этого дома тайком, точно контрабандный товар; а как за это взяться, ежели к вашей двери приставлен часовой?

– Волнением делу не поможешь, – сказал я.

– Ни в коей мере, – нехотя согласился он. – И подумать только, не забавно ли, что в ту самую минуту, когда ваш кузен явился, чтобы увидать, с кем он имеет дело, я как раз говорил о вашей наружности? Если помните, я говорил, что ваше лицо нисколько не хуже рекомендательного письма. Хотел бы я знать, окажет ли оно на мсье Алена то же действие, что и на всех нас… хотел бы я знать, какое впечатление вы произведете на него?

Мистер Роумен сидел в кресле у камина спиной к окнам, я же, опустившись на колени, машинально подбирал рассыпанные по ковру ассигнации, как вдруг в нашу беседу вторгся медоточивый голос:

– Самое наилучшее, мистер Роумен. Он просит включить его в тот круг поклонников, который, судя по вашим словам, уже существует.