Текст книги "Завет Холкрофта"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Глава 27

Ноэль стоял на мосту Пон-Нёф, любуясь мерцающими, словно мириады свечей, огнями вечернего Парижа. Днем он позвонил Хелден в «Галлимар», и она согласилась встретиться с ним на этом месте после работы. Холкрофт пытался уговорить ее поехать в гостиницу, в Аржантей, но Хелден отвергла его предложение.

– Но ты обещала, что, если я тебя попрошу, ты будешь со мной дни и недели, – напоминал ей Ноэль.

– Я обещала это нам обоим, любимый. И у нас эти дни будут непременно. Но только не в Аржантей. Я все объясню тебе при встрече, – ответила Хелден.

И вот Холкрофт ждал ее на мосту. На часах было всего четверть шестого, но над Парижем уже опускалась зимняя ночь, и с реки повеяло пронизывающей стужей. Холкрофт поднял воротник поношенного пальто и еще раз взглянул на часы: стрелки не сдвинулись. И немудрено. Ведь прошло не более десяти секунд.

Ноэль вдруг поймал себя на том, что похож на юношу, поджидающего в летнюю ночь подружку, с которой познакомился на вечеринке в сельском клубе. Он смущенно улыбнулся своим мыслям, но слегка при этом встревожился: нельзя, чтобы Хелден заметила его возбуждение. Как-никак он не в деревне, и вокруг не теплая лунная ночь. Он мерзнет на парижском мосту, на нем поношенное пальто, а в кармане этого пальто – пистолет.

На дальнем конце моста показалась Хелден. Она была одета в черный плащ; светлые волосы спрятаны под темно-красным шарфом. Хелден шла неторопливой походкой одинокой женщины, возвращающейся с работы, но даже среди тысяч парижанок, спешащих домой, она выделялась редкой красотой.

Холкрофт двинулся навстречу. Хелден, заметив его, замахала рукой, показывая, чтобы Ноэль оставался на месте, но он, забыв о предосторожностях, помчался к Хелден и, не обращая внимания на ее жесты, сжал свою любимую в объятиях. Холкрофт был счастлив. Она снова рядом, и ему с ней тепло, уютно и спокойно.

Чуточку отстранившись, Хелден взглянула Холкрофту в лицо:

– Не надо бегать по мостам. – Она попыталась казаться строгой, но глаза ее улыбались. – Человек, бегущий по мосту, вызывает подозрение. По мосту надо гулять, а не бегать.

– Я так соскучился, что забыл про все на свете. А, наплевать!

– Впредь не забывай. Ну, как тебе Берлин? Ноэль обнял ее за плечи, и они пошли в сторону набережной Сен-Бернар.

– Новостей у меня много, – сказал Холкрофт. – И хороших и плохих. Впрочем, если считать новые знания прогрессом, то мы сделали пару гигантских шагов вперед. Тебе брат звонил?

– Да, сегодня днем, через час после тебя. У него изменились планы, и он будет в Париже уже завтра.

– О, это самое приятное из всего, что ты могла сообщить мне. Мне так кажется, по крайней мере. Завтра узнаем, не ошибаюсь ли я.

Они свернули с моста налево и пошли вдоль набережной.

– Соскучилась по мне? – спросил Холкрофт.

– Ноэль, ты сумасшедший. Мы же расстались только вчера. Я всего-то успела прийти домой, принять ванну, выспаться, наконец, как следует и утром вернуться на службу.

– Ты ночевала дома? В своей квартире?

– Нет, я... – Хелден остановилась и посмотрела на него с улыбкой: – Отлично, новобранец Ноэль Холкрофт! Непреднамеренный допрос?

– Преднамеренный.

– Но ты же обещал об этом не спрашивать.

– Вовсе нет. Я спрашивал, замужем ли ты, и получил отрицательный ответ; тогда я спросил, живешь ли ты с кем-нибудь, ты ответила весьма уклончиво. Но я вовсе не обещал тебе, что не буду пытаться разузнать, где ты живешь.

– Это как бы подразумевалось, дорогой. Когда-нибудь я тебе все расскажу, и ты поймешь, какой ты был глупенький.

– Расскажи сейчас. Я влюблен и хочу знать, где живет моя девушка.

Улыбка исчезла с лица Хелден. Но потом она взглянула на Холкрофта и улыбнулась снова:

– Ты похож на маленького мальчишку, который научился новому слову и повторяет его на все лады. Ты еще недостаточно хорошо знаком со мной, чтобы любить меня. Я ведь уже говорила тебе?

– Я забыл, что тебе нравятся женщины.

–Да, они среди моих лучших друзей.

– Но выходить замуж за одну из них ты не собираешься?

– Я ни за кого не собираюсь замуж.

– Уже легче! Тогда давай ближайшие десять лет быть вместе, оставив за каждой стороной право выбора.

– Ты так славно говоришь...

Они остановились на перекрестке. Холкрофт притянул к себе Хелден и положил ей руки на плечи:

– Я за свои слова отвечаю.

– Я верю, – ответила она и посмотрела на него с любопытством, к которому примешивался страх. Холкрофт заметил это и слегка встревожился.

– Любишь меня хоть немножко? – спросил он с улыбкой.

– Кажется, даже больше, чем немножко, – серьезно ответила Хелден, – а мне бы этого очень не хотелось. Боюсь, с этой бедой я не справлюсь.

– Тем лучше! – рассмеялся Ноэль и, взяв ее под руку, повел через улицу. – Приятно сознавать, что даже у тебя нет ответов на все вопросы.

– А ты думал, что у меня они есть?

– Мне казалось, что тебе так кажется.

– Вовсе нет.

– Я знаю.

Ресторан был полупустой. Хелден попросила метрдотеля устроить столик в глубине зала – так, чтобы не было видно с улицы. Метрдотель кивнул и повел их между столиков. Ясно было, что он никак не может понять, почему эта прелестная дама появилась в его заведении с таким засаленным кавалером. «Трудные деньки наступили для парижских девочек. Вернее, ночки» – вот что читалось в его взгляде.

– А он меня не одобрил, – заметил Холкрофт, когда метрдотель, приняв заказ, удалился.

– Еще не все потеряно. Ты поднялся в его глазах, заказав дорогое виски. Он даже улыбнулся. Ты не заметил?

– Это он увидел мой пиджак. Кажется, его сняли с другой вешалки, нежели пальто.

Хелден рассмеялась:

– Да, пальто явно не из коллекции высокой моды. Ты носил его в Берлине?

– Конечно. Мне даже удалось в нем заарканить проститутку. Ты не ревнуешь?

– К тем, кто соблазнился тобой в этом пальто, – нет.

– Она была само очарование.

– Повезло тебе. Наверняка она из «Одессы», и ты подцепил то, что ими планировалось. Сходишь к врачу, прежде чем домогаться моей любви.

Ноэль взял ее за руку. Он был очень серьезен, когда заговорил снова:

– Об «Одессе» можно забыть. И о «Возмездии» тоже. Это как раз одна из тех новостей, о которых мне стало известно в Берлине. Ни одна из этих организаций знать не знает про Женеву.

Хелден была ошеломлена.

– А как же... Бомонт? Ты говорил, что он агент «Одессы», что он шпионил за тобой в Рио...

– Я и сейчас считаю его агентом «Одессы», и он действительно за мной шпионил. Но не из-за Женевы. Бомонт связан с Граффом. Каким-то образом он пронюхал про то, что я ищу Иоганна фон Тибольта, и именно поэтомустал за мной следить. Женева тут ни при чем. Завтра, во время разговора с твоим братом, я надеюсь разузнать все подробности. Но, как бы там ни обернулись события, Бомонт выйдет из игры через пару дней. Об этом позаботится Кесслер. Он обещал позвонить в Бонн кому-то из правительства.

– Это так просто?

– Во всяком случае, не так сложно, как кажется на первый взгляд. Стоит лишь намекнуть на причастность Бомонта к «Одессе», как мигом поднимется волна расследований. Его сразу загребут.

– Но если ни «Одесса», ни «Возмездие» не знают про Женеву, то кто же пытается помешать нам?

– Я как раз собирался об этом рассказать. И еще про то, почему мне пришлось избавиться от пальто и шляпы.

– О Господи! – Хелден никак не могла уловить связи в словах Ноэля.

Холкрофт рассказал о своих берлинских приключениях, опустив эпизод в темном переулке. Потом он сообщил о своей беседе с Кесслером и, уже завершая рассказ, вдруг понял, что скрыть от Хелден убийство незнакомца в кожаной куртке не удастся. Завтра он в любом случае должен рассказать об этом ее брату, так что держать Хелден в неведении нет смысла. Когда Ноэль закончил свое повествование, Хелден аж вздрогнула и сжала пальцы в кулаки.

– Какой ужас! А что об этом думает Кесслер? Есть у него какие-то предположения?

– Практически никаких. Мы с ним проанализировали весь эпизод раз десять, пытаясь ухватиться за какую-либо ниточку, но, увы... По мнению Кесслера, этот молодчик принадлежал к одной из неонацистских группировок – Эрих назвал их «потомками НСДАП» и "занозами в теле «Одессы».

– А каким образом они могли узнать про Женеву?

– Я и об этом спросил у Кесслера. Он ответил, что денежные манипуляции такого масштаба очень трудно сохранить в тайне. Кто-то где-то вполне мог разнюхать про Женеву.

– Но ведь вся сутьЖеневы в секретности. Если о тайне кто-то узнает, то неминуем крах.

– Значит, все дело в степенисекретности. Когда тайна становится тайной? И в чем различие между информацией секретной и совершенно секретной? Горстка людей, разузнав про Женеву, хочет помешать нам получить деньги и использовать их по назначению. Деньги нужны им самим, а значит, рассекречивать Женеву нашим конкурентам нет смысла.

– Но если они узнали про Женеву, то должны знать и то, что денег получить не смогут.

– Совсем не обязательно.

– Тогда им надо об этом сказать!

– Именно так я и поступил в том темном переулке. Но убедить незнакомца не сумел. Впрочем, даже если я его и убедил, то теперь это уже не имеет никакого значения.

– Но... как ты не понимаешь?! Надо разыскать этих людей – кто бы они ни были – и сказать им, что они ничего не добьются, остановив тебя, моего брата и Кесслера.

Холкрофт пригубил виски.

– Не думаю, что нам следует поступать таким образом. Кесслер сказал мне вчера одну фразу, которая не дает мне покоя до сих пор. «Вы, – заявил он, очевидно, подразумевая под местоимением „вы“ тех, кто не занимался изучением вопроса специально, – никогда не понимали нацистских ультра». Оказывается, для наци в равной степени важны как собственный успех,так и чужой провал.Кесслер назвал это «неотъемлемой деструктивностью наци». Хелден вновь нахмурила брови:

– Значит, если им все рассказать, то они начнут за вами охотиться. И постараются убить вас троих, потому что без вас нет и Женевы.

– Ее не будет для нашего поколения, но не для следующего. Это очень мощный аргумент в нашу пользу. Если нас убьют, то деньги еще на тридцать лет вернутся в подвалы банка.

Хелден в ужасе прикрыла рот рукой:

– Погоди минутку... Тут что-то не так. Они хотели убить тебя. Тебя!С самого начала... тебя! Холкрофт покачал головой:

– В этом нельзя быть уверенным...

– Нельзя?!-взвилась Хелден. – Господи Боже мой, что же тебе еще нужно?! Нож, которым тебя пырнули в толпе. Стрихнин в самолете, выстрелы в Рио... Что тебе еще нужно?!

– Мне нужно знать, кто за всем этим стоит. Именно поэтому я хочу завтра встретиться с твоим братом.

– Но о чем тебе может рассказать Иоганн?

– О том, кого он убил в Рио.

Хелден принялась было протестовать, но Холкрофт взял ее за руку:

– Позволь мне все объяснить. Я полагаю, что мы оказались – вернее, я оказался – в гуще двух схваток, никоим образом не связанных друг с другом. То, что случилось в Рио с твоим братом, не имело никакого отношения к Женеве. В этом моя ошибка: я все происшествия привязывал к Женеве. А это не так. Здесь две разные игры.

– Я уже пыталась тебя в этом убедить, – напомнила Хелден.

– Я плохо соображал. Но тогда в меня еще не стреляли, не пытались отравить, не пыряли ножом в живот. А такие шуточки чертовски развивают мыслительный процесс. Мой, во всяком случае.

– Должна предупредить тебя, Ноэль, что Иоганн очень противоречивый человек, – сказала Хелден. – Он может быть обаятельным, элегантным, но в то же время скрытным. Такова его натура. Брат живет очень странной жизнью. Иногда он кажется мне похожим на овода: так же порхает с места на место, постоянно меняет пристрастия, сверкает, повсюду оставляет свою метку, но не всегда желает, чтобы эту метку опознавали.

– "Он здесь, он там, он повсюду!" – передразнил ее Холкрофт. – Прямо Фигаро какой-то.

– Именно. Иоганн может не сказать тебе о том, что произошло в Рио.

– Он обязан. Мне это нужно знать.

– Если происшествие не имеет отношения к Женеве, то Иоганн может отказаться что-либо рассказывать.

– Тогда я попытаюсь убедить его. Мы должны знать, насколько уязвима его позиция.

– Допустим, она уязвима. Что тогда?

– Тогда он будет отстранен от участия в Женеве; мы знаем, что он убил кого-то. Ты сама слышала, как тот человек – ты еще подумала тогда, что он, должно быть, богач и большая шишка, – как он говорил, что мечтал бы увидеть твоего брата вздернутым на виселице за убийство. Я знаю, что Иоганн якшался с Граффом, а это значит – с «Одессой». Ему пришлось бежать, чтобы спасти свою шкуру. Хоть он и взял с собою тебя и Гретхен, но спасал он только себя. Твой брат замешан во множестве подозрительных дел; за ним постоянно следят, и у меня есть основания предполагать, что его могут шантажировать. Тогда Женева даст трещину, и все пойдет насмарку.

– Должны ли об этом знать банкиры? – спросила она. Ноэль прикоснулся к щеке Хелден и повернул ее лицо к себе.

– Мне придется рассказать им. Речь идет о семистах восьмидесяти миллионах долларов – о благородном жесте, который три выдающихся человека сделали для самой Истории. Если твой брат хочет сорвать Женеву или рассчитывает использовать деньги не по назначению, то пусть лучше эти миллионы покоятся в земле, пока не подрастет следующее поколение. Впрочем, такой исход дела маловероятен. Согласно завету, душеприказчицей фон Тибольта можешь стать и ты.

Хелден пристально посмотрела на Холкрофта:

– Я не могу этого принять, Ноэль. Душеприказчиком должен быть Иоганн. Не только потому, что он больше меня подходит для Женевы, но и потому, что Иоганн этого заслуживает больше, чем я. Я не могу отнять у него право участвовать в Женеве.

– А я не могу дать ему это право, если он хоть в самой малой степени способен причинить вред договору. Давай поговорим об этом завтра, после того как я с ним встречусь.

Хелден внимательно изучала лицо Холкрофта. Он смутился. Она сняла ладонь Ноэля со своей щеки и крепко-крепко сжала ее в своих ладонях.

– Ты человек высоких моральных принципов, да?

– Совсем не обязательно. Я просто рассерженный человек. Меня уже мутит от коррупции, процветающей в политической и финансовой системах. Таких деляг полным-полно в моей стране.

– В политической и финансовой системах?

– Это выражение из письма отца.

– Как странно, – заметила Хелден.

– Что именно?

– Ты всегда называл его либо Клаузеном, либо Генрихом Клаузеном. Официально так, отстраненно... Холкрофт кивнул. Хелден верно подметила.

– Действительно, забавно, – сказал он. – Ведь я знаю о нем не больше, чем знал прежде. Правда, мне его описали. Рассказали, как он выглядел, как говорил, как люди завороженно слушали его.

– Значит, теперь ты все-таки знаешь его лучше.

– Вряд ли. Это были всего лишь чужие впечатления. Притом детские. Хотя, надо признать, знаний об отце у меня чуточку прибавилось.

– Когда родители рассказали тебе о нем?

– Не родители... Вернее, не отчим. Только Альтина. Это случилось примерно через две недели после моего двадцатипятилетия. Я тогда работал, был дипломированным специалистом.

– Специалистом?

– Я архитектор, помнишь? Впрочем, я уж и сам почти забыл об этом.

– И мама специально ждала, пока тебе исполнится двадцать пять лет?

– Она поступила правильно. Не думаю, что сумел бы пережить это известие, узнай я о нем раньше. Святой Боже! Ноэль Холкрофт, американский парнишка. Гамбургеры с жареной картошкой, стадион «Шиэ» и «Мете», Гарден и «Нике»; приятели по колледжу, чьи отцы сражались на полях Второй мировой войны, выигрывая ее каждый по-своему. Да сказать тому Холкрофту, что его отец – один из тех щелкающих каблуками садистов в фильмах про войну... Господи, мальчишка бы свихнулся.

– Почему же она тогда вообще стала об этом рассказывать?

– Потому что я мог когда-нибудь узнать об этом сам, а она этого не хотела. Хотя и была уверена, что самому мне правду не узнать никогда. Они с Диком замели все следы – даже в свидетельстве о рождении моими родителями значатся Альтина и Ричард. Однако существовала еще одна метрика. В Берлине. «Клаузен. Пол мужской. Мать – Альтина. Отец – Генрих». И были живы люди, знавшие о том, что Альтина бросила мужа и сбежала с ребенком из Германии. Мама хотела, чтобы меня не могли застать врасплох: если вдруг по какой-то причине кто-нибудь вспомнит ту историю и попытается меня шантажировать, то я должен буду отвергнуть «клевету», утверждая, что речь идет о другом человеке, который еще ребенком умер в Англии.

– Значит, существует и свидетельство о смерти?

– Да. Зарегистрированное надлежащим образом в какой-то лондонской конторе. Хелден прислонилась к стене:

– А у нас с тобой, оказывается, много общего. Наши судьбы полны фальшивых бумаг. Какая, наверное, роскошь – честная жизнь...

– Для меня бумаги не слишком много значат. Я не нанимал шпионов, чтобы выкрасть их, не стрелял в людей, которые мне эти бумаги добывали... – Ноэль допил виски. – Предпочитаю спрашивать сам. И собираюсь задать твоему брату несколько очень жестких вопросов. Молю Бога, чтобы его ответы оказались именно такими, каких я ожидаю.

– Я молюсь вместе с тобой.

Холкрофт вплотную приблизился к Хелден – так, что плечи их соприкоснулись.

– Любишь меня хоть немножко? – спросил он.

– Гораздо больше, чем немножко.

– Останься сегодня со мной.

– Как раз это я и собиралась сделать. Поедем в твой отель?

– Но не в тот, что на улице Шеваль. Выдуманный нами мистер Фреска вчера переехал в более комфортабельные апартаменты. Видишь ли, у меня тоже есть друзья в Париже. Один из них – заместитель управляющего отелем «Георг V».

– Ой, к чему такая расточительность?

– Это вполне позволительно, потому что ты – непредсказуемая женщина: когда я с тобой, я не знаю, что с нами приключится на следующий день. Кстати, почему нам нельзя ехать в Аржантей? Ты обещала сказать мне.

– Нас там видели.

– Кто?

– За тобой следил какой-то человек. Мы не знаем его имени, но он из Интерпола. У нас там есть свои люди. Они и сообщили, что из Парижа пришла оперативка с твоими приметами. А в Париж нитка протянулась из Нью-Йорка. Тебя разыскивает полицейский чин по фамилии Майлз.

Глава 28

Джон Теннисон вышел из людного зала прилета лондонского аэропорта Хитроу и направился к припаркованному у обочины черному «ягуару». Водитель, увидев приближающегося светловолосого господина, отложил книгу, потушил сигарету и вышел из машины.

– Добрый день, мистер Теннисон, – произнес он с гортанным валлийским акцентом, приветствуя блондина.

– Давно ждешь? – равнодушно спросил шофера Теннисон.

– Не очень, – ответил валлиец, принимая у Теннисона портфель и небольшой чемодан. – Вы, наверное, хотите сами сесть за руль?

– Да. Высажу тебя по дороге у какой-нибудь стоянки такси.

– Я могу поймать такси и здесь, в аэропорту.

– Нет. Мне по дороге нужно немного поговорить с тобой, – объяснил Теннисон и сел за руль. Валлиец уложил багаж на заднее сиденье и тоже сел в машину. Через несколько минут они уже миновали ворота аэропорта и выехали на лондонскую автостраду.

– Как прошла поездка – удачно? – поинтересовался валлиец.

– Очень много было дел.

– Читал вашу статью про Бахрейн. Презабавная.

– Страна презабавная. Единственные экономисты на всем архипелаге – это индусы-лавочники.

– Но вы весьма благосклонно отозвались о шейхах.

– Потому что они были благосклонны ко мне. Какие новости со Средиземноморья? Что передают с корабля Бомонта? Ты поддерживал связь с братом?

– Постоянно. Мы используем радиотелефон на мысе Камарат. Пока все идет по плану. На пристани пущен слух, будто капитана видели в Сен-Тропе двое суток тому назад. Он якобы вышел в море на небольшом катере с какой-то женщиной. С тех пор ни о парочке, ни о катере нет никаких известий. Очевидно, попали в бушевавший на море шторм и погибли. Брат завтра сообщит о трагедии и примет командование на себя.

– Естественно. Что ж, значит, все идет хорошо. Причина смерти Бомонта будет предельно ясной. Несчастный случай во время шторма. Никому не придет в голову задавать еще какие-то вопросы.

– Вы не посвятите меня в то, что произошло на самом деле?

– Только в общих чертах. Детали будут для тебя лишним бременем, – ответил Теннисон. – Говоря коротко, Бомонт зарвался. Его видели в подозрительных местах в компании подозрительных личностей. Уже пошли разговоры о том, что наш высокопоставленный чин связан с «Одессой».

Валлиец разгневался:

– Это же очень опасно! Проклятый идиот!

– Я должен сказать тебе еще кое-что, – сказал Теннисон. – Время пришло.

Валлийцем овладел благоговейный трепет:

– Значит, этослучилось?

– Я полагаю, это произойдет в ближайшие две недели.

– Поверить не могу!

– Почему? – спокойно спросил Теннисон. – Все идет по плану. Пора начинать рассылку шифровок. По всем адресам.

– По всем адресам, – зачарованно повторил валлиец.

– Код «Вольфшанце».

– "Вольфшанце"?.. О Господи, значит, действительно началось!

– Слушай внимательно. Составишь сводный список региональных лидеров – в одном экземпляре, естественно. Соберешь всю картотеку – по всем странам, городам, политическим связям – и запечатаешь микрофильмы в стальной кейс. Принесешь этот кейс вместе со списком лично мне. Ровно через неделю, в среду, мы с тобой встречаемся возле моего дома в Кенсингтоне, на улице, в восемь часов вечера.

– Через неделю, в среду, в восемь часов, с кейсом.

– И со списком лидеров.

– Конечно. – Валлиец прикусил указательный палец. – Свершилось... – сказал он шепотом.

– Есть, правда, одно маленькое препятствие, но мы его преодолеем.

– Могу я чем-то помочь? Я сделаю все, что угодно.

– Знаю, Ян. Ты один из лучших. Я тебе скажу через неделю.

– Все, что угодно.

—Конечно. – Теннисон сбавил скорость. Беседа подходила к концу. – Я бы подбросил тебя до Лондона, но мне нужно ехать в Маргейт. Крайне важно, чтобы я попал туда как можно быстрее.

– Обо мне не беспокойтесь. Господи, сколько всего вам приходится держать в голове! – Ян взглянул на мужественное, словно высеченное из мрамора лицо Теннисона, в котором было столько власти и которое сулило столько надежд. – Быть сейчас здесь, удостоиться чести присутствовать при самом начале... При возрождении... Нет такой жертвы, на которую бы я не пошел ради этого!

Светловолосый господин улыбнулся:

– Спасибо!

– Высаживайте меня, где вам удобно. Поймаю такси... Я и не знал, что у нас есть свои люди в Маргейте.

– Наши люди повсюду, – ответил Теннисон, останавливая машину.

* * *

Теннисон мчал по знакомому шоссе в Портси. Он все рассчитал правильно: он приедет к Гретхен около восьми, а сестра ждет его только в девять. Будет время для того, чтобы убедиться, что у Гретхен нет гостей – любвеобильных соседей мужского пола, заглянувших пропустить рюмку-другую.

Теннисон улыбнулся про себя. Его сестра, которой уже за сорок, по-прежнему манила мужиков, и те слетались к ней, словно мошкара на пламя свечи, рискуя опалить себя страстью. Спасала их лишь неспособность проникнуть в самое сердце пламени, ибо Гретхен никогда не выкладывалась до конца, хоть ее не раз об этом просили. Сексуальность свою она использовала так, как и следует использовать все виды потенциально смертоносного оружия, – с осторожностью.

Теннисону была неприятна предстоящая миссия, но он знал, что у него нет выбора. Все нити, ведущие к Женеве, необходимо оборвать, а его сестра – как раз одна из таких связующих нитей. Подобным же звеном в цепи был Энтони Бомонт. Гретхен слишком много знает; а враги «Вольфшанце» могут запросто расколоть ее. И непременно постараются это сделать.

Пока что «Нахрихтендинст» не имеет никакой информации касательно трех вещей: им неизвестен временной распорядок операции, методы распространения миллионных сумм и списки личного состава. Гретхен знает и расписание операции, и методы распространения денег, и, поскольку деньги направляются определенным адресатам, хорошо осведомлена насчет списков.

Поэтому его сестра должна умереть.

И водитель, столь благородно заявивший о своей готовности принести себя в жертву, – тоже. Как только Ян передаст Теннисону картотеку и списки, миссия его будет завершена, ибо он превратится в помеху: никто, кроме сыновей Эриха Кесслера и Вильгельма фон Тибольта, ни одна живая душа не должна видеть эти списки. Тысячи имен в каждой стране – наследники «Вольфшанце», совершенная раса, «дети Солнца».

Впереди мелькнул указатель: «ПОРТСИ – 15 миль».

Теннисон нажал на акселератор, и «ягуар» полетел вперед.

* * *

– Значит, началось, – сказала Гретхен Бомонт. Она сидела рядом с Теннисоном на мягком кожаном диване и гладила брату лицо. Пальцы ее то и дело скользили меж его губ. Именно так Гретхен возбуждала брата с малых лет. – Ты такой красивый. Никому не сравниться с тобой. Никогда.

Она потянулась к Теннисону, призывно выпростав груди из расстегнутой блузки, и впилась в его губы долгим поцелуем. Ее страстные стоны всегда сводили Теннисона с ума.

Но сейчас он не мог уступить. Это он сделает позднее, когда наступит последний акт тайного ритуала, который позволял им с детских лет хранить чистоту кров", прояснял сознание Теннисона и помогал ему в трудную минуту.

Он взял сестру за плечи и нежно отстранил от себя.

– Да, началось, – подтвердил он. – И мне нужно осмыслить все происшедшее разумом, не замутненным страстью. У нас впереди уйма времени. Я поеду в Хитроу к первому рейсу на Париж – в шесть утра. Так что вспомни пока, пожалуйста, – все ли ты рассказала мне про американца? Ничего не упустила? Ты уверена, что он не провел параллелей между тобой и Нью-Йорком?

– Абсолютно уверена. Женщина, умершая в Нью-Йорке в доме напротив его апартаментов, была заядлой курильщицей. А я не курю, и особо подчеркнула это, когда он был здесь. Еще я сказала, что никуда не выезжала в последние несколько недель, и могла доказать это, если бы он стал подозревать меня во лжи. И наконец, не забудь, что я жива, а та женщина мертва.

– Короче говоря, когда он уходил, ему и в голову не могло прийти, что заманившая его в постель замужняя красотка, сбившаяся с пути истинного, и мертвая женщина из Нью-Йорка, – одно и то же лицо.

– Конечно нет. И потом, он не ушел, – засмеялась Гретхен, – он спасся бегством. Был в страшном замешательстве и, по-моему, даже запаниковал, посчитав меня – как мы и планировали – неуравновешенной, взбалмошной особой. Вот как ты стал претендентом на участие в Женеве от фон Тибольтов. – Гретхен перестала смеяться. – Правда, он прихватил с собой фотографию Тони, что совсем не входило в наши планы. Я полагаю, ты хочешь вернуть этот снимок?

– Да, – кивнул Теннисон.

– И что ты будешь говорить Холкрофту?

– Он думает, что Бомонт был агентом «Одессы»; что я обделывал какие-то делишки с Граффом и бежал из Бразилии, спасая свою шкуру. Так он сказал Кесслеру. Но Холкрофт понятия не имеет о том, что произошло в Рио на самом деле, и подозревает меня лишь в убийстве. Только это его и тревожит. – Теннисон улыбнулся. – Я сыграю на его предположениях. Придумаю нечто настолько удивительное и ошеломляющее, что покажусь ему святее самого Иоанна Крестителя. И конечно, не премину поблагодарить его за то, что он убрал этого ужасного Бомонта с нашего пути.

Гретхен притянула руку брата к себе, поместила ее между обтянутыми чулками бедрами и, сжав ноги, принялась тереться о ладонь Теннисона.

– Ты не просто красив. Ты изумителен.

– А потом я выверну ситуацию наизнанку, и уже ему придется убеждать меня, что он достоин участия в Женеве. С точки зрения психологии, жизненно важно поставить Холкрофта именно в такое положение: в этом случае его зависимость от меня неизмеримо возрастет.

Гретхен сжала ноги покрепче, взялась за запястье брата и стала резко двигать его рукой.

– Твоя речь возбуждает меня, ты ведь знаешь об этом?

– Погоди еще немного, любовь моя... Единственная моя... Нам нужно закончить разговор. – Теннисон погрузил пальцы в промежность сестры. Гретхен застонала. – Конечно, поговорив с Хелден, я буду лучше знать, что сказать американцу.

– Значит, ты хочешь увидеться с ней до встречи с Холкрофтом?

– Да. Позвоню и скажу, что мне нужно срочно встретиться с ней. Впервые в жизни она увидит меня обуреваемым сомнениями и отчаянно нуждающимся в ее совете.

– Блестяще! – Гретхен вынула руку брата из своей промежности и положила себе на грудь. – А наша сестричка все еще носится с обломками кораблекрушений? С этими бородатыми «проклятыми», не имеющими привычки чистить зубы?

– Конечно. Она чувствует себя нужной, а это всегда было ее слабостью.

– Потому что она родилась не в рейхе. Теннисон иронически усмехнулся:

– Дабы полностью удовлетворить свою потребность быть нужной окружающим, она решила стать сиделкой. Живет в доме Полковника и ухаживает за этим мерзким калекой. Дважды в день меняет машины, чтобы не привести к нему на хвосте убийц из «Возмездия» и «Одессы».

– Кто-нибудь из них однажды прикончит ее, – задумчиво произнесла Гретхен. – Надо над этим серьезно подумать. Как только получим деньги, Хелден нужно вызволять. Она не дура, Иоганн, и вряд ли захочет стать очередной жертвой «Возмездия» или «Одессы».

– Я уже об этом думал... Кстати, об убийствах: скажи, Холкрофт не упоминал при тебе имя Питера Болдуина?

– Нет. Ни слова не сказал. Я ведь играла роль взбалмошной, обиженной супругом женщины. Поэтому он, с одной стороны, не хотел меня пугать, а с другой – не желал давать мне сведений, представляющих опасность для Женевы.

Теннисон кивнул. Они с сестрой все рассчитали правильно.

– А как он реагировал на мое имя?

– Я не оставила ему времени на реагирование, – ответила Гретхен. – Я просто сказала, что фон Тибольтов будешь представлять ты... Как тебе кажется, почему Болдуин хотел перехватить Холкрофта в Нью-Йорке?

– Я попытался составить цельную картину, и вот что получилось. Болдуин был агентом МИ-б в Праге и продавал свою информацию каждому, кто оценит его преданность в большую, нежели конкуренты, сумму. Так продолжалось до тех пор, пока на него не пали подозрения своих же людей. Они его уволили, но суду предавать не стали, ибо у них не было достаточно улик: Болдуин в прошлом был двойным агентом и использовал это обстоятельство как прикрытие, клятвенно утверждая, что и в Праге вел двойную игру. Кроме того, Болдуин знал имена всех британских агентов в Центральной Европе и, очевидно, намекнул начальству, что вся эта сеть будет провалена, если с ним что-то случится. Во всяком случае, он сумел доказать свою невиновность и утверждал потом, что его наказали за слишком хорошую работу.

– А какое это имеет отношение к Холкрофту?

– Чтобы понять Болдуина, нужно его видеть. Он и в самом деле был очень хорош, а его источники информации – одни из самых надежных. Вдобавок ко всему Болдуин был профессиональным сыскарем: он мог выследить и вынюхать все, что угодно. Будучи в Праге, Болдуин узнал о том, что, по слухам, в Женеве прячут целое состояние, награбленное нацистами. В этом слухе не было бы ничего необычного – подобные истории возникали чуть ли не каждый год после падения Берлина, – если бы на сей раз не упомянули имя Клаузена. Впрочем, и в этом нет ничего удивительного: Клаузена некогда называли финансовым гением рейха. Но Болдуин не был бы самим собой, если бы не проверил этот слух с величайшей въедливостью. Таков его стиль работы.