Текст книги " Роберт Говард собрание сочинений в 8 томах - 2"

Автор книги: Роберт Ирвин Говард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Да что с тобой такое, черт возьми? – раздраженно спросил я. – Ты дергаешься в точности как Балаболка Карсон!

Несколько минут Росомаха глупо таращился на меня, нервно облизывая губы, потом еле слышно проговорил:

– Извини! Это все мои проклятые нервы! Я так долго жил один, что вроде как совсем позабыл про своего гостя! Извини еще раз, Брек!

– Пустяки, – ответил я. – Не надо извиняться. Просто поджарь еще порцию бекона!

Так он и сделал. Вскоре мы уже сидели за столом, ели, пили кофе, и кофе на этот раз был чертовски невкусным!

– Послушай! – сказал наконец я. – Как тебе кажется, долго мне еще надо здесь торчать?

– Лучше бы тебе остаться на сегодня и на завтра, – ответил Росомаха. – А потом двинешь на юго-запад, чтобы снова выйти на старую индейскую тропу, но уже по эту сторону от Ущелья Снятых Скальпов. А ты… ты вытряхивал утром свои сапоги?

– Не-а, – ответил я. – На хрена мне их было вытряхивать?

– Ну-у, – протянул он. – Видишь ли, в здешних краях полно всяких ядовитых гадов. Иной раз они даже в хижину могут заползти. Мне самому не раз случалось вытряхивать из сапог мексиканских ядовитых ящериц!

– Не догадался посмотреть, – сказал я, допивая пятую чашку кофе. – Но теперь мне показалось, что в мой левый сапог действительно заползла блоха. То-то я чувствую, вроде как кто щекочет мой большой палец!

С этими словами я стянул сапог, сунул в него руку, но выудил оттуда вовсе не блоху, а тарантулу с хороший кулак размером. Я брезгливо раздавил ее пальцами и выкинул за дверь, а Росомаха поглядел на меня как-то уж совсем дико и промямлил:

– А она… она что, тебя не укусила?

– Почему же, – сказал я. – Она мусолила мой палец битых полчаса. Но ведь я-то думал, что это блоха щекочется!

– Нет, я не могу! – вдруг взвыл Росомаха. – Боже мой! Ведь эти твари страшно ядовиты! Я сам видел, как здоровенные парни помирают через пару минут после их укуса!

– Ты шутишь?! – поразился я. – Или в здешних краях народишко на самом деле такой хилый, что может всерьез заболеть от укуса какой-то там траншейной вши? Ужас! Такая дьявольская изнеженность достойна всяческого сожаления! Ну да ладно. Подай-ка мне лучше еще бекона!

Росомаха молча подал мне еще порцию бекона. Прожевав ее, я тщательно подобрал жир со своей тарелки остатком кукурузной лепешки, после чего спросил:

– Послушай-ка, а что такое «М-ы-ш-ь-я-к»?

Как раз в этот момент старый хрыч пытался глотнуть кофе. Он вдруг поперхнулся, а потом зашелся страшным кашлем, непроизвольно выплюнув весь свой кофе на стол.

– Ты что, в самом деле не знаешь, что такое мышьяк? – трясясь как осиновый лист, прохрипел он, когда к нему снова вернулся дар речи.

– Никогда о таком не слышал, – признался я.

– Так знай, – судорожно вздохнув, заявил он, – в Египте так называют специальный ароматизированный сахар для кофе!

– Вот как? – сказал я. – Тогда понятно.

А Росомаха почему-то встал из-за стола, побрел к дверям, сел там на какой-то чурбак, опустил голову на руки и принялся раскачиваться с таким видом, будто у него внезапно схватило живот. Похоже, старикашка-то на самом деле с приветом! – подумал я.

Ну да ладно. Вскоре я заметил, что в огонь пора подбросить дровишек, и вышел за дверь. Набрав охапку, я подошел к крыльцу, как вдруг: бум-м! – внутри хижины выпалил винчестер и пуля сорок пятого калибра чиркнула меня по голове, срикошетила и, противно жужжа, улетела в сторону выгона.

– Ты чего, совсем рехнулся?! – раздраженно взревел я. – Что такое ты себе позволяешь?

Росомаха, с остекленевшими глазами, выглянул в дверь и принялся извиняться.

– Ты уж прости меня, Элкинс! – пробормотал он. – Я просто чистил винтовку, а она возьми да и выстрели!

– Ну ладно, – миролюбиво сказал я, слюня царапину. – Но в другой раз будь поаккуратней! Рикошет – опасная штука, ведь твоя дурацкая пуля очень даже могла зацепить Капитана Кидда!

– Да! – вдруг вспомнил Росомаха. – Кстати! Не хочешь ли ты задать своему коньку кукурузного зерна? Там его много, в кормушке позади кораля!

Что ж, идея была совсем неплохая; я взял мешок побольше и насыпал туда примерно с бушель зерна, ведь Капитан Кидд – отменный едок. Почти такой же отменный, как я. Потом я отправился на выгон и нашел свою лошадку на самом дальнем его конце. Кэп вгрызался в густую высокую траву, что твоя сенокосилка. Любо-дорого посмотреть! Но при виде зерна он даже запрыгал от радости. Оставив своего конька насыщаться, я пошел на тропу посмотреть, не рыщут ли там случайно лазутчики Волка Фергюссона. Но от них там пока не было ни слуху ни духу.

Наверное, где-то около полудня я вернулся в хижину. Росомаха куда-то подевался, поэтому я решил сделать обед сам. Я поджарил побольше бекона, нарезал хлеб, приготовил бобы с картошкой и вскипятил большой котелок кофе, куда, недолго думая, всыпал весь этот… ну, как его… в общем, весь тот египетский сахар, сколько его оставалось в коробке, потом отхлебнул добрый глоток, чтобы распробовать. На сей раз кофе оказался просто превосходным! Да уж, подумал я, хотя все эти иностранцы довольно-таки бестолковый народец, но в умении состряпать стоящий сахар для кофе им никак не откажешь!

Я как раз заканчивал расставлять на столе посуду, когда в хижину ввалился Росомаха. Он был слегка бледноват и выглядел вроде как уставшим с дороги, хотя куда ему было ездить? Но, увидев жратву, он просветлел лицом, уселся за стол и поднажал на съестное с куда большим аппетитом, чем прежде. Я уже приканчивал вторую чашку кофе, когда Росомаха первый раз отхлебнул из своей кружки. Весь перекосившись, он тут же выплюнул его на пол и озадаченно спросил:

– Какого черта? Что ты сделал с этим кофе?!

Хотя я по своей натуре мягок, кроток, застенчив и даже робок, как невинный ягненок, есть одна вещь, какую я совершенно не переношу. Терпеть не могу, когда кто-то позволяет себе делать замечания по поводу моей стряпни!

И вообще, я – лучший знаток и умелец по части кофе во всей Неваде! Мне уже случилось изувечить немало болванов, имевших наглость высказать какие-то сомнения на этот счет! Поэтому я насупился и сурово сказал:

– Какого черта! С этим кофе – полный порядок!

– Возможно! – съязвил Росомаха. – Но дело в том, что я его пить не могу!

И он стал лить кофе из своей кружки на пол. При виде такого кошмара во мне взыграла бешеная гордость прирожденного кулинара.

– Прекратить! – яростно взревел я, выхватив один из моих шестизарядных. – Есть предел терпению любого человека, и мое терпение лопнуло! Хоть я и твой гость, это еще не дает тебе права плеваться моим кофе! Ты нанес мне смертельное оскорбление, какое не смог бы потерпеть ни один мужественный, уважающий себя человек! Ты сейчас же выпьешь полную кружку этого лучшего в мире кофе и выскажешь по его поводу надлежащее случаю восхищение или я за себя не отвечаю! Да я же просто на месте тебя уложу, будь я проклят!

Своим недостатком хорошего вкуса, – горько продолжал я в то время, как Росомаха, содрогаясь от страха, поднес-таки свою кружку к губам, – ты задел меня до глубины души! И это когда я приложил все усилия, чтобы этот кофе имел особенно пикантный аромат, для чего мне пришлось всыпать туда все египетское зелье, какое мне удалось сыскать в этом доме!

– Убийца! – вдруг истошно взвизгнул старый хрыч, свалился с табуретки на пол и принялся плеваться кофе во все стороны.

Затем он вскочил на ноги и метнулся к двери, но я успел-таки сгрести его за шиворот, а он тогда выхватил свой охотничий нож и попытался провертеть во мне дырку. При всем при том, он непрерывно продолжал завывать, словно издыхающая гиена. Вконец раздраженный столь явственной демонстрацией самых дурных манер, я отобрал у Росомахи ножик и швырнул старого дурня назад на табуретку, но от переполнявших меня чувств слегка перестарался, отчего у табуретки разом отскочили все три ноги, и старый черт опять покатился по полу, оглашая окрестности воплями, леденящими кровь.

К тому времени терпение у меня действительно совсем лопнуло. Я поднял старого пошляка за шиворот, усадил на скамейку, одной рукой сунул ему под нос котелок с моим кофе, а другой – свой сорок пятый со взведенным курком.

– Страшнее оскорбления мне еще никто не наносил! – самым кровожадным образом зарычал я на старого пердуна. – Значит, ты даже готов пойти на убийство, лишь бы не пить мой кофе, вот как?! Ну это, знаешь ли, уже совсем! Вот что: либо ты, прямо счас, залпом выпьешь до дна всю эту чертову каструльку, а потом причмокнешь губами от удовольствия, либо я вышибу из тебя дух, провалиться мне на этом самом месте!

– Но это же будет убийство! – опять завыл он, пытаясь отвернуться от котелка. – Я еще не готов умирать! Столько грехов на моей душе! Я должен исповедаться! Я расскажу все! Я – человек Фергюссона! Именно здесь находится то укромное местечко, где его банда прячет краденых лошадей, просто сейчас никого из банды тут нету! Билл Прайс подслушал твой разговор с Балаболкой Карсоном, когда ты согласился вывезти из Мышиной Пасти то проклятое золото. Он прикинул так: для того чтобы с тобой управиться, потребуются все люди Волка Фергюссона. Поэтому он отправился за ними, а мне велел заманить тебя в свою хижину, а потом дать сигнал дымом, чтобы банда могла нагрянуть сюда, прикончить тебя и забрать золото!

Но когда мне удалось тебя сюда заманить, – продолжал Росомаха, – я решил убить тебя сам, а потом потихоньку смыться вместе с золотишком. Но ты оказался слишком большим – я не мог понадеяться на винтовку или нож и потому решил тебя отравить. Я насыпал тебе в кофе мышьяка, которым можно было уложить наповал человек сто, а когда он не сработал, сунул каминными щипцами тебе в сапог ядовитого гада. И все зря! Этим утром я совсем отчаялся и попытался тебя подстрелить… Не заставляй меня пить этот отравленный кофе! Я и так конченый человек! Я уже не верю, что в мире найдется оружие, способное нанести тебе хоть какой-нибудь урон! Ты и есть тот судья, который ниспослан свыше, чтобы судить меня за мои злые дела! И если тебе нужна моя жизнь, бери ее прямо сейчас, только не заставляй мучиться, нахлебавшись крысиной отравы! А если ты меня пощадишь, то клянусь: я стану вести жизнь праведника. Отныне и навсегда!

– Откуда мне знать, какую жизнь ты действительно намерен вести впредь, ты, мохнатозадый старый змей! – сердито проворчал я. – Моей вере в человечество нанесен серьезный удар! Дак ты вправду говоришь, что тот, как его там, «М-ы-ш-ь-я-к», ну, одним словом, то зелье, – яд?

– Да, – вздохнул Росомаха. – Он в два счета отправит на тот свет любого нормального человека.

– Вот черт! – сказал я. – Будь я проклят, но до сих пор не пробовал ничего вкуснее! Погоди-ка! – вдруг осенила меня другая мысль. – Когда ты тут недавно уходил из хижины, уж не запалил ли ты часом тот долбаный сигнальный костер?

– Да, я это сделал, – не стал отрицать старик. – Я зажег его на самой вершине утеса. Волк Фергюссон со своей бандой наверняка уже в пути.

– Какой дорогой они идут сюда? – спросил я.

– Такой же, что и мы, – ответил Росомаха. – По тропе с запада. Другого пути сюда просто-напросто нету.

– Тогда ладно, – сказал я, прихватив в одну руку винчестер, а в другую – чересседельные сумки. – Я устрою им засаду на этой стороне ущелья. А сумки я забираю с собой на тот случай, если твои дремучие инстинкты настолько заберут над тобой власть, что ты предпочтешь спалить свою саклю вместе с собой и с этим золотом, пока я буду разделываться с теми идиётами!

Выскочив за дверь, я свистнул Капитана Кидда, вскочил на него, и мы пошли ломиться сквозь чащу, напрямик к каньону. Видит Бог, едва я спрыгнул с Кэпа и пробрался сквозь последние кусты к самому краю ущелья, как из зарослей на том берегу, нещадно погоняя своих лошадей, показались десять всадников с винчестерами в руках. Я так понял, что высокий тип с густой черной растительностью на физиономии, который ехал первым, и был Волк Фергюссон; во всяком случае, сразу за ним держался Билл Прайс.

Они никак не могли видеть меня из-за кустов, поэтому я спокойно поймал Фергюссона на мушку и нажал на спуск… Раздался сухой щелчок бойка. Трижды я взводил курок и жал на спуск, но чертова винтовка наотрез отказывалась стрелять. Тем временем проклятые бандиты уже добрались до моста и друг за другом, с Фергюссоном во главе, ступили на толстенный ствол. Еще минута – они окажутся на этой стороне, и все мои надежды поймать их врасплох рухнут!

Я отшвырнул винчестер и выскочил из кустов, и они увидели меня, и начали вопить, и Волк Фергюссон принялся палить в меня. Остальные, правда, не стреляли: наверно, боялись ненароком угодить в своего главаря. Некоторые лошади попятились, а всадники все пытались их успокоить, чтобы не свалиться с моста, но все же банда потихоньку приближалась к моему краю каньона.

Не обращая внимания на три свинцовые примочки, которые Фергюссон успел-таки в меня всадить, я в пару прыжков добрался до комля дерева, присел, обхватил его руками, поднатужился и встал. Дерево было такое большое, и вдобавок на нем было так много людей и лошадей, что даже мне не удалось поднять его высоко. Но хватило и этого. Я покрепче уперся ногами, повернул ствол так, что он соскочил с края каньона, и отпустил. Кувыркаясь в воздухе, ствол полетел вниз и пролетел ровным счетом два раза по семнадцать с половиной ярдов, прежде чем рухнуть в воду. А вместе с ним, вопя и завывая, точно тыща дьяволов, улетели вниз все проклятые головорезы со своими лошадьми.

Когда они свалились в реку, над водой взметнулся самый настоящий гейзер. Последнее, что я видел, это как груда мусора, состоящая из перепутанных человеческих и лошадиных рук, ног, голов и хвостов, стремительно удаляется от меня вниз по реке.

Пока я стоял, задумчиво глядя им вслед, из кустов за моей спиной, покряхтывая, вылез Росомаха Риксби. Он дико озирался по сторонам и не переставая покачивал головой. Похоже, она у него просто тряслась. Он почесал в затылке и сказал:

– Слушай, совсем забыл тебя предупредить: когда ты уходил нынче утром из хижины, я повытряхивал порох из всех патронов в твоем винчестере!

– Тоже мне, нашел время, когда сказать об этом! Впрочем, теперь это все равно не имеет никакого значения!

– Вот и я так думаю, – опять затряс головой Риксби. – Похоже, ты ранен, – добавил он чуть погодя. – В бедро, в плечо и в левую ногу!

– Похоже на то, – согласился я. – И если ты взаправду хочешь сделать что-нибудь полезное, бери вон тот нож и помогай мне выковыривать этот чертов свинец. Мне надо срочно ехать в Уофетон, ведь Балаболка Карсон уже наверняка заждался там своего золотишка. Вдобавок мне не терпится поскорее раздобыть того египетского зелья. Да побольше, побольше! Потому как оно придает кофе ни с чем не сравнимый аромат!

Нет, честно! Ведь оно и вправду дает куда как лучший вкус, чем жидкость скунса! И пожалуй, оно идет к доброму кофе даже лучше, чем яд гремучей змеи!

Пока клубился дым

Итоги войны тысяча восемьсот двенадцатого года могли бы оказаться совершенно иными, если бы сэр Уилмот Пемброук преуспел в своих усилиях сколотить племена западных индейцев в обширную конфедерацию, с тем чтобы они сообща воспротивились дальнейшему продвижению американских поселенцев на запад. Причина, по которой его миссия потерпела полный провал, по сей день остается величайшей тайной. Столь же таинственной остается суть инцидента, в результате коего спутникам сэра Пемброука пришлось доставлять своего руководителя обратно в Канаду на носилках.

У. Уилкинсон. История Северо-Запада Чикаго, Иллинойс

Мистеру В. Вилкинсону Чикаго, Иллинойс.

Дорогой сэр

Училка с Енотова Ручья как-то зачла мне вышеозначенный пассаж из вашей исторической книжки какую вы написали. Никакой тайны тут нету. Все легко объясняется из вот этого самого письма какое я вам прилагаю и какое хранилось в нашей семейной Библии вместе с другими записями про смертях и рожденьях! То письмо писал мой дед. А как прочтете, пожалуйста не затруднитесь возвернуть его взад и извиняйте, коли что не так.

Наипочтеннейше ваш, Брекенридж Элкинс, эсквайр.

Писано на борту «Королевы пиратов», река Миссури, сентябрь 1814, мистеру Питеру Элкинсу, Нэшвилль, Теннесси.

Дорогой сэр!

Послушай, пап, надеюсь, ты полностью удовлетворен тем, что тебе удалось загнать меня сюда, на Миссури, обдирать шкуры с бизонов да драться с мушкетерами, [2] 2
  В описываемые времена браконьеры, бандиты, трапперы и так далее, в общем, лихие люди, были в основном вооружены старинными мушкетами. (Прим. перев.)


[Закрыть]когда все остальные в нашей семье делают большие дела, да живут в свое удовольствие? Стоит мне подумать, как Билл, Джон и Джоэль браво маршируют под знаменами генерала Гикори Джексона, и какая роскошная форма красуется на их плечах, и что они принимают участие во всех этих замечательных битвах, какие там у вас происходят, и я, черт возьми, просто готов волком выть!

Я не собираюсь пускать на ветер свои невозвратные деньки только потому, что я самый младший в семье! Как только вернусь в Сан-Луи, сразу бросаю работу и еду в Теннесси, а Пушная миссурийская компания может катиться ко всем чертям! Ну, уж нет, я не стану тратить свою молодую жизнь только на то, чтобы просто зарабатывать себе на пропитание, пока моим дражайшим братцам достаются все радости бытия, ей-богу, не стану! А ежели ты и дальше будешь на меня давить, так я завербуюсь в армию северян и заделаюсь самым настоящим янки! Теперь ты сам видишь, до какой ужасной бездны отчаяния я уже доведен. Так что лучше подумай еще разок!

А совсем недавно тут, за Совиной рекой, я влип в одну мерзкую историю, которая навеки отравила мне все, что хоть как-то связано с этой проклятой пушной торговлей. Думаю, ты сразу спросишь, какого черта твой сын делает в верховьях реки в такое время года, ведь летом приличной пушниной тут и не пахнет. Так вот, все получилось из-за Большого Носа, вождя миннетаров. И теперь всякий раз, стоит мне увидеть какого-нибудь миннетара, как меня тут же начинает тошнить!

Сам знаешь, как поступает наше правительство. Они берут индейских вождей, тащат их куда-нибудь на восток, показывают им там города, форты армию и все такое прочее. А смысл такой: когда вождь сам увидит, насколько силен белый человек, он так напугается, что вернувшись домой никогда уже не захочет выйти на тропу войны. И он возвращается и рассказывает своему племени про все эти штуки, а они говорят ему: «Ты лжец! Тебя подкупили белые люди!» И тогда у него едет крыша, и он берет томагавк и нож, и идет, и снимает скальп с первого попавшегося ему навстречу белого! Просто так, чтобы всем показать, какой он независимый и свободолюбивый. А во всем остальном теория совсем неплохая.

Вот также они отвезли Большого Носа в Мемфис. Они бы потащили его и дальше, ах до самого Вашингтона, да только побоялись, что по дороге запросто могут влипнуть в какую-нибудь заварушку, и тогда орудийная пальба наверняка напугает чертова вождя насмерть. В конце концов они приперли его в Сент-Чарльз и поручили Пушной компании переправить Большого Носа назад, в его деревеньку на Реке Ножей. Тогда один из чиновников компании, Джошуа Хэмпфри, набрал на «Королеву пиратов» команду человек в двадцать да в придачу нанял нас, несколько охотников, погрузил Большого Носа на борт, и мы тронулись в путь. Остальные три охотника были американцы, как я, а вот вся команда – сплошь французишки с низовьев Миссисипи.

Хотел бы я, пап, чтоб ты хоть одним глазом глянул на этого Большого Носа! На нем был дурацкий цилиндр – подарок правительства, голубой приталенный френч с медными пуговицами, длиннющий красный шарф и широченные штаны для верховой езды – только он спорол с них кожаный низ, как это обычно делают все индейцы. Подаренные ботинки страшно жали ему ступни – ведь у всех индейцев плоскостопие, – поэтому он связал их за шнурки и носил на шее. В общем, выглядел он так дико, что я таких странных типов никогда прежде в глаза не видывал. Стоило мне подумать, что случится, когда он попадется на глаза первому сиуксу, и меня прям дрожь пробирала. Большого Носа она пробирала тоже; пожалуй, даже посильнее, чем меня. Потому как сиуксы его так и так ненавидели лютой ненавистью, а тетоны давным-давно поклялись натянуть его шкуру на свои барабаны.

Ну, первую-то часть пути вверх по реке этот паразит как сыр в масле катался. Потому как индейцы омаха, осаджи и айовы толпами выбирались на берег, чтобы только на него поглазеть, и завывали, хлопая себя ладонями по ртам, лишь бы показать, как они изумлены и восхищены. А Большой Нос распустил хвост что твой индюк и с самым напыщенным видом разгуливал по барке, стараясь как можно больше торчать у всех на виду.

Но чем дальше мы уходили от Платы, тем больше поникали его перышки. А в один прекрасный день на обрывистом берегу показался верховой индеец. Он очень внимательно смотрел на нашу барку, когда она проплывала мимо. Тот индеец был сиукс. И с Большим Носом приключился обморок, и мы едва оживили его с помощью целой кварты некогда принадлежавшего компании рома, и мое сердце едва не лопнуло от огорчения, когда я смотрел, как это отменное пойло безвозвратно исчезает в луженой глотке паразита, будто горный ручей, исчезающий в жарком мареве пустыни.

А когда Большой Нос пришел-таки в себя, он тут же сбросил с плеч все эти пижонские цацки белого человека и снова предстал перед нами в своем обычном облачении, каковое состояло из огромного старого одеяла, полыхающего кроваво-красным, как его родная прерия в лучах заката. И тогда я сказал Джошуа, что лучше бы нам отправить это одеяло за борт, потому как любой сиукс узнает его с первого взгляда, а Джошуа ответил: тогда, дескать, придется заодно отправить за борт и Большого Носа, ведь тот ни за какие коврижки не расстанется со своим одеялом, потому как чертов дурень верит, что в той алой тряпке заключена великая колдовская сила. Тем более, сказал Джошуа, нет никакого смысла мешать сиуксам узнавать, есть у нас на борту Большой Нос или нету, потому как они все равно это уже знают и все равно постараются с корнем вырвать парня из наших рук. Если только сумеют.

А еще Джошуа сказал, что он намерен прибегнуть к дипломатии, дабы сохранить скальп Большого Носа в целости. И мне сразу же не понравились эти его слова, потому как я уже давно заметил: когда тот парень, на кого я работаю, прибегает к дипломатии, это всегда означает, что ему достанутся все пироги, а мне – дырки от бубликов. Ну, совсем как ты, пап, когда ты говоришь: «Надо прикинуть, как половчее сделать эту работенку!» После чего как-то так получается, что прикидываешь ты, а работенку делаю я.

Чем дальше мы поднимались на север, тем реже Большой Нос покидал общую каюту, где и без него была такая теснотища, просто кошку повесить негде! Но Большой Нос не собирался вешать кошек, наоборот, он ужасно боялся, как бы враги не повесили его самого, и из каюты никак не уходил, а когда ему все же случалось выглянуть на палубу, он сразу же видел на обоих берегах реки полчища сиуксов, уже изготовившихся прыгнуть с утесов вниз, прямо ему на скальп! И Джошуа сказал: у бедняги уже видения начались, а я сказал, видения видениями, но ежели не отнять у парня ту здоровенную бутыль, то очень скоро к нему белая горячка пожалует!

Мы шли с приличной скоростью; делали от десяти до двадцати миль за день, если только ветер не был встречным или нам не приходилось тащить нашу барку по мелководью на корделье – а корделья, ежели ты случайно не знаешь, – это такой длинный канат, который французишки спускают за борт и за который надо потом тянуть. А тащить на буксире двадцатитонную барку, торча по уши в воде, – вовсе не шутка, доложу я тебе!

Каждый божий день мы ждали, что сиуксы подложат нам какую-нибудь свинью, но даже сквозь горло Совиной реки мы прошли без всяких помех. Джошуа надулся, как индюк, и сказал – это потому, что сиуксы отлично знают: с ним шутки плохи! И как раз в тот самый день нас окликнул с обрывистого берега индеец-янктон на неописуемого цвета пестрой кляче. Он сказал, что в густом ивняке на мелководье у следующего мыса засела в засаде целая сотня тетонов и они ждут не дождутся, когда мы пойдем мимо этого мыса на корделье и когда вся команда будет торчать по грудь в воде с чертовым канатом в руках. Вот тут-то они и возьмут нас всех тепленькими. А еще он сказал, тетоны совсем ничего не имеют против белых людей, разве только немного перережут нам всем глотки. Просто так, забавы ради. Но вот уж для Большого Носа они приготовили такую развлекуху, что просто пальчики оближешь! Я даже не решаюсь написать на бумаге то, что он нам сказал!

Большой Нос тут же нырнул в каюту и принялся там опять падать в обморок, а французики тоже перепугались и наверняка развернули бы барку назад, в Сент-Чарльз, ежели б мы им такое позволили. Ну а мы, охотники, стали говорить Джошуа – пускай нас высадят на берег, тогда мы обогнем мыс посуху и нападем на этих глупых сиуксов с тыла. Уж мы-то сумеем всыпать им по первое число, прежде чем они прочухают, что к чему. Но Джошуа сказал, даже четыре настоящих охотника-американца никак не управятся с целой сотней сиуксов, а когда мы возмущенно загалдели, он велел нам заткнуться и не мешать ему думать. И он уселся на бочку, и стал думать, и думал ужасно долго, а потом спросил меня:

– Послушай! Разве не как раз милях в четырех вон в ту сторону находится деревня Толстого Медведя?

И я сказал, не знаю, как раз или нет, но там; а он тогда мне и говорит:

– Знаешь что, завернись-ка в то красное одеяло Большого Носа, садись на лошадь янктона и скачи в ту деревню. Сиуксы решат, что мы предоставили Большому Носу выпутываться из этой передряги самостоятельно, а пока они гоняются за тобой, барка уже успеет проскочить мимо мыса. С Большим Носом на борту!

– А что будет со мной, по-видимому, не имеет ни малейшего значения! – горько сказал я на это.

– А что такое особенное может с тобой случиться? – спросил он. – Толстый Медведь – твой друг, и когда ты окажешься у него в деревне, он ни за что не выдаст тебя сиуксам. К тому же прежде, чем они тебя заметят, у тебя уже будет приличная фора, ведь сперва тебя будут прикрывать от них береговые утесы. Так что ты легко утрешь им нос и окажешься в той деревне раньше, чем они тебя догонят!

– Похоже, твою умную голову не посетила такая простая мысль, что проклятые подлецы будут всю дорогу стрелять мне в спину из своих луков! – несколько раздраженно возразил ему я.

– Но ведь ты же сам прекрасно знаешь, – снова принялся он уговаривать меня, – что сиуксы стреляют на скаку куда хуже, чем команчи! Тебе просто не надо подпускать их к себе ближе чем на три-четыре сотни ярдов. И уж тогда-то они наверняка едва ли в тебя попадут. Хочешь, побьемся об заклад?

– Раз так, почему бы тебе не провернуть это дельце самому? – довольно резко спросил я.

Услышав такое, Джошуа сразу ударился в слезы.

– Только подумать, – рыдал он, – ты решился пойти против меня! Только подумать! Как ты мог? И это после всего, что я для тебя сделал!

А чего такого он для меня сделал, кроме как всегда очень ловко находил способы ободрать меня как липку и освободить мои карманы от честно заработанных деньжат?

– Ведь не кто иной, как я, – продолжал скулить Джошуа, – убедил компанию взять тебя на службу и положить тебе прям-таки царское жалованье! А в лихой час ты и ухом не ведешь, чтобы позаботиться о моей личной безопасности! Нет, недаром мой бедный старый дедуля частенько говаривал: «Остерегайся любого южанина больше хищного зверя! Негодяй сперва сожрет твои харчи, потом вылакает все твое пойло, а потом рыгнет и воткнет в тебя свой мясницкий ножик Просто так, чтобы посмотреть, как ты будешь дрыгать ногами!» И вот теперь, когда я вновь вспоминаю об этих мудрых словах моею любимого дедушки…

– Заткни пасть! – сказал я, страшно расстроившись. – И кончай ныть! Ладно уж, изображу индейца. Но только ради тебя. А еще вот что я тебе скажу: ладно, я завернусь в то одеяло и повтыкаю в волосы все те долбаные перья, но будь я проклят, если позволю срезать с моих любимых бриджей кожаный низ!

– Но ведь так было бы совсем похоже! – всхлипнул Джошуа, промакивая глаза бахромой моей охотничьей куртки.

– Заткни пасть! – яростно повторил я. – И закатай назад свою губу! Всему в мире есть свои пределы!

– Ну ладно, ладно, – сказал он. – Только успокойся. Какой же ты все-таки темпераментный! И потом ведь, в любом случае, когда ты завернешься в то одеяло, штанов все равно ниоткуда не будет видно! Ну, дак вот.

Пошли мы в каюту за одеялом, и ты мне не поверишь, пап, но этот проклятый индеец отказался отдать его мне, хотя на кону стояла его никчемная жизнь! Он-то ведь думал, что эта красная тряпка есть великий волшебный амулет, а любой обычный индеец куда скорее согласится отдать свою жизнь, чем свой любимый амулет! И тогда завязалась самая настоящая битва за то чертово одеяло, и та битва длилась бы до сих пор, если б Большой Нос ненароком не ударился головой об ту здоровенную пустую бутылку из-под рома, которая как раз в тот момент случайно оказалась у меня в руке. Все это было так отвратительно, пап! К тому же паршивец здорово прокусил мне левую ногу, когда я сидел на нем, выуживая из его волос эти противные замусоленные перья! И это лишний раз доказывает: любой индеец способен отплатить за добро лишь самой черной неблагодарностью. Я уже хотел было плюнуть и уйти из каюты, но тут Джошуа напомнил мне, что компания подрядилась доставить этого дурня в целости и сохранности до Хидасты, а значит, мы должны его туда привезти живым и невредимым, даже если для этого нам придется его убить!

А после Джошуа дал индейцу-янктону за его одра нож-тесак, одеяло и пороху на три выстрела. Совершенно невозможная цена за такую ужасную клячу, но к тому времени янктон уже успел сообразить, насколько она нам чертовски нужна, а потому подлец просто веревки из нас вил.

Ну ладно.

Завернулся я в то красное одеяло, и повтыкал в волосы те противные сальные перья, и взгромоздился на ту пеструю клячу, и тронулся в путь по лощине, которая должна была вывести меня на самый верх береговых утесов.

– Ежели доберешься до деревни живым, – кричал мне вслед Джошуа, – не высовывай носа, пока мы не пойдем обратно, вниз по реке! Вот тогда мы тебя и подберем! Верь мне, я пошел бы на это дело сам, но мне никак нельзя оставлять барку без присмотра! Это было бы нечестно по отношению к Пушной компании! Я не могу ставить под угрозу ее доходы и…

– И чтоб тебя черти разорвали! – проревел я ему в ответ, пнул под ребра свою Пеструшку и потрусил по направлению к деревне Толстого Медведя.

Выбравшись на утесы, я сразу же увидел тот мыс. А сиуксы сразу же увидели меня. Как и предполагал Джошуа, они тут же клюнули на удочку, дико завыли, высыпали всей гурьбой из густого ивняка, быстро взгромоздились на своих пони и ударились в погоню за мной. Ихние лошадки, как я и подозревал, оказались куда более резвыми, чем моя кляча, но фора у меня действительно была очень приличная, поэтому, когда мы с Пеструшкой взобрались на невысокий увал, откуда уже была видна деревня Толстого Медведя – единственная, насколько мне известно, деревня индейцев-арикаров к югу от Великой реки, – я все еще очень весьма заметно опережал своих преследователей.

Поскольку я все же оказался в пределах досягаемости их луков, то невольно поежился, ожидая, когда же наконец мне в спину начнут втыкаться стрелы. А от жуткого воя приближавшихся тетонов у человека, менее привычного к таким делам, чем я, уже давно застыла бы кровь в жилах. Однако довольно скоро я сообразил, что они намерены взять меня живым; ведь сиуксы до сих пор числили меня Большим Носом, которого ненавидели так сильно, что не сомневались: быть простреленным стрелой в спину – слишком уж легкая для него участь.

Вот тут я начал надеяться на то, что у меня появились неплохие шансы в конце концов удрать от них, потому как моя Пеструшка явно вознамерилась продержаться гораздо дольше, чем на то рассчитывали тетоны.

Теперь я был уже совсем, недалеко от деревни и видел, что верхушки тамошних больших вигвамов сплошь облеплены арикарами, наблюдающими за нашими скачками. Но тут послышался выстрел из пищали, и здоровенная пуля просвистела так близко, что оцарапала мне ухо, и только тут я припомнил, что Толстый Медведь любит Большого Носа ничуть не больше, чем сиуксы. Я уже мог хорошо различить, как этот паразит сидит на верхушке своего вигвама и уже снова ловит меня на мушку. А сиуксы уже прямо-таки наступали мне на пятки. Я влип в чертовски затруднительное положение: ежели я сброшу одеяло, тетоны поймут, что я – вовсе не Большой Нос, и так утыкают меня стрелами, что потом никто не отличит меня от дикобраза; а ежели я его не сброшу, то Толстый Медведь так и будет палить по мне из своей кошмарной пушки.

Ладно, подумал я, пускай уж лучше в меня стреляет один арикара, чем сто сиуксов. Оставалось только надеяться, что он промахнется. Так он и сделал, но все же ядро из его пушки начисто снесло кончик уха моей Пеструшке; бедная тварь вдруг встала как вкопанная, а я полетел дальше, через ее голову, потому как ни седла, ни стремян на моей лошадке не было. Одна только уздечка. От восторга сиуксы взвыли так, что я чуть не оглох, а их вождь, далеко обогнавший остальных старый Клейменый Конь, подскакал ко мне, нагнулся и, пока я еще не успел подняться на ноги, схватил меня за шкирку.

Свою винтовку я выронил во время падения, поэтому пришлось врезать Клейменому Коню промеж глаз голым кулаком. Я приложил старому черту так крепко, что он вылетел из седла и катился по земле ровно семнадцать с половиной футов, прежде чем зацепился за что-то и сумел остановиться. Я попытался было захапать его пони за уздечку, но проклятая тварь вывернулась и унеслась прочь. Тогда я отшвырнул в сторону чертово одеяло и помчался к деревне на своих двоих.

Эти глупые сиуксы так удивились, когда Большой Нос прямо у них на глазах превратился в белого человека, что позабыли про свои луки и вспомнили про них, когда я уже пробежал добрую сотню ярдов. А когда они начали стрелять, все их стрелы, кроме одной, пролетели мимо меня, а та одна, пап, к сожалению, поразила меня в то самое место, куда ты прошлой зимой так ловко пнул старика Монтгомери. За это я еще поотрываю этим проклятым тетонам руки по самые яй… ой! по самые колени! Даже если на это уйдет вся моя молодая жизнь без остатка! Ты только подожди, пап: весь народ сиуксов еще не раз проклянет тот час, когда его глупые воины стреляли Элкинсу в спину!

Они снова помчались за мной во весь опор, но было слишком поздно, ведь у меня образовалась чертовски неплохая фора, а в Дакоте пока еще не родился скакун, способный отыграть у меня сто ярдов на дистанции в четверть мили!

Арикары тоже страшно удивились. А некоторые из них от изумления даже попадали с верхушек типи и только чудом не посворачивали себе шеи. Они настолько очумели, что даже не сообразили открыть мне ворота в частоколе, окружавшем деревню, так что мне пришлось открывать их самому. Я с разбегу ударил в эти ужасно хлипкие воротца плечом, сыромятные петли с треском лопнули, и я въехал внутрь верхом на одной из створок.

Сиуксы, вовсю продолжавшие осыпать меня стрелами, едва не влетели следом за мной, но все же в самый последний момент как-то успели осадить коней и прекратили стрельбу, ведь если б они ворвались за мной в деревню, то столкнулись бы с арикарами. В общем-то, я наполовину был уверен, что так оно и будет, ведь сиуксы никогда арикаров за людей не держали, но в этот раз вышло по-другому. И уже через минуту я понял почему.

Тут как раз Толстый Медведь слез с верхушки своего вигвама, а я встал со створки ворот, поднял руку и сказал ему:

– Хао!

– Хао! – ответил он без малейшего воодушевления.

Толстый Медведь был очень толстопузым индейцем, с очень широким и очень добродушным лицом. И если, конечно, не принимать в расчет, что более вороватого парня невозможно было найти на всей Миссури, он был большим другом белых людей, а в особенности моим, поскольку как-то раз я здорово помешал шайенам, когда те уже совсем собрались заживо вытопить из Толстого Медведя весь жир.

И, только обменявшись с ним приветствием, я вдруг заметил в толпе чуть ли не сотню вооруженных воинов, и эти воины были кроу. Я даже узнал их вождя, старого Пестрого Дятла, и тогда я сразу понял, отчего тетоны не решились ворваться в деревню арикаров. Кстати, Толстый Медведь и вождем-то был все по той же самой причине.

В незапамятные времена, еще мальчишкой, Медведь подружился с Дятлом, и вот теперь, ежели сиуксы или кто-нибудь еще слишком уж досаждали арикарам, в деревне тут же появлялись войны-кроу и быстренько наводили порядок. А уж лучших вышибал, чем эти кроу, пап, днем с огнем не найдешь. Им любая драка в радость.

– Твою мать! Какая приятная неожиданность! – сказал я Толстому Медведю. – Бери своих воинов, и воинов-кроу, и еще меня в придачу, и чтоб я лопнул, ежели через полчаса мы не выкупаем этих глупых тетонов в матушке Миссури!

– Нет, нет и нет! – всполошился Толстый Медведь. Он так долго болтался по разным факториям, что научился калякать по-аглицки едва ли не лучше, чем я. – Сейчас Великое Перемирие! А нынче вечером в моей деревне – Большой Совет Вождей!

Ну что ты будешь делать!

Теперь сиуксы уже знали, как я их ловко одурачил. Понимали они и то, что «Королева пиратов» вот-вот обогнет мыс и окажется вне пределов их досягаемости куда раньше, чем они успеют вернуться в свои ивовые кусты. Поэтому они принялись разбивать лагерь, прямо возле деревни, а Клейменый Конь подъехал к самому частоколу и зычно крикнул:

– В деревне моего брата воняет протухшим мясом! Пусть его воины вынесут сюда этот вонючий кусок, и мы хорошенько прожарим его на огне!

Толстый Медведь разом вспотел и зачем-то принялся мне объяснять:

– Эти слова означают, что они хотят сжечь тебя на костре! О Маниту! Зачем именно тебя принесло именно сюда именно сейчас!

– Никак ты собираешься выдать меня этим паразитам? – в припадке гнева взревел я.

– Никогда! – очень искренне оскорбился Толстый Медведь, утирая пот со своего чела той самой банданой, что пару лет назад он слямзил на правительственной фактории в Канзасе. – Но даже если б, своротив ворота, ко мне в деревню ворвался сам дьявол, то счас я скорее предпочел бы иметь дело с ним, а не с Длинным Ножом!

Это они так называют нас, американцев, пап!

– Я уже говорил тебе, – продолжал Толстый Медведь, – что нынче вечером арикары, кроу и сиуксы сперва собираются здесь на Большой Совет, а потом…

Как раз в этот момент к нам через толпу протолкался какой-то расфуфыренный франт, по пятам за которым тащилась парочка канадских французов-трапперов и чертова туча индейцев-соксов с верховьев Миссисипи.

На боку у того типа болталась шпага, а сам он вышагивал ну очень величаво. Словно истекающий жиром индюк по осени.

– Что здесь делает этот проклятый американец? – вопрошает тот чертов тип.

– Дерьмо собачье! – приветливо ответил ему я. – А ты сам-то кто таков?

– Я – сэр Уилмот Пемброук, доверенное лицо его королевского величества короля Георга по всем делам индейцев в Северной Америке, – еще больше напыжившись, заявляет он. – Вот кто я буду таков!

– А ну-ка, выбирайся из толпы на открытое место, паразит-красномундирник! – вежливо попросил я, деловито пробуя пальцем лезвие своего ножа. – С превеликим удовольствием украшу твоими кишками здешний шест для скальпов! Туже самую услугу я готов оказать и той парочке скунсов с берегов Гудзонова залива, которые трутся за твоей спиной!

– Нет! – захныкал Толстый Медведь, хватая меня за руку. – Сейчас никак нельзя! Сейчас – Великое Перемирие! В моей деревне не должно пролиться ни капли крови! Пойдем-ка лучше ко мне в вигвам!

– Перемирие простирается лишь по эту сторону частокола, – заметил сэр Уилмот. – Не соблаговолите ли прогуляться со мной за ворота?

– Еще чего! – презрительно фыркнул я. – Чтобы твои друзья-тетоны сделали там из меня подушечку для булавок? Я не такой уж большой дурак, каким могу показаться!

– Да, таких больших дураков просто не бывает, – шаркнув ножкой, согласился сэр Уилмот.

От этих слов я пришел в такую ярость, что сперва мог только воздух ртом хватать. Но уже в следующее мгновение я бы наверняка ковырялся ножом в его кишках, пап, перемирие там или не перемирие, но тут Толстый Медведь снова схватил меня за руку и поволок в свою типи. Там он заставил меня сесть на стопку бизоньих шкур, а одна из скво принесла мне горшок с мясом; но от злости я совершенно потерял аппетит и смог проглотить всего лишь четыре, в лучшем случае пять фунтов бизоньей печенки. Толстый Медведь заботливо пристроил в углу пищаль, которую он некогда спер у траппера компании Гудзонова залива, и сказал:

– Сегодняшний Большой Совет должен принять решение: будут арикары выходить на тропу войны против Длинных Ножей или не будут. Этот Красный Мундир, сэр Уилмот, он говорит, что Большой Белый Вождь из-за большой воды вот-вот одолеет Большого Белого Отца Длинных Ножей, который живет в большой деревне под названием Вашингтон.

Я был настолько ошарашен подобными новостями, что ничего не мог сказать. Совсем ничего. Ведь с тех пор как мы пошли вверх по реке, никакие известия о войне до нас уже не доходили.

– Сэр Уилмот очень желает, чтобы сиуксы, кроу и арикары присоединились к Большому Белому Вождю и напали на американские поселения в низовьях реки, – сказал Толстый Медведь. – Кроу верят, что Длинные Ножи вот-вот проиграют войну, но пока они еще колеблются. Если они решатся выступить вместе с сиуксами, мне тоже будет некуда деваться, потому как иначе сиуксы просто спалят дотла мою деревню, ведь она не может существовать без покровительства кроу. А еще красные мундиры привезли с собой шамана-сокса; сегодня вечером он будет камлать в белом вигваме, будет разговаривать с Великим Духом. Это великое колдовство, какого индейцы никогда не видели ни в одной деревне на Миссури. И тогда Великий Дух передаст через шамана, чтобы кроу и арикары вступили на тропу войны следом за сиуксами.

– Ты хочешь сказать, англичанин намерен повести все это войско вниз по реке? – Я был потрясен до глубины души.

– До самого Сен-Луи, – сказал Толстый Медведь. – Он хочет вышвырнуть с этой реки всех американцев до единого.

– Этому не бывать! – яростно проревел я, вскакивая на ноги и выхватывая нож. – Прямо счас пойду в его вигвам и перережу ему глотку!

Но тут Толстый Медведь повис на мне и отчаянно закричал:

– Если ты сейчас прольешь хоть каплю крови, индейцы уже никогда больше не поверят в Великое Перемирие! Нет! Я не могу позволить тебе убить этого Красного Мундира!

– Но ведь он-то собирается перебить всех, кто живет вдоль реки! – так же отчаянно закричал я. – Что же мне делать?!

– Ты должен прийти на Совет и убедить там всех воинов не вступать на тропу войны, – сказал Толстый Медведь.

– Как же мне быть?! – беспомощно сказал я. – Ведь я же совершенно не умею произносить речи!

– Это верно, – сокрушенно качая головой, сказал Толстый Медведь. – А у Красного Мундира, наоборот, язык змеи. Вот ежели б он привез для вождей подарки, тогда его дело точно было бы в шляпе. Но когда они шли сюда по реке, его лодка перевернулась и все припасы пошли на дно. Подарки тоже. Вот если б у тебя нашлось чем одарить Клейменого Коня и Пестрого Дятла, тогда…

– Ты же отлично знаешь, что никаких подарков у меня нет! – взревел я, совсем теряя голову. – Будь я проклят! Что же мне делать?!

– Не знаю, – с отчаянием в голосе сказал Толстый Медведь. – Некоторые белые люди в таких случаях начинают молиться.

– Так я и сделаю! – воскликнул я. – Прочь с дороги!

Ну, так вот.

Грохнулся я на колени поверх большой связки бизоньих шкур, закрыл глаза, начал молиться и уже дошел до слов: «И вот теперь, когда мама уложила меня спать, Господи, смиренно прошу твоего благословения на то, чтобы…», когда вдруг почувствовал, что мое колено наткнулось под шкурами на что-то очень знакомое. Я сунул под шкуры руку, вытащил ту штуку наружу, и – конечно же! – это оказался небольшой бочонок.

– Где ты взял эту вещь?! – радостно воскликнул я.

– Спер на складе Меховой компании, когда последний раз был в Сен-Луи, – честно признался Толстый Медведь. – Но…

– Никаких «но»! – восторженно заорал я. – Ума не приложу, как это ты умудрился до сих пор не высосать его досуха, однако теперь это мой вампум. [3] 3
  Вампум – ожерелье из раковин. В данном случае имеется в виду «амулет», «палочка-выручалочка». (Прим. перев.)


[Закрыть]Нынче вечером я даже не буду пытаться переговорить этого краснобая-красномундирника. Просто вскоре после того, как начнется совет, я явлюсь туда и, как бы невзначай, скажу: «О вожди! Красный Мундир привез вам большой мешок пустопорожних разговоров, которыми никого не накормишь! А вот Большой Белый Отец Длинных Ножей прислал вам из Вашингтона отличный подарочек!» Тут-то я и вытащу бочонок! Всех из него, конечное дело, не напоишь, но ведь в расчет идут одни вожди, а в бочонке как раз хватит пойла, чтобы они набрались как следует и перестали понимать, о чем им будут дальше толковать этот сэр Уилмот вместе со своим колдуном-шаманом.

– Но ведь они отлично знают, что ты появился в деревне с пустыми руками, – сказал Толстый Медведь. – Если, конечно, не считать стрелы в заднице.

– Тем лучше! – ответил я. – Тогда я скажу им, что это великий вакан и что я могу доставать виски прямо из воздуха!

– Тогда они попросят, чтобы ты достал оттуда еще пару бочонков, – сказал Толстый Медведь.

– А я тогда скажу им, что злой дух, принявший вид скунса в красном мундире, мешает мне применить во благо мою колдовскую силу! – находчиво ответил я, прямо на глазах становясь все сообразительней. – После чего они страшно обозлятся на сэра Уилмота. Так или иначе, но они не станут слишком долго раздумывать, откуда взялось виски. Несколько добрых глотков – и сиуксы припомнят все обиды, накопившиеся у них на соксов, а потом вышвырнут их из деревни!

– Эдак ты и впрямь добьешься, что мы все тут поубиваем друг друга, – сказал Толстый Медведь, вновь промакивая пот со лба краденой банданой. – Это нехорошо. Но послушай! Я все же хочу рассказать тебе кое-что насчет того бочонка…

– Прекрати счас же! Не желаю ничего слышать! – сурово осадил я его. – Прежде всего, это не твой бочонок! Ты его спер. Кроме того, на кон поставлена судьба целой нации, а ты все печешься о каком-то жалком бочонке спиртного! И уж постарайся, чтобы у тебя не дрожали поджилки, сделай милость! Ведь от того, как повернется дело нынче вечером, быть может, зависит судьба этого континента! Если мое дельце выгорит, оно может принести неисчислимые выгоды всем американцам!

– А что оно принесет индейцам? – спросил Толстый Медведь.

– Не пытайся подменить тему разговора! – нравоучительно сказал я. – Лучше подумай вот о чем: я видел, что в Круг Совета уже начали носить кипы бизоньих шкур, на которых будут сидеть вожди. И уж будь так чертовски любезен, проследи, чтобы моя кипа была заметно выше той, на которой будет восседать сэр Уилмот. А потом как-нибудь незаметно поставь бочонок позади моей кипы шкур. Ведь если мне придется посылать за ним в твой вигвам, это займет много времени, да и выглядеть будет как-то подозрительно и глупо!

– Видишь ли… – с непонятным упрямством в голосе начал было Толстый Медведь, но я сунул ему под нос кулак и сказал с нажимом:

– Прекрати к черту свою болтовню и делай, как я говорю! Только чирикни еще разок, и я вдребезги расквашу твой нос вместе с вашим дурацким перемирием!

В ответ Толстый Медведь как-то беспомощно развел руками и пробормотал несколько слов о том, что все белые люди – психи, но что он, Толстый Медведь, все же рассчитывает прожить на этом свете весь отпущенный ему Великим Духом срок. Но я пропустил всю его болтовню мимо ушей, ведь у меня никогда не хватало терпения вникать в суеверия этих индейцев! Резко повернувшись, я вышел из вигвама и тут же столкнулся с одним из тех проклятых канадских трапперов, по имени Андре; ну и имена, прости Господи!

– Какого черта ты тут делаешь? – жестко спросил я, но вместо ответа он только с ненавистью посмотрел на меня и сразу же куда-то смылся.

Тогда я направился в сторону вигвамов кроу, и следующим человеком, попавшимся мне навстречу, оказался старик Шингис. Никогда не знал, как его настоящее имя, и никто не знал, просто все звали его Шингис, и все тут. [4] 4
  Shingis – по созвучию больше всего подходит – «замшелый булыжник». (Прим. перев.)


[Закрыть]Думаю, он был индейцем-айова или что-то вроде того. Шингис был такой старый, что уже давно позабыл, когда родился, а жил он, прибиваясь по очереди то к одному, то к другому племени, пока не надоедал всем до смерти своей болтовней и его в очередной раз не прогоняли. Он попросил у меня табачку, и я отсыпал ему изрядную порцию, а тогда он прищурился на меня хитрым глазом и говорит:

– Красным Мундирам не надо было привозить с собой шамана с Миссисипи, чтобы беседовать с Уаканотокой! Теперь они говорят, что Шингис – кейока! Они говорят, что Шингис подружился со Злым Духом, с Унктехи!

По правде говоря, никто ничего такого про Шингиса даже и не думал говорить. Кроме него самого. Просто у многих индейцев такая манера хвастаться и набивать себе цену. Поэтому я потрепал старика по плечу, сказал ему, что да, всем известно, какой он великий вакан, и зашел в вигвам кроу. Там сидел Пестрый Дятел, и он спросил у меня, верно ли, что красные мундиры сожгли дотла большую деревню Вашингтон, а я сказал ему, чтобы он не верил всякому слову, какое срывается со лживых губ сэра Красного Мундира. Вот тут-то я посчитал, что самое время спросить:

– А где же сейчас те подарки, которые этот Красный Мундир привез вождям?

Пестрый Дятел сразу напустил на себя самую безразличную мину, потому как мой вопрос наверняка постоянно вертелся у него самого в голове, и ответил:

– Их большая лодка перевернулась, и река забрала себе все подарки, предназначавшиеся вождям.

– Тогда выходит, что Красный Мундир прогневал Унктехи, – деловито сказал я. – А его собственное колдовство оказалось совсем слабым. Зачем вам связываться с человеком, у которого такое слабое колдовство?

– Мы сперва послушаем, что он скажет нам на Совете, – заявил Пестрый Дятел, но уже без прежнего энтузиазма, поскольку индейцы очень не любят иметь дело с людьми, у которых совсем слабое колдовство.

Уже начинало темнеть, поэтому, выходя из вигвама, я не сразу заметил сэра Уилмота и наткнулся на него.

– Стараешься опорочить меня в глазах кроу, да? – спросил он. – Ничего, я еще с удовольствием посмеюсь, когда мои друзья сиуксы будут зажаривать тебя, насадив на вертел! Подожди, осталось уже недолго! Скоро, скоро Полосатый Гром обратится со словами Хозяина Жизни к вождям из колдовского вигвама!

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним! – с холодным достоинством ответствовал я, злорадствуя в душе, поскольку метод, каким я намеревался одержать победу над сэром Уилмотом, почти примирил меня с очень досадной временной невозможностью перерезать ему глотку.

Я пошел прочь, сопровождаемый его громким, грубым и ужасно противным хохотом. Только подожди, твердил я себе, только подожди еще немного! Ведь мой изощренный ум обязательно одержит в конце концов победу, иначе просто не может быть!

Я прошел мимо того места, где перед небольшой типи, сшитой из шкур белых бизонов, уже разложили по кругу кипы бизоньих шкур – места для вождей. До тех пор пока не начнется Большой Совет, никто из индейцев не смел сюда приближаться, потому как это место считалось вакан, – так говорят сиуксы, подразумевая сильное колдовство. Вдруг, к своему изумлению, я заметил, как из ближайшей к кругу типи с ужасно перекошенной физиономией выскочил Шингис. Старик метнулся к кожаному ведру, сделанному из желудка бизона, и одним духом проглотил не меньше галлона, после чего отшвырнул опустевшее ведро и принялся что-то горячо толковать самому себе, яростно потрясая кулаками в воздухе.

– Я вижу, мой краснокожий брат чем-то уязвлен в самое сердце? – вежливо поинтересовался я.

– Твою мать! – сообщил мне старый Шингис. – В этой деревне завелся человек, чье сердце чернее ночи! Но пусть он побережется! Пусть он не забывает, что Шингис – друг самого Унктехи!

Выпалив такую туманную угрозу, старик устремился прочь с видом человека, которому предстоит какое-то важное дело. А я зашел в вигвам Толстого Медведя. Тот, странно раскорячившись на шкурах, рассматривал себя в зеркало, стыренное им три лета тому назад со склада Пушной компании.

– Чем это ты таким занят? – поинтересовался я, усаживаясь и запуская руку в котелок с мясом.

– Пытаюсь представить себе, как я буду выглядеть, когда меня оскальпируют, – ответил он. – Последний раз говорю тебе: тот бочонок…

– Ты опять пытаешься поднять этот вопрос, жмот проклятый?! – в гневе вскочив на ноги, взревел я; но тут в вигвам заглянул воин и сказал, что все уже собрались на Совет.

– Нет, ты видишь? – обиженно прошептал мне на ухо Толстый Медведь. – Я не хозяин в собственной деревне, когда здесь появляются Пестрый Дятел и Клейменый Конь! Тогда они начинают отдавать приказы! И кому?! Мне!

Мы с Толстым Медведем пойти к Кругу Большого Совета, а им пришлось устроить его на улице, поскольку в деревне не нашлось такого вигвама, который смог бы вместить всех собравшихся. На одной стороне чинно расселись арикары, на другой – кроу, на третьей – сиуксы. Я сел рядом с Толстым Медведем, а сэр Уилмот со своими соксами и французиками оказался как раз напротив нас. Колдун сэра Уилмота сидел скрестив ноги; на его плечах была тяжелая накидка их волчьих шкур, хотя, несмотря на поздний час, на улице стояла такая жара, что, кажется, можно было поджарить яичницу прямо на камнях. Но настоящий кейока всегда делает именно так. Вот если бы вдруг повалил снег, шаман-сокс, скорее всего, сидел бы сейчас в чем мать родила!

Женщины с детишками позалезали на верхушки вигвамов, чтобы лучше видеть Круг Большого Совета, а я шепотом переспросил у Толстого Медведя, где бочонок, а он ответил, что под шкурами прямо позади меня, после чего начал раскачиваться взад-вперед, тихонько напевая себе под нос предсмертную песню.

Тогда я стал шарить рукой у себя за спиной, но прежде, чем мне удалось нащупать бочонок, сэр Уилмот поднялся на ноги и начал так:

– Я пришел сюда не для того, чтобы понапрасну тревожить слух моих краснокожих братьев пустыми речами! Зудеть, подобно москитам, в ушах людей – удел Длинных Ножей! Скоро Хозяин Жизни сам произнесет свое веское слово устами Полосатого Грома. Что же касается меня, то я принес на Совет не пустые слова – о нет! – но подарок для великих вождей, который усладит их сердца!

И называйте меня всегда команчем, если с этими словами сэр Уилмот не наклонился и не вытащил из-за кипы шкур бочонок Толстого Медведя! Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног, а Толстый Медведь застонал так, словно его изо всей силы пнули в брюхо. Я краем глаза заметил, как Андре издевательски подмигивает мне издали, и мгновенно понял, что подлец подслушал наш разговор и стащил бочонок из-под моей кипы шкур после того, как Толстый Медведь поставил его туда для меня. По блеску, сразу же появившемуся в глазах воинов, я понял, что Красные Мундиры уже одержали победу, тогда как я потерпел ужасное, сокрушительное поражение!

Я был так страшно расстроен, что не мог уже думать ни о чем другом, кроме как добраться до красномундирников и соксов и перерезать ножом столько ихних поганых глоток, сколько успею, прежде чем они прикончат меня! И уж в любом случае, пап, я был твердо намерен в первую очередь перерезать глотку сэру Уилмоту, и не было во всем мире такой силы, которая смогла бы помешать мне выпустить наружу его кишки, прежде чем я умру! Ведь мы, Элкинсы, в своем последнем приступе смертельной ярости куда как опаснее любой загнанной в угол пантеры! Ты только вспомни, пап, моего любимого двоюродного дедушку, Исайю Берфилда. Ведь когда индейцы-крики наконец одолели его, то после того сражения у них просто не осталось в живых достаточно воинов, чтобы снять со старика скальп, а ведь дедуле к тому времени уже стукнуло целых восемьдесят семь лет!

Я потянулся было за своим ножом, но тут сэр Уилмот вдруг и говорит:

– Скоро, совсем скоро волшебное молоко Красных Мундиров заставит сердца доблестных воинов петь от счастья! Но сперва мы должны услышать слова того, кого сиуксы называют Уаканотокой, а другие племена называют другими именами, но кто является Хозяином Жизни для всех нас! Сейчас он будет говорить с нами устами Полосатого Грома!

Ну ладно. Пускай говорит!

Я решил, что дождусь, пока все уставятся на вигвам шамана-колдуна, а уж потом рванусь к горлу сэра Уилмота. Полосатый Гром зашел в вигвам и закрыл за собой полог, а, соксы разожгли перед входом костер, начали скакать у этого костра как безумные и вопить:

 
О Хозяин Жизни!
Войди в вигвам из белых шкур!
Скорей туда войди!
И овладей там разумом того, кто ждет тебя внутри!
И тогда, его устами, ты с нами говори!
 

Понятия не имею, что там швыряли проклятые соксы в свой проклятый костер, но из него вдруг повалили такие клубы дыма, что тот вигвам из белых шкур стало совсем невозможно разглядеть, а эти чумные соксы продолжали скакать и вопить в этом дыму, что твои черти в огненной преисподней. А затем из вигвама вдруг раздался страшный крик и послышалась возня, какая бывает, когда идет хорошая драка. Бедные индейцы разом повскакивали со своих мест, и было очень на то похоже, что они вот-вот дадут деру, но тут сэр Уилмот поднял руку и провозгласил:

– Не бойтесь! Это злой дух Унктехи сражается с посланником Хозяина Жизни за обладание телом шамана! Скоро добрый дух одержит победу, и тогда мы откроем вигвам, и мы услышим вещие слова самого Уаканотоки!

Черт возьми, еще бы!

Я отлично знал, что Полосатый Гром скажет в точности то, что ему велел говорить сэр Уилмот! Но эти-то глупые индейцы будут считать, что с ними говорит сам Великий Дух!

Между тем суматоха в вигваме стихла, клубы дыма опали, и сэр Уилмот провозгласил:

– Твои дети смиренно ждут Твоих слов, о Уаканотока!

Сказав это, он распахнул полог, и пусть меня всю жизнь называют голландцем, пап, если в том белом вигваме было хоть что-то кроме громадного полосатого дикого скунса!

Задрав хвост трубой, скунс неторопливо вышел из вигвама, а бедные индейцы все разом издали дружный вопль ужаса и попадали на землю со своих бизоньих шкур, а потом вскочили на ноги и тут же всем миром пустились наутек – и сиуксы, и арикары, и кроу, и соксы, – завывая на бегу:

– Унктехи победил! Он превратил Полосатого Грома в злое вонючее чудовище! Унктехи одолел Уаканатоку!

Они даже не потрудились открыть ворота. Сиуксы одним духом перепрыгивали через частокол, а кроу – так те просто промчались через него насквозь и ничего не заметили. Я успел углядеть, что старый Клейменый Конь плечом к плечу с Пестрым Дятлом уверенно держится во главе удирающих, и понял, что Великая конфедерация западных индейцев провалилась ко всем чертям! Следом за воинами устремились вопящие женщины с рыдающими детишками, и через каких-то пятнадцать секунд единственным индейцем поблизости от меня остался Толстый Медведь.

Сэр Уилмот стоял, окаменев на месте, и только бешено вращал выпученными глазами, но Андре быстро обежал белый вигвам кругом и заорал с той стороны:

– Кто-то располосовал сзади все шкуры! – выл он. – Здесь, позади, валяется на земле Полосатый Гром, а на башке у него шишка размером с хорошее яйцо! Пока клубился дым, кто-то забрался внутрь вигвама, оглушил шамана, выволок его наружу и подсунул вместо него скунса!

– Да! – наконец очнулся сэр Уилмот. – Да! Да! Да! Конечно! Один и тот же ублюдок уволок нашего шамана и запустил в вигвам ту вонючую тварь! – Изо рта сэра Уилмота во все стороны летели брызги слюны. – И ты ответишь мне за это, грязный янки!

– Кого это ты тут посмел назвать янки?! – яростно взревел я, выхватывая нож.

– Помните о перемирии! – закатив глаза, умоляюще заверещал Толстый Медведь.

Ну что ж. Я-то вспомнил и остановился сразу. Но сэр Уилмот уже пришел в такое возбуждение, что не помнил совсем ничего. По-моему, так у него просто раз и навсегда протек чердак. Он сделал выпад шпагой, но я легко перерубил эту хворостинку ножом и схватил беснующегося сэра за руку. Думаю, как раз тогда он и вывихнул себе локоть. Продолжая дико вопить, безумец попытался дотянуться здоровой рукой до своего пистолета, вот почему мне пришлось как следует врезать ему по физиономии. Скорее всего, именно тогда он и лишился семи зубов, об утрате которых сэр теперь так горько сожалеет. Но поскольку сэр Уилмот продолжал бесноваться, пришлось отобрать у него пистолет, а его самого выбросить за частокол. Мне все же кажется, что череп он себе проломил уже потом, приземлившись по ту сторону частокола головой прямо на какой-то старый пень.

Тем временем Андре со своим приятелем принялись тыкать в меня своими смехотворными коротенькими ножиками, отчего мне пришлось взять обоих за шиворот и легонько постучать головами друг об друга. Но честное слово, как только парни немного расслабились, я сразу перестал! Не знаю уж, чего они теперь жалуются, ведь я не сделал им ровным счетом ничего плохого. Наоборот, проявил о них почти отеческую заботу, тоже выбросив за частокол, чтобы они сразу оказались поближе к своему любимому сэру Уилмоту!

– Ну что ж! – радостно пропыхтел я, потирая руки и поворачиваясь к Толстому Медведю. – Похоже, все устроилось само собой, притом как нельзя лучше! Понятия не имею, как уж оно так вышло, но ты можешь звать назад всех своих скво с детишками и сказать им: они остаются гражданами Соединенных Штатов! Отныне и во веки веков, чтоб я лопнул!

С этими словами я нагнулся, поднял валявшийся рядом бочонок и поднес его к губам, поскольку меня уже давно мучила жажда.

– Стой! – закричал Толстый Медведь. – Подожди! Не пей это! Должен тебе сказать, что…

– Заткнись, жадина! – взревел я. – После той услуги, какую я оказал всей нации нынче вечером, неужели мне не положена пара хороших глотков, не будь я Элкинс?! Пожалеть капельку пойла для старого друга! Какой позор! – уже более спокойно добавил я.

И я хватанул из бочонка от души, и издал душераздирающий вой, и зашвырнул чертов бочонок так далеко, как только смог, и заметался по деревне в поисках проклятой воды, и нашел ведро, и выпил единым духом галлона три. А когда я смог снова дышать, то подобрал с земли дубинку и погнался за Толстым Медведем, который к тому времени уже успел вскарабкаться на верхушку самого высокого вигвама.

– А ну, дерьмо койота! – ласково позвал я. – Спускайся оттуда счас же, а не то я разобью вот этой самой дубинкой твою умную голову! Зачем ты сразу не сказал мне, что налито в том бочонке, скотина ты эдакая?!

– Я пытался! – жалобно заявил Толстый Медведь. – Честно пытался! Но ты же мне слова не давал вставить! Я и сам думал, что в этом бочонке – виски, когда тащил его со склада компании, иначе я бы его и трогать-то не стал! А знаешь, пока ты тут утолял жажду, а потом охотился за водичкой, я успел переброситься парой слов со стариком Шингисом. Это ведь он шарахнул по голове того шамана, а потом запустил в белый вигвам полосатого скунса! Он случайно увидел, как Андре перепрятывает бочонок поближе к сэру Уилмоту, на ту сторону Круга Большого Совета, подкрался туда и незаметно отхлебнул изрядную порцию. Вот почему он сделал то, что сделал. Это была месть! Бестолковый старый хрыч решил, что сэр Уилмот пытался его отравить!

Вот так, пап, оно все и вышло! Что до меня, то я твердо намерен бросить эту чертову работу, как только вернусь в Сен-Луи. То, что люди перестали пользоваться свечами и стали покупать на факториях эти ужасные масляные лампы, уже само по себе плохо. Но будь я проклят, ежели стану и дальше вкалывать на компанию, которая позволяет себе разливать вонючий китовый жир в точно такие же бочонки, в какие они разливают свое виски!

С почтением, твой любящий сын, Бун [5] 5
  Boon – доброжелательный, приятный человек; веселый собутыльник. Одним словом, рубаха-парень; весельчак. (Прим. перев.)


[Закрыть]Элкинс.