Текст книги "Коготь дракона. Сага лунных башен"

Автор книги: Роберт Ирвин Говард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Подняв голову я уставился в дула двух направленных на меня пистолетов. Медленно подняв руки над головой, я с угрюмым видом поднялся, широко расставив ноги, опустив голову на грудь и исподлобья глядя на врагов. Меня охватила ярость при виде людей, которые убили Билла Лэннона, и только мысль, что слева под мышкой у меня есть пистолет, останавливала меня от того, чтобы броситься на них с голыми руками.

– Клянусь Буддой,– удивленно пробормотал Йотай Юн,– это черный медведь! Вы, господин мой, были правы.

Лама язвительно рассмеялся:

– Джон О'Доннел и впрямь черный медведь! Он сразу взял след. Я думаю, он убил вашего слугу, который имел неосторожность оказаться в его лапах! Позовите своих людей, и мы наконец устраним это досадное препятствие.

– Гнусные свиньи,– прорычал я.– Вы убили Билла Лэннона и дорого за это поплатитесь! Сейчас вы в выигрыше, но игра еще не окончена!

– Да, но тебе в ней уже не выиграть,– ответил лама, а Йотай Юн хлопнул в ладоши.– Быстрый удар кинжалом и всплеск от тела, брошенного в воду,– и черный медведь больше не будет кусаться!

Вошли семь или восемь китайцев – рослых слуг, по виду отъявленных головорезов, вооруженных кинжалами и дубинками. Йотай Юн кивнул в мою сторону.

– Избавьтесь от него,– приказал он, как будто речь шла о больном животном.

Они стали приближаться ко мне, и я отступил, все еще держа руки поднятыми. Йотай Юн и лама по-прежнему держали меня под прицелом, а слуги приближались, оттесняя меня к выходу из комнаты. Я понял, что они собираются расправиться со мной в другом месте. Я медленно отступал к двери, она была открыта. Лама и Йотай Юн стояли рядом.

Здоровенный китаец грубо ухватил меня одной рукой за отворот куртки, а другой уколол ножом. Я сделал молниеносное движение.

Никто не ожидал, что такой крупный человек, как я, может двигаться быстро. Я сбил нападавшего с ног и швырнул его на Йотая Юна и ламу. Все трое свалились на пол, а Йотай Юн в момент падения выстрелил. Пуля пролетела мимо моего уха, но я уже прыгнул к двери. Вся банда взвыла и бросилась следом, но я уже проскочил через дверной проем и захлопнул дверь у них под носом, умудрившись плечом подпереть ее на несколько мгновений, необходимых, чтобы закрыть засов.

Затем я быстро огляделся. Дверь трещала под натиском нападавших, и я знал, что долго ей не выдержать. Я слышал разъяренные крики Йотая Юна и ламы, подгонявших своих подручных.

Я оказался в большой комнате. В стене напротив находилась закрытая дверь. Здесь на стенах, как и в других комнатах, висели тяжелые ковры. Я быстро пересек комнату и распахнул дверь. Меня не интересовало, куда она ведет – еще в одну комнату или в коридор. Я хотел отомстить моим врагам, а не бежать, позорно поджав хвост. Вытащив пистолет, я спрятался за ковром. И тут дверь не выдержала. Вся банда ввалилась в комнату. Они выли, словно бешеные псы, и размахивали кинжалами. Увидев, что другая дверь открыта, они, конечно же, решили, что я бежал, и помчались дальше. Я слышал, как они бежали по коридору, возбужденно крича. Следом за ними появились Йотай Юн и лама. Они несколько отстали от своих подручных. Я улыбнулся. Все складывалось так, как я и рассчитывал.

Эти двое были около выхода из комнаты, когда я выпрыгнул из-за ковра и проревел:

– Повернитесь, свиньи, и встретьте смерть лицом к лицу!

Хотя я застиг их врасплох, они, повернувшись, начали стрелять. Я слышал свист пуль и чувствовал, что несколько попали в меня; но я тоже не терял времени даром. Несколько выстрелов – и я увидел, как лама мешком осел на пол. Больше он не шевелился. Йотай Юн качнулся назад, словно от удара невидимого молота, ухватился рукой за ковер, висевший на стене. Но когда в его тело вошла третья пуля, он рухнул на пол и задергался в судорогах.

Я знал, что и во мне засело порядочно свинца – на таком расстоянии трудно было бы промахнуться. Я не чувствовал левой ноги, начиная от бедра, а левая рука и плечо быстро немели, по груди тоненькой струйкой текла кровь. И еще я слышал, как по коридору спешат китайцы-слуги, услышавшие выстрелы. Они кричали и бряцали своим оружием. Мне предстояло встретить их лицом к лицу – раненным и с полупустым магазином пистолета. Но я не боялся их. Враги мертвыми лежали у моих ног, а Билл Лэннон был отомщен. Я заплатил этот долг и не жалел ни о чем. Рано или поздно человек все равно должен умереть, так уж заведено.

Желтая банда с воплями показалась в дверях. Я же тем временем ухватился за ковер, висевший на стене, чтобы удержаться на ногах, и опустошил в их гущу магазин пистолета. Китаец, оказавшийся впереди, упал, как подкошенный, а остальные в страхе отступили. Я слышал, как они перешептываются в соседней комнате; слышал их негромкие шаги. Ко мне стала подкрадываться слабость, я уже совершенно не ощущал левую руку. Я потряс головой, стараясь не потерять сознание, и на пол упало несколько красных капель.

– Идите сюда, и покончим с этим, желтые дьяволы! – проревел я, боясь, что, если они тут же не набросятся на меня, меня одолеет слабость. Тогда они зарежут черного медведя как овцу.

И тут внезапно комнату заполнили люди, появившиеся из другой двери. Я заметил их в самый последний момент – слабость одолевала израненное тело. Один из них приблизился ко мне, и я замахнулся на него пустым пистолетом, прежде чем разглядел мундир китайского полицейского.

– Полегче, мой друг,– сказал он успокаивающе.– Мы друзья, разве ты не узнаешь меня?

– А, это ты, Кан Яо.– Я был потрясен неожиданным появлением своего старого приятеля.– Извини, кровь заливает глаза… Помоги мне сесть.

Он помог мне доковылять до дивана. Тут я, наверное, потерял сознание.

Когда же в голове у меня прояснилось, я огляделся вокруг и увидел, что в комнате полно китайских полицейских и солдат. Они окружили слуг Йотая Юна, которые стояли в наручниках, с унылым видом покорясь судьбе. Кан Яо нагнулся над двумя заговорщиками. В черного ламу я попал лишь раз, но он был мертв. В Йотая Юна попали три пули, однако он еще оставался в сознании.

Раненый заговорщик перевел взгляд на неподвижное тело сообщника, и его губы искривились в язвительной усмешке.

– Один человек может разрушить еще не родившуюся империю,– прошептал он.– Мы смеялись над черным медведем, но черный медведь растерзал нас обоих… его месть положила конец… мечтам об империи…

Кровь хлынула изо рта торговца, и он умер

– Позволь мне заняться тобой, уважаемый друг,– сказал Кан Яо со свойственной восточным людям учтивостью.– У тебя много ран…

– Я ранен в ногу, руку, плечо и грудь,– пробурчал я.– Но ничего серьезного. Однако скажи мне, как ты оказался здесь.

– Благодаря ему.– И он указал на человека в одежде слуги. Это был тот, кто сторожил вход в туннель. На его виске запеклась кровь.

– Йотай Юн выстрелил в него и велел бросить тело в реку. Но пуля прошла вскользь. Когда же этого негодяя бросили в реку, он пришел в себя. Он выбрался на берег и, стремясь отомстить своему жестокому хозяину, тут же явился в полицию и рассказал о заговоре. Он же привел нас в Дом Дракона. Когда мы услышали выстрелы внутри – тут же ворвались в дом… Но кто же на самом деле этот монгольский лама?

– Сорви с него маску,– сказал я.– Мне и самому хотелось бы это знать.

Кан Яо нагнулся и сорвал с ламы маску. С его губ сорвалось изумленное восклицание; кожа монаха не была ни желтой, ни коричневой. Черный лама оказался белым человеком – Эриком Брандом!

  Как избавиться от труса

Судьба, играя жизнями людей, склоняет их порой к совершению самых вздорных, самых нелепейших поступков; под влиянием отчаяния они нередко бросаются с головой в те самые омуты, которые всю жизнь старательно обходили стороной. В полицейских архивах хранится дело одного самоубийцы: не желая драться на дуэли, где бы ему пришлось ставить судьбу перед равным выбором, он предпочел простое, недвусмысленное решение и пустил себе пулю в лоб за несколько часов до поединка…

– Это ж надо! Всю жизнь только и делал, что на задних лапках ходил, раболепствовал, пресмыкался,– сокрушатся Джо Донори,– всю жизнь скулил и плакался, всю жизнь был тряпкой!

Он умолк, точно ждал, что ему ответят, но ответа, разумеется, не последовало. За окном лачуги со скорбной монотонностью шевелил листву ветерок; никакой другой звук не нарушал тишины. Тому имелось весьма простое объяснение – Джо нынче изливал душу, а этому занятию он предавался исключительно в минуты уединения. Никто не мог бы попенять Джо за то, что, давая волю чувствам, он отыгрывается на людях, что повышает голос. В присутствии посторонних или недоброжелателей он был глух и неразговорчив; да и немногих своих друзей Джо редко баловал многословием. Стоило же ему задуматься над причинами такой замкнутости, как начинало казаться, что в его черепную коробку кто-то вбивает длинный-предлинный гвоздь. И Джо Донори голосил горько и безутешно, оплакивая свою никудышную участь:

– Вот-вот! Тряпка я, тряпка! И слова-то не могу поперек сказать! Они меня гробят, помыкают мной, травят, как таракана, а я?.. Хоть бы раз им что ответил! И чем старше становлюсь, тем мягче: одно дело пацану оплеуху отвесить, другое – с мужиком связаться. Это ж надо таким слизняком уродиться!

Джо жадно вцепился в горлышко бутылки, что зловещей тенью нависла над его локтем; пьяные слезы щипали ему глаза. Он запрокинул бутылку одним свирепым махом, внимая, вместе с чувственным, гортанным бульканьем, происходящим в недрах бутылки, теплой волне расслабления, обдавшей его собственные внутренности. Однако передышка была недолгой. Некоторое время Донори угрюмо глотал спиртное, а затем решил возобновить свои сбивчивые излияния, и сбивчивость эта грозила превратить монолог в полномасштабный бред.

Наружностью Джо Донори обладал скромной и невыдающейся. Сколько ему было лет, приходилось только догадываться, но повадками он отличался совсем не юношескими. Это был низенький, худощавый, хотя и жилистый малый, чуть сутулый в плечах. Рябое, наводящее тоску лицо спасала вполне приличная оправа отвислых бакенбард, которые Джо по праву мог считать своим единственным достоянием. В целом жизнь его была не жизнь, а одна сплошная мука. Если ты родился и вырос в тех краях, где большинство мужчин щеголяют бицепсами и горделивой осанкой, скромные телесные габариты заранее ставят тебя в невыгодное положение, но несчастья Джо не исчерпывались только физическими изъянами.

– Не в том беда, что я таким мышонком уродился. Мало ли коротышек на свете, которые ведут себя, будто тонну поднять способны! Да вот, к примеру, хотя бы Крошка Билли, он же ни на дюйм меня не выше… Гора мяса – это еще не все! Главное, нужно наглость иметь, а вот ее-то у меня и нет. Почему, а? Сколько меня шпыняли? Если для кулачной разборки весом не вышел, так уж лучше стать крутым, чтобы чуть что – нож в сердце или пулю в лоб. А я нож увижу – смирным делаюсь, как барашек. Если же дуло мне показать, так и вовсе могу в штаны навалить. Лучше бы и дальше торчал на ранчо у моего старика. На Болотистом Выгоне меня, по крайней мере, народ знал, и я бы своей рожей глаза никому не мозолил…– Джо сделал очередной глоток и вскричал: – Ну чем я плох! – Как многие одинокие люди, он привык разговаривать с собой на повышенных тонах.– Давай рассмотрим. Руки золотые, рудокоп, каких поискать, хоть и ростом мал! Ну, кто из этих громил может о себе такую вещь сказать? Мало, что ли, народу зазря в земле ковыряется, и в ковбоях такие есть, да и среди рудокопов встречаются… А теперь скажи – сколько ты на одном нормальном месте можешь продержаться? Да нисколько! Сразу явится какая-нибудь харя, начнет приставать, пока всю душу наизнанку не вывернет. Или до того тебя доведет, что все из рук начинает валиться, а чуть работу запорешь, хозяин тут же расчет несет! И ведь, по правде говоря, мог бы такие деньги зарабатывать, о каких здесь, в Медном Бассейне, другие и мечтать не могут! А вместо этого что? Ни цента за душой, и взять неоткуда, жрать скоро будет нечего, а еще тут эта сволочь Грохер Гробер, совсем проходу от него не стало, на какую работу ни пойди, хоть судомойкой, все равно припрется, начистит тебе рыло, просто так, потехи ради… Будь я крутым или просто нормальным мужиком, не посмотрел бы, Гробер он там, Грохер или еще кто… Всадил бы в него обойму-другую – сразу бы отстал… Иначе будет он надо мной глумиться, как сегодня… Так грохнул по спине кулаком, что меня едва не стошнило, а он стоит себе и ржет, как конь!..

И вновь бутылка, на которую Джо истратил последний доллар, была опрокинута вверх донышком, после чего выболтанные рудокопом преступные намерения растворились в сдавленном урчании, характерном для движения по пищеводу горячительных напитков.

Бутылка с грохотом опустилась на стол. Наделенный, как и все несчастные, с кем судьба обошлась чересчур круто, склонностью преувеличивать свои невзгоды, Джо действительно пребывал в отчаяннейшем положении. Ибо не сгущал он краски, утверждая, что за душой у него ни цента и что, при широком спросе на людей его профессии, между ним и возможностью честного заработка встал непреодолимый барьер. За какую бы работу он ни взялся, не миновать ему было скорого свидания с крепкими, грубыми и весьма деятельными молодыми людьми. При одном их виде Джо начинало трясти и поташнивать. Боязнь физической расправы неправильно было бы назвать слабостью или изъяном; скорее это была некая черная сила или, если угодно, чудовищная язва, некогда поразившая его сердце и с годами лишь укреплявшая свое могущество. Стоило ему встретиться с какими-нибудь самовлюбленными кретинами и задирами, как его тут же охватывал безотчетный страх. А ведь в компании самовлюбленных кретинов обязательно отыщется хоть один задира – будь то скрытый садист или просто безмозглый громила, который в душе может быть вполне приличным малым, но это не помешает ему оставаться задирой. Вот почему Джо уже много лет перескакивал с одного рабочего места на другое, пока наконец не сломался и не оказался одной ногой на пороге сумасшедшего дома.

– Хоть бы один поступок за всю эту никчемную жизнь, хоть бы один паршивенький поступок, о котором можно было бы потом вспоминать с гордостью! Молокососом был – никогда на одном месте больше трех-четырех месяцев не мог удержаться. Вечером начнут меня гонять, а утром уже я свою кобылу погоняю. Хорошо еще, на ранчо у моего старика успел стоящему делу научиться, пока скитаться не начал. Как-то естественно все получилось, и стал я рудокопом. Быстро поднатаскался, хоть и урывками вкалывал. Было бы у меня образование – работал бы сейчас инженером на шахте… Нет, привык с места на место кочевать – с одной работы попрут, на другую устроюсь. С души воротит от всего этого. Последние нервы себе извел…

Джо уронил голову на руки и зарыдал.

Повод для самых исступленных терзаний иных страдальцев со стороны выглядит невинной безделицей, а между тем из всех призраков, тревожащих человечество, демон угрызений, вызываемый собственным малодушием, едва ли не самый мерзкий. Из этой юдоли слез и бессилия Джо Донори выкарабкался с непреклонным решением, воссиявшим в его проспиртованном мозгу. Он достиг состояния, при котором даже невинные беспокойства становятся очерчены жуткими контурами и исполнены зловещих знамений. А ведь несчастья Джо были далеко не невинными…

– Чем еще столько лет трястись, лучше разом сдохнуть! – пробормотал он, и в его кротких, раскрасневшихся глазах полыхнуло пламя, которое так и тянет назвать погребальным.– Была б надежда, что жизнь повернется к лучшему… Но я уже двадцать пять лет жду, а она становится только хуже… Завтра у меня не хватит духу – надо решаться прямо сейчас. И я решился. Через минуту пущу пулю в свой поганый лоб!

Произнеся это, он огляделся по сторонам с выражением мрачного величия, как человек, напророчивший миру нечто трагическое и в высшей степени безотрадное.

– Пущу себе пулю в лоб! – повторил он.– Вот тогда они задумаются.

Внезапно Джо проникся судьбоносной значимостью момента. С видом распорядителя похоронных торжеств – которого, впрочем, выдала бы слегка заплетающаяся поступь – он прошествовал в другой конец комнаты и, помедлив, выдвинул ящик комода. Бледно-голубая сталь оскалилась на него ледяным блеском. Джо

Донори почувствовал, что душа уходят в пятки, закрыл лицо руками и отпрянул. Из глаз его брызнули слезы: столь велико было пережитое унижение и осознание собственного бессилия.

– Боже всемогущий,– прохрипел он,– неужто ты лишил меня смелости вышибить эти дрянные мозги!

Он задрал голову, не чая услышать ответа.

За окном жутко подвывал ночной ветер; он принес отдаленный гул граммофона.

Из этих несвязных звуков сознание Джо постепенно сложило образ салуна «Элита», признанной цитадели порока, насаждающей жанр громогласного общения, беспробудного пьянства и внезапной смерти. И тогда из недр этого сознания, подстегнутая самобичеванием и алкоголем, выпорхнула на поверхность чудовищная, сокрушительная идея. Едва родив эту идею, рассудок Джо Донори мог бы помутиться от ужаса, если бы Не переступил к тому времени уже все пороги отчаяния.

– Слышал я, что Демонюга Дратц сегодня собрался посетить город,– пробормотал он, чувствуя, как на лоб высыпают бисерины холодного пота.

* * * 

Веселье в «Элите» было в полном разгаре.

Мужчины раскачивались, горланили и подкидывали на руках посетительниц салуна, весьма голосистых дамочек, но все они, и мужчины, и женщины, пьяные или трезвые, держались на почтительном расстоянии от дальнего конца стойки. Там, во всем великолепии томной царственности и неприступного величия, с печатью задумчивости на невысоком челе, стоял несравненный, непобедимый Демонюга Дратц. Настоящий убийца должен быть прежде всего блистательным актером, талантливым лицедеем.

Этот бандит считался в Медном Бассейне чуть ли не живой легендой, хотя и впервые удостоил местное общество своим посещением. Впрочем, если уж говорить о легенде, то таким он слыл по всему Дикому Западу. О подвигах его слагались истории, от которых у слушателей бегали мурашки по коже, и никто из присутствующих, глядя на грозных размеров туловище, на неподвижное, изборожденное свирепыми складками лицо с узкими бойницами глаз, не знающих милости к павшим, на мохнатые бастионы насупленных черных бровей, не посмел бы усомниться в том, что истории эти содержат немалую долю истины.

Местные звезды салуна были все, как один, подавлены и немногословны, в том числе и Грохер Гробер, рудокоп, колоссальных размеров детина, объединивший вокруг себя всех бойцов Медного Бассейна. Он даже попытался, улучив минутку, незаметно и ненавязчиво покинуть заведение; но в то самое мгновение, когда двери салуна, скрипнув, замерли, остановленные его предусмотрительным жестом, а Грохер счел своим полным правом перевести дух, в двух шагах от него возникла из полумрака тщедушная фигурка, и тонкие, на удивление цепкие пальцы исступленной хваткой сдавили ему плечо.

– Донори! – с легким неодобрением покачал головой Грохер.– Я ведь, по-моему, уже говорил тебе сегодня, чтобы ты не совал свое рыло туда, где собираются приличные люди…

– Демонюга Дратц там?! – взвизгнул Донори, не удостоив его вниманием.

От неожиданности Грохер язык едва не проглотил, и потому связная речь далась ему с превеликим трудом.

– Ух!.. Ну… Ну, да, а… а что… то есть… он-то там… а ты чего… это… зачем?

Но Джо уже успел протиснуться к дверям, и Грохер, сжигаемый любопытством узнать, какие общие дела могли связывать самого жалкого труса во всей округе с самым безжалостным убийцей на всем Диком Западе, поспешил зайти следом. Джо уже много месяцев не показывался в «Элите», однако в прошлом столь часто удостаивался нежной грохеровской ласки, что сей достойный муж давно уже заметил безответную кротость коротышки. Теперь же Грохер видел белое, как мел, лицо и ходящие ходуном плечи. Будто в салуне было сто градусов мороза…

В стихии грубой и примитивной, где людьми обуревают буйные, необузданные страсти и стихийные же порывы, нередко возникают неожиданности самого скверного пошиба, и между отъявленными грешниками, обретавшимися в «Элите», своим чередом вспыхивали незапланированные и необъяснимые стычки. Однако с чистой совестью можно утверждать, что ни разу души их не были столь близки к тому, чтобы избавиться от черствого цинизма, как в описываемый нами вечер. Ибо нет в мире человека, которого бы не страшило необъяснимое, и потому все пьяницы, танцоры и шулеры в один миг превратились в ледяные изваяния при звуке малознакомого голоса, который проблеял:

– Кого я вижу! Демонюга Дратц! Ну вот мы и встретились, вонючий скунс!

Танцы, игры, разговоры оборвались – их участники, казалось, были одновременно настигнуты какой-то лютой, поистине скоропостижной кончиной. В наступившей гробовой тишине шейкер для взбивания коктейлей, выскользнув из онемевшей руки буфетчика, с грохотом прокатился по полу, точно послание Небес, возвестившее приход Судного дня. В дверях заведения, все еще придерживая широко расставленными ручонками дрожавшие створки, все еще силясь захлопнуть рот, из которого вырвались эти умопомрачительные слова, застыл некто иной, как Джо Донори.

Коротышка Джо Донори во всеуслышание обругал Демонюгу Дратца!..

Сильные духом и телом мужчины перестали дышать, ожидая, что вот-вот разверзнутся Небеса. Наблюдатели же поскромнее едва не задохнулись от ужаса, испугавшись, как бы оскорбленный громила не включил в план мести всех присутствующих скопом. А месть неизбежно должна была пасть на голову несчастного безумца.

Что же до Дратца, то он вздрогнул и схватился было за рукоять кольта, болтающегося на бедре. Однако не стал вытаскивать его из кобуры и тупо уставился на обидчика.

Объятым ужасом наблюдателям сей взгляд послужил веским доказательством того, что наглец будет прикончен на месте самым зверским из известных способов, однако проницательный человек, найдись такой в «Элите», уловил бы в студенистых глазах убийцы выражение самого искреннего замешательства, если не сказать – смущения.

За долгие-долгие годы это был первый случай, когда Демонюга Дратц сталкивался с подобным к себе обращением. Те немногие – хотя и не столь уж незначительные числом – головорезы, что изъявляли желание переправить его на постоянное жительство к праотцам, были представлены как людьми осмотрительными и скрытными, так и, напротив, азартными и вспыльчивыми, но даже последние относились к нему с должным почтением. Кроме того, среди них никогда не было мозгляков.

Это еще более усложняло дело. Дратц не был знаком с Джо. Если бы этот маньяк оказался мускулистым гигантом, его поступку все же можно было бы подыскать объяснение, поскольку, наперекор прогремевшей в веках пословице о том, что полковник Кольт уравнял в правах все человечество, большая часть последнего не слишком верила в ее справедливость и продолжала считать, что пуля, выпущенная мускулистым гигантом, должна быть более действенна, чем выстрел человека, обладающего, скажем, габаритами Джо Донори… который шагал теперь вперед, заставляя людей испуганно жаться к стенкам, словно по бару двигался прокаженный. От Джо не укрылось, что внимание присутствующих переключилось с него на человека, одиноко стоящего в дальнем углу заведения, и с гадким ощущением в желудке он понял, что видит перед собой страшного убийцу. От этого зрелища все его существо едва не охватила судорога, но ненадолго: кровь его бушевала, сдобренная алкоголем и отчаянием, порожденным годами бесславной трусости, а также, чуть в меньшей степени, драматизмом переживаемого мгновения. Даже в эту роковую минуту он ловил на себе пристальные взгляды людей, и эти взгляды значили очень многое. Всю жизнь Джо мечтал о том, чтобы хотя бы ненадолго превратиться в центр внимания, и мечта его наконец сбылась. Настал час мести, и, коль скоро Джо сжег за собой все мосты, надо было выжать из него все до последней возможности.

Он подошел вплотную к угрюмо молчавшему Дратцу и взглянул на него с наглым прищуром.

– Эй, Дратц! – взвизгнул он глумливо, однако не сумел унять ни дрожи в голосе, ни холодной испарины, вновь окропившей чело.– Это ты, что ли, здесь из себя самого крутого строишь? Ты, сука драная? Ты, дерьмо собачье?

По всему заведению прокатился жуткий, сдавленный звук, который одновременно издали все наблюдатели этой душераздирающей сцены. Джо непроизвольно закрыл глаза, приготовившись немедленно расстаться с жизнью. Через пару секунд он с удивлением обнаружил, что жизнь прощаться с ним не торопится, и снова открыл – точнее сказать, вытаращил глаза. Демонюга до сих пор не достал кольт; он смотрел на коротышку с медленно нарастающим изумлением.

Демонюга привык действовать быстро, но думать быстро он не привык. Однако где-то на задворках его сознания созревала страшная мысль.

Наконец он заговорил:

– Никак жизнь наскучила, приятель? Ты пойми, мне что укокошить тебя, что в морду тебе плюнуть – разницы никакой.

После этих слов завсегдатаи «Элиты» решили, что грядущая развязка посрамит их самые кровавые ожидания.

Бедный Джо едва удержался на ногах, И коль скоро в поступке его сказывалось отнюдь не присутствие духа, но чистейшее помешательство, неудивительно, что у него стали подгибаться колени. Из страха окончательно лишиться ума и в самый неподходящий момент пойти на попятную он приказал себе действовать решительнее. Разумеется, целью его было самоубийство: следовало довести бандита до такого состояния, чтобы он не поленился пристрелить Джо. Быстрая смерть («Я не заставляю долго мучиться тех, кто мозолит мне глаза»,– любил говаривать Демонюга), да к тому же от чужих рук —ведь своя рука у Джо на такое дело не поднялась,– самое подходящее решение. В придачу есть возможность без лишних хлопот обессмертить свое имя, а герою, прилюдно поносившему самого Демонюгу Дратца, бессмертие обеспечено на века.

Однако Демонюге, казалось, было угодно продлить агонию, и Джо впал в настоящее буйство. Дратц, судя по всему, даже брезговал тратить на него лишние крупицы пороха!

– Давай-давай, укокошь меня! – рявкнул Джо.– Крутого строишь?—Джо рванул на себе рубашку и попер прямо на остолбеневшего громилу, он уже не кричал, а скулил-, слова его тонули в рыданиях, но присутствующие посчитали это проявлением какой-то лютой, нечеловеческой ярости.– А говорят, стоит тебя обложить, и зови гробовщика!.. Чего вылупился, как ящерица? Давай начинай!

– Слышь, приятель,– проговорил Демонюга странным, сипловатым голосом.– Что ты суетишься? Какие у тебя со мной дела? Я тебя не знаю, в первый раз вижу…

Озарение, посетившее Демонюгу, стало нестерпимо ярким. Этот коротышка был каким-то страшно крутым парнем, настолько крутым, что не боялся цепляться даже к нему, к Демонюге… И наверное, хорошо подготовился. Не мог же он сунуться сюда просто так, с голыми руками!.. Но где угроза? Парни с пушками, затесавшиеся в толпе? Заряд тротила под полом? Мелкокалиберные револьверы в рукавах?..

На лбу Дратца, в свою очередь, выступил холодный пот. Демонюга был, конечно, не какой-нибудь пугливый воробышек, но тут творилась настоящая жуть. Этот малыш наверняка все рассчитал!..

Ни с кем опыт не может сыграть такую зловещую шутку, как с громилой, на протяжении долгих лет привыкшим встречать только боязливо-заискивающее отношение и внезапно столкнувшимся с наглецом, который делает из бывалого бандита откровенное посмешище. И чем выше ценит такой бандит себя, тем более склонен завышать неизведанную цену противника. Большинство громил люди очень ранимые и возбудимые, чистые ягуары в человечьей шкуре. Ягуар – хищник яростный и отважный, однако случалось, что и ягуары уносили ноги от взмаха девичьего платочка. Демонюга Дратц задрожал, как пожухлый лист в осеннюю пору. Занемела и опустилась лежавшая на кобуре рука.

– Давай рассудим, чем я тебе мешаю? – хрипло промямлил он.– Я лично ничего к тебе не имею. Честное слово!.. Давай…– Демонюга откашлялся.– Давай, может, хлопнем по стаканчику и забудем про всю эту чепуху.

Но Джо уже плохо понимал, что хочет этот человек. У него на уме сейчас было одно: кошмар, в который он влип, кажется, грозил продлиться. И разум его помутился окончательно.

– Да ты просто дешевка! – проверещал он, лихорадочно подыскивая обидные слова, способные наконец сбить с этого людоеда брезгливую спесь.– Ты просто шестерка! У меня ножа перочинного в кармане нет, а у тебя два ствола на поясе! Ты трус! Наверное, стреляешь в человека, только когда он к тебе спиной стоит!

Джо замолчал, чтобы перевести дух. Словно в тумане он видел посиневшие, искривленные губы Дратца. Они шевелились, но Джо почему-то не слышал ни единого слова. И тогда, в последнем припадке обуявшего его бешенства, Джо занес руку и влепил бандиту смачную пощечину.

Демонюга пригнул голову, глаза его вылезли из орбит.

– Чтоб ты сдох, койот! – заорал он.– Что ты ко мне привязался? Мало крови людской пустил, да? Хочешь меня укокошить? Ну так стреляй, не жди…

И Демонюга, выписывая между столами замысловатые кренделя, рванулся к выходу, неуклюже вломился в двери салуна, распахнул их настежь и навсегда канул в ночь. С той поры он за семь миль объезжал этот треклятый Медный Бассейн.

Салун «Элита» изнемогал от молчания. Оглушенный Джо, будучи не в силах связать воедино клочки взбесившихся мыслей, машинально, без малейшей сознательной цели, поковылял к выходу. Он до сих пор не отдавал себе отчета в случившемся. Посетители салуна осторожно расступались перед ним, боясь сделать какое-нибудь неверное движение.

Около дверей салуна, словно пришпиленный к стене неведомой силой, застыл Грохер Гробер. Когда Джо поравнялся с ним, громила внезапно задохнулся, закашлялся и крякнул, как осипший селезень. Эти звуки нарушили окутавшую заведение гробовую тишину и вывели из оцепенения Джо Донори. Поймав на себе его тусклый, безжизненный взгляд, Грохер совершил какие-то нелепые движения ногами, так, словно порывался сдвинуться с мертвой точки, но не знал, как это осуществить. Затем, на героическом волевом подъеме, но только с третьего или четвертого захода – предыдущие были скомканы из-за сложностей с дыханием,– пролепетал:

– Г-господин Д-донори, вы, н-наверно, хотите со м-мной рассчитаться?

– Кто, я?– пробормотал Джо тупо, чувствуя знакомый приступ тошноты.– Не-ет… Я ведь сюда это… хотел Демонюгу Дратца повидать… но он куда-то пропал…

– Да Демонюга теперь уж за сто верст отсюда! – выпалил Грохер, с умильным восторгом пожирая коротышку глазами.– Господин Донори, спасибо вам за то, что сохранили мне жизнь! Я знаю, что иногда веду себя грубовато, несдержанно, но, честное слово, это все от широты души, от прилива дружеских чувств… И обещаю, что впредь этого не допущу. Вы же не будете на меня из-за этого в обиде, господин Донори?