Текст книги "Архангел"

Автор книги: Роберт Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Суворин зевнул, закрыл папку и отложил ее в сторону; взял другую. Это оказались еженедельные доносы стукача по фамилии Абидов, которому поручено было не спускать глаз с заключенного Рапавы во время его пребывания на урановом руднике в Бутыгычаге. В размноженных под копирку размазанных строчках не было ничего интересного. Записи неожиданно обрывались лаконичной пометкой лагерного начальства, сообщавшего о смерти Абидова от ножевого ранения и переводе Рапавы на лесоповальные работы.

Новые папки, новые стукачи – и снова ничего. Бумаги, разрешающие освободить Рапаву по истечении срока, проверенные специальной комиссией Второго Главного управления, – все в порядке, печать поставлена, разрешено освободить. Вернувшемуся из заключения предоставлена соответствующая работа – в железнодорожном депо Ленинградского вокзала; осведомитель КГБ на месте – мастер Антипин. Вернувшемуся из заключения предоставлено жилье в недавно отстроенном комплексе «Победа революции»; осведомитель на месте – управдом. Новые доносы. Ничего. Дело заново рассмотрено и переведено в раздел «Разбазаривание государственных средств». Это 1975 год. В папке ничего нового вплоть до 1983 года, когда личность Рапавы вновь прошла проверку по требованию заместителя начальника Пятого управления (по идеологическим диверсиям).

Так, так…

Суворин затянулся трубкой, пососал ее, почесал мундштуком лоб и принялся опять листать папки. Сколько этому типу лет? Рапава, Рапава, Рапава… вот: Папу Герасимович Рапава, род. 9/9/27.

Значит, ему за семьдесят – старик. Но не такой уж и древний. Не настолько древний, чтобы быть непременно покойником, хотя средний срок жизни мужчин в стране – пятьдесят восемь лет (и этот показатель к тому же понижается), ниже, чем в сталинское время.

Суворин вернулся к донесению за 1983 год и пробежал его глазами. В нем не было ничего нового. О, этот Рапава держал рот на замке – ни слова за тридцать лет. Только дойдя до конца документа и увидев рекомендацию прекратить дело, а также фамилию офицера, утвердившего эту рекомендацию, Суворин подскочил на стуле.

Он ругнулся, достал мобильный телефон, набрал номер ночного дежурного по СВР и попросил соединить его с квартирой Виссариона Нетто.

10

Они сошлись на трех сотнях, и он потребовал за это две услуги: во-первых, она сама отвезет его к отцу и, во-вторых, будет его ждать час. Получить адрес и ехать туда одному было бессмысленно, а кроме того, если район, где живет Рапава, изобилует хулиганьем, как он говорил («район, где мы жили, парень, был хороший, пока не появились наркотики и преступность…»),то ни один иностранец в своем уме не забредет туда в одиночку.

Ее машина, побитая древняя «лада» песочного цвета, стояла на темной улице, ведущей к стадиону, и они молча дошли до нее. Рапава сначала открыла дверцу со стороны водителя, потом, перегнувшись через сиденье, впустила Келсо. На сиденье для пассажира лежала кипа книг – как он заметил, учебники, – и она быстро перебросила их назад.

Он спросил:

– Ты что, адвокат? Или изучаешь право?

– Триста долларов, – сказала она и протянула руку. – Долларов США.

– Потом.

– Сейчас.

– Тогда половину сейчас, – исхитрился он, – а половину потом.

– Я-то найду с кем лечь, мистер. А вот ты найдешь другого шофера?

Это было самое длинное ее высказывание за вечер.

– О'кей, о'кей. – Он достал бумажник. – Из тебя выйдет хороший адвокат.

Боже! Он уже истратил в клубе сотню, а сейчас отдаст ей триста, и у него почти ничего не останется. Он ведь собирался сегодня вечером предложить немного наличных старику в качестве аванса за тетрадь, а теперь не сможет.

Она пересчитала банкноты, старательно их сложила и сунула в карман пальто. Маленькая машина загромыхала в направлении Ленинградского проспекта. Она повернула направо, где было мало машин, затем развернулась, и они поехали назад, мимо опустевшего стадиона «Динамо» на северо-запад, к аэропорту.

Она ехала быстро. Келсо подозревал, что ей хотелось поскорее отделаться от него. Кто она? Внутренность «лады» не давала на это ответа. Здесь было до тошноты чисто, почти пусто. Она сидела в профиль к нему. Ее лицо было слегка наклонено вперед. Она сосредоточенно смотрела на дорогу. Черные губы, белые щеки, маленькие изящно заостренные ушки под коротко остриженными черными волосами. У нее был вид вампира, вызывающий тревогу. И в то же время – вампира встревоженного. Келсо все еще чувствовал во рту вкус ее помады и невольно подумал: какова она в постели? Сейчас она недосягаема, а четверть часа назад готова была выполнить любое его желание.

Она бросила взгляд вверх, в зеркальце, и увидела, что он смотрит на нее.

– Прекрати.

Но он продолжал смотреть, только теперь более откровенно. Своим взглядом он как бы говорил: «Я заплатил за эту поездку», потом почувствовал себя дешевкой и отвернулся.

Улицы за окошком стали заметно темнее. Келсо понятия не имел, где они находятся. Они проехали Парк Дружбы – это он знал, миновали электростанцию, железнодорожную ветку. Вдоль дороги, через дорогу, по другую сторону дороги пролегали толстые трубы, по которым в квартиры текла горячая вода – из стыков сочился пар. Время от времени в темноте вдруг вспыхивали огни костров, и Келсо видел людей, движущихся вокруг них. Минут через десять машина свернула налево, на широкую и ухабистую, как поле, улицу, обсаженную по обе стороны тощими березами. Машина попала в выбоину, и шасси заскрипели, царапая по камню. Рапава крутанула руль, и они попали в другую выбоину. Впереди, среди деревьев, смутно виднелись оранжевые огоньки, освещавшие подъезды и подходы к огромному многоквартирному комплексу.

Теперь она снизила скорость, так что машина еле ползла. И остановилась у поломанной деревянной автобусной остановки.

– Вот здесь он живет, – сказала она. – Корпус девять.

Дом находился метрах в ста от них, за заснеженным пустырем.

– Ты меня подождешь?

– Пятый подъезд. Пятый этаж. Квартира двенадцать.

– Но ты меня подождешь?

– Мы же договорились.

Келсо взглянул на часы. Было двадцать пять минут второго. Затем снова посмотрел на дом, пытаясь сообразить, что он скажет Рапаве, да и как тот, интересно, его встретит.

– Значит, ты здесь выросла?

Она не ответила. Выключила мотор, подняла воротник пальто, сунула руки в карманы и уставилась в стекло. Келсо вздохнул, вылез из машины и обошел ее. Пушистый снег хрустел под ногами. Его пробрала дрожь, и он направился к дому по неровной земле.

Где-то на полпути до него донесся звук включаемого мотора. И, быстро обернувшись, он увидел, как «лада» медленно отъезжает, притушив фары. Рапава не потрудилась даже подождать, когда он отойдет подальше и не услышит мотора. Сука! Он побежал к машине. Закричал – не громко и, в общем-то, не зло. Скорее от возмущения собственной глупостью. Маленькая «лада» сотрясалась, подпрыгивала, и на какой-то миг Келсо показалось, что он сейчас нагонит ее, но машина кашлянула, накренилась, фары включились, и она помчалась прочь. А он стоял и беспомощно смотрел, как она исчезает в лабиринте бетонных домов.

Он был один. Вокруг ни души.

Келсо повернулся и быстро пошел по снегу назад, к дому. Он чувствовал себя уязвимым на таком открытом месте – страх обострял его чувства. Откуда-то слева доносился собачий лай и плач ребенка, а впереди звучала музыка – слабо, еле слышно. Она явно исходила из девятого корпуса и с каждым шагом становилась все громче. Теперь Келсо уже мог различить детали: стены из шероховатого бетона, темные входы в подъезды, балконы, заставленные всяким хламом: рамы кроватей, велосипеды, старые шины, засохшие растения. В доме горели три окна – остальные тонули в темноте.

Возле пятого подъезда что-то хрустнуло у него под ногой, и он наклонился, чтобы поднять, но тут же отдернул руку. Это был шприц для подкожных инъекций.

На лестнице стоял запах мочи и блевотины, валялись грязные газеты, липкие презервативы, сухие листья. Келсо прикрыл нос рукой. В подъезде имелся лифт, и, похоже, исправный – что было чудом в Москве, – но он не желал двигаться. Келсо пошел по лестнице, и, когда добрался до третьего этажа, музыка зазвучала отчетливее. Кто-то поставил пластинку со старым советским гимном – тем самым, который исполняли до того, как его запретил Хрущев. «Партия Ленина! – гремел хор. – Партия Сталина!» Келсо буквально полетел вверх, окрыленный надеждой. Значит, девица не обманула его, ибо кто еще, кроме Папу Рапавы, мог слушать самую популярную мелодию времен Иосифа Сталина в половине второго ночи?

Поднявшись на пятый этаж, Келсо пошел на звуки гимна по грязному коридору к квартире № 12. Дом был в очень запущенном состоянии. Большинство дверей забито досками, но дверь Рапавы… О нет, только не это! Дверь в квартиру Рапавы не была забита. Она была распахнута, и весь пол за ней – по причинам, которых Келсо не мог понять, – был усеян перьями.

Пение прекратилось.

«Давай же, парень, входи! Чего ты ждешь? Что задумался? Не говори, что у тебя не хватает смелости…»

Несколько секунд Келсо стоял на пороге, прислушиваясь.

Внезапно раздалась барабанная дробь.

И снова загремел гимн.

Келсо осторожно попытался открыть дверь шире. Но она не поддавалась. Что-то мешало ее открыть.

Он протиснулся в щель. В комнате горел свет.

Боже…

«Я думал, парень, произвести на тебя впечатление! Думал, ты удивишься! Если кто и может тебя запутать, так это профессионалы, верно?»

У своих ног Келсо увидел гору перьев из вспоротой подушки. Однако перья лежали не на полу, так как пола не существовало. Все доски были выломаны и сложены в углах комнаты. На крестовинах балок валялись остатки скромного имущества Рапавы: книги с вывернутыми, разодранными переплетами, взрезанные картины, скелеты стульев, разбитый телевизор, стол ножками вверх, обломки фаянсовой посуды, осколки стекла, разорванная материя. С внутренних стен были содраны обои. Стены, выходящие на улицу, были все в царапинах и выбоинах: очевидно, по ним прошлись кувалдой. Штукатурка на потолке во многих местах провисла. Все было покрыто осыпавшейся побелкой.

Среди этого хаоса и кучи разбитых пластинок стоял громоздкий автоматический проигрыватель семидесятых годов.

«Партия Ленина!

Партия Сталина!»

Осторожно перешагивая с одной балки на другую, Келсо добрался до проигрывателя и выключил его.

В наступившей тишине было слышно лишь, как капает из крана вода.

Полный погром – такого Келсо никогда еще не видел; он даже не испугался, обнаружив, что в комнате никого нет. Просто стоял и озадаченно озирался.

«Так в каком же ты, парень, оказался положении? Вот в чем вопрос. Что они сделали с несчастным старым Папу? Ну так валяйте, хватайте меня. Топ-топ, товарищ, не всю же ночь нам тебя ждать!»

Балансируя, как акробат, Келсо пробрался по балке на кухоньку: взрезанные пакеты, перевернутый холодильник, сорванные со стен полки…

Пятясь, он вышел оттуда и, держась за поцарапанную стену, чтобы не упасть, завернул в коридорчик.

«Тут две двери, парень, – справа и слева. Выбирай».

Он поколебался и протянул руку.

За этой дверью была спальня.

«бог теперь, парень, становится тепло. Кстати, тебе хотелось переспать с моей дочкой?»

Вспоротый матрас. Вспоротая подушка. Перевернутая кровать. Опустошенные ящики. Маленький обшарпанный коврик свернут и брошен в угол. Всюду валяется штукатурка. Пол вздыблен. Потолок обрушен.

Тяжело дыша и балансируя на балке, Келсо стоял в коридоре и старался мобилизовать всю свою волю.

Вторая дверь…

«А вот теперь, парень, жарко!»

… вторая дверь – в ванную. Сиденье с унитаза снято и приставлено к умывальнику. Белая пластмассовая ванна наполнена розоватой водой. Похоже, подумал Келсо, на разбавленное грузинское вино. Он сунул в воду палец и тотчас его вытащил: он не ожидал, что вода такая ледяная, – а палец стал красным.

На поверхности плавал завиток волос с кусочком кожи.

«Пошли отсюда, парень!»

С балки на балку, пыль от штукатурки в волосах, на руках, на плаще, на ботинках…

Подгоняемый паническим страхом Келсо споткнулся, нога соскользнула с балки, и его левый ботинок проделал дыру в потолке нижней квартиры. Отделился кусок штукатурки. Он слышал, как штукатурка упала в темноту пустой квартиры. Добрые полминуты он обеими руками вытаскивал ногу из дыры и наконец высвободился.

Протиснувшись в дверь, он очутился в коридоре и быстро пошел мимо пустых квартир к лестничной площадке. Какие-то странные звуки.

Остановился и прислушался.

Бум!

«Ой, парень, вот теперь жарко, очень, очень жарко…»

Звук шел из шахты лифта. Кто-то там был.

Бум!

Лубянка, ночь, длинная черная машина с работающим мотором, два сотрудника в пальто сходят по ступеням… Неужели нельзя избежать прошлого? – с горечью подумал Суворин, когда они помчались по улицам. Удивительно, что нет туристов, которые могли бы запечатлеть эту традиционную сценку из жизни матушки России. «Почему бы, милый, не поместить эту фотографию в альбом, между собором Василия Блаженного и тройкой на снегу?»

Машина ухнула в рытвину, спустившись с холма у отеля «Метрополь», и Суворин ударился головой о мягкий потолок. Сидевший рядом с шофером Нетто развернул крупномасштабную карту московских улиц, какой ни один турист никогда не видал, потому что она все еще считалась секретной. Суворин включил свет в салоне и пригнулся, чтобы лучше видеть. Дома жилого комплекса «Победа революции» сгрудились, как почтовые марки, поперек линии метро в северо-западном пригороде Москвы.

– Сколько, ты считаешь, нам потребуется времени? Минут двадцать?

– Пятнадцать, – ответил шофер, желая показать себя.

Он увеличил скорость, включил фары, резко крутанул вправо, и Суворина бросило в другую сторону – к дверце. Он успел лишь заметить, как мимо мелькнула Библиотека имени Ленина.

– Утихомирься, ради бога, – сказал он. – Вовсе ни к чему, чтобы нас оштрафовали за превышение скорости.

Они продолжали мчаться. Как только машина выбралась из центра, Нетто открыл бардачок и протянул Суворину хорошо смазанный «Макаров» и обойму боеприпасов. Суворин нехотя взял оружие, взвесил незнакомую тяжесть в руке, проверил механизм и коротко вздохнул, глядя на мелькнувшую мимо березу. Он пошел на эту службу не потому, что ему нравились такие штуки, а потому, что отец-дипломат с ранних лет внушал ему: если ты живешь в Советском Союзе, самое лучшее – получить назначение за границу. Пистолеты? Да Суворин не заглядывал на стрельбище в Ясеневе уже целый год. Он вернул «Макаров» Нетто, тот пожал плечами и положил его в карман.

Синий огонек – патрульная машина московской милиции – с воем приближался к ним сзади, разросся до нормальных размеров, как разозленная муха, пронесся мимо и исчез вдали.

– Идиот!.. – ругнулся шофер.

Минуты через две они свернули с шоссе и поехали по асфальту и пустырям, окружавшим «Победу революции». Пятнадцать лет провести на Колыме, подумал Суворин, и вернуться домой вот к такому! И самое смешное в том, что это, должно быть, казалось ему раем.

– Если карта не врет, корпус девять должен быть как раз за углом, – доложил Нетто.

– Притормози-ка, – неожиданно приказал Суворин, коснувшись плеча шофера. – Вы ничего не слышите?

Он опустил стекло. Снова сирена – теперь слева. Она на миг зазвучала тише, приглушенная домом, потом снова очень громко, и впереди засверкали быстро мчавшиеся синие и желтые огни. Секунду казалось, что патрульная машина врежется в них, но она свернула с дороги и заскакала по неровной земле, а через миг они уже поравнялись с нею и увидели освещенный вход в корпус: три машины, «скорая» и тени людей на снегу.

Они раза два объехали вокруг корпуса – трое никем не замеченных кладбищенских воров, присутствовавших при том, как из дома выносили на носилках труп и увозили Келсо.

11

Симонов приводит рассказ адмирала Исакова.

На заседаниях Военного совета товарищ Сталин имел обыкновение вставать со своего места во главе длинного стола и прохаживаться позади сидящих. Никто не смел оборачиваться и смотреть на него – они определяли, где он находится, по мягкому скрипу его кожаных сапог или по запаху, исходившему от его трубки. В описываемый день обсуждали большое количество авиационных катастроф. Командующий Военно-Воздушными Силами Рычагов был очень молод. «Аварийность и будет большая, – выпалил он, – потому что вы заставляете нас летать на гробах». После этого долго царило молчание, и наконец Сталин тихо произнес: «Вы не должны были так сказать!» А через несколько дней Рычагова расстреляли.

Можно привести немало таких историй. По словам Хрущева, Сталин любил неожиданно посмотреть на кого-нибудь и сказать: «Что это у тебя глаза сегодня бегают? Почему ты не смотришь товарищу Сталину в глаза?» В такой момент жизнь этого человека висела на волоске.

Сталин внушал страх отчасти инстинктивно (он был по натуре человеком буйного нрава и иногда давал подчиненным затрещины), отчасти по расчету. «Людям, – говорил он Марии Сванидзе, – требуется царь». А царем, которого он копировал, был Иван Грозный. Подтверждение лежит в архиве, в личной библиотеке Сталина, это экземпляр пьесы «Иван Грозный», написанной А. Н. Толстым в 1942 году (Ф55803 Д350). Сталин не только выправил реплики Ивана, сделав их более краткими и лаконичными, чтобы они действительно больше походили на речь грозного царя, но и написал на титульном листе несколько раз: «Учитель».

Собственно, он критиковал своего кумира за одно – за то, что Иван Грозный был слишком слаб. Сталин сказал режиссеру Сергею Эйзенштейну: «Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее» («Московские новости», ? 32, 1988).

Сам Сталин вовсе не отличался нерешительностью.

По подсчетам профессора И. А. Курганова, 66 миллионов человек погибли в СССР за период с 1917 по 1953 год: были расстреляны, замучены, замерзли, погибли от голода или от непосильного труда. Другие говорят, что только 45 миллионов. Кто знает?

Кстати, обе эти цифры не включают 30 миллионов. погибших, как теперь известно, во время Второй мировой войны.

Поставим эти потери в контекст: население Российской Федерации сегодня насчитывает приблизительно 150 миллионов человек. Если бы при коммунистах не было истребления людей и происходили нормальные, демографические изменения, тогда население России составило бы сейчас около 300 миллионов человек.

И несмотря на все это, Сталин – что является самым удивительным феноменом нашей эпохи – продолжает быть широко популярным среди населения этой полупустой страны. Памятники ему, правда, демонтированы, улицы переименованы. Но Нюрнбергского процесса, как в Германии, не было. Здесь не было суда, равносильного денацификации. И не было Комиссии Правды вроде той, что создана в Южной Африке.

А открытие архивов? «Встреча с прошлым»?! Послушайте, леди и джентльмены, давайте будем откровенны – мы же знаем причину. Мы знаем, что российское правительство испугано и получить сегодня доступ к архивам гораздо труднее, чем шесть или семь лет тому назад. Вам всем известны подтверждающие это факты, как и мне. Папки, касающиеся Берии, – под замком. Папки Политбюро – под замком. Папки, касающиеся Сталина, – я хочу сказать: настоящие папки, а не витрина, которую показывают здесь, – под замком.

Я вижу, одному-двум коллегам не слишком нравятся мои высказывания…

Хорошо, я подведу их к выводу, сделав следующее заключение: ныне не может быть никаких сомнений в том, что именно Сталин, а не Гитлер, является самой зловещей фигурой двадцатого столетия.

Я говорю так…

Я говорю так не только потому, что Сталин истребил больше людей, чем Гитлер, – хотя и Гитлер немало ликвидировал, – и даже не потому, что Сталин был большим психопатом, – хотя и Гитлер им был. Я говорю так, потому что Сталин – в противоположность Гитлеру – не заклеймен как злой гений. А также потому, что Сталинне был выскочкой, как Гитлер, появившийся ниоткуда. Сталин стоит в исторической цепи правителей, державшихся у властис помощью страха. Эта традиция существовала до него, он улучшил ее, и она может возникнуть вновь. Его призрак, а не призрак Гитлера, должен тревожить нас.

Подумайте сами. Если вы остановите такси в Мюнхене, вы никогда не увидите в кабине портрет Гитлера, верно? Место, где родился Гитлер, не является объектом поклонения. На могилу Гитлера каждый день не кладут свежих цветов. На улицах Берлина вы не купите кассетс речами Гитлера. Ведущие германские политики не превозносят Гитлера как «великого патриота». Бывшая партия Гитлера не получила на последних выборах в Германии свыше сорока процентов голосов…

А все сказанное выше справедливо в отношении Сталина в сегодняшней России, поэтому слова Евтушенко из «Наследников Сталина» звучат сейчас особенно актуально:

«И я обращаюсь

К правительству нашему с просьбою: Удвоить, Утроить

У этой стены караул».

Непредсказуемого Келсо привезли в отделение московской милиции около трех часов утра. И оставили среди остального ночного улова: тут было с полдюжины проституток, сутенер-чеченец, двое бледных бельгийских банкиров, группа танцовщиков-транссексуалов из Туркмении и обычный полуночный сброд – психи, бродяги и окровавленные наркоманы. Высокие лепные потолки и притушенные люстры создавали впечатление, что все это происходит в пору Октябрьской революции.

Он сидел один на жесткой деревянной скамье, прислонясь головой к облупившейся штукатурке, и невидящими глазами смотрел перед собой. Значит, вот… вот как это выглядит. Можно провести полжизни, описывая это, описывая, как миллионы… как, скажем, маршала Тухачевского превратили в месиво в НКВД. Его признание в пятнах засохшей крови можно увидеть в архиве. Ты даже держал его в руках и на какой-то миг подумал, что представляешь себе, как, должно быть, все это происходило. А потом сталкиваешься с реальностью, и до тебя доходит, что ничего-то ты не понимал. Даже близко не представлял себе, как это было.

Через некоторое время появились двое милиционеров и подошли к фонтанчику с питьевой водой, что находился возле Келсо. Они говорили об узбекском бандите Чехере, которого расстреляли вечером из пулемета в гардеробе «Вавилона».

– Кто-нибудь занимается моим делом? – прервал их разговор Келсо. – Речь идет об убийстве.

– А-а, значит, об убийстве! – с издевкой закатил глаза один из них.

Другой расхохотался. Они бросили свои бумажные стаканчики в урну и пошли прочь.

– Подождите же! – крикнул Келсо.

В другом конце коридора завопила пожилая женщина с перевязанной рукой.

Келсо снова опустился на скамью.

Вскоре по лестнице устало спустился офицер могучего телосложения с горьковскими усами и представился: следователь Беленький, отдел убийств. Он держал в руке грязную бумажонку.

– Вы свидетель по делу об убийстве старика Рапазина?

– Рапавы, – поправил его Келсо.

– Верно. – Беленький, сощурясь, посмотрел на бумажку – пробежал глазами по верху, потом по низу. Возможно, из-за висячих, как у моржа, усов, а может, из-за слезящихся глаз он выглядел невероятно грустным. – О'кей, – со вздохом произнес он. – Запишем ваши показания.

Беленький повел Келсо по широкой лестнице на второй этаж, в комнату с облупленными зелеными стенами и неровным деревянным полом. Он жестом предложил Келсо сесть и положил перед ним стопку разлинованных бланков.

– У старика имелись бумаги Сталина, – начал Келсо, закурив сигарету. И быстро выдохнул дым. – Вы должны это знать. Они почти наверняка были спрятаны в его квартире. Поэтому…

Но Беленький не слушал его.

– Все, что вы можете припомнить. – И он положил на стол синюю ручку.

– Но вы слышите, что я вам говорю? Сталинские записи…

– Верно, верно. – Следователь по-прежнему не слушал. – Детали мы выясним позже. Сначала нужны ваши показания.

– Полностью?

– Конечно. Кто вы. Как познакомились со стариком. Что вы делали в его квартире. Все от начала и до конца. Пишите. А я вернусь.

И следователь ушел, а Келсо еще минуты две смотрел на чистый лист. Автоматически аккуратно написал кириллицей свое имя, фамилию, дату рождения и адрес. В мозгу царил туман. «Я приехал», —написал он и остановился. Пластмассовая ручка в пальцах казалась тяжелее лома. «Я приехал в Москву…»Он даже не мог вспомнить дату. А обычно хорошо помнил даты! (25 октября 1917 года крейсер «Аврора» дал залп по Зимнему дворцу, и началась революция; 17 января 1927 года Лев Троцкий был исключен из Политбюро; 23 августа 1939 года был подписан пакт Молотова – Риббентропа…) Келсо пригнул голову к столу. «Я приехал в Москву в понедельник, 26 октября, утром из Нью-Йорка по приглашению Российского архива, чтобы выступить с небольшой лекцией об Иосифе Сталине…»

Ему потребовалось меньше часа на то, чтобы закончить свои показания. Он изложил все, как просили: про симпозиум, про встречу с Рапавой, про тетрадь Сталина, про Библиотеку имени Ленина, про Епишева и встречу с Мамонтовым, про дом на Вспольном, про свежераскопанную землю, про «Робот» и дочь Рапавы… Он исписал семь страниц мелким почерком и даже ускорил темп к концу, поспешно описав, в каком состоянии увидел квартиру, как обнаружил труп, как искал работающий телефон в соседнем корпусе и разбудил молодую женщину с ребенком. Он был доволен, что взялся за перо, привел в какой-то порядок хаос происшедших событий.

Беленький просунул голову в дверь, как раз когда Келсо дописывал последнюю фразу.

– Можете этим больше не заниматься.

– Я уже написал.

– Не надо. – Беленький посмотрел на небольшую стопку листов, потом на Келсо. За его спиной в коридоре послышался шум. Он нахмурился, затем крикнул через плечо: – Скажи, чтоб подождал. – Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Что-то произошло с Беленьким, это было ясно. Рубашка цвета хаки расстегнута, галстук развязан. На рубашке пятна пота. Не отрывая взгляда от лица Келсо, он протянул большую руку, и Келсо подал ему свои показания. Беленький, крякнув, сел за стол и достал из нагрудного кармана пластмассовый футляр. Оттуда вынул на редкость изящные очки в золотой оправе, встряхнул их, надел на кончик носа и стал читать.

Массивный подбородок его выпятился. Он то и дело вскидывал глаза со странички на Келсо, изучающе на него смотрел и снова возвращался к тексту. Он морщился. Усы над сжатыми губами опустились еще ниже. Он покусывал сустав большого пальца на правой руке.

Прочитав последнюю страницу, он вздохнул.

– И это правда?

– Все до последней точки.

– А-а, ё-моё. – Беленький снял очки и потер глаза ребром ладони. – И что же мне теперь с этим делать?

– Мамонтов, – сказал Келсо. – Он наверняка к этому причастен. Я намеренно не сообщил ему никаких подробностей, но…

Дверь распахнулась, и маленький тощий человечек, этакий Лорел при Беленьком-Харди, произнес испуганным голосом:

– Фима! Быстро! Они здесь!

Беленький многозначительно посмотрел на Келсо, собрал листки его показаний и поднялся из-за стола.

– Вам придется ненадолго спуститься вниз, в камеру. Только не волнуйтесь.

При упоминании о камере Келсо охватила паника.

– Я хочу поговорить с кем-нибудь из посольства. Беленький затянул узел своего галстука, застегнул рубашку, одернул пиджак в тщетной попытке разгладить его.

– Могу я поговорить с кем-нибудь из посольства? – повторил Келсо. – Я хочу знать свои права.

Беленький распрямил плечи и направился к двери.

– Слишком поздно, – сказал он.

В подвальном этаже отделения московской городской милиции Келсо грубо обыскали и отобрали паспорт, бумажник, часы, вечное перо, пояс, галстук и шнурки от ботинок. Он видел, как все это сунули в картонку, поставил свою подпись на формуляре и получил расписку. Затем, держа в одной руке ботинки, в другой – расписку и перебросив через руку плащ, он пошел вслед за охранником по выбеленному коридору со стальными дверями по обе стороны. Охранник явно страдал фурункулезом – его шея поверх засаленного коричневого воротничка выглядела как тарелка с красными клецками; заслышав его шаги, задержанные в камерах принимались стучать в дверь и кричать. Он не обращал на это ни малейшего внимания.

Восьмая камера слева. Три на четыре метра. Без окна. Металлическая койка. Без одеяла. В углу эмалированное ведро, накрытое деревянным квадратом в пятнах.

Келсо в одних носках, медленно ступая, вошел в камеру и бросил плащ и ботинки на койку. Дверь за его спиной с грохотом, точно в подводной лодке, закрылась.

Терпи. Много лет тому назад он понял, что в России это секрет выживания. На границе, когда твои документы проверяют в пятнадцатый раз. На дороге, когда тебя безо всякой причины вынуждают остановиться и держат полтора часа. В министерстве, когда ты являешься, чтобы тебе проштемпелевали визу, и никто не выходит к тебе. Терпи. Жди. Пусть системе надоест тобой заниматься. А будешь протестовать, только давление поднимется.

В «глазке», помещавшемся в центре двери, раздался щелчок, он открылся и через некоторое время снова со щелчком закрылся. Келсо услышал шаги отошедшего охранника.

Келсо опустился на койку, закрыл глаза, и перед ним предстало непрошеное видение, отпечатавшееся на сетчатке, – так бывает, когда после яркого света закроешь глаза: он увидел белое нагое тело, раскачивавшееся в шахте лифта, плечи, пятки, связанные руки медленно отталкивались от одной стены, потом от другой.

Он подскочил к двери камеры и принялся барабанить в нее ботинками, кричать… Кричал и барабанил, пока не выдохся. Затем повернулся и, прижавшись спиной к металлу, оглядел свою крохотную обитель. И медленно съехал вниз, пока не сел на корточки, обхватив колени руками.

Время. Странная это штука, парень. Как оно измеряется? Лучше всего это делать с помощью часов. А при их отсутствии человек может пользоваться сменой света и тьмы. Однако если нет окна, которое позволяет наблюдать эту смену, приходится полагаться на внутренний механизм своего мозга. Но если мозг пережил шок, механизм перестает правильно работать и представление о времени начинает колебаться, как земля под ногами пьяного.

Таким образом, Келсо через какое-то неопределенное время переместил свое тело от двери на койку и накрылся плащом. Зубы у него стучали.

В голове мелькали не связанные между собой обрывки мыслей. Он думал о Мамонтове, снова и снова прокручивая свою встречу с ним, пытаясь припомнить, не сказал ли он чего-то такого, что могло привести Мамонтова к Рапаве. А еще он думал о дочери Рапавы и о том, что он нарушил в своих показаниях данное ей слово. Правда, она ведь бросила его. И он написал, что она проститутка. Так устроен мир. По всей вероятности, она теперь на учете в милиции. Ей сообщат об отце, и она – что? Не проронит ни слезинки, он уверен. Но будет исполнена жажды мщения.