Текст книги "Архангел"

Автор книги: Роберт Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Она по-прежнему не желала облегчать ему жизнь. Не подъехала к нему – Келсо пришлось шагать к ней, не открыла ему дверцы – Келсо пришлось делать это самому. Она молчала – тишину опять же нарушил он. Даже не назвалась, хотя позже он узнал ее имя. Ее звали Зинаида. Зинаида Рапава.

Она знала, что произошло, это было ясно по ее напряженному лицу, и Келсо почувствовал облегчение: по крайней мере ему не придется извещать ее. Он всегда трусил, когда надо было сообщить неприятную новость, – потому и был трижды женат. Он сел на переднее сиденье и положил чемодан на колени. В машине был включен обогреватель. По грязному стеклу безостановочно ходил «дворник». Келсо понимал: надо что-то сказать. Единственное, чего он не хотел пропустить из всего симпозиума, – это полета «Дельты» в Нью-Йорк.

– Скажи, чем я могу помочь.

– Кто убил его?

– Человек по имени Владимир Мамонтов. Бывший гэбэшник. Он знал твоего отца со старых времен.

– Значит, со старых времен, – с горечью произнесла она.

Повисла тишина, только «дворник» проскрипел туда-сюда.

– Как ты узнала, где меня найти?

– Всю жизнь только и слышу: старые времена.

Еще один «Туполев» прогрохотал низко над головой.

– Вот что, – сказал Келсо. – В моем распоряжении всего минута. Я должен успеть на самолет, вылетающий в Нью-Йорк. Когда я туда приеду, я все это опишу… ты меня слушаешь? И пришлю тебе копию. Скажи мне, куда послать. Если тебе что-то понадобится, я помогу.

Ему трудно было шевелиться с чемоданом на коленях. Он расстегнул плащ и стал шарить во внутреннем кармане в поисках ручки. Она его не слушала. Смотрела прямо перед собой и говорила будто для себя:

– Я много лет его не видела. Собственно, зачем он был мне нужен? Я десять лет не ездила на эту помойку, пока ты не попросил тебя отвезти. – Она впервые повернулась к Келсо. Сейчас, без макияжа, она выглядела моложе, красивее. Кожаная куртка на ней была старая, коричневая, на молнии до самого горла. – После того как я тебя высадила, я поехала домой. Потом снова туда вернулась. Мне надо было выяснить, что происходит. Я в жизни не видела такого количества милиции. Тебя к этому времени уже увезли. Я не стала представляться милиции. Я хотела подумать. Я… – Она умолкла. Вид у нее был озадаченный, потерянный.

– Как тебя зовут? – спросил он. – Где я могу тебя найти?

– Утром я поехала в «Украину». Позвонила тебе. Поднялась на твой этаж – там мне сказали, что ты выехал, тогда я примчалась сюда и стала ждать.

– Ты что, не можешь сказать мне, как тебя зовут? – Келсо в отчаянии бросил взгляд на часы. – Ты понимаешь, я должен попасть на этот самолет.

– Я не прошу об одолжении, – сказала она. – Я никогда не прошу об этом.

– Послушай, не волнуйся ты так. Я же хочу тебе помочь, потому что чувствую себя ответственным за случившееся.

– Тогда помоги мне. Он сказал, что ты мне поможешь.

– Он?

– Дело в том, мистер, что он оставил мне вот это. – Кожаная куртка затрещала, когда она стала расстегивать молнию. Она пошарила внутри и вытащила лист бумаги. – Нечто очень ценное – в ящике для инструментов. Он пишет: ты объяснишь мне, что это такое.

13

Они выехали из аэропорта на Ленинградское шоссе и повернули на юг, к Москве. Их обогнал большой грузовик – колеса у него были вровень с их крышей, – машину даже зашатало, когда он проезжал, обдавая их грязью.

Келсо дал себе слово не оглядываться, но, конечно, оглянулся и увидел, как здание терминала, похожее на большой серый океанский лайнер, исчезло за * березовой рощей, остались только расплывающиеся в водяной пыли огни, а потом и они пропали.

Он содрогнулся и чуть не попросил девушку повернуть назад. Она выглядела в этой своей обшарпанной куртке как летчица за рулем старого самолета.

– Кто такой Серго?

– Мой брат. – Она бросила взгляд в зеркало заднего вида. – Он умер.

Келсо развернул листок и снова перечитал текст. Грубая бумага. Написано карандашом. В спешке. Она нашла листок под дверью своей квартиры – во всяком случае, так она сказала, – нашла, когда вернулась, высадив Келсо у дома своего отца.

«Здравствуй, моя малышка!

Ты права, я плохой отец. Ты права во всем. Не думай, что я этого не понимаю. Но теперь представилась возможность сделать доброе дело.

Ты не дала мне вчера рассказать тебе, так что выслушай сейчас. Помнишь то место, которое у меня было, когда была жива мама? Его еще не снесли! Там есть ящик для инструментов с подарком для тебя, который многого стоит. Поверь мне, Зинаида.

Со мной ничего не будет, однако если что случится, возьми этот ящик и спрячь в надежном месте. Но это может быть опасно, так что будь осторожна. Сама увидишь, почему я так говорю.

Уничтожь эту записку.

Целую тебя, моя малышка, папа.

Есть один англичанин по имени Келсо, найди егов «Украине», он все знает. Не забывай своего папу.

Целую тебя еще раз, Зинаида.

Помни Серго!!»

– Значит, вы встречались? Когда же это было? Позавчера?

Она кивнула, не оборачиваясь, сосредоточенно глядя на дорогу.

– Я не видела его почти десять лет.

– Вы тогда не поладили?

– Ого, да ты ушлый! – Она рассмеялась коротким ироническим смешком, прозвучавшим как выдох. – Да, мы не поладили.

Келсо не стал обращать внимания на ее тон. Она имела право так себя вести.

– Каким он был в тот последний раз, когда ты его видела?

– Что значит – каким?

– В каком настроении?

– Как обычно. Мерзавец мерзавцем. – Она насупилась, глядя на встречный поток транспорта. – Он, похоже, ждал меня всю ночь. Я вернулась около шести. Я же была в клубе – работала. Он как увидел меня, начал орать. Увидел, как я одета, и обозвал проституткой. – При этом воспоминании Зинаида покачала головой.

– А потом что было?

– Он пошел за мной. Ко мне в квартиру. Я сказала ему. «Ты ударил меня, за это я выбью тебе глаз. Я больше не маленькая девочка». Это его немного успокоило.

– А чего он хотел?

– Сказал – хочет поговорить. Надо же, после стольких лет! Я думала, он не знает, где я живу. Я ведь даже понятия не имела, где он и что. Считала, что развязалась с ним навсегда. А он все знал, так и заявил мне. Будто бы часто приходил и следил за мной. Сказал: «От прошлого так легко не уйти». Зачем он ко мне явился? – Впервые с тех пор, как они выехали из аэропорта, девушка посмотрела на Келсо. – Можешь ты мне это объяснить?

– О чем он хотел поговорить с тобой?

– Не знаю. Я не слушала его. Я не хотела, чтобы он заходил ко мне, смотрел на мои вещи. Не собиралась слушать его рассказы. А он начал говорить о том вре-мени, когда был в лагерях. Я дала ему сигареты, чтобы избавиться, и сказала, чтобы уходил. Я устала, и мне надо было идти на работу.

– На работу?

– Я работаю в ГУМе. По вечерам учусь на юридическом в институте. А по ночам иногда трахаюсь. А что? Это тебя удивляет?

– Насыщенная у тебя жизнь.

– Приходится.

Он попытался представить себе ее за прилавком в ГУМе.

– Что ты продаешь?

– Не поняла…

– Ну, в магазине. Чем ты торгуешь?

– Я не торгую. – Она снова взглянула в зеркальце. – Я работаю на коммутаторе.

Ближе к городу возникла «пробка». Они поехали медленно. Впереди произошла авария. Развалюха «шкода» врезалась в старые «жигули». Обе полосы были засыпаны битым стеклом и кусками металла. Прибыла милиция. Похоже, один из водителей пострадал: весь перед рубашки был у него в крови. Когда они проезжали мимо милиционеров, Келсо отвернулся. Теперь на дороге уже не было затора, и они поехали быстрее.

Келсо пытался воссоздать картину двух последних дней жизни Папу Рапавы. Во вторник, 27 октября, он впервые за десять лет встречается с дочерью, так как, по его словам, хочет что-то ей рассказать. Она выставляет его вон с помощью пачки сигарет и коробка спичек с рекламой «Робота». Днем Рапава появляется не где-нибудь, а в Институте марксизма-ленинизма и слушает выступление Непредсказуемого Келсо об Иосифе Сталине. Затем следом за Келсо он является в гостиницу «Украина» и всю ночь сидит с ним и пьет. И рассказывает. Возможно, он выложил все то, что хотел рассказать дочери, если бы только она выслушала его.

А потом наступает рассвет, и он уходит из «Украины». Это уже среда, 28 октября. И что же он делал? Отправился в пустой дом на Вспольном и вырыл секрет всей своей жизни? Должно быть. Затем спрятал его и оставил дочери записку о том, где ей это найти. («Помнишь то место, которое у меня было, когда была жива мама?»)А потом поздно вечером к нему явились убийцы. И он либо все им рассказал, либо не сказал ничего, и если промолчал, то, очевидно, – даже наверняка – из любви к дочери. Желая быть уверенным, что единственное его достояние попадет не к ним, а к ней.

Господи, какой конец! – думал Келсо. И как это соответствует всему остальному…

– Видимо, он любил тебя, – сказал Келсо. Знает ли она, как умер старик? Если не знает, он не в силах ей это рассказать. – Видимо, любил, иначе не стал бы искать и не пришел бы.

– Не думаю. Он ведь бил меня. И маму тоже. И брата. – Она уставилась на идущий навстречу транспорт. – Он бил меня, когда я была совсем маленькой. А что может знать ребенок? – Она помотала головой. – Нет, не думаю.

Келсо попытался представить себе, как эти четверо жили в двухкомнатной квартире. Где спали ее родители? На матрасе в общей комнате? А Рапава, проведя долгие годы на Колыме, стал жестоким, неуправляемым. Даже думать об этом страшно.

– А когда умерла твоя мать?

– Когда вы прекратите задавать вопросы, мистер? Они свернули с шоссе и поехали вниз по пандусу.

Он был построен лишь наполовину. Одна полоса резко шла вниз, как водопад, неожиданно оканчиваясь у заграждения из металлических прутьев и десятиметрового обрыва к пустырю.

– Мне было восемнадцать, если тебе это интересно. Вокруг царил типичный хаос. В России так случается

– на все требуется время, все надолго затягивается. Второстепенные дороги бывают широкими, как шоссе, с затопленными водой рытвинами величиной с пруд. Каждый бетоностроительный комбинат, каждый завод, выбрасывающий в воздух отработанный газ, окружены пустырями, которые они могут захламлять и отравлять. Келсо вспомнил прошедшую ночь, как он бесконечно долго бежал от девятого корпуса к восьмому, чтобы поднять тревогу, – бежал и бежал, точно в кошмарном сне.

При дневном свете обиталище Рапавы выглядело еще более обветшалым, чем в темноте. Черные подпалины ползли вверх по стене от окон второго этажа, где сгорела квартира. У дома толпился народ, и Зинаида сбавила скорость, чтобы как следует все рассмотреть.

О'Брайен был прав: журналисты уже обо всем пронюхали. Одинокий милиционер загораживал вход в подъезд, удерживая с десяток фотографов и репортеров, за которыми, в свою очередь, наблюдали апатично стоявшие полукругом соседи. На пустыре мальчишки гоняли мяч. Другие болтались возле шикарных западных машин представителей прессы.

– Что он для них? – вдруг произнесла Зинаида. – Что он для любого из вас? Все вы стервятники.

Она скорчила презрительную гримасу, и Келсо заметил, что она в третий раз поправляет зеркало заднего обзора.

– Кто-то за нами едет? – И Келсо резко обернулся.

– Возможно. Одна машина шла от самого аэропорта, но больше я ее не вижу.

– Какая машина? – Келсо постарался произнести это спокойно.

– «БМВ». Седьмой серии.

– Ты разбираешься в машинах?

– Опять вопросы? – Она посмотрела на него. – Отец увлекался машинами. Машинами и товарищем Сталиным. В старые времена он ведь был шофером, и ты это знаешь. Так что тебе все ясно.

Она нажала на педаль.

Она ничего не знает, подумал Келсо. Она понятия не имеет об опасностях. Он стал мысленно составлять план действий: быстро посмотреть, здесь ли находится ящик с инструментами (его, конечно, не будет), затем попросить Зинаиду отвезти его в аэропорт и попытаться уговорить сотрудников компании посадить его на следующий самолет…

Немного не доезжая до дома Рапавы, они свернули с улицы на грязную дорогу, которая вела сквозь жалкую березовую рощицу в поле, разбитое на маленькие наделы. В загоне из старых автомобильных дверец, соединенных проволокой, в грязи копалась свинья. Тут было несколько тощих кур, грядки с тронутыми морозом овощами. Из вчерашнего снега дети соорудили снеговика. Он растаял под дождем и нелепо торчал среди грязи глыбой белого жира.

Фасадом к этому сельскому пейзажу стоял длинный ряд гаражей. На плоской крыше лежали остатки маленьких машин – заржавевшие скелеты, лишенные окон, моторов, колес, обивки. Зинаида выключила мотор, и они вылезли из машины в грязь. Какой-то старик, перестав копать, оперся на лопату и принялся наблюдать за ними. Зинаида грозно посмотрела на него, уперев руки в бока. И тогда он сплюнул и снова взялся за лопату.

Зинаида достала ключ. Келсо посмотрел назад – на дороге никого не было. Руки у него окоченели. Он сунул их в карманы плаща. А Зинаида держалась спокойно. На ней были кожаные сапоги до колен, и, чтобы их не запачкать, она осторожно ступала по неровной земле. Келсо опять окинул взглядом окрестности. Не нравилось ему все это – разросшиеся деревья, старые машины, эта удивительная многообразная женщина: и телефонистка, и будущий юрист, и временами проститутка, и дочь, не оплакивающая отца.

Он спросил:

– Откуда у тебя ключ?

– Отец оставил его мне вместе с запиской.

– Не понимаю, почему ты не приехала сюда сразу. Зачем я тебе нужен?

– Да я не знаю, что искать! Так ты идешь или нет? – Она вставила ключ в большой замок ближайшего гаража. – Что мы все-таки ищем?

– Тетрадь.

– Что-о-о? – Зинаида перестала сражаться с ключом и уставилась на Келсо.

– Черную клеенчатую тетрадь Иосифа Сталина, – повторил он знакомую фразу, ставшую для него заклинанием. (Ее здесь не будет, снова сказал он себе. Это же Священный Грааль. Важно искать. А найти – никогда не найдешь.)

– Тетрадь Сталина? Сколько она может стоить?

– Сколько может стоить? – Он постарался произнести это так, словно подобный вопрос никогда не приходил ему в голову. – Сколько она может стоить? – повторил он. – Трудно представить себе точную цифру. Есть ведь богатые коллекционеры. Все зависит от того, что в ней. – Келсо широко развел руки. – Возможно, полмиллиона.

– Рублей?

– Долларов.

– Долларов? Вот дерьмо! – И она снова принялась возиться с замком, торопясь и потому действуя неловко.

Глядя на нее, он вдруг проникся ее настроением и понял, почему сюда приехал. Да потому, что это главная цель, не так ли? И дело не только в деньгах. Это же реабилитация. Его реабилитация: оправдание двадцатилетнего сидения в холодных подвалах архивов и хождений по лекциям в зимней темноте – сначала в качестве слушателя, а потом в качестве лектора. Двадцать лет изучал и преподавал политологию, а в промежутках писал книги, которые почти совсем не продавались, и все это время в нем жила неистребимая надежда, что рано или поздно он создаст нечто стоящее, по-настоящему большое и значительное, запечатлеет кусок истории и объяснит, почему все произошло так, а не иначе.

– Вот что, – сказал он, чуть не оттолкнув Зинаиду. – Давай я попытаюсь.

И принялся крутить ключ в замке. Наконец ключ повернулся и дужка замка отскочила. Келсо вытащил цепь из толстых колец.

Холодная, пахнущая бензином тьма. Ни окон, ни электричества. На гвозде у двери висит старинная керосиновая лампа.

Келсо снял лампу с гвоздя и встряхнул – она оказалась полной, а Зинаида сказала, что умеет ее зажигать. Она опустилась на колени на земляной пол и, чиркнув спичкой, поднесла ее к фитилю. Голубой огонек, затем желтый. Она подняла лампу, и Келсо закрыл дверь в гараж.

Это было хранилище старья: вдоль стен сложены части от машин. В дальнем конце виднелись в темноте сиденья, из которых была собрана кровать – на ней спальный мешок и аккуратно сложенное одеяло. К балке, поддерживавшей крышу, крепилась лебедка с крюком и цепью. Под крюком земля была выложена досками, образовывавшими участок в полтора метра шириной и два метра длиной.

Зинаида сказала:

– Сколько я себя помню, у него всегда был этот гараж. Он ночевал здесь, когда дела были плохи.

– Что значит плохи?

– То и значит.

Келсо взял лампу и обошел гараж, освещая захламленные углы. Ничего похожего на ящик с инструментами он не обнаружил. На верстаке стоял жестяной поднос, на нем – металлическая щетка, несколько брусков, цилиндр и небольшой виток медной проволоки. Для чего все это? Непредсказуемый Келсо абсолютно ничего не понимал в механике и не старался понять.

– А у него была своя машина?

– Не знаю. Он чинил машины для людей. Ему их отдавали на ремонт.

Келсо остановился у походной постели, что-то над ней блеснуло. Он позвал Зинаиду:

– Взгляни-ка на это! – И приблизил свет к стене.

Со старого плаката на них смотрело мрачное лицо Сталина. Тут было еще с десяток фотографий Генерального секретаря, вырванных из журналов. Сталин, сидящий в задумчивости за письменным столом. Сталин в меховой шапке. Сталин, пожимающий руку генералу. Мертвый Сталин в гробу.

– А это кто? Это ты?

На фотографии Зинаида была в школьной форме, ей было лет двенадцать. Она в изумлении подошла ближе.

– Кто бы мог подумать? – И она смущенно рассмеялась. – Я и Сталин.

Она еще какое-то время постояла, глядя на фотографию.

– Давай искать эту штуку, – наконец сказала она. – Я хочу поскорее отсюда выбраться.

Келсо потыкал носком ботинка в доску на полу. Она была неплотно прикреплена к лежавшей на земле деревянной раме. Вот оно, подумал он. Это, должно быть, и есть то самое место.

Они принялись вместе трудиться под бдительным оком Сталина – выкорчевывали короткие доски и ставили к стене, обнажая смотровую яму. Она была глубокая и в слабом свете походила на могилу. Келсо посветил туда лампой. Дно песчаное, крепко утрамбованное, в черных пятнах от масла. Бока обшиты старыми бревнами, в которых Рапава сделал выемки для инструментов. Келсо передал Зинаиде лампу и вытер руки о плащ. Почему он, черт побери, так нервничает? Он немного посидел на краю ямы, свесив ноги, потом осторожно стал опускаться. Упав на колени на дно ямы так, что хрустнули суставы, он принялся шарить во влажной темноте. И вдруг почувствовал под руками мешковину.

Он крикнул Зинаиде:

– Посвети-ка сюда.

Под мешковиной было что-то твердое, завернутое в газету. Он передал это Зинаиде. Она поставила лампу и развернула газету – в ней оказался пистолет. Келсо заметил, что она на удивление ловко с ним обращается: вытащила обойму с патронами, проверила – в ней было восемь пуль, – всунула обратно, сняла с предохранителя, затем поставила опять.

– Ты знаешь, как с ним обращаться?

– Конечно. Это же пистолет отца. Макаров. Когда мы были маленькие, он учил нас его разбирать, чистить, стрелять. Отец всегда держал его при себе. Сказал, что, если придется, пустит его в ход.

– Приятное воспоминание. – Келсо показалось, что до него долетел какой-то шум снаружи. – Ты что-нибудь слышала?

Но Зинаида лишь покачала головой, занятая оружием.

Он снова опустился на колени.

И тут увидел в углублении прямоугольный конец металлического ящика, покрытый ржавчиной и высохшей грязью. Если не знать, что ищешь, никогда не обратил бы на него внимания. Рапава хорошо его спрятал. Келсо обеими руками взялся за ящик и потянул.

Что-то там тяжелое – либо сам ящик, либо то, что в нем. Ручки совсем заржавели, трудно ухватиться. Келсо вытащил ящик на середину ямы и поднял. Его щека почти касалась металла. Он чувствовал на языке вкус ржавой стали, похожий на кровь. Зинаида нагнулась, чтобы помочь. И странная вещь: на секунду Келсо показалось, что от ящика исходит неземной голубовато-серый свет. Вдруг повеяло холодом, и он увидел, что дверь в гараж открыта, а в проеме стоит человек и наблюдает за ними.

Впоследствии до Келсо дошло, что в тот момент он утратил контроль над событиями. И если он тогда не понял этого, то потому, что главной его заботой было предупредить выстрел, которым Зинаида проделала бы дырку в груди Эр-Джея О'Брайена.

Репортер стоял у стены гаража, подняв руки над головой. По его виду Келсо понял: он не верит, что она выстрелит. Но пистолет есть пистолет. Иногда он стреляет неожиданно. А тот, что она держала, был старый.

– Профессор, сделайте одолжение, скажите ей, чтобы она опустила эту штуку!

Но Зинаида уперла пистолет ему в грудь, и О'Брайен, тяжело вздохнув, еще выше поднял руки.

О'кей, о'кей, он извиняется. Он ехал за ними из аэропорта, это было, черт побери, совсем нетрудно. Он ведь только выполняет свою работу. Извините. И перевел взгляд на ящик с инструментами.

– Это и есть то самое?

Первой реакцией Келсо при виде американца было облегчение: слава богу, всего лишь О'Брайен, а не Мамонтов следовал за ними из Шереметьева. Но Зинаида тут же схватила пистолет и заставила его встать к стене.

– Заткнись! – крикнула она.

– Послушайте, профессор. Я видел, как эти штуки стреляют. И должен вам сказать: они могут продырявить человека.

– Убери пистолет, Зинаида, – велел ей по-русски Келсо. Он впервые назвал ее по имени. – Убери, а он пусть объяснит, что ему надо.

– Я не доверяю ему.

– Я тоже. Но разве мы можем поступить иначе? Убери пистолет.

– Зинаида… Кто она? Я ее видел где-то…

– Она бывает в «Роботе», – процедил Келсо сквозь зубы. – А вы наконец скажете, что вас сюда привело?

– Она в самом деле бывает там? – О'Брайен провел языком по толстым губам. В желтом свете лампы его упитанное лицо выглядело как тыква на Хэллоуин. – Правильно. Конечно, она оттуда. Вы с этой крошкой были прошлой ночью. Я сразу подумал, что знаю ее.

– Заткнись, – повторила она.

– Послушай, Зинаида, – осклабясь, произнес О'Брайен, – не надо нам конкурировать, мы же можем поделиться, правда? Разделить на троих! Мне нужен лишь сюжет. Эй, Непредсказуемый! Скажите, что я могу не упоминать ее. Она меня знает. Она поймет. У этой девчонки деловой склад ума, верно, душенька?

– Что он говорит? Келсо перевел.

– Нет, – заявила она. – И по-английски добавила О'Брайену: – Не выйдет.

– Просто смешно смотреть на эту парочку, – продолжал О'Брайен. – Историк и проститутка! О'кей, скажите ей вот что: либо она договорится со мной, либо мы простоим тут час-другой, и тогда половина московских журналистов сядет вам на голову. А также милиция. А может, еще и те типы, которые убили старика. Скажите ей все это.

Но Келсо не потребовалось переводить, Зинаида все поняла.

Она еще секунд пятнадцать стояла, нахмурясь, затем поставила пистолет на предохранитель и медленно опустила его. О'Брайен перевел дух.

– Какое, собственно, она имеет ко всему этому отношение?

– Она дочь Папу Рапавы.

– А-а-а. – О'Брайен кивнул. Теперь ему все стало ясно.

Ящик с инструментами лежал на земляном полу. О'Брайен просил не открывать его – пока. Ему хочется запечатлеть великий момент, сказал он, «для последующих поколений и вечерних новостей». И он отправился за камерой.

Как только он ушел, Келсо вытряхнул сигарету из своей полупустой пачки и предложил Зинаиде. Она взяла сигарету и пригнулась, глядя на него в упор, пока он подносил огонь, отразившийся в ее черных глазах. Меньше двенадцати часов назад ты собиралась лечь со мной в постель за двести долларов, думал Келсо. Так все-таки кто же ты, черт побери?

– О чем думаешь? – спросила она.

– Ни о чем. У тебя все в порядке?

– Не доверяю я ему, – повторила она. И, откинув голову, пустила дым к потолку. – Что он там делает?

– Сейчас я его потороплю.

О'Брайен сидел во дворе в полноприводной «тойоте» и вставлял новую батарейку в маленькую видеокамеру. При виде «тойоты» Келсо почувствовал новый прилив беспокойства.

– Вы ездите не на «БМВ»?

– Я же не дилер. Почему я должен ездить на «БМВ»?

В поле было пусто. Копавшийся на нем старик ушел.

– Зинаида говорит, что от аэропорта за нами шел «БМВ». Седьмой серии.

– Седьмой серии? Это мафия. – О'Брайен вылез из «тойоты» и приложил камеру к глазу. – Я бы не стал придавать значения словам Зинаиды. Она психованная.

В этот момент свинья вылезла из своей загородки и подошла к ним в надежде получить какую-нибудь еду.

– Привет, свинка, привет. – И О'Брайен начал ее снимать. – Помните поговорку? «Собака смотрит на тебя снизу вверх, кошка – сверху вниз, а свинья – прямо тебе в глаза». – Он резко повернулся и навел камеру на Келсо. – Улыбнитесь, профессор. Я сделаю вас знаменитым.

Келсо прикрыл объектив рукой.

– Послушайте, мистер О'Брайен…

– Эр-Джей.

– Это еще что за имя?

– Меня все так зовут – Эр-Джей.

– Хорошо, Эр-Джей. Я вот как поступлю. Так и быть, я разрешу вам снять меня. Но на трех условиях.

– Каких же?

– Во-первых, вы прекратите называть меня «профессором». Во-вторых, вы вообще перестанете называть меня по имени. И, в-третьих, ничто из того, что вы тут снимете – ни миллиметра пленки, понятно? – не будет показано, пока подлинность тетради, или что там окажется, не подтвердит экспертиза.

– Договорились. – О'Брайен сунул камеру в карман. – Хоть вас это, возможно, и удивит, но я должен думать и о собственной репутации. А судя по тому, что я слышал, она намного лучше вашей.

Он нажал на кнопку дистанционного управления. Механизм щелкнул и запер машину. Келсо в последний раз окинул взглядом окрестности и прошел за О'Брайеном в гараж.

О'Брайен велел Келсо опустить ящик с инструментами в яму и снова его вытащить. Он заставил его проделать это дважды, сняв сначала спереди, потом сбоку. Зинаида внимательно за всем следила, но старалась не попадать в объектив. Она непрерывно курила, одной рукой, словно защищаясь, прикрыв живот. Когда О'Брайен вдоволь наснимал, Келсо перетащил ящик на верстак и поставил возле него лампу. Замка на ящике не было. Крышка закрывалась пружинными защелками, недавно вычищенными и смазанными. Одна была сломана. Другая открылась. «Началось, парень!»

– Я хотел бы, – сказал О'Брайен, – чтобы вы рассказывали, что видите. Говорите все время.

Келсо внимательно оглядел ящик.

– Нет ли у вас перчаток?

– Перчаток?

– Если то, что лежит внутри, подлинное, на тетради должны быть отпечатки пальцев Сталина. И Берии. Яне хочу загрязнять документ.

– Отпечатки Сталина?

– Конечно. Разве вы не слышали про пальцы Сталина? Поэт-большевик Демьян Бедный пожаловался однажды, что не любит давать свои книжки Сталину, потому что они возвращаются с жирными отпечатками пальцев на страницах. Осип Мандельштам – более крупный поэт – услышал об этом и использовал этот образ в своем стихотворении о Сталине: «Его толстые пальцы, как черви, жирны…»

– А как Сталин к этому отнесся?

– Мандельштам умер в лагере.

– Правильно. Я должен был догадаться. – О'Брайен начал шарить по карманам. – О'кей, значит, нужны перчатки. Извольте.

Келсо натянул перчатки. Они были из синей кожи. Немного великоваты, но ничего, сойдут. Он поработал пальцами – совсем как хирург перед операцией или пианист перед концертом. Эта мысль вызвала у него улыбку. Он взглянул на Зинаиду. По ее лицу ничего нельзя было понять. А лицо О'Брайена оказалось скрыто камерой.

– О'кей, я готов. Можете не спешить.

– Хорошо. Итак, я открываю крышку, ее… заело, как и следовало… ожидать. – Келсо сморщился от усилия. Крышка немного приоткрылась, но этого было достаточно, чтобы Келсо мог просунуть в образовавшуюся щель пальцы, а потом ему пришлось приложить все свои силы, чтобы раздвинуть края. Крышка внезапно взвизгнула и отвалилась, как сломанная челюсть. – Внутри всего один предмет… Мешочек с чем-то… судя по виду, кожаный… сильно попорченный плесенью.

От мешочка поднялась гнилая пыль самого разного цвета: голубого, зеленого и серого, какие-то растительные волокна и белые лоскуты в черных точках. Пахло тленом. Келсо вынул мешочек из ящика и повернул, со всех сторон освещая лампой. Он потер поверхность большим пальцем. Начало проступать какое-то изображение.

– Тут выдавлен серп и молот… Это значит, перед нами мешок для официальных документов… На застежке следы масла… Часть плесени счищена… – Он представил себе, как руки Рапавы с вырванными ногтями копошились тут, держа то, что стоило ему стольких лет жизни.

Шнурок разъехался по металлическим кольцам, оставляя после себя мучнистый след. Мешочек открылся. Грибок пробрался и внутрь, питаемый сырой кожей, и, вынимая из мешочка содержимое, Келсо уже знал, что имеет дело с подлинником: никакой фальсификатор такого не допустил бы, не позволил бы, чтобы плод его трудов был так испорчен – это противоестественно. То, что раньше было стопкой бумаги, теперь слиплось, вздулось и покрылось, как и кожа, все тем же разрушительным слоем спор. Страницы тетради тоже были испорчены, но не так сильно, благодаря прикрывавшей их гладкой черной клеенке.

Клеенка открылась – листы рассыпались.

На первой странице – ничего.

На второй – фотография, аккуратно вырезанная из журнала и наклеенная посередине. Группа молоденьких девушек в спортивной форме – трусы и майки – марширует, неся портрет Сталина и глядя прямо перед собой. Судя по всему, шли они по Красной площади. Под фотографией подпись: «Комсомольский отряд № 2 из Архангельской области демонстрирует свое мастерство! В первом ряду, слева направо: И. Примакова, А. Сафонова, Д. Меркулова, К. Тиль, М. Арсеньева…»На молодом лице А. Сафоновой стоял крошечный красный крестик.

Келсо взял тетрадь в руки и подул на нее, чтобы отделить вторую страницу от третьей. Его пальцы внутри перчаток вспотели. Он казался себе до нелепости неловким, точно пытался в рыцарских перчатках вдеть нитку в иголку.

На третьей странице что-то было написано бледным карандашом.

О'Брайен дотронулся до плеча Келсо, напоминая, что он должен говорить.

– Это не почерк Сталина, я в этом уверен… Похоже, кто-то писал о нем… – Келсо поднес тетрадь ближе к лампе. – «Он стоит отдельно от остальных, высоко на верху Мавзолея Ленина. Рука его поднята в приветствии. Он улыбается. Мы проходим перед ним. Его взгляд падает на нас, как луч солнца. Он смотрит прямо на меня. Его сила пронзает меня. Вокруг нас все люди принимаются громко аплодировать».Следующий кусок размазан. Потом написано: «Великий Сталин будет жить вечно!»

14

Великий Сталин будет жить вечно!

12. 5. 51. Наша фотография в «Огоньке»! Мария прибежала после первой лекции, чтобы мне показать. Мне не нравится, как я выгляжу, и М. ругает меня за тщеславие. (Она все время говорит, что я слишком много думаю о своей красоте: это не годится для кандидата в члены партии. Она может такое говорить – ведь она выглядит как танк!) Все утро товарищи подходят с поздравлениями. На какое-то время забыто даже обычное недомогание. Я так счастлива…

5. 6. 51. Сегодня жаркий и солнечный день. Вода в Двине кажется золотой. Я возвращаюсь домой из института. Папа дома – он пришел гораздо раньше обычного, и вид у него сосредоточенный. Мама, как всегда, держится строго. С ними незнакомец – товарищ из Москвы, из Центрального Комитета! Я его не боюсь. Я же знаю, что ничего дурного не совершила.