Текст книги "Конец эры"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Я посмотрел на консоль.

– Не напрямую. Но я могу подключить к радиостанции палмтоп. Только надо найти подходящий кабель.

Кликс взял в руки электронную камеру.

– Вот этот подойдёт? – спросил он, отцепляя от неё USB-кабель, которым я подключал её к палмтопу.

– Ну, это нужный тип кабеля, но неправильной полярности. Для радиостанции нужен кабель типа «мама», а у этого «папа» на обоих концах.

– По-моему я где-то видел адаптер, когда подключал спектроскопы, – сказал Кликс. Он отошёл к мини-лаборатории и начал её обшаривать. – Вот он. – Кликс отдал мне найденное приспособление, и мы подключили палмтоп к радиостанции. – Теперь ты сможешь послать сигнал?

– Да, но только на одной частоте за раз, и на то, чтобы послать даже коротенький сигнал на всех возможных частотах, может уйти весь день. – Я обескураженно покачал головой. А ведь это казалось такой хорошей идеей. – Кроме того, мы ведь даже не знаем, какой длительности должны быть бинарные сигналы.

– Одна единица измерения времени. – Кликс помолчал, обдумывая то, что только что сказал. – Из чего следует, что как только мы подберём правильную частоту, то сразу же получим и правильную длительность импульсов. – Он снова замолчал, прислушиваясь к внутреннему голосу. – И не беспокойся о модуляции несущей частоты. Просто прерывай передачу там, где нули.

– Хорошо. – Ах, если бы только нос перестал болеть. – Я напишу программку, которая перепробует разные значения длительности их единицы времени. – Кабель был короткий, и до моей кушетки его не хватало, так что мне пришлось программировать стоя, положив палмтоп на отделанный пластиком край радиоконсоли. – С какого значения, по-твоему, лучше начать?

Кликс прикрыл глаза.

– Попробуй… попробуй четыре или пять секунд. Я не знаю, но чувствую, что это близко.

Радиостанция понимала только команды CURB, стандартного командного языка телекоммуникационных процессоров. Я не писал на нём ничего уже чёрт знает сколько лет. Я надеялся, что того, что я помню, мне хватит; у нас определённо нет времени рыться в хелпах. Мои пальцы заплясали над палмтопом. Я запустил калькулятор, посчитал, сколько будет три в тринадцатой степени – как сказал Кликс, количество циклов в марсианскую единицу измерения времени. Потом напечатал: Set Frequency = 1594323. Frequency = Frequency + …

Очередной трицератопс врезался в корпус, и в этот раз он треснул. Я услышал шум вытекающей из водяного бака воды у нас под ногами. Держу пари, они такого не ожидали.

Я решил начать с немного меньшего значения, чем догадка Кликса. Set Time‑unit = 3.000 s. Goto Send…

Корабль снова содрогнулся под ударом трицератопса.

– Брэнди, ты не мог бы поторопиться?

– Хочешь попробовать сам?

– Прости, – он отступил.

Рога уже проткнули корпус во многих местах и существенного его ослабили. Через бронестекло я видел, как трицератопс вразвалку удаляется от корабля.

Я напечатал последнюю строчку программы и запустил компиляцию. Одно, два, три сообщения об ошибке вспыхнули на экране, указав номер ошибочной строки. «Ожидается логическое выражение». «Несовпадение типа». «Зарезервированное слово». Чёрт!

– В чём дело? – спросил Кликс.

– Ошибки компиляции. Где-то напортачил.

– Ты хотел…

– Заткнись и дай мне их исправить. Пожалуйста. – Я переключился в режим редактирования и перешёл к первой ошибке. Ага, первая проблемка совсем простая – опечатка, «adn» вместо «and»; вот что значит отключать автокоррекцию. Я исправил ошибку.

Хр-р-р-рясь!

Меня качнуло. Пахицефалозавр ударил головой в многократно пробитый рогами участок корпуса. Теперь стало ясно, что делал хет в том головаче, которого мы препарировали – оценивал перспективы использования его в качестве тарана. Повезло им, применение тарану нашлось почти сразу.

– Он почти пробил, – крикнул Кликс.

Я щелкнул клавишей, и курсор перескочил к следующей ошибке. «Несовпадение типа». Что бы это значило в данном контексте? А, вижу. Я пытался выполнить математическую операцию над текстовой переменной. Вот дебил.

Полифонический сигнал от паразауролофа-тромбониста разорвал воздух, предположительно давая команду головачу нанести второй удар.

Курсор прыгнул с третьей ошибке. «Зарезервированное слово»? Это означало, что выбранное мной название переменной – FREQUENCY [33]33
  Frequency (англ.) – частота. (Прим. перев.)


[Закрыть] – было запрещено, поскольку использовалось в языке с какими-то другими целями. Назовём её SAVE_ZAD, это уж точно ни с чем не совпадёт. Запуская компиляцию снова, я так сильно ударил по клавише, что корпус палмтопа едва не треснул.

Я не дышал, пока не увидел вспыхнувшее на экране сообщение: «Компиляция завершена успешно. Ошибок не обнаружено».

– Есть! – воскликнул я.

– Здорово! – закричал Кликс. – Запускай!

Я выбрал имя программы в списке и занёс палец над клавишей Enter.

– Нажми кнопку! – зарычал Кликс.

– Я…

– В чём дело?

– Ты знаешь, что сейчас произойдёт? – сказал я. – Потому что я не уверен, что могу…

– Если не нажмёшь ты, я сделаю это за тебя.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

– Нет, – сказал я. – Отказ принимать решение – это само по себе решение. – Я вдавил кнопку, и радиостанция начала передачу.

Хр-р-р-рясь!Череп пахицефалозавра с синими и жёлтыми отметинами на макушке вбил ослабленную секцию корпуса внутрь. Круглый кусок металла метра полтора в диаметре свалился на пол с оглушающим грохотом. Прежде чем мы успели среагировать, костеголовый исчез, и в дыру просунулась голова трицератопса. Кликс вскинул ружьё. У этого динозавра был лишь один надглазный рог; второй, должно быть, обломался во время атак на корабль. Одним слитным движением Кликс упал на пол и снизу вверх выстрелил в мягкие ткани нижней части трицератопсова горла. Удачный выстрел: похоже, пуля перебила-таки спинной мозг.

Через рваную дыру в корпусе мы могли видеть двух других трицератопсов, пытающихся отодвинуть труп в сторону. Кликс стрелял и стрелял, но они не повторяли ошибок своего собрата – головы пригибали к земле, защищаясь костяными воротниками. В короткое время путь был расчищен, и в поле зрения появился отряд троодонов. Они дождались, пока Кликс начнёт перезаряжать ружьё, и бросились в атаку – чешуйчатый вал зубов и когтей, неостановимо катящийся на нас.

Кликс попытался подняться на ноги, но вместо этого шлёпнулся обратно на пол. Мой желудок, казалось, провалился куда-то в район ботинок. Ближайший из троодонов упал на брюхо, двое других повисли на зазубренных краях дыры в корпусе «Стернбергера», остальные неуклюже отступили на грязевую равнину. Чувствуя себя так, словно весил миллион кило, я побежал, как в замедленном кино, к дыре и выглянул наружу, перегнувшись через тела троодонов. Наверху в небе величественный кецалькоатль, закладывающий широкий вираж, смялся, как бумажная фигурка и камнем рухнул на землю. Рядом двенадцатиметровая шея зауропода с громовым грохотом грянулась оземь. Тираннозавры некоторое время держались, а потом один за другим попадали на колени – кости ног подломились под увеличившимся весом. Земля вибрировала и сотрясалась под моими ногами по мере того, как сила тяжести возвращалась к полновесному g. Внезапно грязевая равнина пошла волнами, словно Такомский мост; в воздух поднялись тучи пыли.

Я отошёл от дыры и улёгся на живот рядом с Кликсом. Землетрясение продолжалось, гром бил по ушам, от подъёмов и опусканий земли крутило в животе. Ветер хлестал изо всех отверстий в корпусе «Стернбергера». Постоянно сверкали молнии, но раскаты грома были почти не слышны, заглушаемые другими шумами, в том числе какофонией голосов животных.

Земля вздрагивала, поднималась и опускалась…

Полагаю, что по всей Земле возникали разломы, из которых выплёскивалась раскалённая магма, богатая иридием, мышьяком и сурьмой. Расплавленный камень зажигал бесчисленные лесные пожары и кипятил воду в океанах. Кое-где земля выбрасывала облака ядовитых газов, и огромные цунами накатывали на берега, заливая солёной водой пресноводные мелководья и уничтожая прибрежные экосистемы. Земля под новообретённым весом слегка сжалась, и это давление сформировало ударный кварц и микроалмазы – два любимых доказательства астероидной теории в среде её сторонников.

Моя голова раскалывалась. Я приподнялся, чтобы ещё раз выглянуть в дыру в корпусе. Небо приобрело желчный зеленовато-серый оттенок; по небу быстро неслись облака. «Стернбергер» подпрыгивал, словно яичница на сковородке. Каждый раз, как он падал обратно, мне в грудь больно впивались металлические застёжки моей куртки. У меня стучали зубы. Я боялся открыть рот, чтобы не откусить ненароком язык, когда он непроизвольно захлопнется. Кровотечение из носа не прекращалось.

Наконец, крики снаружи утихли, но подземные удары продолжались, земля колыхалась. С неба стеной падал дождь, словно всё вёдра внутри облаков перевернулись разом.

Прошёл час, потом другой – землетрясение не утихало. Кликс отключился, и его голова безвольно билась о дрожащий от подземных ударов пол. Я подумал, что теперь, когда тяготение Земли усилилось, Луна должна приблизиться к ней. К тому времени, как её орбита стабилизируется, она будет повёрнута к Земле той стороной, к которой мы привыкли. Крошечный Трик, как я полагал, никогда не сможет стабилизироваться на более низкой орбите и в конце концов рухнет на Землю.

Наконец, землетрясение прекратилось. Мы остались внутри «Стернбергера», ожидая повторных толчков. Они начались минут через двадцать и потом повторялись в течение всего оставшегося времени нашего пребывания в мезозое и, должно быть, в течение многих последующих лет.

Во время одного из затиший мы решились выбраться наружу. Небо затянутое тучами пыли, прояснилось достаточно, чтобы стало видно багровое, словно на закате, солнце.

Это был совсем другой мир. Мы с Кликсом были единственными крупными организмами, сохранившими способность передвигаться. Лежащие на брюхе динозавры были повсюду. Некоторые ещё цеплялись за жизнь. Сердца других уже давно отказали, не в силах работать при в 2,6 раза большей силе тяжести. Те, кто ещё был жив, в конце концов умрут от истощения, неспособные двигаться и питаться.

Мы видели нескольких хетов. Они выдавливались из своих мёртвых или умирающих носителей, но в повышенной гравитации их комья расплющивались в голубые лепёшки и едва могли двигаться. Похоже, им было тяжело оставаться в виде крупных, способных к мыслительной деятельности конгломератов. В нескольких местах мы видели три или четыре маленьких комочка, неспособные объединиться в один большой. Кликс сжигал их все, как только обнаруживал.

Мелкие животные – птицы, черепахи и несколько  похожих на землероек млекопитающих, чувствовали себя при полной тяжести превосходно, однако все остальные умирали от переломов костей, разрыва внутренних органов или остановки сердца.

Всюду была смерть, и настал момент, когда я уже не мог её больше видеть. Нечеловечески уставший, я уселся в папоротниках возле бедняги утконосого – животное тихо поскуливало, умирая. Его замысловатый гребень, похоже, треснул, когда голова ударилась о скалу в момент отключения подавителей гравитации. Предсмертные вздохи животного с хриплым свистом проходили через раздавленные носовые пути; оно в ужасе глядело на меня, и в его взгляде не было ни малейших следов разума.

Это был конец эры.

Я погладил динозавра по бугристому боку и перестал сдерживать слёзы.

Эпилог: Схождение

Онкологическое отделение госпиталя Уэллесли никогда не было весёлым местом, но почему-то в этот раз оно не так гнетёт, не кажется тюрьмой для меня и моего отца.

Я сижу на неудобном виниловом стуле рядом с его кроватью. Неважно, о чём мы разговариваем. Говорить, в общем-то, особо нечего. Иногда он оживляется достаточно, чтобы сказать пару слов, и тогда я поворачиваюсь к нему лицом и делаю вид, что слушаю. Но мыслями я в тысячах километрах отсюда и в миллионах лет в прошлом.

Когда Чжуан-эффект реверсировался, математическая струна, соединявшая «Стернбергер» с настоящим, была смотана. В то время, как корабль выдёргивали из прошлого, история всех 65 миллионов лет была переписана. Обратное конструирование: будущее делало прошлое таким, каким оно должно было быть.

Я истребил динозавров; я вымостил дорогу млекопитающим.

Вымостил дорогу собственному настоящему.

А другой Брэнди? Другая мировая линия?

Пропала. Есть только одна мировая линия; только одна реальность.

Полагаю, у меня нет причин для скорби. В конце концов, я – это он, и поскольку мы с Тэсс по-прежнему вместе, он, должно быть, даже рад передать мировую линию мне. Кроме того, он не исчез бесследно. Я теперь храню часть его памяти благодаря этой странной подмене дневников. Было то квантовой флуктуацией или чьим-то замыслом, но я благодарен за эту память, за данную мне возможность взглянуть на то, какой могла бы быть моя жизнь. Дневник Брэнди-времяпроходца напоминает мне кошку моего соседа Фреда, появившуюся в его хижине на Джорджиан-Бей после того, как её существование уже вроде бы прекратилось. Иногда вселенной не всё равно… хотя бы немного не всё равно.

Вселенная также дала мне кое-что ещё: доказательство того, что в будущем есть человечество, либо что-то, чем оно станет. Ибо это будущее каким-то образом дало Чинмэй знания, необходимые для того, чтобы сделать прошлое таким, каким оно должно быть. Цель создаёт средства.

Но мне интересно, что стало с хетами, теми причудливыми инопланетными завоевателями, что пришли и ушли во тьме веков. Их длящаяся целые эпохи война с обитателями астероидной планеты, должно быть, достигла кульминации в опустошительной финальной битве, которая, как и предполагал времяпроходец-Кликс, уничтожила пятую планету и окончательно опустошила Марс.

Брэнди-времяход на самом деле не сделал морального выбора в отношении хетов. После того, как он узнал о них правду, он мог действовать лишь одним-единственным образом. И это странным образом соответствовало природе хетов, несгибаемых химических машин, движимых лежащими в самой их основе тягой к насилию и стремлением подчинять. У другого Брэнди не было выбора, потому что его не было у хетов.

Но здесь и сейчас у меня есть выбор. У нас всех он есть. Я годами избегал принимать решения. Но акт принятия решения – это то, что делает нас людьми, что отделяет нас от вещей, которые, подобно хетам, есть лишь пародия на жизнь. У отца началась ремиссия, но он снова просит меня о помощи, и я знаю, что я ему отвечу.

Я думаю о том, что стало с оставшимися на Земле хетами после того, как восстановилось тяготение. Они, должно быть, утратили способность образовывать крупные конгломераты, способные оставаться разумными. Но вы не можете по-настоящему убить вирусы, потому что они и не живут по-настоящему. И возможно ли узнать их, или производимый ими эффект, по прошествии 65 миллионов лет?

И меня осеняет. Хеты действительно выжили, распавшись на составляющие их элементы. Их разум был утрачен, от цивилизации остались лишь воспоминания, закодированные в нуклеотидах их РНК. Сохранилась лишь их ненависть ко всему по-настоящему живому, базовый биологический императив, продолжающий двигать ими.

Грипп. Простуда. Полиомиелит. И рак, убивающий моего отца. Похоже, хеты до сих пор здесь.