Текст книги "Гибриды (ЛП)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Дальнейшие изыскания привели его на Геосити, на страницу человека, родившегося мужчиной и подвергшегося кастрации без гормональной терапии до или после операции. Он сообщал следующее:

«Четыре дня после кастрации… похоже, что ожидание зелёного света на светофоре и другие мелкие неприятности уже не так сильно раздражают меня…

Через шесть дней после кастрации я вышел на работу. День выдался чрезвычайно напряжённый… но я сохранял спокойствие до самого его окончания. Я уверен, что это следствие кастрации, и без тестостерона определённо чувствую себя лучше.

Через десять дней после кастрации я чувствую себя пёрышком, летящим по ветру. Мне становится всё лучше и лучше. Спокойствие стало для меня самым сильным эффектом кастрации, за ним следует снижение либидо.»

Немедленный эффект.

Ощутимый эффект в течение суток.

Эффект, заметный через несколько дней.

Корнелиус знал – знал! – что мысль о том, что Понтер с ним сделал, должна приводить его в ярость.

Но ему было всё труднее испытывать ярость по какому бы то ни было поводу.

Глава 10

В пытливом духе, что заставил других наших предков храбро вести свои лодки за горизонт, открывая новые земли в Австралии и Полинезии…

Открыть новый межмировой портал в штаб-квартире Объединённых Наций хотели по одной весьма веской причине. Существующий портал находился в 1,2 километра по горизонтали от ближайшей точки глексенского подъёмника, и в трёх километрах от ближайшего лифта на барастовской стороне.

На то, чтобы перебраться с поверхности этого мира на поверхность того, у Мэри и Понтера ушло около двух часов. Сначала они надели каски и бахилы и спустились на шахтном подъёмнике в шахту «Крейгтон». На касках имелись встроенные фонарики и опускающиеся звуконепроницаемые протекторы для ушей.

Мэри взяла с собой два чемодана, и Понтер сейчас нёс их без видимых усилий, по одному в руке.

Большую часть пути они проделали в обществе пятерых горняков, которые вышли на уровне непосредственно над тем, на который спускались Понтер и Мэри. Мэри этому даже обрадовалась – ей всегда было не по себе в этом подъёмнике. Он напоминал ей о том, как они с Понтером спускались на нём в первый раз, и она, чувствуя себя ужасно неловко, пыталась объяснить ему, почему она тогда не смогла ответить на его ухаживания, несмотря на свой очевидный интерес к нему.

Они вышли на уровне 6800 футов и начали долгий пеший переход к расположению нейтринной обсерватории. Мэри никогда особо не любила физические упражнения, но Понтеру сейчас приходилось даже хуже, чем ей, поскольку температура так глубоко под землёй постоянно держалась на уровне 41 градуса Цельсия – невыносимом для неандертальца.

– Как же я буду рад снова попасть домой, – говорил Понтер. – Снова на воздух, которым я могу дышать!

Мэри понимала, что он имеет в виду не враждебную атмосферу глубинной шахты. Понтер говорит о воздухе мира, где не жгут ископаемое топливо, запах которого терзает его массивный нос практически в любом месте этой Земли, хотя он и утверждал, что в сельской местности, к примеру, у Рубена дома, его, в принципе, можно терпеть.

Мэри вспомнила песенку из телевизионного шоу, которое любила смотреть, когда была ребёнком:

 
Дышать!
Кутить!
Кто главный тут?!
Прощай, городской уют! [21]21
  Песенка из заставки американского телесериала 1960-х «Зелёные просторы» («Green Acres») о семейной паре, переехавшей из Нью-Йорка в деревню. Муж, Оливер Дуглас, полон решимости начать новую жизнь на селе, тогда как его жена, Лиза, скучает по жизни в большом городе. Перевод по локализации канала СТС.


[Закрыть]
 

Она надеялась, что приживётся в мире Понтера лучше, чем Лиза Дуглас в Хутервилле. Но она ведь не просто покидает мир, населённый шестью миллиардами душ и поселяется в мире, где живёт лишь сто восемьдесят пять миллионов… миллионов людей; она не может говорить про барастов «столько-то душ», потому что они не считают, что обладают таковыми.

В день, когда они уезжали из Рочестера, у Понтера было интервью на радио; на неандертальцев, где бы они ни оказались, всегда был высокий спрос в качестве гостей различных шоу. Мэри с интересом слушала, как Боб Смит с «WXXI», местного отделения «Пи-би-эс», расспрашивал Понтера о неандертальских верованиях. Смит уделил немало времени неандертальской практике стерилизации преступников. И теперь, когда они брели по длинному грязному туннелю, эта тема вдруг всплыла в её памяти.

– Да, – сказала Мэри в ответ на вопрос Понтера, – ты держался отлично, но…

– Но что?

– Ну, те вещи, которые ты говорил – про стерилизацию людей. Я…

– Да?

– Прости, Понтер, но я не могу этого принять.

Понтер посмотрел на неё. На нём была особая оранжевая каска, одна из тех, что руководство шахты заказало специально под форму неандертальской головы.

– Почему?

– Это… это бесчеловечно. Да, я думаю, именно это слово здесь к месту. Человеческие существа просто не должны творить такое.

Понтер некоторое время молчал, глядя на пустые стены штрека, покрытые металлической сеткой для предотвращения обвалов.

– Я знаю, что на этой версии Земли многие не верят в эволюцию, – сказал он, наконец, – но те, кто верит, должны понимать, что процесс эволюции человека – как вы это называете? – забуксовал. Поскольку медицинские технологии дают возможность дожить до репродуктивного возраста практически каждому, перестаёт действовать… я не знаю, как это у вас называется.

– «Естественный отбор», – сказала Мэри. – Конечно, я понимаю это; без селективного выживания генов эволюция невозможна.

– Именно, – сказал Понтер. – А ведь именно эволюция сделала нас теми, кто мы есть, превратила четыре изначальные, базовые формы жизни в то разнообразие сложных организмов, что мы наблюдаем сегодня.

Мэри пристально посмотрела на Понтера.

–  Четыреизначальные формы жизни?

Понтер моргнул.

– Ну да.

– Какие именно? – спросила Мэри, подумав, что, возможно, она наткнулась-таки на признаки лежащего в основе мировоззрения Понтера креационизма: может быть, эти четверо – неандер-Адам, неандер-Ева, партнёр неандер-Адама и партнёрша неандер-Евы?

– Первые растения, животные, грибы и – я не знаю, как по-вашему – группа, включающая некоторые виды плесени и водорослей.

– Протисты или протоктисты – смотря кого спрашивать.

– Так вот, каждая из них возникла из первичного добиологического материала независимо.

– Вы нашли доказательства этого? – спросила Мэри. – Мы-то считаем, что жизнь в нашем мире возникла лишь однажды, где-то четыре миллиарда лет назад.

– Но эти четыре типа жизни растолько различны… – сказал Понтер, но потом пожал плечами. – Впрочем, это ты – генетик, а не я. Цель нашего путешествия как раз и состоит в том, чтобы встретиться с нашими специалистами в этих вопросах, так что не забудь спросить кого-нибудь из них и об этом тоже. Один из вас – не знаю, кто именно – похоже, узнает от другого много нового.

Мэри не переставала удивляться тому, как неандертальская наука и наука её Земли умудряются не совпадать в таком количестве фундаментальных вещей. Но она не хотела уклоняться от более важной в данный момент проблемы, которая…

Более важной проблемы.Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.

– Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.

– «Выпалывает»? – недоумённо повторил Понтер. – А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.

Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.

– Я могла быв это поверить – но вы стерилизуете не только преступников, а также их ближайших родственников.

– Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.

Мэри покачала головой.

– И вот этого я не могу вынести. – Хак пискнул. – Вынести, – повторила Мэри. – Стерпеть. Примириться.

– Почему?

– Потому что… потому что это неправильно. У личности есть права.

– Разумеется, есть, – сказал Понтер, – но и у вида тоже. Мы защищаем и улучшаем барастов как вид.

Мэри внутренне содрогнулась. И, похоже, не только внутренне, потому что Понтер сказал:

– Ты негативно отреагировала на то, что я только что сказал.

– Ну, – сказал Мэри, – просто в нашем прошлом многие слишком часто заявляли, что занимаются тем же самым. В 1940-х Адольф Гитлер пытался вычистить из нашего генофонда евреев.

Понтер слегка склонил голову, должно быть, слушая, как Хак напоминает ему через кохлеарные импланты о том, кто такие евреи. Мэри представила, как миниатюрный компьютер говорит: «Ты помнишь – те, что оказались не такими легковерными и не поверили в историю об Иисусе».

– Почему он захотел это сделать? – спросил Понтер.

– Потому что ненавидел евреев, только и всего, – ответила Мэри. – Разве ты не видишь? Давать кому-то власть решать, кому жить, а кому умереть, или кто может продолжить род, а кто нет – это играть в Бога.

– «Играть в Бога», – повторил Понтер, словно выражение показалась ему замечательно оригинальным. – Очевидно, такое понятие не могло прийти нам в голову.

– Но возможности для коррупции, для несправедливости…

Понтер развёл руками.

– Но ведь вы убиваете некоторых преступников.

– Мы – нет, – ответила Мэри. – В смысле, не в Канаде. В Америке – да, в некоторых штатах.

– Да, я слышал, – сказал Понтер. – Более того, я слышал, что в этом есть расовый подтекст. – Она посмотрел на Мэри. – Знаешь, ваши расы безмерно меня интригуют. Мой народ приспособлен к северным широтам, так что мы все живём примерно на одной широте, но на разной долготе – я так думаю, именно поэтому мы все более-менее одинаковые. Я правильно полагаю, что тёмный цвет кожи связан с адаптацией к жизни вблизи экватора?

Мэри кивнула.

– А те… как вы их называете? Эти штуки над глазами, как у Пола Кириямы?

Мэри понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Пол Кирияма – аспирант, который вместе с Луизой Бенуа спасал Понтера, когда тот тонул в ёмкости с тяжёлой водой в Нейтринной обсерватории Садбери. Ещё пара секунд ушла на то, чтобы вспомнить название того, о чём спрашивает Понтер.

– Кожная складка, которая закрывает часть глаза у азиатов? Эпикантус.

– Точно. Эпикантус. Полагаю, что она защищает глаза от прямых лучей, но у моего народа есть надбровный валик, выполняющий ту же функцию, так что у нас подобный признак не мог развиться.

Мэри медленно кивнула, больше себе, чем Понтеру.

– Знаешь ли, в интернете и в газетах гуляет множество слухов по поводу того, что могло случиться с другими вашими расами. Люди полагают, что… в общем, что с вашей практикой чистки генетического пула вы попросту вычистили другие расы.

– У нас никогда не было других рас. Хотя учёные и посещают местности, которые вы называете Африкой и Центральной Америкой, постоянно там никто не живёт. – Он поднял руку. – А в отсутствие рас у нас, очевидно, не могло быть расовой дискриминации. В отличие от вас: у вас расовые признаки коррелируют с вероятностью быть казнённым за серьёзное преступление, не так ли?

– Чёрных приговаривают к смерти чаще, чем белых, это правда. – Мэри не стала добавлять «особенно если жертвой был белый».

– Вероятно, из-за того, что у нас никогда не было подобного разделения, идея стерилизации целого сегмента человечества по произвольному признаку никогда не приходила нам в голову.

Им навстречу шли двое шахтёров. Они откровенно пялились на Понтера, хотя женщины здесь, должно быть, тоже были нечастыми гостями. Когда они прошли мимо, Мэри продолжила:

– Но даже в отсутствие видимых расовых различий должно существовать желание отдать преимущество своим родственниками перед теми, кто тебе не родня. Это родственный отбор, и он широко распространён в животном мире. Не могу представить себе, чтобы неандертальцы составляли исключение.

– Исключение? Вряд ли. Однако вспомни, что наши семейные отношения более… скажем так, более замысловатые, чем у вас и, если на то пошло, у большинства животных. Мы являемся звеньями бесконечной цепи партнёров и партнёрш, а поскольку в нашей системе Двое становятся Одним лишь на время, то у нас нет трудностей с установлением отцовства, которые так беспокоят ваш вид. – Он замолчал, затем улыбнулся. – Кстати, о ценах на чай в Китае: у нас вашу практику казни или лишения свободы на десятки лет считают более жестокой, чем наши стерилизация и судебный надзор.

Мэри понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, что такое «судебный надзор»: постоянный просмотр передач импланта-компаньона, так что всё, что поднадзорный говорит и делает, немедленно становится известным.

– Не знаю, – сказала Мэри. – Как я уже говорила, я практикую контрацепцию, которую моя религия напрямую запрещает, так что нельзя сказать, что я против любых способов предотвращения зачатия. Но… но не позволять невиновным людям размножаться – это неправильно.

– Ты готова принять стерилизацию самого преступника, но не его детей, братьев, сестёр или родителей в качестве альтернативы казни либо лишению свободы?

– Наверное. Я не знаю. При определённых обстоятельствах, возможно. Если приговорённый сам этого хочет.

Золотистые глаза Понтера удивлённо расширились.

– Ты готова позволить изобличённому лицу самому выбирать себе наказание?

Мэри почувствовала, как ёкнуло сердце. Было ли это канцелярское «лицо» попыткой Хака передать гендерно-нейтральное местоимение, существующее в языке барастов, но не в английском, или Понтер таким образом дегуманизирует преступника?

– Да, в ряде обстоятельств я бы дала преступнику возможность выбора из нескольких возможных видов наказания, – сказала она, вспоминая о том, как отец Калдикотт позволил ей самой выбрать себе епитимью, когда она исповедовалась в последний раз.

– Но ведь очевидно, – сказал Понтер, – что в некоторых случаях уместно лишь одно наказание. Например, за…

Понтер вдруг замолчал.

– Что? – спросила Мэри.

– Нет, ничего.

Мэри нахмурилась.

– Ты имел в виду изнасилование.

Понтер долго молчал, уперев взгляд в грязный каменный пол, по которому они шагали. Мэри подумала было, что обидела его предположением, что он настолько бестактен, что завёл разговор на такую чувствительную тему, но когда он, наконец, заговорил, его слова стали для неё полнейшей неожиданностью.

– На самом деле, – сказал он, – я имел в виду не изнасилование вообще. – Он посмотрел на неё, потом снова уставился в пол; фонарик на каске осветил мешанину отпечатавшихся в гряди следов. – Я имел в виду твоёизнасилование.

Сердце Мери встревожено затрепетало.

– Что ты имеешь в виду?

– Я… у нас, среди моего народа, не принято таить от партнёров секретов, и всё-таки…

– Да?

Он повернулся и посмотрел вдоль тоннеля назад, словно желая убедиться, что рядом никого нет.

– Есть нечто, о чём я тебе не рассказал – о чём я не рассказал никому, кроме…

– Кроме кого? Адекора?

Но Понтер покачал головой.

– Нет. Нет, он тоже об этом не знает. Единственный, кто знает – мой соплеменник по имени Журард Селган.

Мэри задумалась.

– Я не помню, чтобы ты упоминал это имя раньше.

– Я не упоминал, – сказал Понтер. – Он… он скульптор личности.

– Кто? – переспросила Мэри.

– Э-э… он работает с теми, кто хочет изменить свой… состояние своих мыслей.

– Ты хочешь сказать, психиатр?

Понтер наклонил голову, прислушиваясь к тому, что говорил Хак через кохлеарные импланты. Компаньон наверняка проделывал этимологический разбор предложенного Мэри термина; кстати говоря, «психе» – это ближайшая аппроксимация «души», доступная неандертальцам.

– Да, похожий специалист.

Мэри почувствовала, как деревенеет спина, но не замедлила шага.

– Ты ходишь к психиатру? Из-за моего изнасилования? – Она думала, он всё понял, чёрт его дери. Да, самцы Homo sapiens известны тем, что после изнасилования начинают смотреть на супругу другими глазами, задумываясь, а не было ли в случившемся доли вины женщины, не желала ли она этого втайне…

Но Понтер…

Она считала, что Понтер способен понять!

Некоторое время они шагали в молчании, освещая путь фонариками на каске.

Если задуматься, то Понтер и правда стремился узнать все подробности об изнасиловании Мэри. В полицейском участке Понтер схватил запечатанный пакет с уликами по изнасилованию Кейсер Ремтуллы, разорвал его и обнюхал, что позволило ему идентифицировать насильника как одно из коллег Мэри, Корнелиуса Раскина.

Мэри взглянула на Понтера, на его массивный силуэт на фоне скальной стены.

– Я не виновата, – сказала Мэри.

– Что? – переспросил Понтер. – Да, я знаю.

– Я этого не хотела. Я не просила об этом.

– Да, да, я понимаю.

– Тогда зачем ты ходишь к… к этому «скульптору личности»?

– Я больше к нему не хожу. Просто…

Понтер замолчал, и Мэри снова посмотрела на него. Он склонил голову вбок, слушая Хака, и через мгновение едва заметно кивнул – сигнал предназначался компаньону, а не ей.

– Просто что? – спросила Мэри.

– Ничего, – ответил Понтер. – Прости, что вообще заговорил об этом.

И ты меня прости, подумала Мэри. Они продолжали шагать сквозь тьму.

Глава 11

В пытливом духе, который тысячу лет назад привёл викингов в Северную Америку, и который пятьсот лет назад гнал «Пинту», «Нинью» и «Санта-Марию» через Атлантику…

Добравшись до расположения Нейтринной обсерватории Садбери, Понтер и Мэри прошли через опутанные трубопроводами и заставленные огромные ёмкостями помещения к пультовой. В ней было пусто: прибыв на эту Землю в первый раз, Понтер разрушил ёмкость с тяжёлой водой – основную деталь нейтринного детектора, а работы по ей восстановление были прерваны повторным открытием портала и установлением контакта.

Они вошли в помещение над детекторной камерой, и через люк в полу – эта часть маршрута была для Мэри самой неприятной – спустились по длинной лестнице на платформу, установленную в шести метрах над дном камеры. Платформа находилась вровень с краем деркеровой трубы – устойчивой к сминанию решётчатой конструкции, вдвинутой в портал с той стороны.

Мэри остановилась на краю деркеровой трубы и заглянула в неё. Внутри труба была вдвое длиннее, чем снаружи, и на другой стороне она могла разглядеть жёлтые стены вычислительной камеры, находящейся уже на той, другой версии Земли.

Они предъявили паспорта находящимся здесь канадским военным – Понтер получил такой, когда неандертальским эмиссарам было присвоено канадское гражданство.

– После вас, – сказал Понтер Мэри – деталь этикета, которую он подхватил уже здесь. Мэри сделала глубокий вдох и вошла в трубу, которая теперь, когда она оказалась внутри неё, была шестнадцати метров в длину и шести в диаметре. Проходя через середину её длины, Мэри увидела сквозь прозрачный материал трубы кольцо мерцающего синего света. Она также видела тени, отбрасываемые пересекающимися металлическими сегментами, которые не давали трубе схлопнуться. Снова глубоко вдохнув, Мэри быстро прошла сквозь плоскость разрыва, обозначенную синим свечением, ощутив, как по телу от груди к спине пробежала волна статического электричества.

И вот она уже там – в неандертальском мире.

Не выходя из трубы, Мэри повернулась назад, к идущему следом Понтеру. Она видела, как светлые волосы Понтера разлохматились при проходе через плоскость разрыва; как у большинства неандертальцев, в естественном состоянии его волосы разделялись пробором точно посередине его длинного черепа.

Убедившись, что он прошёл, Мэри повернулась и продолжила путь к неандертальскому краю трубы.

И вот они здесь, в мире, отпочковавшемся от мира Мэри 40000 лет назад. Они оказались внутри вычислительной камеры, которую она видела с той стороны – огромного помещения, заполненного рядами регистровых ёмкостей. Квантовый компьютер, спроектированный Адекором Халдом для выполнения программ, разработанных Понтером Боддетом, был построен для факторизации чисел неизмеримо бо́льших, чем любые, факторизовавшиеся до сих пор; случившийся при этом прокол в иную вселенную был совершенно непредвиденным побочным эффектом.

– Понтер! – послышался низкий мужской голос.

Мэри вскинула взгляд. Адекор – партнёр Понтера – сбегал вниз по пяти ступеням, что вели из помещения пультовой.

– Адекор! – воскликнул Понтер. Он бросился ему навстречу, и двое мужчин обнялись, а потом лизнули друг друга в лицо.

Мэри отвела взгляд. Разумеется, при нормальных обстоятельствах – если это слово вообще приложимо к её жизни в этом мире – одновременно Понтера и Адекора она будет видеть очень редко; когда Двое станут Одним, Адекор будет проводить время со своей собственной партнёршей и маленьким сыном.

Но сейчас Двое порознь, так что здесь и сейчас Понтеру полагается быть со своим партнёром.

Тем не менее, через пару секунд мужчины разжали обьятия, и Понтер повернулся к Мэри.

– Адекор, ты ещё не забыл Мэре?

– Конечно, – ответил Адекор, улыбаясь очень искренней улыбкой шириной не меньше фута. Мэри попыталась изобразить подобную же искреннюю радость, пусть и поменьше размером.

– Привет, Адекор, – сказала она.

– Мэре! Ужасно рад тебя видеть!

– Спасибо.

– Но что привело тебя сюда? Двое ещё не стали Одним.

Вот оно. Предъявление прав; пометка территории.

– Я знаю, – ответила Мэри. – В этот раз я приехала надолго. Я буду изучать неандертальскую генетику.

– Вот как, – сказал Адекор. – Уверен, Лурт тебе в этом поможет.

Мэри слегка склонила голову – хоть у неё и не было компаньона, к объяснениям которого она могла бы прислушаться. Была то простая любезность, или Адекор напоминал, что ей понадобится помощь неандертальской женщины, которая, разумеется, живёт в Центре города, вдалеке от Понтера и Адекора?

– Я знаю, – снова сказала Мэри. – Буду рада пообщаться с ней снова.

Понтер повернулся к Адекору.

– Мэре заедет ненадолго к нам, – сказал он, – чтобы взять кое-что, что ей понадобится для длительного пребывания. После этого мы вызовем транспортный куб, и он отвезёт её в Центр.

– Отлично, – ответил Адекор. Он посмотрел на Мэри, потом снова на Понтера. – То есть, ужинать мы сегодня будем вдвоём?

– Конечно, – ответил Понтер. – Конечно.

* * *

Мэри полностью разделась – она уже не так стеснялась наготы в этом мире, где отсутствовали религии с навязанными ими табу – и прошла процесс деконтаминации калибруемыми лазерами – когерентными лучами с такой длиной волны, что они проходят сквозь её плоть, уничтожая все инородные молекулы в её организме. В её родном мире похожие приборы уже использовались для лечения многих инфекционных заболеваний. К сожалению, опухоли состоят из клеток самого пациента, так что этот процесс не может излечивать рак, в частности, лейкемию, забравшую жену Понтера Класт два года назад.

Хотя нет, не «забравшую». Это глексенский термин, эвфемизм, неявно подразумевающий, что она куда-то ушла, что было неправдой, по крайней мере, согласно воззрениям людей этого мира. Сам Понтер сказал бы, что она перестала существовать.

И не «жену Понтера». Неандертальский термин звучит как ят-дежа – «женщина-партнёр». Будучи в мире неандертальцев, Мэри всерьёз пыталась думать неандертальскими категориями – это помогало привыкать к различиям.

Лазеры плясали по телу Мэри, пронзая его насквозь, пока над дверью не зажёгся светящийся квадрат, сигнализирующий о том, что процедура завершена. Мэри вышла и принялась переодеваться в неандертальскую одежду, пока деконтаминацию проходил Понтер. Появившись в мире Мэри в первый раз, он заболел лошадиной чумкой – у всех Homo sapiens иммунитет к этой болезни, но у Homo neanderthalensis он отсутствует. Процедура деконтаминация гарантировала, что они не несут с собой бактерии Streptococcus equii или любые другие опасные микробы или вирусы; каждый, проходящий через портал, был обязан подвергнуться этой процедуре.

* * *

Никто не стал бы жить там, где жил Корнелиус Раскин, будь у него хоть какой-нибудь выбор. Дрифтвуд – опасный район, полный криминала и наркотиков. Единственный положительный момент для Корнелиуса состоял в том, что отсюда до кампуса Йоркского университета можно легко дойти пешком.

Он вызвал лифт и спустился на тринадцать этажей в запущенный вестибюль своего дома. Всё же, несмотря ни на что, он чувствовал некую… нет, не любовь, конечно, это было бы слишком, но некую благодарность этому месту. В конце концов, жизнь в шаговой доступности от университета экономила ему затраты на машину, на оплату водительской страховки и разрешения на парковку в кампусе – или $93.50, которые он бы тратил на месячный проездной.

Сегодня был прекрасный день; на синем небе ни облачка. На Корнелиусе был коричневый замшевый пиджак. Он пошёл по дороге мимо магазинчика с забранными решётками окнами. В этом магазине была гигантская стойка с порножурналами и пыльными консервными банками. Здесь Корнелиус обычно покупал сигареты; к счастью, у него дома нашлось полблока «Дюморье» [22]22
  Канадская марка сигарет, названная в честь сэра Джеральда дю Морье, британского актёра, отца писательницы Дафны Дюморье.


[Закрыть].

Добравшись до кампуса, Корнелиус пошёл по дорожке вдоль здания одного из общежитий. Повсюду кишели студенты: некоторые всё ещё в футболках, другие уже в свитерах. Он подумал, что мог бы раздобыть тестостероновые заместители в университете. Он мог бы выдумать генетический проект, в котором они бы требовались постоянно. Ради этого одного стоило вернуться на работу, но…

Но в Корнелиусе и правда что-то изменилось. Во-первых, кошмары, наконец, прекратились, и он слова спал, как бревно. Вместо того, чтобы час или два лежать без сна, ёрзая и ворочаясь, злясь на всё, что в его жизни пошло не так, на все свои ошибки, на то, что в его жизни никого нет – вместо того, чтобы лежать и мучиться всем этим, он теперь засыпал, едва коснувшись головой подушки, крепко спал всю ночь и просыпался отдохнувшим и свежим.

Правда, какое-то время ему не хотелось вылезать из постели, но теперь он, похоже, справился с этим. Он чувствовал себя… нет, не энергичным, не готовым к ежедневной борьбе за выживание. Нет, он ощущал то, чего не помнил уже много лет, с летних дней своего детства, когда он был свободен от школы, от школьных забияк, от ежедневных тумаков.

Корнелиус Раскин ощущал покой.

– Здравствуйте, доктор Раскин, – произнёс бойкий мужской голос.

Корнелиус обернулся. Это был один из его студентов с курса эукариотной генетики – Джон, Джим… что-то вроде; парень говорил, что хочет преподавать генетику. Корнелиусу хотелось сказать несчастному дурню немедленно бросить эту идею; в наши дни в сфере образования нет хорошей работы для белых мужчин. Но вместо этого он выдавил из себя улыбку и сказал:

– Привет.

– Здорово, что вы вернулись! – сказал студент, удаляясь в противоположном направлении.

Корнелиус продолжил свой путь по дорожке между широким газоном с одной стороны и парковкой с другой. Разумеется, он знал, куда идёт: в Фаркуарсон-билдинг. Но раньше он никогда не замечал, насколько забавно звучит это название: сегодня же он подумал о Чарли Фаркуарсоне, деревенском увальне, которого много лет играл Дон Хэррон сначала на радио CFRB, а потом в американском сериале «Хии-Хоо». Корнелиус покачал головой; он всегда был слишком… слишком какой-то, подходя к этому зданию, чтобы такие праздные мысли просачивались на поверхность сознания.

Он шёл на автопилоте, его ноги шагали по знакомому до мелочей маршруту. Но внезапно, толчком, он осознал, что подошёл к…

Это место не имело названия, и даже в мыслях он не наделял его никаким именем. Но это было оно: две подпорные стены, смыкающиеся под прямым углом, далеко от фонарных столбов, прикрытые разросшимися кустами. Это было то место, где он прижимал к стене двух разных женщин. Здесь он показал Кейсер Ремтулле, кто на самом делеглавный. И здесь же он отымел Мэри Воган.

Бывало, Корнелиус специально проходил мимо этого места, даже при свете дня, чтобы поднять себе дух напоминанием о том, что по крайней мере некоторое время он был боссом. Часто один только вид этого места вызывал у него бурную реакцию, но сейчас между ног ничего даже не шелохнулось.

Стены были покрыты граффити. Та же причина, по которой это место избрал Корнелиус, влекла сюда мастеров баллончика с краской и влюблённые парочки, желающие увековечить свои отношения, так же, как…

Он давно их стёр, но когда-то, целые эпохи назад, их с Мелоди инициалы также красовались на этой стене, обведённые стилизованным мультяшным сердечком.

Корнелиус прогнал от себя это воспоминание, снова оглядел это место, и повернулся к нему спиной.

Сегодня слишком хороший день, чтобы идти на работу, подумал он, направляясь обратно домой. День казался ещё прекрасней и ярче.