Текст книги "Вихрь"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 3
САНДРА И БОУЗ

Сандра пошла спать с убеждением, что эти записи – фальшивка, дурацкий розыгрыш, хотя звонить Боузу и обвинять его в этом было уже поздно. Хотя если это было шуткой, то уж очень старательной и вздорной. Ей не верилось, чтобы такое мог написать робкий и невнятный молодой человек по имени Оррин Матер, с которым она беседовала в приюте. Пока что она придумала единственное объяснение: он переписал текст из какого-то фантастического романа и выдает его за собственное сочинение… Но зачем?

Оставалось только отмахнуться от бесполезных вопросов и попытаться выспаться.

Утром она прикинула, что поспать ей удалось всего часа три, а значит, весь наступивший день она проведет в раздражении и со слезящимися глазами. А день опять предстоит жаркий, судя по мареву за окном гостиной – этому хьюстонскому августовскому смогу.

Она попробовала позвонить Боузу из машины, но попала на голосовую почту. Сообщив свое имя и номер рабочего телефона, она добавила: «Возможно, вы по ошибке прислали мне не тот файл? Если это не так, то вы сами – кандидат на собеседование в приюте. Пожалуйста, позвоните мне, как только сможете, чтобы внести ясность в эту историю».

* * *

Сандра проработала в приемнике социальной службы Большого Хьюстона достаточно долго, чтобы срастись с этим заведением, с его внутренним распорядком и повседневным ритмом. Иначе говоря, всегда могла определить, все ли идет своим чередом. В то утро она сразу смекнула: что-то не так.

То, чем она занималась, всегда, даже в лучшие времена, было отчасти сомнительным с точки зрения морали. Система социального попечительства была учреждена Конгрессом в период неразберихи после Спина, в разгар эпидемии душевных болезней, когда катастрофически возросло число бездомных. У законодателей были самые благие намерения, и для любого, у кого всерьез закатились шарики за ролики, жить за счет государства было не в пример лучше, чем на улице. Врачи выбивались из сил, чтобы им помочь, правильный подбор препаратов творил чудеса, предоставлявшееся бедолагам жилье, пусть скромное, отличалось чистотой и безопасностью.

Но слишком часто на попечении государства оказывались не те люди: мелкие правонарушители, агрессивно настроенные нищие, да и просто те, кого экономические неурядицы доводили до состояния умственного расстройства. А покинуть приют, будучи туда зачисленным не по своей воле, было непросто. В стране не стихали кампании протеста против вышвыривания на улицу пациентов приютов, а осуществлению программ штатов по строительству дешевого жилья препятствовали горластые активисты, кричавшие: «Только не по соседству с нами!» Поэтому население приютов неуклонно росло, тогда как их финансирование не увеличивалось. Неизбежным следствием были низкие зарплаты персонала, перенаселенные лагеря и периодические скандалы в прессе.

Задачей Сандры, работающей в приемном отделении, было стараться минимизировать эти проблемы, что называется, «на входе», – то есть принимать только тех, кто действительно нуждался в уходе, и отваживать (или переправлять другим социальным службам) людей с временно возникшими психологическими трудностями. Теоретически это было несложно: зафиксировать симптомы, дать рекомендацию. Но на деле ей часто приходилось строить догадки и принимать болезненные решения. Если слишком многим даешь от ворот поворот, то это вызывает недовольство полиции и судов; слишком часто включаешь «зеленый свет» – администрация начинает жаловаться на «перенаселенность». А главное, она имела дело не с абстракциями, а с живыми людьми: травмированными, смертельно уставшими, обозленными, подавленными, иногда необузданными; слишком часто эти люди принимали приют за тюрьму, а помещение туда за приговор – собственно, они не очень ошибались.

Поэтому спокойно работать было невозможно, приходилось балансировать и выкручиваться, да и в самом учреждении словно были натянуты невидимые струны, по-разному вибрировавшие от верных и неверных нот. Войдя в корпус, где находился ее кабинет, Сандра заметила, что дежурная медсестра исподтишка провожает ее взглядом. Струна завибрировала. Уже насторожившись, Сандра задержалась перед батареей пластмассовых шкафчиков для деловых бумаг сотрудников. Дежурная сестра по фамилии Уотмор сказала ей:

– Можете не искать личное дело Матера, доктор Коул. Его забрал доктор Конгрив.

– Не понимаю. Доктор Конгрив забрал дело Оррина Матера?

– Разве я непонятно выразилась?

– С какой стати он его забрал?

– Спрашивайте об этом его самого. – С этими словами сестра Уотмор отвернулась к своему монитору и защелкала по клавишам, давая понять, что разговор окончен.

Сандра поспешила к себе в кабинет и позвонила доктору Конгриву, своему непосредственному начальнику. Ему подчинялись все, кто занимался приемом новых пациентов. Сандре он был не по душе: надменный, равнодушный, уделяющий чрезмерное внимание гладкой статистике, которая должна была умаслить комитет по бюджету. После его назначения год назад двое лучших докторов приемного отделения предпочли уволиться, возмутившись установленными им квотами на зачисление в приют. Сандра гадала, зачем он забрал дело Матера, даже не предупредив ее. Обычно Конгрив не удостаивал своим вниманием истории конкретных пациентов.

Как только она соединилась с ним, он тут же начал говорить:

– Чем могу быть вам полезен, Сандра? Я в крыле В, тороплюсь на совещание, так что давайте побыстрее.

– Сестра Уотмор сказала, что вы забрали дело Оррина Матера.

– Действительно… Да, я видел, как она сверлила меня своими маленькими глазками… Извините, что заранее с вами не поговорил. Просто к нам в приемное отделение поступил новый сотрудник, доктор Эйб Фейн, вот я и подумал, что ему лучше начать с какого-нибудь беспроблемного дела. Среди всех наших нынешних кандидатов на зачисление Матер – самый тихий, не хочется, чтобы новый сотрудник сразу нарвался на буйного. Вы не возражаете? Я его проинструктирую.

– Не знала, что у нас новенький.

– Проверьте в своих папках, у вас должна быть эта информация. Фейн был интерном в больнице «Бейлор» в Далласе, очень многообещающий специалист, но я все равно буду держать его на коротком поводке, пока он не разберется, что здесь к чему.

– Дело в том, что я уже начала работать с Оррином Матером. У меня уже установились с ним доверительные отношения.

– Полагаю, все имеющее отношение к делу Фейн найдет в ваших записях. Что-нибудь еще, Сандра? Не хочу быть невежливым, но меня люди ждут.

Она знала, что давить бессмысленно. Несмотря на достаточно скромную квалификацию, Конгрив приглянулся совету директоров именно как способный управленец. Психиатров приемного отделения он считал всего лишь наемным персоналом и своими подчиненными.

– Нет, у меня все.

– Хорошо, поговорим позже.

Обещание или угроза?

Сандра устроилась за рабочим столом. Она была, конечно, разочарована и немного злилась на Конгрива за его начальственный тон, хотя уже могла бы к нему привыкнуть.

Что она записала в личном деле Оррина Матера? Кажется, ничего, что касалось бы интереса, проявленного к его делу полицейским Боузом. Она обещала Боузу не разглашать то, что относится к фантастической истории, якобы сочиненной Матером. Но стоит ли держать слово в сложившихся обстоятельствах?

По долгу службы она обязана была сообщить Конгриву (или новенькому, Фейну) все, что имело отношение к оценке потенциального пациента. С другой стороны, процедура оценки была рассчитана на целую неделю, так что с полным раскрытием информации можно было не торопиться. Во всяком случае, лучше сперва разобраться в причинах заинтересованности Боуза и понять, сам ли Оррин Матер написал то, что она прочла накануне. Надо расспросить об этом Боуза, и чем скорее, тем лучше.

А что касается самого Оррина… правила не запрещали ей навестить его хотя бы из вежливости. Даже если он больше не ее пациент.

* * *

Смирным пациентам на стадии проверки предоставлялась возможность общаться между собой в комнате отдыха в присутствии врача, но Оррин был необщительным. Сандра полагала, что застанет его в палате, и не ошиблась. Он восседал на матрасе со скрещенными ногами, как костлявый Будда, уставившись в голую стену напротив окна. Несмотря на маленькие размеры, комнаты в приюте были вполне ничего себе, если постараться забыть, что на самом деле это тюремные камеры: небьющиеся окна из стекловолокна, подозрительное отсутствие каких-либо вешалок, крючков, острых углов. Комнату Оррина недавно перекрасили, замазав непристойные рисунки на ее стенах.

Он встретил Сандру улыбкой. На простодушной физиономии легко читались его чувства. Большеголовый, скуластый, приятные, но слишком широко распахнутые глаза. Такого обмануть ничего не стоит.

– Доброе утро, доктор Коул. А мне сказали, что я вас больше не увижу.

– Твое дело, Оррин, передано другому врачу. Но мы все равно можем побеседовать, если хочешь.

– Пожалуй, хочу, – откликнулся он.

– Вчера я говорила с полисменом Боузом. Ты его помнишь?

– Да, мэм, конечно, помню. Боуз – единственный полисмен, проявивший ко мне интерес. – (В простецком выговоре Оррина «полисмен» стал «плиз-меном»). – Только он взялся позвонить Эриел, моей сестре. Вы не знаете, она еще не приехала?

– Не знаю, но я собираюсь переговорить с Боузом и обязательно его об этом спрошу.

Решив, что незачем ходить вокруг да около, она сказала:

– Он упомянул о тетрадях, бывших с тобой, когда тебя подобрала полиция.

Оррина как будто не удивило и не огорчило, что Сандре известно про тетради, но выражение его лица стало не столь радостным.

– Полисмен Боуз сказал, что они останутся в полиции, но со временем мне их вернут. – Он нахмурился, на высоком лбу образовалась V-образная морщина. – Ведь вернут, правда? Что бы про меня ни решили здесь?

– Если Боуз так сказал, значит, так и будет. Эти тетради настолько для тебя важны?

– Да, мэм, полагаю, что важны.

– Можно спросить, что в них написано?

– Это трудно объяснить…

– Рассказ?

– Думаю, можно сказать и так.

– О чем там говорится, Оррин?

– Мне трудно удержать все это в уме, поэтому мне лучше иметь при себе тетради, чтобы освежать память. Там рассказывается об одном мужчине и одной женщине. Но не только. Это еще… можно сказать, про Бога, да? В общем – про гипотетиков. (Они у него превратились в каких-то «гипо-ДЕТИ-ков».)

– Ты сам пишешь этот рассказ?

Оррин почему-то покраснел.

– Я его записал, – ответил он, помолчав, – но не уверен, что могу назвать себя его автором. Какой из меня писатель? Никакой. Учительница в школе в Парк-Вэл-ли, – это дома, в Северной Каролине, – говорила, что я не способен отличить существительного от глагола. Наверное, она права. Со словами у меня туго, но только не с…

– Только не с чем, Оррин?

– Только не с этими словами.

Сандре не хотелось на него наседать.

– Понимаю, – сказала она, хотя ничего не поняла, и не удержалась от еще одного вопроса:

– Этот Турк Файндли… Ты его придумал, или это реальный человек?

Оррин покраснел еще гуще.

– Вряд ли он настоящий, мэм. Скорее всего, это моя выдумка.

Он, несомненно, врал, но Сандра решила его не уличать. Она улыбнулась и кивнула.

Когда она встала, чтобы уйти, Оррин спросил ее о цветах в садике за окном его палаты-камеры – знает ли она, как они называются?

– Эти? Их называют «райские птицы».

Его глаза расширились, он усмехнулся.

– Это что же, их настоящее название?

– Ну да…

– Ух ты! Потому, что они похожи на птиц, да?

Желтый клюв, круглая головка, глазки, как капельки густого сока…

– А что, разве не похожи?

– Они похожи на цветы, вообразившие себя птицей. Только откуда у них такие фантазии? Разве что от Бога.

– От Бога или от природы.

– Возможно, это одно и то же. Всего хорошего, доктор Коул.

– Спасибо, Оррин. И тебе того же.

* * *

Боуз отозвался на ее сообщение только днем. Разобрать его слова было трудно: казалось, что он звонит из большой толпы, которая что-то скандирует.

– Прошу прощения, – сказал он, – я сейчас на судоходном канале, тут демонстрация защитников окружающей среды. Человек пятьдесят уселись на железнодорожные рельсы, чтобы помешать загружать нефтеналивные танкеры.

– Желаю им удачи! – сказала на это Сандра, симпатизировавшая демонстрантам. Они требовали запрета на импорт ископаемого топлива из-за Арки гипотетиков, чтобы глобальное потепление не превышало пяти градусов Цельсия. На планете, по их мнению, и так хватало запасов углеводородов, и Сандра полагала, что они совершенно правы, удивляясь, что кто-то не согласен с этим. Как и эти активисты, она считала, что разработка огромных нефтяных запасов под экваторианской пустыней представляет собой нарастающую катастрофу – приобретение бешенного благосостояния ценой удвоения выбросов углекислого газа. Поколение, выросшее после Спина, жаждало дешевого горючего и промышленного бума и не желало слышать возражений, а расплачиваться за все это придется (или даже уже приходится) всему человечеству.

– Не уверен, что если кого-нибудь из протестующих раздавит товарный состав, то от этого будет какая-то польза, – сказал Боуз. – Вы получили от меня документ?

– Получила. – Она соображала, с чего начать.

– Прочли?

– Да. Послушайте, мистер Боуз…

– Для друзей я просто Боуз.

– Как хотите. Послушайте, я не пойму, чего вы хотите от меня. Вы что, верите, что присланный вами текст Оррин Матер написал сам?

– Знаю, что это кажется невероятным. Даже Оррин не спешит признать свое авторство.

– Я его об этом спрашивала. Он говорит, что записал все это, но не уверен, что сам сочинил. Можно подумать, что ему кто-то диктовал. Думаю, это кое-что объяснило бы. В общем, чего вы ждете от меня? Литературной критики? Вообще-то я не такая уж любительница научной фантастики…

– Вы прочитали в этом тексте не все, что в нем есть. Надеюсь, смогу прислать вам сегодня продолжение, после чего хорошо бы встретиться – как насчет завтрашнего ланча? – и поговорить подробнее.

Но готова ли она сделать еще шаг навстречу этим чудачествам? Как ни странно, она поймала себя на том, что да, готова. Наверное, причиной было любопытство. И сочувствие к застенчивому мужчине-ребенку, каким оказался Оррин Матер. К тому же она была совсем не против общества полисмена Боуза. Она позволила ему прислать ей новую порцию отсканированных страниц, но оговорилась:

– Появилась, правда, одна сложность, вам надо быть в курсе. Я больше не занимаюсь Оррином. Мой босс передал его дело практиканту.

Настал черед Боуза молча переварить услышанное. Сандра попыталась разобрать, что скандирует толпа вокруг него. Что-то вроде «дети наших детей…».

– Вот чертовщина! – произнес Боуз.

– Сомневаюсь, что мой босс захочет с вами откровенничать, только не обижайтесь. Он такой…

– Вы о Конгриве? Парни из полиции Хьюстона говорят, что тот еще бюрократ, пробу ставить негде.

– Без комментариев.

– Ну что ж… У вас остается доступ к Оррину?

– Я могу с ним разговаривать, если вы об этом. Но принимать решения теперь не в моей власти.

– Это усложняет дело, – согласился Боуз. – Но для меня все равно ценно ваше мнение.

– Повторяю, чтобы быть вам полезной мне надо знать, почему вам так важен Оррин с его тетрадками.

– Об этом нам лучше потолковать завтра.

Они условились о встрече в одном заведении неподалеку от приюта, несколько более приличном, чем придорожные кафе. Потом Боуз сказал:

– Ну, мне пора. Спасибо, доктор Коул.

– Сандра, – поправила его она.

Глава 4
РАССКАЗ ТРЭИ / РАССКАЗ ЭЛЛИСОН

1

Хотите знать, что случилось с Боксом и что было потом?

Расскажу.

Надо ведь что-то оставить после себя.

Чтобы было, что читать ветру и звездам.

2

Я родилась от Трэи (у ее имени был пятисложный суффикс, но я не стану его здесь повторять), но лучше считать меня Эллисон Пирл-Марк Второй. Вынашивали меня десяток лет, восемь дней рожали в муках, и само мое появление на свет сопровождалось травмой. С первого дня своей жизни я знала, что являюсь подделкой, но при этом понимала, что лишена выбора и вынуждена такой оставаться.

Я родилась за семь дней до того, как Воксу полагалось проплыть через Арку и попасть на древнюю Землю. Роды приняли мятежные фермеры, при рождении по моей спине обильно струилась кровь. Когда ко мне вернулся дар речи, кровь уже высохла и превратилась в корку.

Фермеры выковыряли и вырвали из моего тела, а потом уничтожили мой персональный лимбический имплантат – мой сетевой интерфейс или «узел». «Узел» сразу после прежнего рождения был вставлен в мой позвоночник, у третьего позвонка, так что боль от его потери была невыносимой. Когда я очнулась, волны адской боли прокатывались по мне от этого позвонка до макушки и обратно, но еще хуже было то, что остальное мое тело онемело, и я его совсем не чувствовала. Ниже плеч как будто ничего не было – только онемение, беспомощность и тихий ужас. В конце концов фермеры накачали меня каким-то варварским анестетиком из своей первобытной аптечки – подозреваю, что не из сострадания, а просто устав от моих воплей.

Когда я снова пришла в себя, все мое тело нестерпимо ныло, я ощущала ломоту во всех членах, и это было прекрасно, так как означало, что я оживаю. Даже без «узла» мой окрепший организм бодро сращивал разорванные нервные волокна и сокрушенные кости. Рано или поздно я смогу садиться, вставать, потом ходить. Осознав это, я заинтересовалась наконец тем, что меня окружало.

Я лежала в повозке, на подстилке из какой-то сушеной травы. Повозка быстро ехала. Ее борта были слишком высокими, чтобы видеть, что за ними, зато в глаза мне бил свет дня. Я могла любоваться небом, облаками, проплывающими мимо верхушками деревьев. Определить, как давно меня схватили, не было возможности, а именно этот вопрос не давал мне покоя больше всего. От ответа на него зависело расстояние до Вокс-Кора и от Вокс-Кора до Арки гипотетиков.

Несмотря на пересохший рот, я смогла громко крикнуть: «Эй!» Крикнув так пару раз, я спохватилась, что кричу по-английски, и перешла на вокский:

– Вех-э! Вех-э ми!

Чтобы кричать, надо было расходовать силы, и я быстро унялась, убедившись, что на меня не обращают внимания.

* * *

Когда повозка остановилась, уже спускались сумерки. В небе загорались первые звезды. Лазурный отлив неба напомнил мне витражи в церкви Шамплейна. Я не большая любительница церквей, но витражи мне всегда нравились, особенно просвеченные воскресным утренним солнцем. До моего слуха донеслись голоса фермеров. Фермеры говорят по-вокски с акцентом, как будто перекатывают во рту камешки. Я почувствовала запах их стряпни – новая пытка, ведь меня не удосужились до сих пор покормить.

Вскоре над бортом повозки возникла мужская физиономия, темная и морщинистая, как у всех фермеров. Лысый череп, кустистые брови, желтая радужная оболочка глаз, откровенная неприязнь во взгляде.

– Эй, ты, – произнес он, – сесть можешь?

– Мне надо бы поесть.

– Если сможешь сидеть, значит, сможешь и поесть.

Следующие несколько минут я пыталась привести свое непослушное тело в сидячее положение. Фермер и не думал мне помочь. Он наблюдал за мной с каким-то медицинским безразличием. Умудрившись привалиться спиной к борту повозки, я простонала:

– Я сделала, что ты хотел. Пожалуйста, дай поесть.

Он бросил на меня сердитый взгляд и удалился. Я не была уверена, что он вернется. Но он принес миску с чем-то зеленым и тягучим и поставил ее передо мной.

– Если тебя слушаются руки, приступай.

Он развернулся, чтобы уйти.

– Погоди!

Он нехотя обернулся.

– Чего еще?

– Назови свое имя.

– Зачем оно тебе?

– Незачем, просто хочу знать.

Он ответил, что его зовут Чой, а фамилия – Диггер, он с семьей живет на Третьем уровне Урожайного сектора. «Чой Диггер», перевела я мысленно на английский.

– А ты Трэя, рабочая, сопровождающий, терапевт.

Эти принятые в Коре определения он произнес с усмешкой.

– Меня зовут Эллисон Пирл, – услышала я собственный голос.

– Мы прочли твои бирки. Лучше не ври.

– Эллисон, – уперлась я. – Пирл.

– Называй себя, как хочешь.

Я сунула непослушную руку в миску с едой, зачерпнула мерзкой зеленой гущи и запихнула себе в рот. Гуща имела вкус сена, по пути ко рту я половину расплескала, но мой организм так изголодался, что принимал и такое. Чой Диггер дождался, пока я доем, и забрал миску. Голод не прошел, но Чой Диггер и слышать не хотел о добавке.

– Вот, значит, как вы обращаетесь со своими пленниками?

– Мы пленных не берем.

– А кто тогда я?

– Заложница.

– Вы так дорого меня цените?

– Почему бы и нет? Если ошибаемся, то не составит труда тебя прикончить.

* * *

Поскольку ко мне вернулась способность двигаться, фермеры из осторожности связали мне руки за спиной и в таком виде оставили на ночь – это оказалось даже хуже, чем парализованной. Утром они выволокли меня из повозки и потащили к другой, похожей на прежнюю как две капли воды, с той разницей, что в ней оказался Турк Файндли.

Пока меня волокли, я осмотрела стоянку фермеров. На этой оконечности того самого острова, где находился Вокс-Кор, присутствие человека почти не ощущалось. Разве что все фруктовые деревья стояли без плодов, которые пошли в пищу фермерам.

Фермеров оказалось много, целая армия. Только на одном лугу я насчитала их добрую тысячу, а неподалеку виднелись дымки других стоянок. Оружием им служили самодельные сабли и всевозможные детали от комбайнов и молотилок. Все это было бы смешно, если бы им противостояло организованное Сетью ополчение Кора; но в сложившихся обстоятельствах исход подобного противостояния было трудно предугадать. Все фермеры как один были темноликими и морщинистыми потомками очень давней марсианской диаспоры. Чой Диггер провел меня сквозь толпу своих собратьев, провожавших меня недобрыми взглядами и порой кричавших мне вслед оскорбления.

Повозка, к которой он наконец подвел меня, была просторнее прежней. Внешне она походила на двухколесный ящик с длинными оглоблями, который могло тащить и животное, и робот, и просто могучий фермер. Казалось бы, нехитрое устройство, но примитивным оно только казалось. Повозки фермеров были изготовлены из особого материала, который позволял использовать энергию толчков для поступательного движения. При этом они продолжали сохранять равновесие даже на пересеченной местности. И тюремная камера из такой повозки была что надо, если покрепче связать заключенного.

Турка связали на совесть, меня тоже. Чой Диггер откинул задний борт повозки, втолкнул меня внутрь и снова запер борт. Я оказалась вплотную прижата к Турку Файндли, у которого руки тоже были связаны за спиной. Мы долго возились, принимая более удобное положение и вытягивая ноги, чтобы сесть лицом к лицу. Фермеры сильно избили Турка – скрутить его оказалось не так-то просто. Вся его левая щека превратилась в черный синяк, уже приобретавший зеленый отлив, левый глаз затек. Поглядывая на меня, он не скрывал удивления. Думал, наверное, что меня уже нет в живых, что выдирание из позвоночника лимбического имплантата несовместимо с жизнью.

Мне хотелось его как-то подбодрить, но я никак не могла решить, с чего начать. Ведь он помнил меня как Трэю из Вокс-Кора и почти не ошибался. Я оставалась Трэей – в каком-то смысле. Но только в каком-то.

У меня был выбор из двух историй. Трэя называла Эллисон Пирл своей виртуальной наставницей, учившей ее американским культурным традициям и языку двадцать первого века. Тогда «Эллисон Пирл» не была реальностью – если понимать это слово в его расхожем значении. Но теперь я сама была Эллисон из плоти и крови, Эллисон, включившейся в игру и «психологически закаленной», по выражению Менеджеров.

Впрочем, пока что главной проблемой было не это.

– Ты жива! – выдавил он из себя.

– Как видишь.

В его взгляде появилось любопытство – Трэя ответила бы иначе.

– Я думал, они тебя убили. Столько крови!

Вся моя одежда была в запекшейся крови.

– Они убили не меня, а мой сетевой интерфейс. «Узел» на позвоночнике посылает сигналы в головной мозг. У фермеров тоже есть имплантаты, но они, очевидно, вывели их из строя, как только отключилась Сеть. Они ненавидят свои «узлы», делающие их работящими и покладистыми.

– Они, что же, рабы? Это восстание рабов?

– Нет, все не так просто.

Я стала Эллисон Пирл и не взялась бы компетентно судить о социальной структуре Вокса. Зато у меня сохранилась сильная вторичная память о воинственной гражданственности Трэи. Трэя была неплохим человеком, хотя и дроном. Мне не хотелось, чтоб он счел ее надсмотрщицей за рабами.

– Предки этих людей попали в плен много веков назад. Они были радикальными бионормативами из марсианской диаспоры, отказывавшимися ассимилироваться. Им предложили сделку, в результате которой сохранили им жизнь, но обрекли на труд на земле.

Турк все еще смотрел на меня с сомнением, что и понятно: окровавленная одежда, манера речи. Поэтому я решила расставить точки над i насколько это возможно.

– У меня теперь нет «узла». Трэя была переводчицей, так? Много лет у нее была вторая индивидуальность – Эллисон Пирл. Я была для нее младшим сознанием – улавливаешь? Многое из ее собственных воспоминаний и личных свойств диктовалось Сетью. Мы были тесно переплетены, я и Трэя, но «узел» всегда обеспечивал ее превосходство надо мной. Но теперь «узла» не стало, и верховожу я. Похоже, за последнее десятилетие она передала мне весомую долю своих мозговых активов. Что было ее большой ошибкой, если попытаться посмотреть ее глазами, но вряд ли она рассчитывала, что племя взбунтовавшихся фермеров лишит ее сетевого интерфейса.

– Прошу прощения, – проговорил Турк медленно, – с кем я сейчас разговариваю?

– С Эллисон. Теперь я – Эллисон Пирл.

– Эллисон… – повторил он. – А что с Трэей? Она умерла?

– Сеть сможет снова ее оживить, если захочет. Пока что она «невоплощенный потенциал», на грубом языке технических терминов.

Турк обдумывал услышанное.

– Признаться, будущее представляется довольно поганым местом временами.

– Попробуй принять на веру, что я теперь Эллисон. Может, тогда мы сумеем придумать, как спастись.

– Ты знаешь, как это сделать?

– Штука в том, что мы умрем, если не попадем в безопасное место, прежде чем Вокс пересечет Арку.

– Похоже, мы обречены. Ты видела небо перед рассветом? Арка находится в зените, выглядит как прямая линия. Это значит…

– Я знаю, что это значит. – Мы находились в опасной близости к Переходу.

– Где же в таком случае нам спасаться, Эллисон Пирл? И как нам туда попасть?

Тем временем фермеры закончили завтрак, свернули лагерь и были готовы продолжить поход на Вокс-Кор. Двое мужчин схватили оглобли повозки, и мы превратились в горошины, перекатывающиеся в кастрюле с длинной ручкой. Обстановка не благоприятствовала беседе. Но я все равно сумела сообщить Турку все, что ему следовало знать. Он уже был в курсе дела, когда мы добрались до развалин Вокс-Кора.

3

Турк все быстро схватывал, хотя за десять тысяч лет, проведенных среди гипотетиков, мало чему научился. Но иначе и быть не могло. «Среди них» он толком никогда и не был, хотя людей, прошедших через Арку Времени, и принято было считать наделенными неким особым сверхзнанием. Трэя воображала, что он провел все эти годы в восхитительном обществе гипотетиков, не важно, помнил ли это он сам, но для меня, ставшей теперь Эллисон Пирл, это было просто псевдорелигиозной болтовней. Совершивший путешествие через любую из Арок, связывавших все Восемь Миров, превращался в «бывшего среди гипотетиков» – вот и Турк принадлежал к их числу. Многие даже при моей жизни (я о жизни Эллисон) проходили через Арку и попадали из Индийского океана на Экваторию, а это значило, что силы гипотетиков подхватывали их и несли среди звезд. Но это не делало их ни богами, ни даже подобиями богов – это не делало их вообще никем, за исключением того, что они совершали необыкновенное путешествие. Правда, время – особое измерение. Жутковатое.

Арки Времени стояли, конечно, и в других краях. Это обычные сооружения гипотетиков. Геологические раскопки свидетельствовали, что Арки Времени появлялись и исчезали примерно раз в десять тысяч лет. Они были для гипотетиков частью системы обратной связи, накапливавшей и распределявшей информацию. Но та Арка, которая выросла в экваторианской пустыне и втянула, в частности, Турка Файндли, была первой, начавшей заглатывать живых людей. То есть она должна была стать первой, исторгающей свой людской груз, – что она и сделала, точно по расписанию, пару недель назад.

Получается, Турк был одним из тех первых людей, что вернулись живыми из Арки Времени. Но сколько же ерунды умудрились нагромоздить вокруг этого нехитрого факта! На Воксе служило постулатом незыблемой веры, что выжившие выйдут из Арки преображенными, прямо-таки проводниками между человечеством и силами, смастерившими Кольцо Миров. Этим выжившим якобы будет под силу провести нас через бездействующую Арку назад, на «старую добрую Землю».

Трэя никогда не сомневалась в этой догме, в которой, возможно, и присутствовала доля истины. Но даже если бы нам удалось перенестись на Землю, это оказалось бы не решением проблемы, а новой проблемой. Ведь Земля, судя по всему, уже перестала быть обитаемой планетой.

Частично я поделилась этими мыслями с Турком. Он в ответ спросил, в своем ли уме жители Вокса, раз верят в такое. Я почувствовала, какое оскорбление наносит такая реакция призраку Трэи.

– В своем ли они уме? Это смотря с чем сравнивать. Вокс существует как функционирующее общество уже сотни лет. У него за плечами уйма сражений. Это лимбическая демократия, регулируемая Сетью, и все, что относится к гипотетикам и к представлениям о старой доброй Земле, записано в ее кодексе. Я не удивлюсь, если это частично окажется правдой.

– Но у Вокса есть враги, – резонно заметил Турк, – которые решились даже на то, чтобы его разбомбить.

– Они бы уже нас прикончили, если бы у них оставалось хоть что-то, что можно на нас сбросить.

– Значит, мы так или иначе все же проскользнем под Аркой?

– Существует две возможности, – сказала ему я. – Если ничего не получится, мы окажемся беззащитными и станем дрейфовать в экваториальном океане. Тогда, скорее всего, бионормативы вторгнутся и оккупируют нас, если сумеют объединиться.

– А если нам удастся попасть на Землю?

– Об этом можно только гадать. Когда Арка перестала действовать, Земля еще оставалась обитаемой, только с тех пор минула уже примерно тысяча лет. Океаны становились все более безжизненными, катастрофически разросшиеся колонии бактерий отравляли воздух сероводородом. Надо готовиться к тому, что атмосфера там стала непригодной для дыхания и смертельной для любого незащищенного живого существа. Так что даже если мы туда попадем, лучше будет не высовываться наружу.

– Где же нам искать защиты?