Текст книги "Вихрь"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 27
САНДРА И БОУЗ

Боуз двигался перебежками вдоль заборов, надеясь, что его скроет пелена дождя. Парень с пакетом – видимо, это был Турк – шагал по тротуару примерно в половине квартала от Боуза. Его отделяли уже считанные ярды от патрульных машин, которые давно заметил Боуз, – ничем не примечательных серых автомобилей с двумя вооруженными типами в каждом.

То, что парень заметил наконец первую машину, Боуз определил по сбою в его походке, по секундному замешательству, которого не заметишь, если не ждешь его. Но парень в пончо как шел, так и продолжил идти – с опущенной головой, поливаемый дождем. Сидящие в машине охранники проводили его взглядом, дружно повернув головы, словно нанизанные на одну нитку.

Если бы парень повернул налево, то еще через квартал дошел бы до главного входа в склад, но он не повернул – видимо, у него было другое на уме. Боуз сообразил срезать путь через заросший пустырь за фабричным корпусом и остался незамеченным для людей в машине, но при этом сам потерял из виду Турка. Дождь хлестал с таким ожесточением, словно наверху было решено во что бы то ни стало сбить Боуза со следа. Ботинки его были полны воды. На следующем углу он снова увидел парня – тот шагал в прежнем направлении, уже миновав склад. «Так и иди, – подумал Боуз. – Сядь в другой автобус, облегчи мне жизнь!»

Но парень свернул влево, и Боуз понял, что он хочет добраться до склада кружным путем, обойдя охрану.

* * *

Боуз пытался представить себя на месте этого парня, предполагая, что он – Турк Файндли, каким его описал Оррин. Это оказалось нелегко. Боуз боготворил своего отца. Отцеубийство, даже символическое, было ему совершенно чуждо.

Зато он отлично понимал, что такое ярость и бессилие. Он сам испытал это, когда грабители высадили дверь и ворвались в дом его отца в Мадрасе. Отец велел ему тогда спрятаться под столом, и Боуз смирно сидел там, боясь, что сердце выскочит из груди, стараясь даже не дышать. «Я разберусь с ними», – пообещал отец, и Боуз ему поверил. Он просидел под столом до тех пор, пока не услышал крик отца – первый и последний. После чего кричать пришлось уже ему самому.

Его отец не принимал препараты Четвертых, хотя помогал пройти курс лечения многим другим. Он жил собственной жизнью и не был готов принять на себя обязанности, сопровождающие долголетие. Мать Боуза проявила меньше щепетильности и с помощью этих препаратов спасла жизнь сыну. Боуз был еще слишком мал для этого, но марсианская этика делала исключение для случаев, когда решался вопрос жизни и смерти. Мать поступила стандартно: сначала ввела сыну препарат, а потом уже спросила, одобряют ли ее коллеги. Боуз никогда не испытывал к ней чувства признательности за это, хотя знал, что должен был; часто, мучаясь воспоминаниями о мадрасском ужасе, он приходил к мысли, что она поступила бы правильнее, если бы дала ему умереть.

Парень тем временем знай себе шагал под дождем. Вот и вторая машина охраны осталась позади. Периметр стерегли теперь строже, чем всего несколько часов назад, когда Боуз колесил здесь в целях разведки. Что же происходит на складе, раз при этом требуются такие строгости? Скорее всего, Файндли насторожило бегство Оррина из приюта. Боится, наверное, как бы одно из федеральных агентств не выдало ордер на обыск его склада. Оставалось гадать, что он предпринимает, чтобы этого не допустить.

Боуз надеялся, что Турк сам откажется от своей затеи; а если нет, то он его нагонит и заставит убраться домой. Но время шло, а эта заноза в мозгу – Оррин Матер – все еще не была извлечена. Он прибавил шагу, стараясь не попадать под фонари и прятаться за мусорные баки.

Когда он снова увидел Турка, тот стоял всего в дюжине ярдов от него. До склада Файндли было недалеко, охраны вблизи было не видно. Боуз нырнул в тень, заметив, что Турк озирается. Тот не увидел ничего, кроме запертых ворот, чахлых обочин и бесконечного дождя. Парень явно нервничал, перекладывал тяжелый пакет из одной руки в другую. Боуз уже собрался выйти из укрытия, чтобы призвать его взяться за ум или хотя бы прогнать, но Турк внезапно метнулся влево, обняв обеими руками свой пакет, и бросился в проход между двумя постройками.

Боуз мысленно выругался. Он устремился за ним следом, не забывая об осторожности: лишь бы парня не засекли, а то, чего доброго, пристрелят и его, и самого Боуза!

Но Турк двигался быстро и действовал умно – во всяком случае, тактически. Зная, что вокруг полно проулков и тупичков, часто совершенно не освещенных, он сумел вернуться незамеченным на ту улицу, на которой располагались ворота склада. Улица просматривалась насквозь, но Турк умудрился прошмыгнуть между двумя машинами, преодолеть под прикрытием усилившегося ливня пустое пространство и исчезнуть в очередном закоулке. До Боуза дошло, что парень не собирается проникать на склад через главный вход. Он хотел попасть на задний двор, к погрузочным платформам, совсем как в рассказе Оррина.

Боуз последовал за ним, как ни боялся быть замеченным. Он напомнил себе, что его главная цель – не дать мальчишке совершить страшную ошибку, спасти всех, кому грозила опасность. Любая попытка попросту догнать Турка могла подтолкнуть того к непредсказуемым действиям. Тем не менее прятаться от него дальше было бы еще опаснее.

Боуз был безоружен, но обладал кое-какими полезными навыками. В отличие от поддельных снадобий торговцев долголетием, настоящие марсианские препараты воздействовали на высшую нервную деятельность, одни функции подавляя, другие, наоборот, обостряя. В частности, это касалось спонтанной агрессивности: Боуза было, что называется, трудно вывести из себя. Сострадание эти препараты усиливали, страх снижали. Улучшалась также острота зрения и скорость реакции, отчего Боуз слыл в полицейской академии первоклассным снайпером.

Турк уже добрался до заднего двора склада. Там он присел на корточки, став почти невидимым в своем черном пончо, и завертел головой, изучая обстановку. Боуз использовал это как возможность подкрасться к нему совсем близко.

Сейчас или никогда!

– Эй! – окликнул он парня негромко, но так, чтобы его было слышно в шуме дождя.

Парень подпрыгнул от неожиданности и обернулся. Боуз задрал руки и показал пустые ладони.

– Я не вооружен, – сказал он, сделав еще два шага вперед. – И я не один из «них».

– Тогда кто вы? – Турк держал в правой руке канистру с метанолом с таким видом, как будто собирался использовать ее для нанесения удара.

– Бывший коп, – сказал Боуз. – А ты Турк Файндли, да? Сын хозяина?

Парень молчал, что было знаком согласия.

– Я хочу одного: чтобы мы оба отсюда убрались. Что бы ты ни затеял, у тебя ничего не выйдет. Сегодня – никак.

Мокрые волосы облепили голову парня, вода лилась за воротник его пончо. Он пристально смотрел на Боуза сквозь пелену дождя.

– Сзади вас, – произнес он вдруг тихо и без всякого выражения.

– Что?..

– Они сзади вас.

После этих слов парень присел. Боуз сделал то же самое и осторожно оглянулся. Двое мужчин, похожих под проливным дождем на привидения, брели под дождем. Выступ стены закрывал от них Боуза и Турка, оставив им считанные секунды на принятие решения.

Поведение Боуза как будто успокоило Турка.

– Сюда! – позвал он его.

У Боуза не было выбора: он бросился следом за Турком за угол, в проулок, где их не могли не засечь, но, к счастью, между зеленым стальным баком для мусора и опорой погрузочной платформы обнаружилась щель, в которую они оба нырнули. На бегу Боуз все же успел оглядеться. Склад Файндли находился слева от них. Поблизости стояло три автомобиля, у погрузочной платформы пыхтел белый грузовик без всяких надписей и рисунков на кузове. Дверь на платформе была распахнута, из нее струился свет. Боуз старательно запоминал все, что видел, прикидывая расстояния и возможные пути отхода. После чего присел на корточки рядом с Турком, трясшимся, как мокрый щенок.

Двое охранников в желтых дождевиках с капюшонами вышли на освещенное место, миновали мусорный бак и приблизились к платформе. Грузовик у склада показался Боузу приемлемым объяснением: Файндли занервничал и решил вывезти со склада контрабанду. Крытый кузов был уже доверху заставлен коробками – наверное, товары из Ливана или Сирии, сырье для химических лабораторий «черного рынка»…

Боузу захотелось получше разобраться в обстановке. Он опустился на колени, потом лег на живот. Асфальт был мокрый, но еще хранил дневное тепло и имел запах промасленной шерсти. Боуз пополз вперед и выглянул из-за мусорного бака. Остаться незамеченным ему могли помочь только черные волосы и смуглое лицо.

Он хорошо разглядел человека, распоряжавшегося погрузкой – мужчина средних лет, вид усталый, в руке фонарь. Это был Файндли-старший.

– Здесь твой отец, – сообщил он шепотом Турку.

– Вы знаете моего отца? – спросил тот, немного помолчав.

– Теперь знаю.

– Вы его арестуете?

– Я бы с радостью. Но я больше не коп и никого не могу арестовать.

– Тогда что вы здесь делаете?

– Помогаю другу. А ты?

Турк не ответил.

Боуз уже хотел предложить ему уносить ноги тем же путем, каким они сюда попали, как это ни опасно, но тут во двор въехала еще одна машина. Из нее вышел водитель, поднялся на бетонный парапет и подошел к Файндли. Тот встретил его взглядом, означавшим «что еще?» Водитель тихо ответил, тыча пальцем в темноту. Файндли внезапно захлопал в ладоши и, перекрывая шум дождя, крикнул грузчикам, чтобы закруглялись.

Боуз посмотрел на часы. Очередной рейсовый автобус должен был быть на остановке несколько минут назад. Оррин! Скорее всего, охранники Файндли засекли Оррина Матера и доложили об этом хозяину.

Файндли-старший сел в машину вместе с одним из своих охранников. Машина рванула с места, обрызгав грязной водой прятавшихся в тени Боуза и Турка. Мальчишка проводил ее полным ненависти взглядом: только что отец был всего в считанных ярдах от него. Тут злость его покинула, сменившись смущением.

Из проулка донеслись шаги охранников.

– Пора сматываться, – сказал Боуз и добавил: – Но сначала мы их отвлечем.

Парень чуть не плакал.

– Вы о чем? Как это?

– У тебя случайно не найдется чего-нибудь воспламеняющегося?

Глава 28
РАССКАЗ ЭЛЛИСОН

Топлива нам хватило бы еще на много дней, но в бесцельном кружении было мало проку. Турк нашел на южной стороне бывшего Индонезийского архипелага островок и опустился на него. Остров находился южнее тех мест, куда падали осколки Арки, а его гористый рельеф должен был спасти нас от цунами, вызванного их падением. Аппарат приземлился на пологом склоне. Земля здесь была такой же бесплодной и отравленной, как и в любой другой части планеты, зато на юго-востоке нашим взорам открывался океан. Мы могли бы оставить судно и разбить лагерь снаружи, прихватив с собой кислородные маски и защитную одежду, но зачем? Это было небезопасно: не стихал ураганный ветер, вызванный, возможно, падением обломков Арки к северу от острова.

Мы обсудили возможность того, что Арка продолжает все еще действовать: вдруг и в таком плачевном состоянии она опознает Турка и перебросит нас на Экваторию? Это были, однако, лишь бесплодные мечты, не говоря о том, что приближаться к Арке было безумно рискованно. При приземлении наш корабль засек еще два несущихся с орбиты вниз осколка. Облака не позволили нам проследить за ними, но их падение в сотнях милях от острова вызвало такое сотрясение земли, что наш корабль затрясся, как былинка. А через час море отступило от берега, обнажив мертвые кораллы и черный песок, а потом обрушилось на берег с такой свирепой силой, что погубило бы все живое, окажись оно у него на пути.

Я сказала, что мы можем еще вернуться на Вокс. Аппарат сам автоматически ляжет на обратный курс, когда запас горючего в его баках приблизится к предельной черте.

– От Вокса уже, наверное, ничего не осталось, – возразил Турк. – До него уже должны были добраться машины гипотетиков.

Возможно, и даже скорее всего. Но мы не знали, в чем причина разрушения Арки. Вдруг с машинами гипотетиков произошло то же самое – вдруг на берегу моря Росса их настигла гибель? Если Вокс уцелел, то океанские бактерии могли послужить для него источником белка, позволяющим прокормить небольшое население.

– В таком случае там вспыхнет драка за еду, – сказал Турк. – А поломка всех машин гипотетиков – это дурная новость.

Он был прав. Мы привыкли считать вечной одну из технологий гипотетиков – воздвигнутый ими неосязаемый барьер, защищавший Землю от расширившегося и состарившегося Солнца. Если рухнет и он, то океан вскипит, атмосфера испарится, и от Вокса останется только облако стремительно разлетающихся в разные стороны раскаленных молекул…

Но я все равно была за возвращение в Вокс-Кор. Там я родилась (и была наречена Трэей), там мне и надлежит умереть.

* * *

Ночью нас настигла самая мощная из всех ударная волна. Приборы оповестили нас заранее о приближении особо крупного объекта, и Турк так настроил виртуальный иллюминатор, чтобы мы могли наблюдать за северо-западным сектором неба. Несмотря на низкую густую облачность, мы рассмотрели в лучах заходящего солнца огненный шар. В ожидании сильной ударной волны мы приказали кораблю закрепиться на скальном грунте острова якорями на прочных тросах.

Ударная волна накатила на нас в виде шквала с горячим дождем. Наш корабль мог выдержать любой напор, якоря держали его надежно, но мы слышали, как гудят тросы, и сотрясается сама смертельно раненая Земля.

Когда ураган стих, я уснула и увидела сон про Шамплейн, родину Эллисон. Я шла по улицам ее детства, делала покупки там, где это любила делать она, разговаривала с ее матерью и отцом. Все казалось реальным, родным, но разворачивалось в бесцветном и бестелесном мире. Мать Эллисон приготовила на ужин тушеную курицу с фасолью, а я была Эллисон, обожавшей это блюдо, но еда, которую она передо мной поставила, была какой-то ненастоящей, имитацией, не имевшей вкуса.

Так было потому, что это были не подлинные воспоминания, а всего лишь записи в дневниках умершей. Я много узнала о себе и о мире, в котором жила, воображая себя Эллисон, но на самом деле никогда не переставала быть Трэей. Оскар прав: Эллисон была всего лишь средством спасения Трэи от тирании Вокса. И теперь вот оказалась у разбитого корыта.

Я встала с койки и перешла в кабину к Турку. Он по-прежнему бодрствовал, бдительно неся свою бесцельную вахту. Ветер снаружи понемногу утрачивал свою свирепость. Судя по датчикам, дождь, хлеставший по фюзеляжу, был горячим, как пар.

Я рассказала Турку свой сон и призналась, что у меня нет больше сил выдавать себя за Эллисон. Сказала ему, что не знаю имени, которым мне стоило бы называться. Меня ожидает смерть на пустой планете, и никто уже не узнает, кто я и кем была.

– Я знаю, кто ты, – возразил он.

Мы сели вместе на скамью перед переборкой, служившей нам виртуальным окном в мир. Он обнял меня и не выпускал, пока мне не полегчало.

И тогда он рассказал мне, что произошло в Вокс-Коре перед нашим бегством. Передал свой разговор с Оскаром и через Оскара с «Корифеем». Оказывается, он выдал им правду о себе.

– Какую правду?

Я думала, что знаю ее. Думала, он имеет в виду ту правду, которой избегал с тех пор, как мы подобрали его в пустыне Экватории, – страшную и очевидную правду о самом себе.

Но он рассказал мне другую историю – о том, как в юности убил человека, на тогда еще живой Земле. Он говорил с трудом, с суровой сдержанностью, отвернувшись и стиснув кулаки. Я внимательно выслушала его, позволив выговориться.

Возможно, ему не хотелось, чтобы я стала что-то говорить в ответ на его признание. Возможно, мое молчание помогло бы ему лучше. Но мы остались теперь без будущего, и я не хотела умирать, утаив важную правду.

Дав ему успокоиться, я спросила:

– Хочешь, я отвечу на твой рассказ своим?

– Почему нет?

– Это рассказ об Эллисон. Дело происходило тогда же, на той же Земле. Но этим сходство с твоей историей исчерпывается. Просто у меня давно нечиста совесть.

Он кивнул и приготовился слушать.

– Отец Эллисон в молодости служил в армии, – начала я, – в далеких краях, еще до Спина. Когда родилась Эллисон, ему было сорок лет, а когда ей исполнилось десять, он уже разменял шестой десяток. На день рождения он подарил ей картину в простой деревянной раме. Развернув подарок, она испытала разочарование: с чего он взял, что ее порадует любительская работа маслом – портрет женщины с младенцем? Он застенчиво признался, что сам его написал несколько лет назад, работая в своем кабинете по ночам. Женщина на картине – это мать Эллисон, а ребенок – она сама. Эллисон удивилась: отец не проявлял художественных талантов и зарабатывал на жизнь, держа обувной магазин; о литературе или живописи он вообще никогда не заговаривал. Он объяснил, что рождение дочери – лучшее событие в его жизни, вот ему и захотелось его увековечить, зафиксировать это чувство, и он написал картину как напоминание о счастье, которое испытал. Теперь он решил передать ее Эллисон. Дочь поняла, что это хороший подарок, может, даже самый лучший из всех, какие ей дарили.

Через восемь лет у него обнаружили рак легких, что неудивительно: он с двенадцатилетнего возраста выкуривал по пачке сигарет в день. Несколько месяцев он пытался делать вид, что ничего не произошло, но слабел день ото дня и в конце концов перестал вставать с постели. Когда матери Эллисон стало слишком трудно за ним ухаживать – он уже не мог самостоятельно есть и ходить в туалет, – пришлось положить его в больницу, и Эллисон поняла, что домой отец уже не вернется. Ему был предоставлен так называемый паллиативный уход. Иными словами, врачи помогали ему умереть. Ему давали болеутоляющие, с каждым днем все большие дозы, но голова у него оставалась светлой до последней недели. Только он много плакал – врачи называли это «эмоциональной неустойчивостью». Однажды он попросил навещавшую его Эллисон принести в палату ту картину, чтобы он мог, глядя на нее, воскресить старые воспоминания.

Но она не смогла выполнить его просьбу: картины у нее больше не было. Сначала она повесила ее на стену над своей кроватью, но потом картина стала ее смущать незрелостью и сентиментальностью, ей не хотелось, чтобы ее видели друзья, поэтому она убрала ее с глаз долой, заперла в шкаф. Может, отец и заметил это тогда, но смолчал. Потом, избавляясь как-то раз от старья – своих детских вещичек, кукол и игрушек, к которым она больше не собиралась прикасаться, – она положила картину в коробку вместе со всем остальным и отнесла в лавку, через которую распределялись пожертвования.

Теперь она не могла сознаться в содеянном исхудавшему, пожелтевшему отцу, дышавшему с помощью кислородной подушки. Поэтому она кивнула в ответ и пообещала в следующий раз принести картину.

Дома она перерыла весь шкаф, как будто надеялась ее там найти, хотя прекрасно знала, что с ней сталось. Она даже сходила в ту лавку и справилась о картине, но ее, конечно, давно продали или выкинули. Поэтому в следующее посещение ей пришлось разочаровать отца; но она пообещала, что завтра уже не забудет и принесет картину, – ложь, только усугубившая ее чувство вины. День за днем она приходила в палату к отцу с пустыми руками, и он встречал ее все более слабым и испуганным, каждый раз спрашивал про картину, а она раз за разом обещала обязательно ее принести. Так он и умер, больше не увидев своей картины.

…Было тихо, только постанывал на ветру фюзеляж воздухолета. Куски Арки падали все чаще, и точки на экране радара выглядели теперь каплями дождя. После долгого молчания Турк произнес:

– Это беда Эллисон – настоящей Эллисон. Она с этим жила, с этим и умерла. Ты не должна нести этот груз вместо нее.

– Ты тоже не должен нести груз того убийства.

– Ты не замечаешь разницы?

Он по-прежнему избегал правды, сути моего рассказа. Я решила больше не ходить вокруг да около.

– Вспомни Арку Времени в пустыне Экватории. В отличие от Арок, соединяющих миры, Арки Времени не предназначены для людей. С их помощью гипотетики сохраняют информацию, создавая ее дубликаты. Гипотетики забрали тебя, запомнили и воссоздали, а это значит, что настоящего Турка Файндли давным-давно нет в живых, как и настоящей Эллисон Пирл. Ты – убедительнейшая копия, но ты родился в пустыне с воспоминаниями другого человека и ответственен за его прегрешения не больше, чем я – за грехи Эллисон.

Турк смотрел на меня во все глаза. Видя, как все в нем закипает, я даже испугалась.

Затем он встал и ушел на корму судна, где скрылся в тени, оставив меня наедине с завыванием бури.

* * *

Шли дни, толчки от падения обломков ослабевали, и спустя неделю бортовой радар перестал регистрировать в верхних слоях атмосферы что-либо, кроме обычной пыли. Все, что осталось от Арки на Земле, – две торчащие из Индийского океана ветхие опоры, одна из которых достигала высоты пяти тысяч футов над уровнем моря. Теперь Земля была полностью отрезана, осталась во Вселенной в глухом одиночестве, как было на протяжении бесчисленных тысячелетий до Спина.

Мы с Турком не возвращались к тому, что наговорили друг другу в ту тяжелую ночь. Нам приносили облегчение самые простые слова, элементарное тепло. Пусть мы оба оказались подделками, зато друг друга понимали. Мы заполняли друг в друге пустоту и делали вид, что время для нас остановилось.

Но оно шло. Запасы в трюмах корабля не были неисчерпаемыми. Когда тянуть дальше стало невозможно, Турк поднял наш аппарат со скалистого острова, и мы взмыли ввысь, туда, где виднелись звезды.

Мне не хотелось больше здесь задерживаться – меня тянуло туда, куда нам было не долететь, к далеким светилам и мирам. Я хотела плыть среди звезд, переносясь из одного мира в другой, подобно гипотетикам.

Но где там! Вернуться домой и то было невозможно. Ведь у нас не было никакого дома, а был только Вокс – если он уцелел. И мы взяли курс на юг, оставив за кормой обломки своей истории, устремились в направлении неизвестности и несбыточной надежды.