Текст книги "Спин"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Я понемногу осваивался. Выписывал назначения, кормил народ аспирином, просматривал истории болезней. Любезничал со своей приемной сестрой Молли Сиграм, которая утверждала, что я ей нравлюсь больше, чем доктор Кениг.

Вечером я возвращался домой и следил за молниями, которые мелькали меж туч, напоминавших громадные парусники, ставшие на якорь вдали от берега.

Я ждал, когда, наконец, объявится Джейсон, но его не было чуть ли не месяц. И вот однажды в пятницу после заката он появился без предупреждения, одетый по-простому в джинсы и футболку и вследствие этого скинувший лет десять со своего возраста.

– Подумал, дай-ка заскочу, – объяснил он причину прихода. – Не помешал?

Конечно, не помешал. Мы поднялись наверх и уселись на балконе с бутылками охлажденного пива. Джейсон снова принялся расписывать, как он рад меня видеть да сколь приятно со мной работать. Я, однако, прервал его словоизлияния:

– Джейс, кончай со своим словотворчеством. Это я, Тайлер. Не узнаешь?

Он смущенно засмеялся, и дело пошло на лад.

Мы пустились в воспоминания, и вскоре я уже спросил его о Диане. Он сообщил, что мало что о ней знает. Потом, когда мы начали по второй бутылке и воздух охладился, уже затемно, я спросил его, как у него дела в личном плане.

– Да какой там личный план. Дел по горло. Скоро первые посевные пуски. Скорее, чем пресса прогнозировала. И-Ди предпочитает оставлять информационный задел. Он почти все время в Вашингтоне. Клейтон за нами следит лично, мы пока у него в любимчиках ходим. Но из-за этого на меня сваливается всякая административная волокита, отнимает время от работы. – Он махнул рукой и смолк.

– Большая нагрузка, – посочувствовал я.

– Большая. Но мы все равно двигаемся, шаг за шагом, дюйм за дюймом.

– Джейс, на тебя в клинике ничего нет. У каждого сотрудника имеется карточка, кроме тебя.

Он посмотрел вдаль и нервно засмеялся.

– Что ж… Я пока предпочитаю в клинике не светиться.

– А доктор Кениг против этого не возражал?

– Доктор Кениг считает всех нас психами. Что недалеко от истины. Знаешь, что он ушел на круизное судно? Могу себе представить Кенига в гавайской рубахе, с улыбочкой пичкающего туристов граволом.

– Джейс, что у тебя не в порядке?

Он прищурился, глядя в темное небо на востоке. Чуть выше горизонта висела крохотная звездочка – разумеется, не астрономический объект, почти наверняка один из стратостатов его отца.

– Я действительно побаиваюсь, – почти прошептал он, – что сейчас, когда мы добились первых результатов, придется выйти из игры. – Он в упор уставился на меня. – Придется исповедаться…

– Здесь только мы двое.

И он рассказал о том, что его донимало. Спокойно, отстраненно, схематично, как будто боль и слабость значили не больше, чем сбои циклов автомобильного двигателя. Я потребовал провести диагностические тесты, пообещав не заводить на него историю болезни. Он согласился, и мы сменили тему, откупорили еще по бутылке. Наконец, он поблагодарил меня, пожал руку, возможно, несколько более церемонно, нежели следовало, и отбыл из дома, который снял для меня, и я остался в своем новом, незнакомом обиталище. Все еще беспокоясь о нем, я направился в постель.

Сняв покровы

Много я узнал о фирме от своих пациентов, особенно от ученых, более разговорчивых, чем проявляющие подчеркнутую сдержанность администраторы. Любили потолковать и члены семей персонала, постепенно оставлявшие страховую медицину, все чаще прибегавшие к услугам «производственного» медпункта. Я превратился в семейного врача, пациенты которого, лично столкнувшись с реальностью «Спина», относились к нему без страха, но с трезвой решимостью.

– Цинизм остается за порогом, – сказал мне один из специалистов. – Мы понимаем, насколько важно то, чем мы здесь занимаемся.

Меня это отношение не оставило равнодушным. Можно сказать, что я им заразился, стал считать себя одним из них, «винтиком механизма», работающего с целью расширения человеческого влияния в бурном вихре внеземных событий.

Иногда по выходным я ездил к космодрому Кеннеди, наблюдал за пусками модернизированных «Атласов» и «Дельт», с ревом взмывающих в небо с новых и реконструированных пусковых рамп. Были случаи поздней осенью и ранней зимой, когда Джейс отрывался от работы и ездил со мной. Ракеты несли простые ВКА разного назначения, разведывательные приборы, своеобразные глаза и уши человечества. Возвращаемые модули приводнялись в Атлантике или в солончаках западных пустынь, приносили новости из-за Барьера.

Меня впечатляла декоративная величественность пусков. Джейс признавал, что тоже смотрит на процедуру с пиететом, однако иного рода. Его забавляла релятивистская несообразность происходящего. Эти наши космические мошки, проткнув Барьер и проведя недели или даже месяцы в открытом космосе, наблюдая за удалением Луны и расширением Солнца, за разбеганием звезд, возвращались на Землю в тот же (наш) вечер, падали в океан заколдованными кувшинчиками джиннов, содержащие во много раз больше, чем могли вместить.

Кувшинчики раскупоривали, дегустировали вино, причмокивали, хмурились, поднимали брови – и по коридорам и кабинетам фирмы проносились новые слухи: гамма-излучение возросло из-за каких-то пертурбаций в ближнем звездном окружении; Солнце, закачивая в Юпитер все больше излучения, выжало из его турбулентной атмосферы новые страты; на физиономии Луны появился обширный свежий кратер; сама же Луна более не смотрит на Землю недвижно, но медленно обращается вокруг своей оси.

Однажды в декабре я увязался с Джейсоном в отсек, где собирали полномасштабный макет марсианского модуля. Спускаемый аппарат, размещенный на алюминиевой платформе, затерялся в углу громадного помещения с высоким потолком, в котором мужчины и женщины в стерильных белых комбинезонах работали и над другими проектами. Модуль оказался невелик и невзрачен, размером и формой смахивал на собачью конуру с приделанной с одной стороны конической насадкой сопла. Он как будто съежился в ярком освещении потолочных светильников. Джейс, однако, демонстрировал его с родительской гордостью.

– Можно сказать, он состоит из трех основных систем, – разъяснял Джейс, – Топливно-двигательная, навигационная и грузовая. Большая часть массы приходится на двигатель. Связь с ним не предусмотрена. Говорить с Землей ему не о чем. Навигационное оборудование выполнено с избыточностью, неоднократно дублируется, хотя по весу и объему не превосходит обычного мобильника. Электропитание от солнечных панелей.

Система солнечных батарей на макете отсутствовала, но на стене висело художественное изображение модуля на подлете к Марсу. На картине собачья конура преобразилась в стрекозу Пикассо.

– Каким-то хилым он выглядит, а до Марса далеко.

– Мощность не самоцель. Цель наша – простота, надежность, прочность. Ионный двигатель работает медленно, но верно. Упор на навигационную систему, умную и самостоятельную. Когда объект протыкает Барьер, он приобретает то, что некоторые называют «временным ускорением», что, конечно, звучит мутновато, но выражает суть. Ракета при взлете разгоняется и нагревается, и даже самое небольшое изменение скорости, самое незначительное отклонение от траектории, вызванное порывом ветра или неравномерностью поступления топлива, оказывает существенное влияние на дальнейшее поведение системы во внешнем пространстве.

– Почему это так критично?

– Потому что и Марс, и Земля обращаются вокруг Солнца по эллиптическим орбитам с различными скоростями. Нет надежного способа предсказать точное положение планет относительно друг друга на момент достижения аппаратом орбиты Марса. То есть зонд должен сам найти Марс в звездном небе и рассчитать траекторию. Для этого требуются умное, гибкое матобеспечение и надежный двигатель, рассчитанный на длительную бесперебойную работу. К счастью, у нас есть и то и другое. Прелестная машинка, Тайлер. Снаружи неприглядная, но если копнуть, внутри, под оболочкой, – неподражаемая. Рассчитывая лишь на себя, она определится в пространстве и выйдет на орбиту Марса.

– А потом? Джейс улыбнулся:

– Потом самое главное. Смотри.

Он открепил несколько фиксаторов и снял с поверхности макета панель, под которой обнаружилась камера, разделенная на шестигранные отсеки, формой повторяющие ячейки пчелиных сот. Из каждой ячейки торчал черный отвод. Гнездо черных яиц. Джейсон вытащил одно из них. Невелика штука, вполне можно удержать одной ладонью.

– Как беременный газонный дротик, – усмехнулся я.

– Да и ненамного сложнее, чем газонный дротик. Мы выпустим их в атмосферу Марса. На определенной высоте из них выдвинутся стабилизирующие и тормозящие лопасти, и они рассеются по заданной области. Куда бы мы их ни направили, на полюсы, на экватор, на лед или в песок, в зависимости от задачи, – суть процесса та же. Их можно считать иголками шприцев, впрыскивающих в Марс жизнь.

Я понимал, что упомянутая Джейсоном жизнь ограничивается одноклеточными организмами, генетический материал которых представляет собой развитие штаммов, изъятых из промерзших скал Антарктики, анаэробов, собранных в трубопроводах ядерных реакторов, добытых из донного ила Баренцева моря. Этим организмам предстояла работа по оживлению марсианской почвы, по высвобождению газов и водяных паров из согреваемой стареющим Солнцем поверхности Марса. За ними должны были последовать сине-зеленые водоросли, простые фотосинтезаторы и наконец более сложные формы, способные использовать условия, созданные бактериями первых запусков. Конечно, Марс, в лучшем случае, превратится в пустыню с редкими нестабильными озерами, но и этого достаточно, чтобы создать прибежище для людей вне обреченной Земли, создать место, где человеческие существа смогут жить, миллионы лет на каждый наш год. Где наши марсианские потомки смогут использовать время для решения загадок, к которым мы не знаем как подступиться.

Где мы построим – или где эволюция построит для нас – выживший вид.

– Даже не верится, что все это можно сделать…

– Да, элемент «если» присутствует.

– И даже если все удастся, решит ли это проблему…

– А что делать? Это акт телеологического отчаяния, в конце концов. Ты совершенно прав. Хотя об этом лучше и помалкивать. Кроме того, на нашей стороне могучий фактор.

– Понимаю. Время, – уверенно заявил я и промазал.

– Нет. Время – полезный рычаг. Но активный ингредиент – жизнь. Жизнь в общем, абстрактном смысле. Размножение, эволюционное развитие, усложнение, разветвление… Жизнь стремится заполнить трещины, срастить разрывы, стремится к выживанию самыми неожиданными способами. Я в нее верю. Она крепка, упряма. Спасет ли она нас? Не знаю. Но вероятность не слишком мала. – Он улыбнулся. – Конечно, если бы ты представлял бюджетный комитет Конгресса, я бы убеждал тебя с куда большим энтузиазмом.

Он вручил мне «дротик». На удивление легкий, не тяжелее, чем бейсбольный мячик Главной лиги. Я попытался представить, как сотни таких штуковин сыплются из безоблачного неба Марса на его пустынную поверхность, заражая ее судьбой человеческой. Что бы эта судьба ни предвещала.

И-Ди Лоутон посетил флоридский компаунд весной следующего года. Его появление совпало с обострением болезни Джейсона. До этого симптомы постепенно исчезали, угасали.

Когда Джейс пришел ко мне в предыдущем году, он описал свое состояние сдержанно, но методично и подробно. Приступы слабости, кратковременное онемение верхних и нижних конечностей, помутнение зрения, головокружения – вплоть до почти полной потери самоконтроля. Об инвалидности речь не шла, но приступы такие учащались.

Я ему сказал, что все эти симптомы могут вызываться самыми разными причинами, хотя он знал не хуже меня, что источник зла следует, скорее всего, искать в неврологии.

Оба мы ощутили немалое облегчение, когда анализы крови показали рассеянный склероз. С выпуском десять лет назад химического склеростатина рассеянный склероз стал заболеванием излечимым или, по крайней мере, сдерживаемым. Одним из немногих парадоксов «Спина» стало совпадение с ним во времени множества прорывов в медицине, связанных, в основном, с исследованиями в области протеинологии. Если наше – мое и Джейсона – поколение и обречено на гибель, то, во всяком случае, не от рассеянного склероза, а также не от болезни Паркинсона, диабета, рака легких, артериосклероза, болезни Альцгеймера. Последнему поколению индустриального мира предстояло погибнуть здоровеньким.

Конечно, на практике не обходилось без подводных камней. До пяти процентов случаев выявленного рассеянного склероза отказывалось реагировать на склеростатин и на любую иную терапию. Врачи относили эти случаи к «полирезистентным» и поговаривали, что надо бы выделить их в отдельную болезнь той же симптомологии.

Но лечение Джейсона в начальной фазе протекало по классическим канонам. Я прописал ему минимальную дневную дозу тремекса, и болезнь отступила именно так, как и полагалось в типичном случае. Все шло хорошо буквально до того дня, когда в «Перигелион» с интенсивностью тропического урагана ворвался И-Ди, рассыпая вокруг себя ассистентов и пресс-атташе из штата Конгресса.

И-Ди представлял собою Вашингтон, мы – Флориду. И-Ди – начальство, бюрократ; мы – наука, техника, технология. Джейс оказался между двумя жерновами. По сути, его работа заключалась в том, чтобы передавать вниз давление сверху, проводить в жизнь решения мудрого руководства. Однако он не стеснялся противостоять бюрократам, в результате чего научный персонал даже и не заговаривал о «непотизме» и то и дело приглашал Джейса на междусобойчики, как «в доску» своего. Джейса тревожило то, что И-Ди не ограничивался общим руководством, влезал в детали, часто руководствуясь политическими соображениями, иногда заключал контракты с подрядчиками исходя не из качества исполнения, а с целью заручиться поддержкой в Конгрессе. Сотрудники фирмы в кулуарах и на рабочих местах перемывали ему косточки, однако воодушевленно трясли руку во время его наездов в фирму. В этом году И-Ди обставил свой приезд особой помпой, увенчав его торжественным собранием в актовом зале. Мы все направились туда к назначенному часу, послушные, как паиньки-школьники, лучась энтузиазмом разной степени искренности. Все расселись по рядам, и Джейсон представил своего родителя. Я следил, как он распоряжался, как вызывал в президиум руководителей направлений, шуровал с микрофонными стойками. Не укрылось от меня, что левая рука его висела на уровне бедра, что поворачивался он несколько неуклюже, на каблуках, что руку отца пожимал с вымученной улыбкой.

Джейс кратко, но грациозно представил аудитории отца и стушевался назад, замешался в толпу президиума, состоявшую, главным образом, из экскурсантов-конгрессменов. И-Ди вышел на авансцену. Перед Рождеством ему стукнуло шестьдесят, но выглядел он подтянутым джентльменом спортивного вида лет на десять моложе. Строен, никакой выпуклости на животе костюма-тройки, поредевшие волосы подстрижены военным полубоксом. Он выдал что-то похожее на предвыборный панегирик прозорливости администрации президента Клейтона, рассыпался в похвалах присутствующим за их преданность интересам фирмы, помянул добрым словом сына, его «вдохновенный труд»; не забыл инженеров и техников, «воплощающих мечту в реальность, несущих жизнь на мертвую планету и надежду для всех нас, живущих в мире, который мы называем своим домом». Дружные аплодисменты, хищная энергичная улыбка, и И-Ди исчез, окруженный свитой сопровождающих и телохранителей.

Джейсона я увидел примерно через час в столовке для руководства, где он сидел за маленьким столиком, притворяясь, что читает «Астрофизикс ревю».

Я расположился напротив:

– Итак, все опять плохо?

Он слабо улыбнулся:

– Ты о визите папаши?

– Ты понял, о чем я.

Он понизил голос:

– Лекарства я принимаю аккуратно, утром и вечером, по часам. Но эта дрянь вернулась. Сегодня утром я с ней проснулся. Левая рука, левая нога, иголки и булавки. И с каждым часом все хуже. Хуже, чем раньше. Как будто вся левая сторона под напряжением, под током.

– У тебя сейчас есть время заглянуть в медчасть?

– Время-то у меня есть… – Он сверкнул глазами. – Вот есть ли возможность? Не хочу тебя тревожить, но… Хорошо, что ты здесь появился. Понимаешь, я не в состоянии ходить. Я не в состоянии даже встать. Я добрался сюда после речи И-Ди. Но совершенно ясно сознаю, что, если попытаюсь встать, рухну. Я не смогу идти, Тай.

– Я позову…

Глаза его снова сверкнули:

– Ни в коем случае. Лучше я останусь здесь за столиком, пока народ не разойдется.

– Но так же нельзя, Джей…

– Ладно, давай. Ты поможешь мне, но чтобы никто не заметил. До твоей епархии ярдов двадцать – тридцать. Ты в дружеской беседе подхватываешь меня под руку, и мы, не привлекая излишнего внимания, как-нибудь доползем.

Что ж, я согласился. Не потому, что меня восхитила эта дурацкая маскировка, но потому, что понимал, что на иной вариант он не пойдет. Я подхватил его под левую руку, правой он оперся на край стола и поднялся. Мы благополучно пересекли кафетерий, даже не вильнув, хотя левую ногу Джейс волочил, и замаскировать это было невозможно. К счастью, никто на нас не обратил слишком пристального внимания. В коридоре мы, чтобы не вызывать лишнего интереса, держались вплотную к стене. Заметив одного из руководителей фирмы, Джейсон прошептал:

– Стоп! – И мы остановились, якобы продолжая оживленную беседу. Джейсон опирался на витрину, возле которой мы остановились, и я видел, как побелели у него суставы пальцев. На лбу его выступили капли пота.

В медчасть я его уже почти внес. Молли Сиграм куда-то вышла, и, кроме нас с Джейсом, во всей клинике никого не было. Я запер за собой дверь и помог Джейсону лечь на стол в ближайшей из смотровых, потом вернулся в приемную и оставил Молли записку с распоряжением меня не беспокоить.

Вернувшись к Джейсону, я увидел, что он плачет. Беззвучно, но обильно проливая слезы.

– Твою мать… – шептал он. – Я не смог сдержаться. Извини. Я ничего не мог…

Оказалось, он потерял контроль над мочевым пузырем.

* * *

Я помог ему переодеться в медицинский халат, выстирал его одежду в раковине и повесил сушить у освещенного солнцем окна кладовой. Посетителей в этот день не было, и я решил отпустить Молли.

Джейсон слегка оправился, приободрился, но выглядел в хлопчатобумажном халате как будто меньше ростом.

– Ты говорил, что эта болезнь излечима. Что случилось?

– Она, как правило, излечима, Джейс. Но случается всякое.

– Значит, я оказался исключением? Вытянул несчастливый билет?

– Пока мы говорим лишь о рецидиве. Для запущенной болезни это тоже типично. Периоды улучшения могут чередоваться с рецидивами. В некоторых случаях для устойчивого действия лекарство следует принимать длительный период – для накопления его в организме.

– Я уже полгода принимаю то, что ты прописал. А мне сейчас хуже, чем было вначале.

– Можем попытаться переключить тебя на другой склеростатик, проверить его действие. Но химически они все очень схожи.

– Значит, изменение рецепта не поможет.

– Трудно сказать. Чтобы проверить, нужно испробовать.

– А если не поможет?

– Тогда мы прекратим разговоры об устранении болезни и попытаемся управлять ею. Даже если рассеянный склероз не лечить, он редко кого убивает. Многие между рецидивами болезни ведут относительно нормальный образ жизни. – Я не добавил, что это происходит, как правило, не в столь тяжких случаях, как его. – Обычно при нейтрализующем лечении применяют сочетание противовоспалительных; селективно – ингибиторы протеинов и целевые стимуляторы центральной нервной системы. Такое лечение может эффективно подавлять симптомы и замедлять течение болезни.

– Отлично, – сказал Джейсон. – Пиши рецепт.

– Не торопись. Все не так просто. Надо учитывать побочные действия.

– Например?

– Если повезет – никаких. Возможны психологические расстройства: мягкая депрессия, легкие мании. Возможна также общая физическая слабость.

– Но я не буду психом выглядеть?

– Крайне маловероятно. Ни в начале лечения, ни в течение последующих десяти – пятнадцати лет. Однако эта мера – паллиатив, тормоз, замедление, но не остановка. Если проживешь достаточно долго, болезнь вернется.

– Верных десять лет даешь?

– Настолько верных, насколько возможно в медицине.

– Десятилетие, – задумчиво произнес он. – То есть миллиард лет. Как посмотреть. Может, этого и хватит. Должно хватить, как ты думаешь?

Я не спросил, для чего должно хватить этих десяти лет.

– Но тем временем…

– Никаких «тем временем», Тайлер. Я не могу себе позволить оторваться от работы и не хочу, чтобы кто-нибудь узнал.

– Тут нечего стыдиться.

– Я не стыжусь, – сказал он и опустил взгляд к своему белому халату. – Это я понимаю. Унизительно, но не стыдно. Дело не в психологии. Дело в моей работе. В том, что мне позволено. И-Ди терпеть не может болезней. Он терпеть не может слабости любого рода. Он возненавидел Кэрол с момента, когда она из выпивающей превратилась в алкоголичку.

– Думаешь, он не поймет?

– Уверен. Я люблю своего отца, но не слеп к его недостаткам. Он ни за что не поймет, ничего не поймет. Мое влияние в «Перигелионе» определяет И-Ди. И в данный момент оно ставится на карту. У нас с ним хватает разногласий. Как только он прознает, моментально засунет меня в какой-нибудь санаторий в Швейцарии или на Бали, в наилучший, разумеется. И будет считать, что сделал это ради меня. Причем совершенно искренне.

– Джейсон, тебе решать, что ты хочешь открыть или утаить, но невропатолога повидать тебе совершенно необходимо.

– Нет, – отрезал он.

– Джейс, я не смогу с чистой совестью лечить тебя, если ты не пройдешь специалиста. Уже и то, что я прописал тебе тремекс без консультации со специалистом по мозгу…

– У тебя есть данные магнитного резонанса, есть анализы крови, – перебил меня Джейс. – Чего тебе еще не хватает, Тайлер?

– В идеале – полностью оборудованной лаборатории и докторской степени по неврологии.

– Да брось ты. Сам же говорил, что рассеянный склероз в наши дни не такая уж страшная штука.

– Не страшная, если поддается лечению по учебнику.

– Я не могу… – Он хотел спорить. Но видно было, что он обессилел. Эта усталость также могла быть одним из симптомов рецидива. С другой стороны, он не знал отдыха несколько недель перед приездом И-Ди. – Давай договоримся. Если ты сможешь устроить конспиративную встречу со специалистом и не впишешь ее в мою здешнюю карточку, я согласен. Но мне нужно сохранить работоспособность. Мне это нужно завтра. Мне нужно ходить без палочки и не ссаться на ходу. Эти все снадобья, о которых ты толковал, они быстрого действия?

– Обычно быстрого. Но без неврологической проработки…

– Тайлер, я очень ценю все, что ты для меня сделал и делаешь, но, ей-богу, смогу найти себе и более сговорчивого врача. Давай, начинай лечение, а я согласен повидаться со специалистом. Я сделаю все, что ты считаешь нужным. Но если ты думаешь, что я появлюсь на работе в инвалидном кресле со вставленным в член катетером, то, уверяю тебя, ты ошибаешься.

– Джейс, даже если я сейчас же выпишу рецепт, чуда не произойдет, за ночь ты не оправишься. Пару дней процесс займет.

– Пару дней я как-нибудь выкрою. – Он задумался. – О'кей, – как будто решился он наконец. – Пиши свою грамоту и вызволи меня отсюда незаметно. Если согласен, я в твоих руках. И спорам конец.

– Врачи не торгуются, Джейсон.

– Давай, давай, Гиппократ.

* * *

Я не стал начинать с полного предназначенного для него фармацевтического коктейля, хотя бы потому, что всех средств в нашей аптеке не оказалось. Но дал стимулятор ЦНС, вернувший ему контроль над мочеиспусканием и способность передвигаться без посторонней помощи в течение ближайших дней. Правда, за счет раздраженной заледенелости, оцепенения рассудка. Мне говорили, что это состояние свойственно наркоманам в конце кокаинового «запоя». У него поднялось давление и появились под глазами темные мешки.

Мы дождались, пока персонал разошелся по домам и в компаунде остались лишь ночные охранники. Джейсон на деревянных ногах, но самостоятельно проследовал мимо охранников к стоянке, помахал рукой паре задержавшихся сотрудников и вполз на пассажирское сиденье моей машины. Я отвез его домой.

Джейсон несколько раз заезжал в мой домик, но я у него оказался впервые. Ожидал я чего-нибудь соответствующего его статусу в фирме, но квартира, в которой он спал – мало чем он там занимался, кроме этого, – оказалась скромным закутком в кондоминиуме, правда, с видом на океан – тоже весьма скромным. Диван, телевизионный экран, письменный стол, пара книжных шкафов и широкополосный медийно-интернетовский канал. Стены голые, если не считать пространства над столом, где приклеен выполненный от руки линейный график истории Солнечной системы от рождения Солнца до его предстоящего скукоживания в белого карлика. На графике Джейс отобразил и человеческую историю, линия развития которой отклонялась с момента Затмения. В шкафах специальные журналы и распечатки статей, на одной из полок три старых фотоснимка в рамках: И-Ди Лоутон, Кэрол Лоутон и надуто-серьезная Диана.

Джейс сразу опустился на диван. Он выглядел эскизом-парадоксом художника-экспериментатора. Неестественный излом ищущего покоя тела и глаза, возбужденно горящие под действием введенной в организм фармакопеи. Я вышел в миниатюрную кухню и поджарил яичницу – у обоих с завтрака крошки во рту не было. Джейсон все время говорил, говорил, говорил не переставая.

– Понимаю, что болтлив, – заметил он среди прочего. – Но ничего не могу поделать. Сна ни в одном глазу. Меня, должно быть, ненадолго хватит?

– Если принимать весь букет средств, то эффект стимулятора смажется, не будет такого возбуждения, – сказал я ему, поднося тарелку к дивану.

– Быстро проняло. Должно быть, вроде допинга, которым спортсмены балуются. Но ощущение такое, как будто успокаивает. Я чувствую себя как неоновая реклама на пустом здании. Снаружи сияет, а внутри ничего. О, яйца, яйца! Отличная яичница, спасибо! – Съел он, однако, не более ложки и отодвинул тарелку.

Я сел за его стол, воззрился на график «Спина», представляя себе, каково жить рядом с таким выпяченным отображением истоков и судьбы человечества перед глазами, с родом человеческим в качестве определяющего явления в жизни заурядной звезды. Джейс изобразил все без особого тщания, жирным маркером на здоровенном листе темной оберточной бумаги.

Джейсон проследил за моим взглядом:

– Очевидно, они ожидают от нас какого-то действия.

– Кто?

– Гипотетики, раз уж мы их так определили. И, полагаю, мы должны что-то сделать. Все и каждый. Они ожидают от нас этого. Не знаю, чего. Подарка, сигнала, приемлемой жертвы.

– Почем тебе знать?

– Не могу сказать, что это личное наблюдение. Но почему Барьер могут преодолеть человеческие артефакты, такие как спутники и ракеты, но не могут метеоры и даже частицы? Очевидно, это не барьер. Неверный мы выбрали термин. – Под влиянием стимулятора Джейсон напирал на слово «очевидно». – Очевидно, это селективно действующий фильтр. Мы знаем, что он регулирует энергию, достигающую поверхности Земли. Значит, гипотетики хотят сохранить нас или, по крайней мере, экологию планеты, не дать ей погибнуть. Но почему они не закрыли нам выход в космос? Даже после того, как мы оскорбили действием два их объекта? Чего они ждут от нас, Тай? Какого подарка?

– Может быть, не подарка. Может быть, выкупа. Заплати – и мы оставим тебя в покое.

Он покачал головой:

– Слишком поздно оставлять нас в покое. Они нам теперь необходимы. И мы никак не можем отвергнуть возможность того, что они к нам благосклонны. Или хотя бы терпимы. Предположим, они не вмешались бы, что тогда? К чему мы шли? Многие полагают, что мы семимильными шагами спешили к концу цивилизации, к концу рода человеческого. Глобальное потепление, перенаселенность, умирание морей, потеря посевных площадей, рост заболеваемости, угроза ядерного и биологического оружия…

– Мы могли бы самоуничтожиться, но в этом никого нельзя было бы винить, кроме нас самих.

– Нас самих? Кого конкретно? Тебя, меня? Нет, это было бы результатом взаимодействия нескольких миллиардов человеческих существ, принимающих личные решения: рожать или не рожать детей, ехать ли в контору в машине, держаться ли за свою работу, решать ли в первую очередь очевидные, обеспечивающие личный комфорт задачи. Когда достигаешь точки, в которой самые банальные действия влекут за собой гибель вида, очевидно, достигнута критическая точка, переломный момент, после которого путь назад отрезан.

– Лучше пусть нас сожрет Солнце?

– Этого пока что не произошло. И мы не первая выгорающая звезда. Наша галактика полна белыми карликами, вокруг которых, возможно, крутились обитаемые планеты. Ты когда-нибудь задумывался о них?

– Нечасто.

По голому паркетному полу я подошел к полке с семейными снимками. Вот И-Ди показушно улыбается в объектив. Его улыбка никогда не казалась вполне убедительной. Заметно сходство с Джейсоном. Было заметно – так бы выразился сам Джейсон. Схожая оболочка, разный дух.

– Как жизни не погибнуть в звездной катастрофе? Как ей выжить? Очевидно, это зависит от того, что понимать под термином «жизнь». Сводим ли мы ее к органическим образованиям или восходим к генерализованным автокаталитическим контурам с обратной связью? Неужто гипотетики непременно органики? Темпа водица во облацех, но интересная тематика, интересная…

– Слушай, Джейсон, тебе бы надо попытаться заснуть.

Уже миновала полночь. Он скатился в непонятную мне терминологию. Я снял с полки фото Кэрол. Здесь сходство более тонкое, субтильное. Фотограф запечатлел Кэрол удачно, а главное – в удачный день. Глаза открыты, не припечатаны постоянной полудремой, как обычно. Улыбка хотя и еле приметна, едва уголки губ приподняты, но очевидна, за кислую гримасу не примешь.

– Может, они Солнце копают, – продолжал Джейсон развивать свои гипотезы о гипотетиках. – У нас не исключающие этого данные о солнечной активности. Очевидно, что все их операции вокруг Земли потребовали колоссального количества энергии. Можно сравнить энергопотребление с потребным для охлаждения массы Земли до почти абсолютного нуля. Откуда энергия? Из Солнца, вестимо. Ну, скорее всего. А мы зарегистрировали резкое сокращение всплесков на солнечной поверхности с момента наведения Барьера. Значит, кто-то там, в Солнце, развлекается. Можешь себе представить, а? Ребята запросто таскают ведрами энергию прямо из недр звезды! Нам бы так. Это почти столь же удивительно, как и сам «Спин».

Я поставил Кэрол на полку, перешел к Диане. Сфотографировали ее еще до замужества. Чувствуется в лице определенное беспокойство, какая-то мысль о нерешенной проблеме сузила ей глаза. Красивая без вычур, но неспокойная, грациозная, но несколько выбита из колеи.