Текст книги "Мари Галант. Книга 1"

Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мобре начинает наконец действовать в открытую

Шевалье стал искать ее поцелуя. Она попыталась увернуться, так как не без основания полагала, что у нее заплаканное лицо.

Режиналь терпеть не мог женщин, выставляющих свою слабость напоказ (он считал, что им ничего не стоит сдерживать слезы), но сейчас чувствовал, что Луиза не лукавит и ее рыдания вполне искренни, а потому наслаждался спектаклем и с радостью слизывал слезы Луизы. Над этими слезами и он потрудился, потрудился на славу. Их было так много, что он даже не чувствовал пресного привкуса своей слюны.

Когда наконец шотландец завладел губами девушки, она перестала сопротивляться, но, вопреки обыкновению, оставалась безучастной и вялой. Для начала он легонько прихватил ее губы зубами, затем прикусил сильнее, пока помимо солоноватых слез не почувствовал терпкий привкус крови. Она едва слышно вскрикнула, и это явно указывало на то, что она женщина отнюдь не бесчувственная, какой хотела казаться. Ему было приятно, что ее губы, обычно чувственные и умелые, сейчас расслаблены, безучастны, подвластны его воле.

Шевалье понимал, что настало время действовать. У Луизы затуманился взгляд; возможно, она не замечала любовника, целиком отдавшись своему страданию. Зато он-то наслаждался, снова ощущая себя полным хозяином молодой женщины, вновь оказавшейся в его власти.

Он навалился на нее всей тяжестью. Она не уклонялась, даже не пыталась высказать упрек, к которому он приготовился: она могла бы опять напомнить ему об их с Мари поцелуе. Он воображал, что Луиза, должно быть, уверена: он не дарил ее кузину такой же любовью, какой удостаивалась она сама. И она все больше увлекалась игрой, находя в его объятиях радости, к которым привыкла и которых в своей ненасытности требовала все больше и больше.

Режиналь почувствовал, что Луиза сгорает от желания. Он благословлял природу, создавшую ее столь страстной, почти всегда неудовлетворенной и потому готовой отдаться ему по первому зову.

Нет, она больше не плакала. Слезы высохли на ее глазах. Они оставили бороздки на припудренных щеках, но теперь Луиза откликалась на ласки шотландца. Правду сказать, действовал он умело и с любовью.

Когда он ощутил, что она полностью принадлежит ему, – во всяком случае, в эту минуту безошибочно рассчитанного и неизбежного удовольствия, – он усмехнулся и метнул на нее взгляд из-под полуопущенных век.

– Луиза, – едва слышно выдохнул он, – зачем же нам огорчать друг друга? Не думаете ли вы, что лучший кусок в любом случае достанется вам?

Она еще крепче прижалась к нему, потом безуспешно попыталась вырваться из его объятий и возразила:

– Я ни с кем не хочу делиться!

Так ли было на самом деле? Судя по ее тону, она была готова на любые уступки, лишь бы не потерять Режиналя!

Они прильнули друг к другу, их губы почти соприкасались. Шотландец рассматривал Луизу. Он видел лишь ее заплаканные глаза, воспаленные веки. Выглядела она не лучшим образом; обыкновенно она так и искрилась молодостью. Он смотрел ей прямо в глаза и читал все самые сокровенные тайны. Она была на все готова, достигнув желаемого им состояния; ее сердце разрывалось от тоски, она исходила истомой и в то же время ее терзало беспокойство: как бы не потерять единственного мужчину, которого она когда-либо любила и вряд ли разлюбит. Она окончательно обессилела и даже перестала соображать, что происходит.

Он опять со знанием дела взялся за ее губы. Луиза напряглась, его проникновенный поцелуй заставил ее задрожать всем телом, она умирала от желания, она принадлежала ему вся без остатка.

Луиза не сознавала, о чем они только что говорили, но именно в эту минуту расчетливый шотландец отдалился от молодой женщины. Сперва она не удивилась, убежденная в том, что они помирились и все стало, как прежде.

Он выпрямился, сел в кровати, поправил кружева, ленты и кашлянул.

– Делиться! Не хочешь делиться! – ласково упрекнул он, словно против воли оказавшись перед непреодолимым препятствием. – Не хочешь! Однако, бедняжка моя, в жизни существуют обязанности, о которых вы будто бы даже и не подозреваете… А я-то думал, вы поймете, ведь вы можете сообразить, что такой человек, как я, оказывается, порой вынужден делать то, что ему не нравится, что глубоко ему неприятно.

Он говорил не торопясь, взвешивая слова, тщательно выбирая их, чтобы не ранить девушку. Но он пробудил в ней столь страстное желание, что она понимала его с трудом. Она слушала, не догадываясь, куда он клонит, а про себя думала, что вся его болтовня – только часть любовной сцены, разворачивающейся на ее глазах.

– У меня складывается впечатление, что ты не знаешь, кто я, – не глядя на нее, продолжал он. – Я даже спрашиваю себя: задумывалась ли ты когда-нибудь, кем я был раньше, откуда и зачем прибыл, когда побывал впервые на этом острове…

Луизу вдруг осенило: этот внезапный переход на «ты», чего раньше он себе не позволял, еще больше приближал ее к нему.

– Нет-нет, ты понятия не имеешь, чем я занимаюсь и что замышляю… Однако знай, что это большое и серьезное дело… Поверь мне: человек, замахнувшийся на него, не может быть мелкой сошкой.

Ах, она и без того знала, что Режиналь не мелкая сошка, но ей нравилось его слушать. В ее глазах он превращался в божество. Она его обожала!

– Значит, ты думаешь, между Мари и мной что-то есть? – спросил он.

Ее веки дрогнули. Он не мог решить, что это: утвердительный знак или выражение сомнения.

– Кто тебе внушил эту мысль? Что подсказало так думать? – снова спросил он.

Она слегка пожала плечами. Теперь она ничего не помнила. Он продолжал настаивать:

– Подумай же! Ну подумай хорошенько… Очевидно, этот поцелуй… – Он встал с постели и зашагал по комнате, будто боялся, что его близость помешает Луизе припомнить всю сцену.

– Да, этот поцелуй, – неуверенно выговорила она. – И ваши слова – тоже. Вы советовали Мари быть осмотрительнее… «Будьте предельно осторожны, – сказали вы. – Осторожность и ловкость!»

– Совершенно верно! – подхватил он. – Да ведь тебе я советовал то же совсем недавно, если память мне не изменяет.

Он обернулся и бросил на нее необычайно живой взгляд. Лицо его приняло суровое и строгое выражение.

– Мари – моя любовница, – обронил он. – Ты не ошиблась…

Она мгновенно села в постели. Только что она услыхала признание, которого боялась больше всего.

– Любовница?! – переспросила она. – И ты сам мне об этом говоришь? Как ты смеешь хвастаться этим передо мной, после того что было между нами?

Он кивнул и подтвердил:

– Да, она – моя любовница, и уже давно. С первого дня, как я появился в этом доме. Тебя тогда и на Мартинике-то еще не было…

Луиза обомлела и дышала с трудом. Наконец ей удалось собраться с силами, и она с надеждой спросила:

– Но ведь все между вами давно кончено, правда?

– Нет! Еще нынче ночью она была в моих объятиях. Да, – небрежно прибавил он, – когда я оставил тебя и пошел на ее зов, она снова стала моей любовницей, как раньше. Мы провели вместе всю ночь напролет!

Луиза лишилась дара речи и уставилась в пространство невидящим взглядом.

Шевалье снова заходил по комнате, не обращая больше внимания на девушку. Он говорил. Говорил будто для себя самого, ледяным тоном, сухо и холодно:

– Я же сказал тебе, Луиза: в жизни существуют обязательства. Одно из самых важных обязательств для меня – оставаться любовником Мари. Я говорил тебе о важном предприятии; мне нужна Мари, мне необходимо владеть ее чувствами, она должна принадлежать мне, чтобы я достиг своей цели. Да, зачастую бывает так, что человек берется за важнейшее дело и вынужден, повторяю, исполнять для его осуществления отвратительные обязанности… Я человек добродетельный. Ты не должна в этом сомневаться. Добродетель требует самоотречения, а иногда жертвы и пострашнее. Именно добродетель заставляет наших хирургов погружать руки в жуткие язвы, вычищать гной, ведь их святая обязанность – спасение жизни. Чем больше задача, тем благороднее становятся средства исполнения, какими бы гадкими они ни казались на первый взгляд…

Он снова подошел к Луизе и торжественно проговорил:

– Луиза! Вы все-таки должны знать, после этого признания, что я люблю вас больше всех на свете. Вы все для меня. Не веря в величие вашей души, я никогда бы не сделал этого признания; но я знаю: вы меня поймете и даже поможете в исполнении возложенной на меня задачи… Да, Луиза, я люблю вас, люблю настолько, что если теперь, владея моей тайной, вы откажетесь быть моей, я уеду. Да, я брошу начатое дело, сбегу ради того, чтобы забыть вас, потому что без вас жизнь кажется мне бессмысленной…

Он ждал ответа, но Луиза молчала.

Он опустился перед девушкой на колени и взял ее за руку; она не сопротивлялась. У нее были ледяные пальцы, негнущиеся, словно только что срезанные бамбуковые палочки.

Он страстно проговорил:

– Луиза, дорогая Луиза, будете ли вы столь великодушны, что согласитесь на величайшую жертву: смириться с тем, что Мари останется моей любовницей? Не говорите, что будете меня с ней делить, дорогая: ни о каком дележе не может быть речи, когда в нем не участвует сердце. Вам принадлежит лучшая моя часть. Остальное не имеет значения… Отдайте его Мари! Помогите мне преуспеть, поддержите меня, успокойте и не судите строго… Не гоните меня… Когда придет время торжествовать победу, вы получите свою долю!

Луиза не шевелилась, застыв от ужаса и не говоря ни слова.

Шевалье терпеливо ждал хоть какой-нибудь реакции, решения, но девушка оставалась неподвижной, словно мраморное изваяние.

Режиналь с шумом сглотнул и с горечью произнес:

– Думаю, что понимаю вас, Луиза: вы меня обрекаете на смерть. Теперь вы знаете мою тайну и не можете меня простить, верно? Отчего же? Вероятно, вы не любите меня по-настоящему и не можете забыть о ничтожных жизненных потребностях. Если бы вы любили меня, как я – вас, какое вам было бы дело до Мари!.. Ваше молчание, ваша холодность свидетельствуют о том, что вы меня осуждаете. Все ясно. Я уеду, Луиза…

Он встал и заходил по комнате. Потом отрывисто, словно охваченный сильнейшим волнением, продолжал:

– Я уеду… Завтра же. Сейчас же пойду укладываться. Одно судно скоро отправляется из Сен-Пьера в Сент-Кристофер и потом на Ямайку… Я сяду на него… И навсегда сохраню ваш образ, Луиза, потому что мне никогда не забыть вас, никогда!.. Вы стали частью меня самого! Ах, как же мне теперь жить? Какая пустота вокруг! Отныне я не смогу ощущать вас рядом и говорить себе: «Скоро я с ней увижусь, обниму ее, поцелую, она моя!..»

– Режиналь… – пролепетала Луиза.

Он метнулся к ней и схватил за руку:

– Луиза! Луиза! А вы? Скажите, когда я уеду, вы станете обо мне вспоминать? Меня будет вам недоставать? Неужели вам никогда не придут на память наши ночи, наша любовь, чудесное родство наших душ и тел?

Она вздохнула. Режиналь почувствовал, как она крепко вцепилась в его руки. Теперь он знал, что она согласится на все, лишь бы не потерять его. Он победил. И с удовлетворением про себя отметил, что Луиза слишком взволнована и не вспомнила, что в Сен-Пьере нету никакого судна, направляющегося в Сент-Кристофер и на Ямайку. Иначе она могла бы упрекнуть его в том, что он морочит ей голову.

Он выпрямился, так чтобы его лицо оказалось на уровне ее губ, и ласково продолжал:

– Когда вы хорошенько подумаете и проникнете в мой замысел, Луиза, вы, может быть, меня простите… И пожалеете о том, что вынуждаете меня с вами прощаться…

Он склонился и одарил Луизу целомудренным поцелуем. Она не шевельнулась. Внезапно, словно в порыве страсти, способной прорваться сквозь любые преграды, он довольно грубо обхватил Луизу за талию, с силой прижал к себе и стал осыпать горячими поцелуями.

Он терзал бедняжку, покусывая ее нежнейшую шейку сквозь тончайшую ткань платья. Ей казалось, что у Режиналя не две, а сто рук и все они с жадностью набросились на нее…

Она снова потерялась, не зная, на что решиться. Ею все сильнее овладевала невыносимая тоска, у нее сжимало горло, сводило челюсти, как бывает, когда пытаешься сдерживать рыдания.

Теперь Луиза крепко обхватила Режиналя обеими руками. Она не понимала, как он оказался в такой близости от нее, но ей чудилось, будто она нагая. Он овладел ею сначала нежно, почти незаметно для нее, затем стал вдруг порывист и напорист до такой степени, что она едва не лишилась чувств.

Режиналь почувствовал, как Луиза впилась ногтями в его спину. Она глухо стонала, целиком отдавшись несказанному удовольствию, которое ей дарил любимый, и готова была плакать, смеяться, кричать: огромная радость наполняла все ее существо, ставшее вдруг таким безмерным, словно вселенная.

Наконец ему показалось, что хватка Луизы ослабла и она сама понемногу его отпустила, как бывает, когда смертельно раненный осьминог роняет одно за другим свои щупальца. Теперь Луиза была безвольной и расслабленной. Режиналь продолжал ее целовать, ласкать, но делал это не спеша, нежно, желая избежать слишком резкого скачка в ее настроении.

Она пробормотала:

– Режиналь! Режиналь!..

– Ты меня любишь? – спросил он.

– Да, – выдохнула она.

– Ну хорошо, я не уеду, – пообещал он. Собравшись с силами, Луиза сомкнула у него за спиной руки, будто опасаясь, как бы он не сбежал. Это и был ее ответ.

– Ты спасаешь мне жизнь! – вскричал он взволнованно. – Ты сама не знаешь, что даешь мне!.. Вот увидишь, Луиза, сама увидишь!.. Позднее ты все поймешь!

Она была измучена и нуждалась в отдыхе. Он поднялся, оправил камзол и пошел прочь.

Шевалье с шумом вдыхал воздух, он был счастлив, горд своей победой.

Теперь ему не хотелось даже смотреть в сторону Луизы. Напротив, он будто пресытился ею и поскорее хотел уйти.

– Пойду взгляну, не шпионил ли кто за нами… Я спущусь вниз. Надо быть настороже. Осторожность прежде всего!

Она молчала. Он отворил дверь и вышел.

На лестнице не было ни души, в большой гостиной – тоже. Он спустился вниз и вышел во двор, нуждаясь, очевидно, в свежем воздухе после своих нелегких занятий.

Он чувствовал, как радостно бьется сердце у него в груди. Он выиграл! Луиза приняла соперничество Мари. Оставалось приучить Мари к мысли о соперничестве Луизы.

Он не сомневался, что добьется этого так же легко, потому что Мари нуждалась не только в его любви, но в его помощи и советах.

Он окинул взглядом поля сахарного тростника на зеленеющих склонах холмов, сбегавших к самой бухте с зеленой водой. Мартиника представлялась сказочным островом. Он улыбнулся. Ему казалось, что остров уже у него в руке, словно горсть миндаля…

ГЛАВА ПЯТАЯ
Мари объясняется с майором

Заслышав сигнал береговой охраны, Пленвиль подошел к окну своего кабинета. Немного свесившись, он мог окинуть взглядом весь двор форта. Там никого не было, не считая нескольких солдат, которые, обнажившись до пояса, выполняли тяжелую работу под палящими лучами солнца.

Пленвиль заметил всадницу, которая, ответив на приветствия охраны, неторопливо въезжала во двор.

– Майор! – сказал он. – Сейчас вы убедитесь, что я был прав. Кое-кто едет с вами повидаться, как я и говорил!

Мерри Рулз, сидевший за рабочим столом, живо поднялся, поспешил к окну и занял место посторонившегося Пленвиля.

– Генеральша! – воскликнул он.

С тех пор как умер Дюпарке, Мари впервые прибыла в форт. Мерри Рулз сейчас же про себя отметил, что она путешествует без сопровождения, и оскорбился. Почему такое пренебрежение этикетом? Неужели Мари хотела снискать популярность, действуя вопреки своим предшественникам, генерал-губернаторам?

Пленвиль насмешливо хмыкнул:

– Не знаю, майор, заметили ли вы, что эта прелестная дама ездит в мужском костюме… Хотел бы я видеть, как она спешивается. Уверен, штаны сильно обтягивают ее круглый задок!

Рулз промолчал. Он восхищался гордой и соблазнительной всадницей. Выехав на середину двора, Мари жестом подозвала солдата. Тот подбежал и помог ей спешиться. Майор видел, как она обратилась к мужчине с вопросом, тот закивал, и генеральша направилась в его кабинет.

Она шла танцующей походкой. Штаны в самом деле обтягивали ее ладную фигуру и сидели на ней отменно; Мерри Рулз восхищался этой женщиной, возмужавшей в тропических широтах и не утратившей очарования юности.

Он побарабанил двумя пальцами по стеклу и вскричал:

– Признайтесь, Пленвиль, что она чертовски хороша! Какая элегантность! Вряд ли кому-нибудь, кроме вас, она может не нравиться!

Колонист пожал плечами:

– Меня утешает лишь то обстоятельство, майор, что она не даст вам времени пропеть дифирамб… Я вас предупредил. Вы знаете, зачем она приехала.

Он заговорщицки улыбнулся и прибавил:

– Не попадитесь ей на удочку! Вам ли не знать, какие холодные в форте подземелья!..

– Сырые и промозглые! – закончил Рулз. – Не беспокойтесь. Если вы сделаете, как я просил, мне бояться нечего. Подземельем я пригрожу ей самой… В любом случае я на свой счет не обольщаюсь. Поднимайте поселки Ле-Прешер и Ле-Карбе…

– Нынче же вечером будут пылать праздничные костры и все будут плясать, приветствуя Мерри Рулза!

– Спасибо… А теперь, Пленвиль, ступайте. Она не должна вас здесь видеть. Не то заподозрит неладное, да и вас компрометировать ни к чему. Выйдете и ступайте по правому коридору, так вы наверняка с ней не встретитесь…

– До свидания, майор, – ответил Пленвиль, надевая шляпу. – Удачи вам!

Пока колонист закрывал за собой дверь, Мерри Рулз снова сел за стол. Внешне он был абсолютно спокоен и с головой ушел в бумаги, которыми был завален его стол.

Прошло несколько минут. Наконец вошел гвардеец и доложил о госпоже Дюпарке.

Майор не торопясь встал и, прежде чем Мари появилась на пороге, пошел ей навстречу. Едва ее завидев, он низко поклонился и поспешил предложить кресло.

– Примите уверения в моем глубочайшем почтении, госпожа генеральша! – молвил он.

– Благодарю вас, майор! Здравствуйте! – ответила она, опускаясь в кресло.

Он восхитился тем, что, несмотря на жару, она выглядела прекрасно.

– Счастлив видеть вас, мадам, – проговорил он. – Если бы вы не приехали, я после полудня сам отправился бы в замок Монтань… Меня очень беспокоит эта история с «Быком».

– Меня тоже. Я приехала к вам с тем, чтобы обсудить этот вопрос…

Он снова занял свое место за столом, подумав про себя: «Она нападает, едва успев войти. Осторожно… Игра предстоит нелегкая…»

– Слушаю вас, мадам, – произнес он. Майор не чувствовал ни малейшего стеснения.

Наоборот, он, казалось, чувствовал себя совершенно свободно.

– По здравом размышлении, – начала Мари, – боюсь, что это дело, ответственность за которое вы, так сказать, взяли на себя, нанесет мне моральный ущерб в глазах общественности на Мартинике.

– Вы полагаете? – с сомнением спросил он, всем своим видом давая понять, что не придает этому факту значения.

– Да. Подумают, что это я организовала экспедицию капитана Байярделя. А я даже приказа не успела отдать, как вы сами уже решили отправить «Быка», «Святого Лаврентия» и «Мадонну Бон-Пора» на Мари-Галант.

– Однако, мадам, вы взяли на себя обязательства перед Высшим Советом предпринять именно эту акцию.

– Разумеется. Но мне казалось, что с вашей стороны было бы уместно дождаться моих распоряжений, прежде чем действовать. С другой стороны, не я назначала капитана Байярделя начальником этой экспедиции…

– Вы ничего мне не говорили на этот счет, мадам.

– Байярдель симпатизирует флибустьерам. Зачем же было останавливать свой выбор именно на нем? Воистину, майор, вы действовали с умыслом, надеясь так или иначе меня погубить: сначала – поссорив меня с капитаном береговой охраны, затем – предвидя возможное наше поражение; и я бы не удивилась…

Мерри Рулз перебил ее, с оскорбленным видом проговорив:

– Как вы можете так думать?! Мною всегда руководила одна забота: быть вам полезным…

Он помолчал, опустил голову и покраснел:

– Да как вы можете, мадам, обвинять меня в столь черных мыслях, когда вы знаете о моих чувствах к вам!

– Вот именно! – подхватила она. – У меня есть все основания предполагать, что вы хотели отомстить за мое равнодушие…

– Это противоречило бы моему характеру, мадам. А мои чувства к вам слишком благородны и возвышенны: ни на мгновение я и помыслить бы не мог оказывать на вас давление…

– Оставим эту тему, сударь, – сухо отрезала она. – Вы совершили серьезный проступок. Вы превысили свои полномочия, самостоятельно назначив дату экспедиции и командующего. Вам придется за это ответить.

Мерри Рулз ожидал, что разговор примет такой оборот, но Мари повела себя настолько резко, что он побледнел и, едва сдерживая ярость, невольно сжал кулаки.

– Если вы пришли требовать моей отставки, мадам, я готов удалиться в свои владения.

Она махнула рукой, будто отметая это предположение.

– Если бы я, хоть на секунду усомнившись в вашей преданности, потребовала вашей отставки, это было бы в высшей степени наивно! Ведь тогда ничто не помешало бы вам действовать против меня открыто и еще более успешно. Нет, майор, нет; боюсь, что совершенный вами проступок заслуживает более серьезного наказания…

Мерри Рулз снова взял себя в руки. Он догадался, куда она клонит, потому что всего четверть часа тому назад Пленвиль предупреждал его об этом.

Мари собиралась открыть рот, чтобы произнести приговор, как вдруг он остановил ее жестом.

– Я знаю, чего вы добиваетесь, мадам, – с наигранным весельем сказал он. – Вы хотите меня арестовать, не правда ли? Не отрицайте, я все знаю!

Мари растерялась, не ожидая, что он разгадает ее намерения. Она сбилась.

– Да, – продолжал он. – Вы хотите меня арестовать. А когда я буду в тюрьме, вы бросите в подземелье всех моих друзей, которые, как вы полагаете, желают вам зла. Все верно, не так ли?

– Вы весьма прозорливы! – с вызовом бросила она. – Когда кто-то из ваших подчиненных не исполняет своих обязанностей, когда он превышает свои полномочия, словом, когда вы считаете, что он проявил к вам неуважение, вы поступаете точно так же, майор Мерри Рулз. Я действительно считаю, что ваша роль в этом деле не совсем ясна и только суд может пролить свет на обстоятельства, в которых вы приняли на себя инициативу отправить три корабля береговой охраны на верную гибель в окрестностях Мари-Галанта.

Мерри Рулз встал, обошел стол и остановился напротив Мари.

– Мне многое нужно вам сказать, мадам, – заявил он, – и я счастлив, что вы предоставляете мне сегодня возможность объясниться… Не лучше ли будет отослать гвардейцев, которые стоят за этой дверью?

– Ни к чему. Мне бояться нечего. У меня ни от кого нет секретов…

– Так вы, по крайней мере, полагаете, мадам, – нагло уточнил он, уверенный в себе. – Возможно, сейчас вы измените мнение. Я имею сообщить вам следующее: прикажите меня арестовать, но не пройдет и двух суток, как вы сами окажетесь низложены…

– Это почему же?! – высокомерно промолвила она.

– А вы попробуйте! Ну же! Прикажите меня арестовать! И сейчас же увидите, как восстанет население Ле-Прешера и Ле-Карбе. Ну и что вы тогда станете делать? Фон-Капо, Фор-Руаяль и даже Сен-Пьер немедленно поддержат движение… Вам придется меня освободить, и вы снова уроните себя. Если вы вернете мне свободу, вы будете вынуждены подать в отставку. Ведь все скажут, что на этот поступок вас толкнул иностранец, что живет в вашем доме и служит интересам своей страны!..

– Не говорите о шевалье де Мобре, прошу вас: он не имеет отношения к этому делу.

– Ошибаетесь, – спокойно возразил он. – Для вас, возможно, шевалье де Мобре и не замешан в это дело. А вот по мнению колонистов острова, он представляет нацию, которая хоть и не является нашим открытым врагом, но может им скоро стать, я бы даже сказал, что представителей именно этой страны мы больше всего опасаемся в наших широтах, учитывая враждебное отношение ее флота к нашим островам.

Мари почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног. Она закусила губы и замолчала. Майор наблюдал за ней, не произнося ни звука. Он осознавал, что одержал легкую победу, к которой был заранее готов, так как все, что он сказал о восстании поселков, было делом решенным и давно подготовляемым.

– Этот шевалье де Мобре, – продолжала Мари на сей раз примиряющим тоном, – человек очень знающий. Я уверена, что он искренне предан нашей стране и в особенности нашему острову.

– Не сомневаюсь, мадам, – поддержал майор в том же тоне.

– Нам не следует забывать, что если значительное число колонистов разбогатели в последние годы, то обязаны они этим ему. Шевалье действительно познакомил моего покойного супруга с людьми, открывшими секрет белизны сахара. Положение многих наших плантаторов совершенно изменилось; впрочем, вам все это известно…

– Да, мадам, – кивнул майор.

– Учитывая эти услуги, – поспешила прибавить она, – я решила назначить шевалье де Мобре членом Высшего Совета.

Она торопилась высказаться, будто опасаясь, что ей не хватит духу довести это дело до конца или что майор ее перебьет. Украдкой она с беспокойством следила за тем, как майор принимает ее заявление.

Он был невозмутим, даже улыбался.

– Бог мой! – проговорил он в ответ. – Если такова ваша воля, я не вижу, кто мог бы помешать вашему решению. Вы в состоянии лучше кого бы то ни было судить о качествах и достоинствах этого шотландца.

– Вы, стало быть, не видите препятствий для его назначения?

Он не спеша потер руки и снова улыбнулся. Он радовался тому, что в один миг все обернулось в его пользу. Только что он едва не был арестован, и вот уже генеральша спрашивает его совета, да как покорно! Ах, как хорошо, когда женщина не уверена в себе, совсем не упрямится, даже страшится чего-то…

– Лично я ничего не имею против, – объявил он.

Подумав с минуту, майор прибавил:

– Однако, мадам, позвольте вам заметить, что некоторые члены Совета могут отнестись к этому назначению не так благосклонно. Шевалье де Мобре, как я уже сказал, иностранец, и…

Она поскорее его перебила, потому что ожидала этого замечания и приготовила в ответ свои доводы:

– А разве вы сами, сударь, не иностранец по происхождению? Никому точно не известно, кто вы: англичанин или голландец.

– Я знаю, – не смущаясь, отвечал он тоном, свидетельствовавшим о том, что ему далеко не безразлично мнение о нем других людей, – я знаю, кое-кто утверждает, что я голландец. Тем, кто это говорит, было бы нелегко доказать сей факт; сверх того, это не имеет никакого значения, поскольку на самом деле я француз в нескольких поколениях. Вы забываете, что меня зовут де Гурсела.

– Пусть так, – смилостивилась она. – А как же кардинал Мазарини? Ведь он – итальянец?

– Мадам! – произнес Рулз, уступая. – Поступайте как знаете. Власть у вас в руках, я вам клялся в верности и всегда подчинюсь вашей воле. Сегодня я уже видел, чем рисковал, взяв инициативу в свои руки, хотя желал лишь доставить этим удовольствие вам. Я хотел освободить вас от чисто мужских обязанностей, к коим отношу экспедицию на Мари-Галант, но только вызвал ваше неудовольствие.

– Я хочу думать, что вы на самом деле действовали из желания оказать мне услугу, – молвила она. – Надеюсь, мне не придется услышать, что наше поражение обращено против меня: ведь мне известно, что в ваших силах положить наветам конец…

Услышав эту двусмысленную фразу, Мерри Рулз понял: Мари известны намерения его друзей, Пленвиля и Босолея. И раз она готова отказаться от ареста майора, следовательно, ей гораздо важнее провести в Высший Совет Мобре. А к мнению Рулза в Совете внимательно прислушиваются. Если она привлечет майора на свою сторону, никто не воспротивится ее решению.

Майор прошелся по кабинету, превосходно себя чувствуя, особенно после того, как исчезла нависшая было над ним угроза.

Впрочем, этот разговор не сулил ему ничего хорошего. Что за радость видеть в Совете иностранца, ненавистного врага, который уничтожит его при первой же возможности.

Он снова подошел к Мари и окинул ее ладную фигуру. Мари всегда нравилась майору, но в мужском костюме казалась еще привлекательнее, еще пикантнее. Майор вдруг вспомнил, как она отвергла все его притязания. Он проявил недюжинное терпение, а она лишь посмеялась над ним. Он не в силах был ей простить, что она отдается всем подряд, – в этом он был абсолютно убежден. Воображение майора рисовало ее многочисленных любовников; он все больше распалялся, вспоминая о ее романе с негром Кинкой. Почему же тогда она презирала его, дворянина? Да потому, что теперь она целиком принадлежала Мобре. Ах, как она, должно быть, его любит, раз хочет оставить при себе, под крышей собственного дома, назначить на высокий пост, наделив большой властью на острове! Мерри Рулз никогда не испытывал к шотландцу ни малейшей симпатии, но теперь, когда майор знал о его отношениях с Мари, он возненавидел его больше всего на свете.

– Я отлично знаю, мадам, – напрямик заявил он, – что вы не спрашиваете моего мнения. Однако я не могу забыть, что присягнул вам на верность. С моей стороны было бы предательством не предостеречь вас…

– Что вы хотите сказать? – отрывисто бросила Мари.

– Вам ни на минуту не следует забывать, что в ваших руках – абсолютная власть на острове. Это накладывает на вас определенные обязательства. В глазах своих подопечных вы должны быть выше каких-либо подозрений…

– В чем же меня можно заподозрить, скажите, пожалуйста?! – высокомерно выговорила она.

Впрочем, Мари уже догадалась, куда клонит майор, и смело и прямо взглянула ему в глаза, готовая дать отпор его обвинениям.

– Да, – медленно продолжал он, – ваша жизнь в замке Монтань столь же хорошо известна, как если бы вы жили в доме из стекла. Известно каждое ваше движение – ведь за вами пристально следят все колонисты, тщательно наблюдая, обсуждая, изучая ваши отношения с другими людьми.

– Вот это да! Разве у себя дома я не вольна поступать, как мне заблагорассудится? Воспитывать детей по своему усмотрению, принимать кого захочу?

– Речь не идет о ваших детях, мадам. Если мне позволительно говорить откровенно и вы обещаете не сердиться за то, что услышите от меня, возможно, суровую правду, я бы хотел довести до вашего сведения…

– Хорошо, говорите! – раздраженно вскричала она, видя, что он будет говорить несмотря ни на что.

– Ну что ж, скажу, мадам… Присутствие в вашем доме шевалье де Мобре вызывает немало толков. Он не военный. Его принимают за шпиона на содержании у англичан, то есть у Кромвеля.

– Вами руководит ревность, майор! Он пожал плечами:

– Как вы могли так подумать? Разве я пытался вас отговорить, когда вы сказали, что хотите назначить шевалье де Мобре членом Совета? Нет. Тем не менее я не могу от вас скрывать, что его считают вашим любовником.

– А что, если это правда? – недовольно поморщилась она.

– Простите меня, – со смиренным видом отозвался он, – но отец Бонен или любой другой монах сказал бы вам: вы подаете дурной пример населению, и без того готовому предаться всякого рода излишествам. А я вам скажу, что еще рановато – и вы поймете сами, мне не придется, надеюсь, на этом настаивать – принимать этого человека в своем доме.