Текст книги "Рассказы о привидениях (антология)"

Автор книги: Роальд Даль

Соавторы: Джозеф Шеридан Ле Фаню,Эдвард Фредерик Бенсон,Эдит Уортон,Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Розмари Тимперли,Синтия Асквит,Лесли Поулс Хартли,Йонас Ли,Роберт Эйкман,Ричард Мидлтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Приглашение вызвало в Эвертоне волну раздражения и поставило его в затруднительное положение. Вот он, дестабилизирующий фактор, то внешнее влияние, которое может разрушить его эксперимент по воспитанию Моники. Разумеется, он мог попросту отклонить приглашение, причем в холодных и резких выражениях, дабы раз и навсегда пресечь подобные попытки, но у него не хватило духа. Он был деликатным человеком и не хотел показаться грубым или, хуже того, смешным. Он пошел по пути наименьшего сопротивления и принялся убеждать себя, что один ребенок, да еще и ровесница Моники, общаясь с ней в атмосфере собственного дома, не способен оказать на нее сильного влияния. В конце концов, он отпустил Монику.

Сама Моника, похоже, радовалась возможности пойти в гости, но выражала свою радость по-взрослому сдержанно. Сырым хмурым днем мисс Гриббин проводила ее до дома священника – они пришли ровно в половине четвертого – и передала ее на руки служанке, которая открыла им дверь.

Вернувшись домой, мисс Гриббин явилась к Эвертону с отчетом. В ее голове вертелась мысль, казавшаяся ей очень смешной, и при разговоре с Эвертоном она даже пару раз хихикнула, что случалось с ней крайне редко.

– Я оставила ее у дверей, – рассказывала она, – поэтому не видела, как она встретилась с девочкой. Надо было остаться и посмотреть. Забавное, должно быть, зрелище.

Эвертона покоробил ее тон. Она говорила о Монике, как о живущем в неволе зверьке, который впервые в жизни увидел себе подобного. Сравнение показалось ему настолько верным, что Эвертон даже поморщился. Он почувствовал укол совести и только тогда впервые задался вопросом, правильно ли он поступает с Моникой.

Ему ни разу не приходило в голову спросить себя, счастлива ли она. Правда заключалась в том, что, почти ничего не зная о детях, он искренне полагал, что дети способны страдать лишь от физической жестокости. Если бы прежде он потрудился спросить себя, счастлива ли Моника, он бы просто отмахнулся от этого вопроса, решив, что она не имеет права быть несчастной. Он предоставил ей кров, даже некоторую роскошь, плюс возможность развивать свой интеллект. А общаться она могла с ним, с мисс Гриббин и, до определенного предела, со слугами…

Ах, если бы не картинка, возникшая в воображении после слов мисс Гриббин и ее дурацкого смеха! Маленький человечек впервые идет на встречу с другим маленьким человечком, она смущена и не знает, что нужно делать и говорить. Довольно жалкое зрелище, не делающее чести Эвертону. Эти ее воображаемые друзья… Неужели они появились вследствие того, что Моника испытывает потребности, о которых он понятия не имеет, о которых он даже не потрудился ничего узнать?

Он не был злым человеком, и мысль о том, что он мог совершить столь недобрый поступок, причиняла ему страдания. Вполне возможно, что современные дети, которых он так не любит за их манеры, всего лишь подчиняются неумолимым законам эволюции. Что, если, ограждая Монику от общения с ними, он нарушает законы природы? Что, если Моника может естественно развиваться только в том случае, если ей будет позволено беспрепятственно идти в ногу со своим поколением?

Он возбужденно мерил шагами свой маленький кабинет и, наконец, нашел компромисс. Он станет еще внимательнее наблюдать за Моникой и расспрашивать ее при каждом удобном случае. И если поймет, что она несчастна, что ей действительно требуется общение с другими детьми, тогда он придумает, что можно сделать.

Но когда Моника вернулась домой, он сразу увидел, что она не слишком весело провела время. Она выглядела подавленной и почти ничего не рассказывала. Девочки явно не сумели подружиться. Когда ее стали расспрашивать, она призналась, что Глэдис ей не очень понравилась. Она произнесла эту фразу с задумчивым видом, сделав небольшую паузу перед словами „не очень“.

– Почему она тебе не понравилась? – резко спросил Эвертон.

– Не знаю. Она такая смешная. Не похожая на других девочек.

– А что ты знаешь о других девочках? – удивился он.

– Ну, она совсем не похожа…

Моника внезапно замолчала и опустила глаза.

– На твоих подруг, ты хотела сказать? – уточнил Эвертон.

Она смерила его быстрым, изучающим взглядом и вновь опустила глаза.

– Ни капельки не похожа, – подтвердила она. Она и не может быть на них похожа.

Эвертон не стал мучить ребенка дальнейшими вопросами и разрешил ей идти. Она тотчас бросилась в пустую комнату, чтобы там удовлетворить свою потребность в общении.

На данный момент Эвертон был доволен. Моника абсолютно счастлива, ей не нужны ни Глэдис, ни другие друзья ее возраста. Его эксперимент проходит успешно. Она сама придумала себе подруг и с удовольствием отправилась играть с детьми, порожденными ее фантазией.

Поначалу ему казалось, что все хорошо, – большего и желать нельзя. И вдруг на него снизошло внезапное озарение, поразившее его как гром среди ясного неба, – ведь в действительности это противоестественно и ненормально.

Хотя Моника не испытывала ни малейшего желания вновь встретиться с Глэдис Парслоу, правила приличия требовали пригласить дочь викария с ответным визитом. Скорее всего, Глэдис Парслоу хотела идти в гости не больше, чем Моника хотела ее развлекать. Но благодаря строгой дисциплине она явилась точно в назначенное время, и Моника повела себя по-взрослому учтиво, встретив ее сдержанно и с достоинством.

Моника проводила свою гостью в пустую комнату, и в тот день ни Эвертон, ни мисс Гриббин больше не видели Глэдис Парслоу. Когда прозвучал гонг к чаю, Моника появилась одна и тихим голосом сообщила, что Глэдис уже ушла домой.

– Вы поссорились? – поинтересовалась мисс Гриббин.

– Н-нет.

– Тогда почему она ушла так быстро?

– Она глупая, – бесхитростно ответила Моника. – Вот и все.

– Может, глупая не она, а ты. Почему она ушла?

– Она испугалась.

– Испугалась?

– Ей не понравились мои подруги.

Мисс Гриббин переглянулась с Эвертоном.

– Ей просто не понравилась глупая девочка, которая разговаривает сама с собой и выдумывает всякую чушь. Неудивительно, что она испугалась.

– Сначала она не поверила, что они существуют на самом деле, и стала надо мной смеяться, – сказала Моника, сев на стул.

– Естественно!

– А потом, когда она их увидела…

Мисс Гриббин и Эвертон прервали ее одновременно, повторив хором и с неподдельным изумлением ее последние слова.

– И когда она их увидела, – невозмутимо продолжала Моника, – они ей не понравились. Думаю, она просто испугалась. Во всяком случае, она не захотела остаться и сказала, что пойдет домой. По-моему, она глупая. Мы все от души над ней посмеялись, когда она ушла.

Она говорила обычным тоном, и если в душе радовалась, что своими словами привела мисс Гриббин в замешательство, то ничем этого не показывала.

А мисс Гриббин уже не могла скрывать свой гнев.

– Ты очень плохая девочка. Нельзя говорить неправду. Ты прекрасно знаешь, что Глэдис не могла увидеть твоих подруг. Ты ее просто напугала тем, что разговаривала с несуществующими людьми. Она больше никогда не придет к тебе играть. Так тебе и надо!

– Не придет, – согласилась Моника. – Она правда их видела, мисс Гриббин.

– Откуда ты знаешь? – спросил Эвертон.

– Я поняла это по ее лицу. К тому же она разговаривала с ними, пока бежала к двери. Поначалу они очень смущались от присутствия Глэдис. Никак не хотели выходить, но я их очень просила, и в конце концов они появились.

Эвертон взглядом остановил новую вспышку гнева у мисс Гриббин. Ему хотелось узнать побольше, поэтому он решил проявить терпение и сдержанность.

– Откуда они появились? – спросил он. – Из-за двери?

– О нет. Оттуда, откуда всегда появляются.

– И откуда же?

– Не знаю. Кажется, они и сами не знают. Они всегда приходят незаметно, когда я смотрю в другую сторону. Разве не странно?

– Очень странно! А исчезают они таким же образом? Моника нахмурилась с серьезным и задумчивым видом.

– Все происходит так быстро, что невозможно понять, куда они уходят. Когда в комнату заходите вы или мисс Гриббин…

– Они тотчас убегают. Но почему?

– Потому что ужасно смущаются. Но уже не так, как раньше. Возможно, скоро они к вам привыкнут и перестанут бояться.

– Ты меня успокоила! – не удержавшись, хмыкнул он.

Когда Моника выпила чай и ушла, Эвертон повернулся к секретарше.

– Вы неправы. Нельзя обвинять ребенка. Она искренне верит в существование этих воображаемых созданий. У нее настолько сильно развита способность к внушению, что даже я в некоторой степени поверил в их существование. Девочка Парслоу – сама еще ребенок, соответственно она более восприимчива, поэтому она действительно их видела. Мы, несомненно, имеем дело с телепатией и самовнушением. Я никогда не занимался их изучением, но должен сказать, что такие случаи представляют определенный научный интерес.

Мисс Гриббин поджала губы, и он заметил, как она передернула плечами.

– Мистер Парслоу рассердится, – только и сказала она.

– Ничего не могу поделать. Может, это и к лучшему. Если Монике не нравится его дочь, им не стоит проводить вместе время.

Тем не менее Эвертон немного смутился, когда следующим утром во время прогулки столкнулся с викарием. Если преподобный Парслоу знал, что накануне его дочь столь бесцеремонно покинула их дом, он либо захочет извиниться, либо потребует извинений от Эвертона – в зависимости от того, как он понимает ситуацию. Однако Эвертон не желал иметь дело с извинениями как с той, так и с другой стороны, он не собирался обсуждать детские капризы, кроме того, ему хотелось сократить общение с господином Парслоу до минимума, обусловленного правилами приличия. Он охотно прошел бы мимо викария, лишь приподняв шляпу в знак приветствия, но, как он и опасался, викарий его остановил.

– Я собирался зайти к вам, – сообщил преподобный Парслоу.

Эвертон замедлил шаг и беззвучно вздохнул, подумав, что случайная встреча на улице избавит его от неприятного объяснения дома.

– Да? – сказал он.

– Если позволите, я немного пройдусь вместе с вами. – Викарий с тревогой смотрел на него. – Мне необходимо кое-что вам рассказать. Может быть, вы догадываетесь или уже знаете. Если нет, не представляю, как вы к этому отнесетесь. Честное слово, не представляю.

Эвертон окинул его недоуменным взглядом. Что бы ни произошло между детьми, кто бы из них ни был виноват в поспешном уходе Глэдис, у викария вряд ли могли возникнуть причины для беспокойства.

– Да? – протянул он. – Что-то серьезное?

– Думаю, да, мистер Эвертон. Вам, безусловно, известно, что моя дочь вчера покинула ваш дом, забыв о правилах приличия.

– Да, Моника нам сказала. Если они не смогли поладить, ничего другого ей не оставалось, хотя, возможно, мои слова покажутся вам нелюбезными. Прошу прощения, мистер Парслоу, но надеюсь, вы не пытаетесь втянуть меня в детскую ссору?

Теперь викарий с недоумением смотрел на него.

– Нет, – ответил он, – и мне ничего не известно о ссоре. Я хотел извиниться за Глэдис. У нее была причина для столь бесцеремонного ухода. Она страшно испугалась, бедняжка.

– В таком случае, я должен выразить сожаление. Моника рассказала мне свою версию случившегося. Большую часть времени она предоставлена самой себе, и, поскольку у нее нет подруг ее возраста, она их придумала.

– Вот как! – глубоко вздохнул преподобный Парслоу.

– К сожалению, – продолжал Эвертон, – Моника обладает неприятной способностью внушать свои фантазии другим людям. Мне часто казалось, что я чувствую присутствие в доме других детей, и, насколько мне известно, мисс Гриббин испытывала аналогичные ощущения. Боюсь, что, когда ваша дочь вчера днем пришла с ней поиграть, Моника представила ей своих невидимых подруг и принялась разговаривать с воображаемыми и, следовательно, невидимыми маленькими девочками, чем очень ее напугала.

Викарий дотронулся до руки Эвертона.

– Все не так просто. Глэдис не отличается излишней впечатлительностью; на самом деле она весьма прагматичная юная особа. Она еще ни разу не солгала мне. Что бы вы сказали, мистер Эвертон, если бы я сообщил вам следующее: Глэдис абсолютно уверена в том, что видела этих детей.

По спине Эвертона пробежал холодок. В тайниках его души зашевелилось мерзкое подозрение, смутное и почти бесформенное. Он попытался избавиться от него, заставил себя улыбнуться и произнес беспечным голосом:

– Я бы ничуть не удивился. Никто не знает, на что способны телепатия и самовнушение. Если я могу чувствовать присутствие детей, порожденных воображением Моники, то почему ваша дочь, по всей видимости более восприимчивая и впечатлительная, чем я, не может их увидеть?

Преподобный Парслоу покачал головой.

– Вы и в самом деле так считаете? Такое объяснение не кажется вам надуманным?

– Нам кажется надуманным все, что мы не способны понять. Если бы тридцать лет назад кто-то заговорил о радио…

– Мистер Эвертон, вам известно, что когда-то в вашем доме была школа для девочек?

Эвертон вновь ощутил смутное беспокойство.

– Нет, не знал, – с безразличным видом ответил он.

– Там училась моя тетя, которую я никогда не видел. Вообще-то она там и умерла. Всего умерло семь девочек. Много лет назад здесь вспыхнула эпидемия дифтерии. Школу вскоре закрыли. Вы об этом знали, мистер Эвертон? Мою тетю звали Мэри Хьюит…

Боже правый! – вскрикнул Эвертон. – Боже правый!

– Ага! – склонил голову Парслоу. – Теперь вы начинаете понимать?

У Эвертона внезапно закружилась голова.

– Это… одно из имен, которые называла мне Моника, – пробормотал он, проводя рукой по лицу. – Как она могла узнать?

– Действительно, как? Лучшей подругой Мэри Хью-ит была Элси Пауэр. Они умерли одна за другой с интервалом в несколько часов.

– Это имя… я тоже слышал… от Моники… И другие… Как она могла узнать? Прошло ведь столько лет, наверно, даже местные жители их не помнят.

– Глэдис знала их имена. Но испугалась не только поэтому. Мне кажется, она скорее испытывала благоговейный трепет, нежели страх, потому что инстинктивно чувствовала, что девочки, которые пришли поиграть с маленькой Моникой, добрые, благословенные дети, хоть и не из этого мира.

– О чем вы говорите? – выдавил Эвертон.

– Не пугайтесь, мистер Эвертон. Вы ведь не боитесь, правда? Если те, кого мы считаем умершими, остаются рядом с нами, то что может быть естественнее, чем желание этих детей вернуться и поиграть с одинокой маленькой девочкой, у которой нет друзей среди живущих? Вероятно, вам это покажется непостижимым, но как еще это можно объяснить? Как могла Моника придумать эти имена? Как она могла узнать о том, что в вашем доме умерло семь девочек? О них помнят только местные старики, и даже они не смогли бы назвать вам точное число умерших или их имена. Вы не заметили изменений в своей подопечной с тех пор, как у нее появились… воображаемые, как вам казалось, друзья?

Эвертон с тяжелым сердцем склонил голову.

– Да, – невольно вырвалось у него, – у нее проскакивали странные словечки… И детские жесты, которых я раньше не видел, и еще игры… Я не мог понять. Господи, мистер Парслоу, что же мне делать?

Преподобный Парслоу продолжал держать его за руку.

– На вашем месте я бы отправил ее в школу. Для нее во всем этом нет ничего хорошего.

– Ничего хорошего?! Но вы же говорили, что дети…

– Дети? Я бы сказал – ангелы. Они не причинят ей вреда. Но у Моники развивается способность видеть и говорить с… с существами, которых не видят и не слышат другие. Такие способности не нужно поощрять. Со временем она может увидеть и начать общаться с другими – проклятыми душами, которые не являются Божьими агнцами. Вероятно, как только она станет общаться с обычными сверстниками, ее дар исчезнет. Уверен, эти девочки явились, чтобы помочь ей.

– Мне нужно подумать, – сказал Эвертон.

Потрясенный, Эвертон пошел прочь. За какое-то мгновение перевернулось все его представление о жизни, словно он был слепым от рождения и сейчас увидел первые проблески света. Он больше не видел перед собой сплошную безликую стену, ему удалось заглянуть за занавес, сквозь который проступали смутные, но, по крайней мере, различимые очертания жизни. Его шаги выбивали слова: „Смерти нет. Смерти нет“.

В тот вечер он после ужина послал за Моникой и заговорил с ней в непривычном тоне. Он испытывал перед ней странную робость и неуклюже положил руку на ее худенькое плечико.

– Знаете ли вы, юная леди, что я собираюсь сделать? – обратился он к ней. – Я собираюсь отправить вас в школу-интернат.

– О-о-о! – с улыбкой протянула она. – Правда?

– Ты хочешь пойти в школу?

Она обдумывала его вопрос, нахмурив брови и глядя на кончики своих пальцев.

– Не знаю. Я не хочу уезжать от них.

– От кого? – спросил он.

– О, вы знаете! – застенчиво отвернулась она.

– Ты имеешь в виду своих… подруг, Моника?

– Да.

– А тебе не хотелось бы иметь других друзей?

– Не знаю. Понимаете, я их люблю. Но они сказали… сказали, что я должна пойти в школу, если вы меня когда-нибудь туда отправите. Они рассердятся, если я попрошу вашего разрешения остаться. Они хотят, чтобы я играла с другими девочками, которые… которые не такие, как они. Потому что, знаете, они ведь отличаются от детей, которых все могут видеть. И Мэри велела мне никогда не общаться с такими же, как они, но только другими.

Эвертон глубоко вздохнул.

– Завтра мы обсудим, в какую школу ты поедешь. А сейчас беги спать. Спокойной ночи, дорогая.

После минутного колебания он прикоснулся губами к ее лбу. Она смутилась не меньше Эвертона и, встряхнув длинными волосами, побежала к двери, но прежде чем выйти из комнаты, бросила на него странный взгляд, и в ее глазах появилось выражение, которого он никогда прежде не видел.

Поздно ночью Эвертон вошел в огромную пустую комнату, которую Моника окрестила классной. На полу лежало пятно лунного света, проникавшего сквозь окно, и она лишь казалась пустой. В глубоких тенях прятались робкие маленькие создания, присутствие которых он остро ощущал каким-то безымянным, неразвитым чувством.

– Дети! – прошептал он. – Дети!

Он закрыл глаза и протянул руки. Они все еще боялись и держались в отдалении, но ему показалось, что они подошли немного поближе.

– Не бойтесь, – шептал он. – Я всего лишь очень одинокий человек. Не покидайте меня после отъезда Моники.

Он замер в ожидании и вскоре почувствовал на своей руке ласковое прикосновение нежных маленьких ручек. Он тотчас открыл глаза, но его час еще не настал. Он видел лишь зарешеченное окно, тени на стене и пятно лунного света на полу.

РОБЕРТ ЭЙКМАН. МЕРТВЫЕ ИДУТ!

Он никогда не принадлежал к числу тех, кто питает отвращение к церковным колоколам, но в тот вечер звон колоколов в Холихейвене изменил его взгляды. „Колокола могут действовать на нервы“, – думал он, хотя только что приехал в этот городок.

Он прекрасно понимал, какой риск связан с женитьбой на девушке моложе его на двадцать четыре года, поэтому решил не усугублять его еще и традиционным медовым месяцем. Любовь Фринны странным образом изменила сущность их обоих: если раньше он относился к жизни легко и беспечно, то теперь планировал каждый шаг в постройке своего счастья; а она, которая считалась холодной и привередливой, теперь была согласна на все, лишь бы рядом был он. Он говорил, что, если они поженятся в июне, медовый месяц придется отложить до октября. Если бы они встречались дольше, пояснял он с печальной улыбкой, он бы успел закончить свои дела; а так – бизнес требует его присутствия. Он говорил правду – его положение на самом деле было менее влиятельным, чем он позволял думать Фринне. В конечном счете период ухаживания – с первого дня знакомства и до дня свадьбы – занял меньше шести недель.

„Деревня, – начал цитировать он, когда они садились в пригородный поезд на узловой станции (достаточно отдаленной), – это место, откуда лица, склонные к долголетию, могут надеяться добраться до вокзальной Ливерпуль-стрит в Лондоне…“

Теперь он мог отпускать шутки по поводу возраста, хотя, пожалуй, шутил слишком часто.

– Кто это сказал?

– Бертран Рассел.

Она посмотрела на него своими огромными глазами.

– Правда, – с улыбкой подтвердил он.

– Я не спорю.

Она продолжала смотреть на него. В старинном купе горела романтичная газовая лампа, и в ее тусклом свете он не разглядел, улыбается она в ответ или нет. Он решил сомнение в свою пользу и поцеловал ее.

Кондуктор дал свисток, и они с грохотом ворвались в темноту. Ветка так резко отклонялась от основной линии, что Фринна едва не упала со своего сиденья.

– Почему мы так медленно едем по равнине?

– Потому что инженер проложил ветку вверх и вниз по холмам и равнинам вместо того, чтобы прорыть туннель и оградить насыпью. – Ему нравилось давать ей объяснения.

– Откуда ты знаешь? Джеральд! Ты же говорил, что никогда не бывал в Холихейвене.

– Почти все железнодорожные пути в Восточной Англии проложены подобным образом.

– Значит, даже если поезд идет по равнине, мы все равно едем медленно?

– Время не имеет значения.

– Я бы ни за что не хотела поехать в такое место, где время имеет значение или где ты бывал раньше. Я хочу, чтобы твои воспоминания были связаны только со мной.

Он не был до конца уверен, что ее слова точно выражают ее мысли, но на сердце стало светло.

Маловероятно, что вокзал в Холихейвене построили в дни процветания деревушки, поскольку эти дни приходились на Средние века; однако здесь сохранились признаки былого величия. На длинных платформах вполне могли уместиться лондонские экспрессы, которые сюда давно не заезжают; да и залы ожидания выглядели достаточно пристойно, чтобы принять членов королевской семьи. Торчащие на высоких столбах газовые лампы, похожие на пальмы макао, освещали платформу, на которой стояли двое служителей, – начальник станции и носильщик, решил Джеральд. Почему-то все жители Холихейвена напоминали привыкших к штормовой качке моряков, и эти двое не были исключением.

Они смотрели, как он направляется к ним с тяжелыми чемоданами в руках, а рядом грациозно вышагивает Фринна. Они обменялись какими-то замечаниями, но ни один из них не предложил свою помощь. Джеральду пришлось поставить чемоданы для того, чтобы отдать билеты.

– Где находится „Колокол“?

Джеральд нашел эту гостиницу в справочнике. Это был единственный справочник, в котором вообще упоминался Холихейвен. Но не успел контролер ответить, как в темноте неожиданно раздался густой звук настоящего колокола. Фринна схватила Джеральда за руку.

Не обращая внимания на Джеральда, начальник станции, если это был он, повернулся к своему коллеге:

– Рановато они сегодня.

– У них есть для этого все основания, – ответил тот. Начальник станции кивнул и с безразличным видом положил билеты в нагрудный карман.

– Не могли бы вы объяснить, как нам добраться до гостиницы „Колокол“?

Начальник станции, наконец, обратил на него внимание.

– У вас забронирован номер?

– Разумеется.

– На сегодня? – начальник станции смотрел на него с неуместным подозрением.

– Конечно.

Начальник станции вновь повернулся к коллеге.

– Это Паскоу.

– Да, – сказал Джеральд. – Все верно. Фамилия владельцев – Паскоу.

– Мы не пользуемся „Колоколом“, – пояснил начальник станции. – Но вы найдете его на Рэк-стрит. – Он принялся показывать им дорогу, хотя пользы от его невразумительных жестов было мало. – Идите прямо. По Стейшн-роуд. Потом по Рэк-стрит. Вы его сразу увидите.

– Спасибо.

Как только они вышли в город, снова послышался звон колокола.

– Какие узкие улочки! – удивлялась Фринна.

– Они расположены, как в средневековом городе. Раньше, пока река не заросла тиной, Холихейвен был одним из важнейших морских портов Великобритании.

– Куда все подевались?

Всего шесть вечера, а на улицах – ни души.

– Куда подевалась гостиница? – вторил ей Джеральд.

– Бедняжка Джеральд! Дай я тебе помогу. – Она взялась за вторую ручку правого чемодана, но поскольку была ниже мужа сантиметров на сорок, от нее было мало помощи.

Они прошли уже почти пятьсот метров.

– Как ты думаешь, это та улица?

– Непохоже. Но спросить не у кого.

– Должно быть, сегодня у них короткий день. Удары колокола звучали все чаще и чаще.

– Почему звонит колокол? Может, кого-то хоронят?

– Поздновато для похорон.

Она посмотрела на него, и в ее взгляде мелькнула тревога.

– По крайней мере, не холодно.

– Учитывая, что мы находимся на восточном побережье, здесь на удивление тепло.

– Хотя мне все равно.

– Надеюсь, колокол не будет звонить всю ночь. Казалось, еще немного, и его руки оторвутся вместе с чемоданами.

– Смотри! Вот он! Мы его прошли. Он остановился и оглянулся назад.

– Как мы могли его не заметить?

– Сама не понимаю.

Она оказалась права. В сотне метров позади виднелся большой декоративный колокол, прикрепленный к стене здания.

Они вернулись назад и вошли в гостиницу. Навстречу вышла женщина в темно-синем пиджаке и юбке, с хорошей фигурой, но крашеными рыжими волосами и слишком яркой косметикой на лице.

– Мистер и миссис Бэнстед? Я – Хильда Паскоу. Дон, мой муж, неважно себя чувствует.

Джеральда одолевали сомнения. Все шло не так, как он запланировал. Нельзя доверять рекомендациям путеводителя. Отчасти в этом была виновата Фринна, которая настаивала на том, чтобы они поехали в незнакомое ему место.

– Очень жаль, – буркнул он.

– Вы же знаете, как ведут себя мужчины, когда болеют? – со знанием дела обратилась миссис Паскоу к Фринне.

– Они несносны, – ответила Фринна. – С ними трудно общаться.

– Поговорим об этом в другое время.

– Хорошо, – кивнула Фринна. – Что с ним?

– С Доном всегда одно и то же, – проворчала миссис Паскоу, но тут же осеклась. – У него больной желудок. С самого детства Дона донимают желудочные колики.

– Можно посмотреть нашу комнату? – перебил ее Джеральд.

– Прошу прощения, – сказала миссис Паскоу. – Не могли бы вы сначала зарегистрироваться? – Она вытащила потрепанный журнал, обтянутый искусственной кожей. – Только имя и адрес. – Она говорила так, словно Джеральд собирался вписать туда свою краткую биографию.

Они с Фринной впервые регистрировались в гостинице, но его настроение не стало лучше, когда он увидел, сколько времени прошло после последней записи.

– У нас всегда мало постояльцев в октябре, – заметила миссис Паскоу, задержав на нем взгляд. Джеральд обратил внимание, что глаза у нее слегка покраснели.

– Мы хотели приехать в мертвый сезон, – успокоила ее Фринна.

– Понимаю, – кивнула миссис Паскоу.

– Мы одни в гостинице? – поинтересовался Джеральд. В конце концов, она, кажется, делает все возможное.

– Кроме коменданта Шоткрофта. Вы же не станете возражать против его присутствия, правда? Он живет здесь постоянно.

– Конечно, не станем, – ответила Фринна.

– Люди говорят, что он стал неотъемлемой частью нашего дома, без него тут будет пусто.

– Понятно.

– Почему звонит колокол? – спросил Джеральд. Удары колокола слышались совсем близко.

Миссис Паскоу отвела глаза. Ему показалось, что под толстым слоем косметики скрывается изворотливость. Но она лишь сказала:

– Упражняются.

– Вы хотите сказать, что мы будем слушать этот звон весь вечер? Она кивнула.

– Не обращайте внимания, – подбодрила она. – Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Извините, но у нас нет носильщика.

Не успели они дойти до комнаты, как начался настоящий трезвон.

– Это самая тихая комната? – озабоченно спросил Джеральд. – Может, нам устроиться на другой стороне дома?

– Это и есть другая сторона. Сент-Гутлакс находится вон там. – Она показала рукой на открытую дверь спальни.

– Милый, – Фринна взяла Джеральда за руку, – скоро все закончится. Ведь они всего лишь упражняются.

Миссис Паскоу промолчала. Она явно принадлежала к тем людям, чье дружелюбие имеет четкие и редко нарушаемые границы.

– Ну, если ты не против, – неуверенно произнес Джеральд.

– В Холихейвене живут по своим законам, – заметила миссис Паскоу. В ее голосе звучала воинственность, скрытый смысл которой сводился к тому, что если Джеральд с Фринной предпочтут уйти, их никто не станет задерживать. Джеральд мысленно махнул рукой: он понимал, что она вела бы себя по-другому, если бы им было куда уйти. Звон колоколов раздражал и действовал ему на нервы.

– Очень симпатичная комната, – воскликнула Фринна. – Обожаю кровати с пологом.

– Спасибо, – поблагодарил Джеральд миссис Паскоу. – В котором часу ужин?

– В семь тридцать. Вы еще успеете зайти в бар. Она ушла.

– Конечно, успеем, – буркнул Джеральд, когда дверь за ней закрылась. – Сейчас еще только шесть.

– Вообще-то, – Фринна стояла у окна, глядя на улицу, – мне нравятся церковные колокола.

– Очень хорошо, – откликнулся Джеральд, – но во время медового месяца они совершенно ни к чему, только внимание отвлекают.

– Мне они не мешают, – возразила Фринна и добавила: – На улице по-прежнему никого.

– Наверное, все сидят в баре.

– Мне что-то не хочется идти в бар. Давай лучше осмотрим город.

– Как хочешь. Но разве тебе не нужно распаковать вещи?

– Нужно, но я не буду. Сначала я хочу увидеть море. Такие незначительные проявления независимости приводили Джеральда в восторг.

Миссис Паскоу в вестибюле не было, да и во всем заведении не чувствовалось никаких признаков оживления.

На улице колокола, казалось, били прямо над головой.

– Словно в небе сражаются воины, – прокричала Фринна. – Как ты думаешь, море там? – она показала рукой в ту сторону, откуда они возвращались к гостинице.

– Наверное. Похоже, эта улица никуда не ведет. Там должно быть море.

– Побежали.

Она бросилась бежать, не дав ему даже задуматься. Ничего не оставалось делать, как припустить следом за ней. Он лишь надеялся, что за ними никто не подглядывает.

Она остановилась и протянула к нему руки. Ее макушка едва доставала до его подбородка. Он понимал, что она молчаливо успокаивает его и дает понять, что его неловкий бег – не повод для расстройства.

– Правда, красиво?

– Море?

Стояла безлунная ночь, в конце улицы почти ничего не было видно.

– Не только.

– Все кроме моря. Моря не видно.

– Зато чувствуется запах. – Я его не чувствую.

Она ослабила объятия и отклонила голову.

– Звук колоколов разносится по всему городу, кажется, будто звонят из двух церквей.

– Думаю, их даже больше. В старинных городках всегда много церквей.

Внезапно до него дошел смысл сказанного, и он прислушался.

– Да, – радостно воскликнула Фринна. – Есть еще одна церковь.

– Не может быть, – возразил Джеральд. – Две церкви не стали бы упражняться в одно время.

– Я уверена. Левым ухом я слышу звон одних колоколов, а правым – других.

На улице они так никого и не встретили. Рассеянный свет газовых фонарей падал на каменный причал, небольшой, но явно не простаивающий без дела.

– Похоже, все население города звонит в колокола, – заметил Джеральд.

– Ну и молодцы, – она взяла его за руку. – Давай спустимся на пляж и поищем море.