Текст книги "Бей или беги (СИ)"
Автор книги: Рита Лурье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– Расслабься, Томасин, – примирительно сказала Дайана и стянула с головы девушки косынку. Она невозмутимо занялась привычным делом, распутала косу девушки и принялась колдовать над ее волосами. Дайана продолжала: – Без обид. Каждый из нас устраивается, как умеет.
– Что тебе от меня нужно? – спросила Томасин, зажмурившись, прежде чем услышит ответ. Она не хотела его слышать. Хотела забить себе уши ватой, закрыть их руками, закричать. Слова Дайана заползли ей в голову, как ядовитые змеи.
– Лично мне – ничего.
У женщины не было особой необходимости продолжать свою мысль. Томасин и так догадалась.
– Нам стоит поторопиться, – вместо этого сказала Дайана, – опаздывать – дурной тон. А тебе нужно быть хорошей девочкой, если хочешь, чтобы твой придурковатый приятель остался в живых.
Томасин поймала в отражении ее торжествующую улыбку.
После того, как Дайана сбросила маску, все ее занудные речи о моде, изысканных блюдах и куртуазном этикете звучали, как форменное издевательство.
Томасин слушала ее краем уха, пытаясь придумать хоть какой-то план. Она не понимала, зачем женщина вообще все это говорит. Какая пленнице разница, что платье на ней – оригинал из «русской коллекции» итальянского дома Valentino, где модельеры причудливо смешали воедино славянский колорит и европейские средневековые мотивы? У нее даже не было ножа, чтобы спрятать его в широченных рукавах тяжелого, алого бархатного платья с вырезом, доходящим почти до пупка. Томасин всерьез рассматривала идею использовать острые каблуки пресловутых Louboutin в качестве оружия, ведь на их фирменной красной подошве не будут заметны капли крови из пробитой глазницы ублюдка. Что толку от мрачной торжественности духов Amouage, если их нельзя влить в бокал изысканного пино-пуар в качестве яда?
В этом образе Томасин действительно больше походила на средневековую королеву, надумавшую отравить супруга и взойти на трон из черепов, нежели на жертвенного агнца. Должно быть, Дайана задумала это не просто так, ведь могла обрядить жертву в белое и цветочный венок. Скорее всего, она просто издевалась. Иначе снабдила бы жестокую королеву хоть каким-то тайным оружием, кроме красоты.
Обстановка соответствовала – ни дать, ни взять сцена из пьесы Шекспира или жутковатое полотно позднего Гойи. Огромная гостиная, достойная рыцарского замка, была утоплена во тьме. Длинный стол, ломящийся от яств, освещали лишь бесчисленные свечи и тусклое пламя в камине, инкрустированном мрамором и малахитом. В полумраке гобелены, которыми сплошь были завешаны все стены, покрытые резным деревом, выглядели жутко.
Томасин заняла место на противоположном конце стола. Она чувствовала его взгляд – изучающий, заинтересованный. Маленькая лесная дикарка сильно изменилась за минувшие годы. Но она не хотела смотреть на него, ее не волновали перемены, произошедшие в нем. Она знала и так: царство расширилось, а паствы прибавилось. Лишь жажда власти осталась неизменной.
– Какие вам будут угодны напитки? – вырвал ее из невеселых размышлений голос дворецкого. Девушке удалось удержать на лице маску невозмутимости, хотя в ней клокотали эмоции. Гнев. Обида. Страх. И глубокая печаль.
– А какие будут поданы блюда? – откликнулась она, припомнив уроки Дайаны. Женщина приложила немало усилий, вдалбливая своей бестолковой подопечной, что сочетать сорта вин и закуски надо с особой аккуратностью. По крайней мере, пока Томасин была занята исполнением своей роли, она могла отвлечься от бешеного месива чувств в своей душе.
– Павлиньи язычки, миледи. На гарнир томленые артишоки с майораном и конфитюром из лепестков чайной розы, – отчитался дворецкий.
Ну и мерзость, – подумала она, чуть сморщив нос. Что это вообще за чертовщина такая? К такому жизнь ее не готовила. Дайана, конечно, бесконечно распиналась о всякой изысканной еде, про которую Томасин знала только из книжек, но даже ее наставница не слышала о таких извращениях. Томасин предположила, что проходит очередную идиотскую проверку. Павлин… это не домашняя птица, значит, дичь. Дичь. Это точно какая-то дичь! И этот тип что-то сказал про розу… Павлин подан с розой. Розы Дайана вплела в сегодняшнюю прическу Томасин, правда не чайные, а бордовые, почти черные, сорта «бакароль». Ну, так она их назвала. Может быть, это знак? И ее сегодня тоже употребят в пищу? Что если ее бывший возлюбленный за годы разлуки открыл для себя прелести кухни каннибалов?
Полный насмешки голос с дальнего конца стола вынудил Томасин оторваться от пролистывания энциклопедии в собственной голове. И она не знала, взялся ли хозяин дома выручить ее или стремился окончательно утопить.
– Рислинг? – любезно предложил он.
Томасин почти услышала, как в ее голове Дайана вопит: нет, только не рислинг! Не выбирай рислинг, даже если он подходит к блюду, существует много других доступных альтернатив. Это ужасно избито, всем приличным людям он давным-давно надоел. Ни один настоящий эстет не станет унижать себя таким образом.
Ох, ладно, – согласилась Томасин с невидимой Дайаной.
Она наконец-то решилась поднять глаза и смело встретить испытующий взгляд Малкольм.
– Рислинг, – сказала она, – но я предпочитаю айсвайн.
Дайана гордилась бы своей ученицей – и спасла положение, и умудрилась тонко намекнуть на то, что любовь прошла, а сердце ее покрыто изморосью, как виноград приснопамятного австрийско-немецкого сорта.
– Прекрасно, – одобрил ее выбор хозяин дома.
Они молчали еще какое-то время. Слуга принес напитки и сам наполнил бокал Томасин, избавив ее от мучений с выбором. От волнения она позабыла, какая форма положена какому стилю вина, а прослыть невеждой и дикаркой совсем не хотела. Нужный прибор она выбрала с легкостью, ведь их была только половина – много вилок всех возможных форм и размеров, и ни одного ножа. Малкольм заранее знал, что за особа разделит с ним этот омерзительно-вычурный ужин.
Язычок павлина был скользким и долго бегал от девушки по посеребренному блюду. Выглядел он отвратительно, а на вкус оказался не многим лучше просроченных консервов. Она проглотила его с видом истинного ценителя и решила, что пора завязывать с этой грошовой пьесой. Ей надоело. Жесткий задник туфель натер ноги, грудь в декольте покрылась мурашками, да и Томасин уже не знала куда деться от внутреннего напряжения.
– Где мои люди? – спросила она, – что с ними сделали?
– Тебя интересуют все оборванцы, получившие здесь кров и достойные условия для жизни, или только один-конкретный блаженный, которого ты почему-то взялась опекать? – светским тоном откликнулся Малкольм.
– Тебе трудно просто ответить на вопрос? – ощерилась Томасин и, гордо задрав подбородок, продолжила, – я прошла все твои идиотские испытания, разве я не заслужила награду? Хотя бы информацию.
– Ты провалила главное испытание, – мрачно одернул мужчина, – еще тогда.
– Положим, – согласилась она, – теперь я здесь, у тебя в плену. Ты сколько угодно можешь отыгрываться на мне за свои обиды, но, если в тебе есть хоть капля благородства, отпусти их. Они не имеют к этому отношения.
– Вот как, – сказал Малкольм и кивнул своим мыслям. До того Томасин старалась не смотреть в его сторону, но сейчас почувствовала угрожающую перемену в его настроении и вынуждена была оторвать глаза от тарелки с остатками павлиньего языка. Она имела представление о том, насколько опасен этот человек. Ей нужно было попытаться хоть предугадать следующий его ход. И сделать свой. Пусть и прозвучала ее просьба беспомощно и жалко.
– Пожалуйста, – выдавила она, – отпусти их, Малкольм. Или… Как там тебя на самом деле зовут.
– Ах, ну да, – нахмурился мужчина, – ты же так хорошо меня знаешь, благодаря чертовому досье. Ты три года таскала его с собой. Выучила наизусть? И о каком благородстве ты толкуешь, если тебе все со мной предельно ясно?
Томасин стало не по себе: ее пребывание здесь с самого начала не было для него секретом. Должно быть, ему сообщили сразу, когда доставили группу чужаков в Капернаум и отобрали их вещи. Досье ее выдало. Давно нужно было его уничтожить, но девушка поддалась глупому сентиментальному порыву, оправдывая себя необходимостью сохранить напоминание о собственной наивности. Но чего он ждал? Времени прошло прилично.
Он хотел, чтобы я пришла сама, – поняла Томасин, и от этой мысли ее конечности налились свинцом. Она вжалась в резную спинку стула в жалкой попытке сбежать, но бежать ей было некуда. Даже свалившись в яму, ловушку, оставленную другим охотником, она не чувствовала себя настолько загнанной в угол.
Малкольм ждал и сейчас, наблюдая за ней из-за нагромождения фруктов, цветов, подсвечников и прочей декоративной ерунды на столе. В полумраке его глаза были совсем темными, а взгляд не сулил ничего хорошего. Прислуга предусмотрительно убрала все ножи не для того, чтобы оставить Томасин безоружной. Чтобы она не смогла убить саму себя. Ведь смерть зачастую меньшее из зол.
– Отпусти их, – повторила она, и голос прозвучал так жалобно и по-детски, – делай со мной, что хочешь, но отпусти их…
– А мне было любопытно, как далеко ты готова зайти, – тихо сказал Малкольм, обращаясь скорее к себе, чем к ней.
Она зажмурилась, слушая его шаги, гулко отдающиеся в пустом, неуютном помещении. Она ждала удара, но мужчина лишь вытащил из ее прически одну темно-алую розу и задумчиво взвесил пышный бутон в пальцах.
– Только глупцы не учатся на своих ошибках, – проговорил мужчина, глядя мимо нее в темный угол зала, – ты преподала мне бесценный урок и, как минимум, этим заслуживаешь жизни.
Он сжал руку в кулак, и лепестки осыпались на старинный деревянный паркет.
– Но вряд ли тебе понравится эта жизнь.
– Встань.
Томасин помотала подбородком, но тут же пожалела. За своеволие и годы ожидания он наградил ее увесистой оплеухой. Малкольм не сдерживался, вложив в удар всю горечь минувших лет. Предательство отдало металлическим привкусом на языке.
– Ты будешь послушной, ясно тебе? Встань и повернись.
Она уже слышала от него этот властный тон и жесткие интонации, правда обращенные к другим людям. Так он давил любое малейшее возражение обитателей Цитадели. Он никогда не повышал голос, но звучащая в нем сталь действовала куда лучше, чем любые крики. Вкрадчивый, почти доверительный тембр, что не сулит ничего хорошего. Нельзя ослушаться.
Томасин поднялась. Юбка зашуршала, нежно лизнув ноги, как речная волна.
Малкольм надавил ей на поясницу, вынуждая согнуться, но она выразила слабую попытку сопротивления. Зря. Он швырнул ее прямо на стол, и ошметки чертового павлиньего языка оставили влажные пятна на платье, на животе и на груди. Бессмысленная, глупая роскошь.
Та девочка в ней, что еще помнила ночи, полные доверительной нежности и любви, отрицала происходящее. Этого не могло быть – только не с ней, не с ними. Но все же происходило. Ее Малкольм мертв, и теперь ей предстоит познать монстра. Инстинкты оказались сильнее здравого смысла: Томасин стала брыкаться и кричать, вопреки собственным заверениям, что он волен делать с ней все, что захочет. Кожу головы обожгло от того, с какой силой мужчина дернул ее за волосы. Она противилась, но куда ей было тягаться с ним? Ее тщедушное тельце – ничто, в сравнении с грудой мышц, что вжимала ее в жесткое дерево, пока последние попытки вырваться не стихли.
– Ничего. Скоро ты привыкнешь к своей новой реальности, – со смешком протянул он. – Или мне пригласить твоего дружка для более расслабляющей обстановки?
Ненависть разъедала Томасин изнутри. Невозможно! Неужели он всерьез верил в то, что она кувыркалась со своим другом? Больной ублюдок.
– Думай, что хочешь. Мне все равно.
А затем Томасин едва не сорвала связки, зайдясь в болезненном крике, когда Малкольм с садистским удовольствием впился в ее плечо, сжимая челюсти все сильнее. На глаза против воли навернулись непрошенные слезы. Малкольм явно получал от происходящего удовольствие. Соленую влагу с ее щек он собрал почти с нежностью. В какой-то момент Томасин становится легче отстраниться от происходящего и от того, что еще предстоит вынести. Пульсирующая боль хоть немного, но отвлекает. Малкольм задрал тяжелую, плотную юбку и сильнее надавил на поясницу, удерживая на месте.
– Даже не вздумай. Или обещаю, последствия тебе не понравятся...
– Малькольм, пожалуйста...
– Заткнись!
Он спустил штаны и пристроился сзади, стянув ее белье вниз до колен. От грубого движения ткань затрещала. Дайан была бы в ужасе от такого обращения с шикарным бельем от какого-то там сраного бренда! Но не пошла ли она?
Малкольм коснулся Томасин там и недовольно цокнул языком, чуть отстранившись, чтобы сплюнуть в ладонь и увлажнить ее – и Томасин знала, это последняя оказанная ей на сегодня милость.
– В чем дело, малышка? Совсем не скучала по мне?
С задушенным стоном Томасин взмолилась:
– Малкольм, не нужно...
На что она надеялась? Не стоило дёргать монстра за хвост, ожидая раскаяния и жалости.
Малкольм вошел в нее одним резким рывком, ничуть не заботясь о ее комфорте. Низ живота отозвался тупой болью от почти забытого ощущения наполненности. Томасин беспомощно заскулила, закусив ладонь и поджав пальчики ног. Больно! До чего же больно.
– Тебе нравится? Ты пиздец как узкая. Прям как в тот первый раз... Неужели за все эти годы в бегах в твоей жизни не нашлось места для плотских радостей? Ты все еще верна мне?
– Да пошел ты! – сплюнула Томасин на выдохе, не сдержав стона от очередных его грубых фрикций.
– Как пожелаешь.
Он натянул ее ожерелье, как поводок. Скрупулезно подобранный Дайаной аксессуар – оригинальный Lenny Goldberg – осыпался бусинами, похожими на капли крови, прямо в тарелки.
Стол ходил ходуном от его толчков, бокалы и блюда тихонько позвякивали. Вино пролилось на скатерть, и Томасин наблюдала, как темно-золотая жидкость расцветает темными пятнами на атласе. Ей показалось, что она утратила восприимчивость к боли, покинув собственное истерзанное тело. Только ее приглушенные всхлипы, тяжесть его тела и размеренный влажный звук шлепков убеждали в обратном. Она все еще с ним, и время тянулось мучительно медленно. Но наконец Малкольм с хриплым стоном излился в нее, позабыв прежнюю осторожность.
– И так будет каждую ночь. Вновь и вновь. Смерть покажется тебе более милосердным исходом, но я ничуть не милостив. Больше нет.
Глава десятая.
Томасин потеряла туфли где-то по дороге, но ей было плевать. Конвоированная дворецким в свою роскошную темницу – комнату, похожую на ту, где ее «на выданье» готовила Дайана, она упала лицом на кровать и заорала. К счастью, слои покрывал, одеял и мягкая перина поглотили ее крик. Слез не было. Только злость. И ликование: ей повезло больше. Ту женщину он убил, ее – нет. Выходит, что у нее есть маленький шанс.
Эта мысль помогла девушке хоть немного собраться. Она села и принялась вытирать липкие бедра и промежность шелковым покрывалом. Ей нельзя забеременеть. Это будет конец. Ошейник. Цепь, которую Малкольм будет дергать, чтобы контролировать ее. Томасин без ложного оптимизма оценивала свои шансы в таком случае: даже если она сбежит, рискует погибнуть от потери крови или инфекции, как многие женщины, встречавшиеся ей на пути, имевшие неосторожность надеяться на удачу. Беременность намертво привяжет ее к Капернауму, где есть какая-никакая медицина. И к Малкольму – ценность игрушки возрастет во сто крат.
Она осатанело вытирала подтеки, раздражая кожу, не зная, чего пытается этим добиться. Она не имела представления о том, какие меры стоит предпринять, чтобы спастись, но не оставляла потуги. Именно за этим занятием ее и обнаружила Дайана. Но ей лучше было не показываться Томасин на глаза, ибо она тем самым предложила свою кандидатуру для эмоционального срыва настрадавшейся девчонки. Томасин вцепилась ей в горло, но женщина ударила ее и оттолкнула в сторону. Увы, сейчас Томасин была плохим борцом – силы оставили ее. Она осела обратно на смятое покрывало.
– Угомонись, – сухо оборвала Дайана, – ты сама виновата.
– Сука, – зашипела Томасин.
– Да-да, ты мне тоже очень нравишься, – усмехнулась женщина и, вопреки протестам девушки, приблизилась к ней с ватой и каким-то очередным пузырьком, – не вертись. Надо смыть косметику, а то…
– Отвали! Оставь меня в покое, гадина! – Томасин вышибла склянку из рук Дайаны, и неизвестное снадобье укатилось под кровать. Женщина проследила за траекторией ее исчезновения и недовольно закатила глаза.
– На меня-то ты за что обозлилась? – устало сказала она, – я всего лишь пытаюсь придать тебе человеческий вид…
– Ты втянула меня в это!
– Да ладно, – оспорила Дайана, – разве не ты сама готова была пойти на любые меры, лишь бы помочь своему придурку и остальным оборванцам? Ты знала, на что идешь. И не вздумай перекладывать вину на мою голову, мелкая неблагодарная тварь.
Томасин беспомощно зарычала. Ей нечего было возразить, но это не уменьшало ее ярости. Дайана сыграла в ее злоключениях не последнюю роль, хотя, по правде, не была виновата в том, что девушка позволила заманить себя в ловушку.
– Почему ты это делаешь? – упавшим голосом спросила она.
Дайана присела, заглянула в темноту под кроватью, но так и не отыскала сгинувший там пузырек. Она подняла глаза на Томасин.
– Ты не поймешь, – отрезала она и разгладила юбку своего шифонового платья от Диор, цвета молодой травы.
– Скажи…
В вечерних тенях лицо женщины казалось печальным. Тьма украла ее красоту, стерла сияние ее граней. Она ненадолго задумалась, то ли подбирая слова, то ли решая, достойна ли Томасин ответа.
– Ты не поймешь, – повторила она, – ты ничего не знаешь о преданности. Я не имею права осуждать его. Я перед ним в долгу.
И, словно испугавшись случайно вырвавшейся откровенности, Дайана наконец отыскала флакон и, шустро подхватив его, поспешила уйти. Томасин еще долго смотрела на дверь, закрывшуюся за женщиной, и пыталась уместить в голове услышанное. Она снова почувствовала себя диковатой девчонкой, расспрашивавшей Зака о тонкостях социальных взаимодействий, столкнувшись с непостижимой логикой обитателей этого дома. Очевидно, Малкольм считал себя правым, как и Дайана.
Томасин потеряла счет времени, все дни слились в своем однообразии непрекращающегося кошмара. Они состояли из мучительного, страшного ожидания закатного часа, когда к ней являлась Дайана, сделавшаяся подозрительно молчаливой. Женщина делала свою работу – придавала девушке «товарный вид», обряжая ее в роскошные вещи, белье и туфли, ничуть не печалясь, что они все равно будут испорчены. Томасин шла на ужин, как на казнь, и большую часть трапезы они проводили в молчании, когда она давилась изысканными деликатесами. Алкогольных напитков ей больше не предлагали, и Томасин жалела, ведь поначалу они чуть притупляли остроту ощущений. Пребывая в расплывчатом мороке ей легче было терпеть унижения, уже привычно становясь у стола с задранной юбкой очередного невероятного платья от давно умерших кутюрье.
В один вечер все резко прекратилось: Томасин ужинала одна, гадая, в чем же причина. Она надоела своему мучителю? У него иссяк запас колючих слов и оскорблений в ее адрес? Или его гарем пополнился новой жертвой? Существование гарема по-прежнему оставалось для девушки загадкой, и она все больше склонялась к тому, что Дайана все придумала, чтобы ее разозлить. В доме было слишком тихо. Скорее всего, кроме них троих и прислуги, здесь никого не было. И Томасин совершенно не хотелось размышлять о том, где теперь находятся останки ее предшественниц, если маньяк предпочитал развлекаться с одной жертвой, прежде чем сажать в клетку следующую.
Томасин выдохнула облегченно, будучи избавленной от общества Малкольма и его жестоких воспитательных мер. Она не питала ложных надежд, догадываясь, что это – лишь затишье перед бурей. Потому она совершенно не обрадовалась, когда мужчина заявился к ней днем. В глухой темной одежде, напоминающей ту, что он носил в Цитадели. Она уже привыкла видеть его в костюмах и фраках, принятых за их торжественными, унизительными ужинами, будто они живут в викторианском романе. От его привычного вида у нее невольно защемило сердце, но она приказала себе оставить эти мысли. Он стал другим. Или всегда был другим. Не важно.
– Ты едешь со мной, – однозначно выдал он. Томасин было выделено мало времени на сборы, оттого она насторожилась еще больше, раз обошлось без маскарада и показушности, явно не стоит ждать ничего хорошего. Вряд ли ей нужно быть красивой, если ее сегодня скормят мертвецам или подвергнут иной жуткой казни.
У крыльца уродливого дома их дожидалась крытая повозка. Всю дорогу они молчали, старательно игнорируя присутствие друг друга в тесном пространстве. Лишь когда повозка остановилась, Малкольм расщедрился хоть на какие-то объяснения, по-прежнему даже не глядя в сторону девушки.
– Ты заслужила увидеть своего приятеля, – выдал он. И Томасин позабыла все уроки Зака о необходимости сказать слова благодарности, так была обескуражена. Зак… Картинки в ее голове тут же нарисовались самые пугающие. Она стиснула руки в кулаки, чтобы не закричать, и холеные Дайаной ногти оставили полумесяцы на ладонях. Боли не было. Только ужас, нарастающий с каждым шагом, пока они приближались к серой махине здания.
Малкольм провел ее какими-то коридорами, и девушка украдкой отметила, что все встреченные им солдаты отдают ему честь и смиренно опускают взгляд. Он явно поднялся выше по карьерной лестнице, в Цитадели, даже при всех его стараниях, такой дисциплиной и не пахло. Царство стало больше и лучше. Но Томасин и на минуту не позволяла всем этим спецэффектам себя обмануть – Малкольм как был обычным главарем бандитов, так им и остался. Бандиты Капернаума также прикрывались моралью и идеями, и все же… ей казалось, что под шлемами и броней у этих солдат все те же ублюдки, жаждущие жестокости. Быть может, не раз в год, во время «Волчьей гонки», но при любом другом удобном случае.
Они зашли в кабинет с большим окном, стекло которого было чуть затененным. Томасин поняла, что и здесь используется та же технология, как и в других местах – зеркало Гезелла, так полюбившееся создателям Капернаума. Наблюдать, но быть незаметными.
Томасин судорожно сглотнула и посмотрела вниз, ожидая увидеть там пыточную камеру или что-то в подобном духе, но была удивлена. Под их ногами простирался просторный цех с конвейерной лентой и кучей незнакомых девушке приспособлений, между которыми сновали люди в одинаковой форме. Тут Дайана не соврала – большинство работников имели темную или смуглую кожу, но среди них встречались и белые. И никто из присутствующих не выглядел несчастным или угнетенным, люди были увлечены работой и тихонько, между делом, переговаривались между собой. Некоторые улыбались. Один, стоявший ближе всего к стеклу, ударил кулаком в плечо соседа и они посмеялись над его репликой. Томасин нашла глазами и Зака – в дальней части помещения.
– Что это за место? – обронила Томасин, вконец растерявшись. Ей хотелось закричать: это ложь, спектакль, постановка. Но в то же время она понимала, что ради какой-то девчонки никто не станет организовывать толпу людей, вынимать из мрачных карцеров, отмывать, наряжать в приличную одежду и заставлять имитировать бурную деятельность.
– Завод, – откликнулся Малкольм. Девушка осторожно покосилась на него и заметила, как в легкой улыбке кривится уголок его губы. Он, бесспорно, был доволен произведенным эффектом. Истерзанный, окровавленный Зак шокировал бы ее куда меньше, ведь именно того Томасин и ждала.
– Они изготавливают оружие и патроны, – добавил Малкольм, – без них, знаешь ли, не построить новый мир.
Он наградил ее почти теплым взглядом, по крайней мере, самым теплым за последнее время. Почти… как прежде.
Нет. Томасин все равно отказывалась поверить. Тут должен быть какой-то подвох.
– Пожалуйста, – она сглотнула ком в горле, – позволь мне поговорить с ним. Я… я же заслужила это?
Она ненавидела себя за то, каким робким и умоляющим сделался ее собственный голос. Возможно, именно этого ее мучитель и добивался – окончательно сломить волю жертвы, чтобы сама умоляла поставить себя на колени и подвергнуть новым унижениям. Но Малкольм, видимо, пребывал не в том расположении духа, слишком уж добродушном. Томасин предположила, что ему действительно наскучило измываться над ней за это время. Она… слышала о таком, как-то разговорившись с бывшим копом. Упомянутое им словечко вылетело у нее из головы, а в школьных учебниках оно не встречалось. Вроде как, любители насилия подпитываются слабостью жертвы, нуждаются в ней. Покорность наводит на них тоску.
– Хорошо, – с подозрительной легкостью согласился Малкольм.
Томасин осталась одна и, нервно переминаясь с ноги на ногу, продолжила наблюдать за рабочими. Эти люди и правда выглядели так, словно вполне довольны своим занятием и положением. Ей на ум опять пришло сравнение с Цитаделью, где, кроме головорезов, обожавших насилие, проживали и мирные, тихие ребята, как Зак. Они не выжили бы без социума и цеплялись за него, готовые вносить свой маленький вклад, будь то работа на кухне или в унизительной службе уборщиков. Их можно было понять, лишенных ее навыков выживания. Не каждый сможет охотиться и убегать от голодных тварей вечно. Иногда лучше чистить отхожее место или выдавать пайки по списку.
Нет.
Томасин помотала головой. Она больше на это не поведется.
Завидев девушку, Зак расплылся в широкой улыбке, а Томасин похолодела внутри. Он даже не попытался ее обнять, как раньше, предпочитая сохранять дистанцию, хоть они и были в помещении одни. Скорее всего, смекнул, что их оставили наедине не просто так. Очередная чертова проверка.
– Отлично выглядишь, – сказал он, окинув оценивающим взглядом ее дорогие вещи, красивую прическу и макияж, – куда тебя определили?
Томасин подавила нервный смешок. Туда, где работницам в качестве униформы выдают красивую одежду и белье. С ней, кажется, все было понятно. Синее платье от Тома Форда было лишь условно целомудренным, несмотря на закрытый фасон и длинную юбку, тонкая ткань была такой прозрачной, что проглядывалось белье под ним. А часы на ее запястье, которыми Томасин все равно не научилась пользоваться, не походили на отцовские. Их украшали настоящие бриллианты, а лаконичный, элегантный дизайн выдавал принадлежность к бренду Chaumet. А видел бы он туфли, скрытые подолом юбки! Дайана не хотела отрывать их от сердца, так они были хороши, и сделала это лишь из-за слишком маленького для нее размера. Louis Vuitton – это вам не шутки. Самое оно, чтобы месить грязь и пыль Капернаума.
– Как ты? – поспешила перевести тему Томасин и, прежде чем продолжить, нервно огляделась. Кроме окна, выходившего в цех, все стены были глухими и за ними вряд ли прятались еще зеркала. Но нельзя было забывать об осторожности.
– О, хорошо, – чуть смутившись, ответил Зак и восторженно затараторил, – слушай, у нас такая шикарная кормежка! И мне наконец-то доверили что-то серьезнее, чем уборка сортиров, представляешь? А после церкви – боже, какое это занудство – для всех работников устраивают танцы? А у вас?
Его глаза потухли, а взгляд потяжелел. Кажется, в его бестолковой голове наконец-то сложилась причинно-следственная цепочка, и выводы ему не понравились. Должно быть, Томасин выдал ее внешний вид. Как она успела понять, в Капернауме в почете была скромность. Ну, явно не среди наложниц властителей.
– Ты в порядке? – осторожно спросил парень.
– Да, – быстро сказала Томасин, опасливо покосившись на дверь, – со мной все хорошо. А с тобой? – она понизила голос, – точно все хорошо? Мне говорили, что здесь все расисты и…
– А, ты об этом, – Зак тоже стал смотреть на дверь, все больше мрачнея, – ну, нам запрещено участвовать в репродуктивной программе, но на этом все. Но это же бред… какая к чертям собачьим репродуктивная программа, когда снаружи бродят толпы мертвецов, ну? Подожди…
Он приблизился к Томасин и нервно стиснул ее предплечье, встревожено заглядывая в глаза.
– Томасин, что с тобой сделали? Что…
Она не дала ему закончить и грубо отцепила от себя руку друга.
– Со мной все хорошо, – повторила она с нажимом, – не беспокойся.
Она позволила себе лишь мгновение промедления, прежде чем выпустить его ладонь. Достаточно, чтобы протолкнуть между пальцами Зака заранее подготовленную записку. Он понимающе кивнул и шустро убрал руку в карман рабочего комбинезона. Томасин порадовалась, что когда-то он научил ее писать. Возможно, теперь у них есть маленький шанс выбраться из этого ада. Или… влипнуть в очередные неприятности.
Он ушел, а Томасин так и осталась стоять у стекла. Ее больше не интересовали рабочие, копошащиеся внизу, как муравьи, она оценивала свое размытое отражение и пыталась убрать с лица злое ликование. Рано радоваться. Все это еще может плохо закончиться. Она не исключала, что в эту самую минуту охрана выворачивает карманы Зака наизнанку, а его самого тащит на эшафот. С ней же будет разбираться Малкольм. И он вряд ли похвалит ее изобретательность и план, состоящий из множества элементов, как мозаика. Томасин постаралась – ждала момента, чтобы стащить салфетку, приглядывалась к косметике Дайаны, выбирая что-то максимально пригодное для письма, прятала послание до подходящего момента под оторванной обметкой рукава кардигана. Она могла попасться в любой момент, но обиднее всего, если это произойдет сейчас – после такого долгого пути, за шаг до… свободы? Теперь была очередь Зака сделать свой ход. То, что он работает на заводе оружия, неплохая возможность. Им бы не помешало хоть что-то, если придется бежать отсюда, продираясь через сопротивление охраны и горы трупов.
Томасин вздрогнула, заслышав скрип двери. Она боялась посмотреть на Малкольма и увидеть его гнев. Она прекрасно изучила, каким смертоносным и жестоким его делает ярость. Все это время она гуляла по лезвию. Велика вероятность, что именно сегодня шаг станет последним.
– Ты довольна? – буднично спросил он, но следующие слова выплюнул с отвращением, – твой приятель жив, здоров, сыт и обеспечен всем необходимым. Даже возможностью реализоваться, которую он не заслуживает и обязательно похерит.
Томасин прикинула, как правильнее будет ответить. Слишком бурная радость выдала бы ее с потрохами, но необходимость слов благодарности была налицо.
– Спасибо, – выдавила девушка. Она задержала дыхание, слушая его приближающиеся шаги. Походка хищника, а уж маленькая охотница в этом разбиралась. Она вжала голову в плечи, готовясь к удару. С недавних пор она всегда ждала его. Раз Малкольм однажды преступил эту черту, ничего не остановит его от того, чтобы повторить.
