Текст книги "Бей или беги (СИ)"

Автор книги: Рита Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Он был здесь. Недавно. И, скорее всего, не успел уехать далеко. Позвонить по телефону я, по понятным причинам, не могу, но у меня есть ракетница. Вдруг сработает…

– Нет, – перебила девушка. Она без лишних уточнений поняла, о ком идет речь.

Малкольм все-таки искал ее. Он подобрался совсем близко. Но о существовании горной хижины мог знать только тот, кто там бывал. Она была надежно скрыта от глаз и не проглядывалась из долины.

Нет. Томасин уже все решила: она умрет свободной. Она не станет снова его игрушкой.

Гвен презрительно поджала губы.

– Ну конечно, – пробормотала она себе под нос, – как скажешь. Мне проблемы не нужны. Забирай своего дикаря, и убирайтесь.

Гвен изменилась внешне, спряталась в этих глухих местах, но не изменяла себе. И Томасин ее прекрасно понимала. Права была Дайана, когда как-то сказала, что от нее одни неприятности. Беда шла за девушкой по пятам. Едва ли Гвен хотела пострадать от нее второй раз. Томасин не сомневалась, что ожоги на ее руках как-то связаны с падением лагеря. Ее погибшая наставница сильно смягчила удар, подбирая формулировки. Скорее всего, за некогда безопасными стенами творился тот еще ад. Ад, из которого Гвен удалось сбежать. Явно не для того, чтобы проклятая девчонка испортила ей жизнь уже на новом месте.

Томасин вышла на улицу и крепко зажмурилась, когда мороз ужалил разгоряченную кожу. Остатки снега захрустели под тяжелой, хромоногой поступью отца.

– Ну? – спросил он.

– Пойдем домой, – сказала Томасин, – нам нужно уходить.

Она двинулась к воротам, затылком чувствуя его гневный взгляд. Он нагнал ее в несколько широких шагов и грубо дернул за плечо.

– Что это значит?! – потребовал он объяснений, – что эта…

Томасин не собиралась подставлять Гвен. У ее решений было слишком много невинных жертв. Достаточно.

– Мне уже не помочь, – заявила она, смело встретив взгляд отца.

– Да мне плевать! – взревел отец. Он стиснул огромные ладони в кулаки. Томасин ждала удара, но занесенная рука отца так и застыла в воздухе, прерванная грохотом выстрела. Его подхватило лесное эхо.

Гвен, стоящая на крыльце, держала ракетницу. Дым медленно плыл вокруг нее по воздуху.

Томасин задрала голову, проводив глазами огонек, взметнувшийся к облакам, прежде чем рухнуть, подобно падающей звезде. Верхушки сосен окрасились красным.

Отец зарычал и ринулся к Гвен, на ходу выхватив нож – огромный тесак мясника. Женщина навела ракетницу на него и снова выстрелила, но его не остановили ни отдача, ни вспыхнувшая на плече куртка. Он налетел на женщину, беспомощную перед его напором, и размашистым движением всадил нож ей в глазницу. Так, как учил Томасин расправляться с мертвецами. Гвен пронзительно вскрикнула, пошатнулась и обхватила лезвие пальцами.

– Папа, нет! – заорала Томасин. Она повисла на предплечье отца, ощутив жесткие, напряженные мышцы под тканью его плотной куртки. Он стряхнул ее с себя, как навязчивое насекомое, и сам выдернул нож. И снова ударил, на этот раз в жилку на шее женщины. Гвен осела на землю. Ее лицо заливала кровь, а из горла вырывались булькающие хрипы.

Бей или беги, – вспомнила Томасин слова отца.

Отца, который стоял перед ней с окровавленными руками и лезвием, пока его плечи вздымались от частого, бешеного, как у загнанной лошади, дыхания. Он обернулся к ней, и за миг до того, как девушка бросилась бежать, она поймала его взгляд. Взгляд охотника, приметившего жертву. Гипнотический взгляд удава.

– Стой, – скомандовал отец, но она не послушалась.

Деревья мельтешили перед глазами. Томасин поразилась тому, как ее измученное, ставшее таким неуклюжим тело, вообще отыскало силы на этот рывок. Она перепрыгивала через коряги и уклонялась от ветвей с давно утраченной прытью. Адреналин пробудил ее внутреннего зверя, готового любыми средствами цепляться за жизнь. Но его ресурсы не были безграничными. Она оторвалась, но быстро устала. Морозный воздух ранил разгоряченные легкие. Ей нужно было хоть немного отдышаться, прежде чем продолжить свой безумный забег.

Шаги отца раздавались совсем близко.

– Томас? – крикнул он, – стой!

Она задержала дыхание, остерегаясь, что оно выдаст ее укрытие. Она вжималась спиной в ствол дерева, едва уместив за ним свою объемную фигуру, давно не такую миниатюрную, как прежде. Ее бегство и игра в прятки с отцом заведомо были обречены на провал.

– Томас, – повторил он, – иди ко мне.

Он убил Гвен, но мне-то он ничего не сделает, – попыталась успокоить себя Томасин. Они на одной стороне. Вместе. Против всего мира. Ей нужно убегать не от отца, а от того, кто мог видеть вспышку сигнальной ракеты. От того, кто идет за ней, чтобы запереть в клетке и издеваться всю оставшуюся жизнь. Отец ей не враг. Он поможет.

Томасин выступила из-за дерева и поняла, насколько беспомощными были эти мысли. Она посмотрела на отца как-будто со стороны, как на чужого человека, и испугалась. Огромный человек, с перекошенным гневом лицом и окровавленными руками, выглядел воплощением ночного кошмара. Его взгляд был безжалостным, а губы кривились в гримасе отвращения. Но этот монстр на ее стороне. Он не причинит ей вреда.

– Пойдем, – сказал отец, – надо домой.

Девушка приблизилась к отцу и сделала то, что никогда прежде себе бы не позволила, остерегаясь порицания. Но ей было слишком страшно. Ей нужно было почувствовать себя в безопасности. Она обхватила рослую фигуру отца и на мгновение спрятала голову у него на груди. Пусть он и не обнял ее в ответ, но и не оттолкнул.

– Вот так, – сухо похвалил он, – молодец. А с этим мы разберемся…

– С этим? – Томасин отшатнулась.

Презрительный взгляд отца был прикован к ее беззащитному животу, обнаженному распахнутой курткой. Девушка инстинктивно накрыла его руками.

– Я придумаю, как вытащить это из тебя, – пообещал отец, – и все будет как раньше.

Ее опасения подтвердились.

– Но… – пролепетала Томасин, – пожалуйста, это…

– Они испортили тебя, – продолжал он, – засунули в тебя свое гнилое семя. Но я вырежу его. Ты снова будешь…

– Нет, – взмолилась она. Она почувствовала, как ребенок под тканью толкается в ответ на давление снаружи. В нем тоже была заложена жажда жизни, такая же, как во всех них. Он не понимал, что сейчас решается его судьба, но чувствовал опасность на уровне инстинктов. И торопился как-то повлиять на свою судьбу.

Резкий спазм пронзил тело Томасин, заставив ее согнуться от боли. Она уперлась в колени, чтобы не потерять равновесие, и земля качнулась и поплыла перед глазами. Она несколько раз вздохнула, шумно выталкивая воздух из легких, но это не принесло облегчения.

Все случится сейчас.

Она сползла на землю, окончательно утратив связь с реальностью. Окружающий мир перестал существовать, обратившись в мутные, цветные пятна, утопленные в бесконечной агонии. Голос отца, испуганный и злой, донесся до нее как из-под воды, но звук треснувшей ткани свитера был острым и отчетливым. Томасин с трудом разлепила веки и увидела свой живот, бледную кожу в синих прожилках вен. И нож в руках отца, все еще покрытый пятнами крови Гвен.

Томасин рванулась из последних сил, уворачиваясь от удара. Она шатко поднялась и снова ринулась наутек, толком не видя, куда бежит. Ветви деревьев цеплялись за одежду, подошвы ботинок вязли в снегу, словно в болоте.

Он что-то кричал ей вслед. Он был совсем близко. А у нее кончались силы. Боль подстегивала двигаться вперед, но с каждым шагом тело тяжелело.

Девушка плюхнулась в снег, выставив перед собой ладони, чтобы смягчить падение. Она выхватила из-за спины лук и стрелу. Перемазанные в лесной грязи руки не слушались и скользили, пока она натягивала тетиву. Ее трясло. Зубы стучали не то от волнения, не то от холода.

– Это для твоего же блага, Томас, – осудил отец, – не дури.

Она выстрелила. Он легко перехватил первую стрелу и сломал в своих медвежьих лапищах. Следующая вонзилась ему в плечо. Девушка стреляла, а он надвигался, только морщась, когда тонкие, заточенные пруты вонзались в его одежду, даже не достигая кожи. Некоторые падали на землю, обламываясь о грубую ткань куртки.

Вот теперь он был по-настоящему зол.

Бей или беги.

Томасин бросила лук и побежала. Брюки повлажнели, и что-то стекало по бедрам. Боль омывала ее ледяными волнами, но она уже почти не чувствовала собственное тело. Невесомое, оно парило над землей.

– Стой! – донеслось до нее. Очень вовремя.

Она едва успела затормозить, и подошвы ботинок проехались по сырой грязи, перемежавшейся с таящим снегом. У ее ног разверзлась бездна. Томасин взмахнула руками в воздухе, кое-как вернув себе равновесие.

Она обернулась.

Отец приближался к ней медленными шагами крадущегося хищника. Он знал, что жертва уже не уйдет, и торжествующая ухмылка извратила его черты. Он предвкушал удачную охоту. Эта зверушка свое отбегала. Ей больше некуда бежать.

– Папа, пожалуйста, – охрипшим голосом молила Томасин, – не нужно этого делать…

– Ты мне больше не дочь, – выплюнул он, – моя дочь не была шлюхой. Она не позволила бы, чтобы с ней это сделали.

Если бы у Томасин были силы, она бы поспорила. Но она могла только стоять с открытым ртом, пытаясь восполнить недостаток кислорода после безумной, бессмысленной гонки. Стоять и смотреть, как грузная фигура отца надвигается на нее.

Когда между ними остался один шаг, девушка вспомнила отцовские слова, его бесценные уроки и наставления. Он отрекся от нее, но успел научить.

Он любил повторять: бей или беги. Но Томасин не сделала ни того, ни другого. Она присела, вспахав пальцами рыхлую весеннюю землю, глубоко вонзила в нее ногти. А отец, не удержавший равновесия в последнем рывке, перегнулся через нее и свалился вниз. Трехпалая рука царапнула воздух над ее плечом. Тело глухо хлопнулось о землю. Томасин испуганно зажмурилась, но вскоре услышала ругань и возню. Он еще жив. А она долго не проживет, если отец сумеет выбраться из ямы, оказавшейся недостаточно глубокой, чтобы его прикончить.

– Сука! – заорал он, – тупая мелкая шлюха!

Он вдруг сделался таким разговорчивым, исторгая из себя оскорбление за оскорблением. Томасин внимала его гневному монологу, не имея возможности уйти.

– Неблагодарная тварь! Ты бы сдохла без меня! И вот чем ты мне отплатила? Ты мне даже не дочь! Я нашел тебя! Ты бы сдохла, сдохла!

Боль прочно пригвоздила Томасин к месту. У нее не было сил подняться, и она скорчилась, подтянув колени к себе, выискивая более удобное положение. Слезы брызнули из глаз. Она не знала, не имела возможности проверить, говорит ли отец правду или выдумывает, чтобы окончательно ее уничтожить. Она прижалась щекой к земле, чтобы та заглушила его злые слова.

Он говорил: слушай лес.

Лес молчал, отвечая своей величественной тишиной на все сердитые выкрики отца. Даже птицы затихли, прислушиваясь к его недовольству. Но было что-то еще: далекий рев двигателя. Хруст веток и снега под шинами, вынудившие отца наконец-то заткнуться. Он тоже услышал. Умолк. Затаился, оценивая обстановку.

Шаги.

Совсем рядом. Сначала в поле зрения девушки появились колеса, разметавшие повсюду брызги черного снега. Мотоцикл глухо завалился на бок, брошенный своим хозяином. Следом Томасин увидела перед собой тяжелые, заляпанные грязью ботинки. Ее аккуратно подняли с земли, и угол обзора сузился до ткани кожаной куртки перед лицом. Знакомый запах внушил ей обманчивое обещание безопасности. Но она все еще была начеку. Пока чужие пальцы оглаживали ее плечи, спину, путались в коротких волосах, она не теряла времени даром. У Малкольма всегда было с собой оружие.

– Боже мой, малышка, – сбивчиво пробормотал он ей в макушку, – ты жива.

И Томасин наконец-то повезло. Она выпуталась из объятий и отступила, взвесив в руке бесценный трофей. Пистолет нагрелся у мужчины под курткой и был куда теплее ее пальцев. Она подняла оружие из последних сил. Она испытала мстительное удовлетворение, наблюдая, как гаснет улыбка Малкольма, а радость на лице сменяется смятением. Он явно рассчитывал на другой прием и не ждал узреть последствия своих карательных мер. Его ошарашенный взгляд был прикован к животу девушки.

– Это… – обронил он.

– А ты как думаешь? – зашипела Томасин, – такое бывает, если насиловать женщину. Разве ты не этого добивался?

– Томасин, пожалуйста.

– Лучше скажи, почему я не должна тебя убить.

Ей было плевать, что отец внизу слышит каждое их слово. Она не собиралась оправдываться перед ним и чувствовать себя виноватой. Больше нет, раз он уже все равно считает ее настолько испорченной, что предпочел попросту отречься. Сейчас ей куда важнее было получить ответы на вопросы, терзавшие ее столько времени. После этого можно и умереть спокойно.

– Тебе нужна помощь. Я отвезу тебя в…

– Нет! – взвилась Томасин, – чтобы снова посадить меня на цепь?! Я туда не вернусь. Хватит с меня твоей помощи! Зачем ты меня искал? Отвечай!

– Ладно-ладно, – Малкольм примирительно поднял ладони вверх, демонстрируя, что у него нет другого оружия, и преимущественно полностью на ее стороне, – я облажался. Очень сильно облажался. Бессмысленно просить о прощении после того, что я сделал, но я хочу хоть как-то загладить свою вину. Позволь мне исправить…

– Ничего уже не исправить! – перебила девушка, поморщившись от очередного спазма. Держать руки вытянутыми с пистолетом становилось все сложнее. Ее силы были на исходе, а горло пересохло от невыплаканных слез. – Мне конец.

– Нет, это не так, – возразил Малкольм, – в Капернауме есть хорошие врачи, оборудование и медикаменты. Если ты поедешь со мной, они сделают все правильно. После ты сможешь уйти. Я обещаю.

– А ребенок? Ты заберешь его и будешь мучить, как мучил меня?

У нее подкашивались ноги, но она силой удерживала себя в вертикальном положении. Хотя Томасин готова была сдаться, прикончить его, а после сигануть в яму, чтобы отец придушил ее голыми руками. И весь этот кошмар наконец-то закончился. Она слишком устала. Ей было до одури больно – так, что мысли становились путанными и бессвязными.

– Я не монстр, Томасин, – совсем тихо, печально сказал Малкольм, – я поступал погано с тобой, с разными людьми, но я не монстр. Дай мне шанс доказать тебе это.

– Ты убийца, – напомнила она, – ты убивал, когда мир еще был нормальным. Я знаю, я…

– Ты читала мое досье, да, – перебил ее мужчина, – но там не написано, почему я всех их убил.

– Почему?

Он отвел взгляд, и Томасин порадовалась, что с этого угла незаметно содержимое ямы. Там все еще сидел отец, подозрительно притихший, которому явно не стоило слышать ничего из их разговора. Она отрезала себе путь к отступлению. Она ведь могла выстрелить сразу, помочь отцу выбраться, умолять его о прощении и откатиться назад. Но теперь ему известно, что она и сама отчасти виновата в том, что с ней случилось, что ее многое связывало с Малкольмом. Их многое связывало. Слишком многое. Потому она жаждала услышать его исповедь. Прежде чем привести приговор в исполнение. Она давно хотела знать правду.

– Хорошо, – с тяжелым вздохом кивнул Малкольм, – у меня была младшая сестра. Однажды она пошла на вечеринку, где ее накачали наркотиками и изнасиловали. Она не смогла это пережить и покончила с собой. Ей было всего шестнадцать, как и тебе в нашу первую встречу. Я ничего не мог сделать, тогда я учился в колледже и жил в другом городе. Когда я узнал, мне сорвало крышу. Я примчался домой и нашел каждого из тех, кто сделал это с ней.

– А девушка?

– Это была ее подруга. Эта тварь снимала процесс на камеру и распространяла видео среди знакомых, – он поморщился, – зато благодаря ей я знал всех причастных в лицо.

Руки Томасин дрогнули и опустились сами собой, и теперь дуло пистолета смотрело в землю. Она прикусила губы до крови. Услышанное тронуло ее так глубоко, что она даже позабыла о боли, ставшей уже не такой острой, а приглушенной и далекой. Она могла счесть эти слова высокопарной ложью, но они звучали обезоруживающе искренне.

– Я не горжусь этим поступком, – продолжал Малкольм, – месть не вернула ее из мертвых. Мне уже было наплевать, я отказался от адвоката и признал вину. Из-за этого от меня отвернулась вся семья, все близкие и знакомые. Я убил этих ублюдков, но оказался среди еще больших отморозков в тюрьме. Выбора не было. Хочешь выжить в волчьей стае – стань ее вожаком.

Последняя деталь пазла заняла свое место. Теперь Томасин поняла смысл вычурного названия главного аттракциона павшей Цитадели. Волчья гонка. Чтобы стая могла удовлетворить жажду крови и не обратила ее против своего главаря. По словам Дайаны, эти бешеные псы его ненавидели. И как же Малкольм, должно быть, ненавидел их сам – подобных тем, кто погубил его сестру. Сестру, которую он не сберег, и, наверное, винил себя в этом. Вместо нее он взял под свою опеку другую девчонку того же возраста. Пока она не повзрослела, и в дело не впутались совсем другие чувства.

Чувства, которые теперь душили Томасин, мешая ей вытолкать из себя хоть что-то в ответ. Но ничего не приходило на ум, опустошенный недавним всплеском адреналина. Зато боль прошла, и в теле воцарилась удивительная легкость.

– Я плохой человек, Томасин, – подвел итог Малкольм, – но я пытаюсь поступить правильно, исправить то, что еще можно. Все, что я могу для тебя сейчас сделать – отвезти к врачам Капернаума. А дальше решай сама.

Она не знала, что на это ответить. До недавнего времени Томасин вообще планировала не дожить до лета, так что будущее представлялось ей весьма туманным. Но призрачный огонек надежды разгорелся. Она утешила себя, что всегда может сбежать, если что-то пойдет не так. Но она ему верила. Хотела верить.

Она шагнула вперед и приняла протянутую руку. Глаза Малкольма влажно блестели и были полны благодарности, а взгляд стал таким теплым, что Томасин готова была забыть все прежние обиды. И сделала бы это, если бы главное напоминание не толкнуло ее в живот изнутри. Эта проблема требовала срочного решения. С остальным можно будет разобраться после, если врачи Капернаума действительно так хороши.

Малкольм усадил ее на мотоцикл и протянул громоздкий шлем. Томасин поморщилась – у нее и без этого огромного сооружения гудела голова, но сил на споры у нее не осталось. Плотный пластик приглушил звуки, и она утратила прежнюю остроту слуха. Она возилась с застежками и не услышала шагов. Была еще одна деталь, которую девушка совсем упустила из внимания, и теперь пожалела.

Мотоцикл потерял равновесие, и она повалилась набок вместе с ним. В лесу невозможно было развить достаточную скорость, чем и воспользовался отец, каким-то образом выбравшийся из ямы. Томасин, придавленная тяжелым транспортным средством, теперь могла только наблюдать их противостояние с Малкольмом, пытающимся выбить у отца нож.

– Ты заплатишь за то, что с ней сделал! – взревел отец. Не вызывало сомнений, что он слышал весь их разговор и сделал соответствующие выводы. И история о мертвой сестре в качестве оправдания его совершенно не тронула. Едва ли он выполз из той дыры, чтобы дать свое родительское благословение на их счастливый союз. Томасин читала, что так делали в прежнем мире. Но в этом новом, рехнувшемся мире, отец и будущий отец ее ребенка сражались, как дикие звери.

И отец Томасин был сильнее. Преимущество в виде ножа было на его стороне, а у Малкольма не было с собой той жуткой биты с шипами. Но был пистолет, который девушка по старой привычке присваивать все ценное спрятала в глубокий карман куртки.

Отец заметил.

– Давай, Томас! – торопил он, – не разочаруй меня!

Он говорил: бей или беги.

Она нажала на курок.

Отец говорил: слушай лес. И лес застыл, оглушенный звуком выстрела.

А еще он сказал: ты мне больше не дочь. Так что к черту его советы.

Малкольм спихнул с себя безвольное тело поверженного соперника и сразу же ринулся к ней. Кровь заливала ему лицо – глубокая рана крест-накрест пересекала старый шрам, когда-то оставленный Томасин, начинаясь от брови и заканчиваясь над ключицей порванным воротником куртки. Она выронила еще дымящийся пистолет и порывисто обняла мужчину, ничуть не боясь перемазаться в крови. Кровь была частью каждодневной рутины в изменившемся мире. Как и смерть. Но, возможно, однажды все будет иначе.

А Томасин больше не собиралась умирать.

Эпилог.

Томасин вынула из ствола стрелу и придирчиво осмотрела со всех сторон – наконечник немного погнулся, но при должном усилии можно поправить. Другие стрелы она собрала в кустах поблизости, бесшумно ступая по ковру из мха и прислушиваясь. Громко пели птицы. Ветер качал лохматые лапы елей.

Вот оно. Легкий шорох. И следы, почти неразличимые, невесомые, опознаваемые лишь по протектору на подошвах. Следы привели ее к полянке, залитой солнечным светом. Солнце заставляло темноволосую макушку дочери отдавать рыжиной.

Артемида сидела на пеньке, лук валялся в траве рядом с ней, а на коленях девочки вольготно устроился… кролик. Дочь охотилась за ним и должна была убить, но пятилетнему ребенку пока трудно давались принципы жестокого мира. Пушистый зверь вызывал у нее умиление, а задача прикончить его и принести в качестве трофея домой – искреннее негодование. Да и кролику она внезапно понравилась. Он смирно сидел в ее руках, впрочем, судя по всему, только и ждал, когда представится возможность скрыться в зарослях папоротника.

– Можно я заберу его домой? – завидев мать, Артемида подняла на Томасин большие темные глаза.

Томасин вздохнула. Она представила, что ей бы на это ответил отец. Нет, ничего бы не ответил. Он выудил бы свой любимый нож и показательно, на ее глазах, оборвал бы жизнь несчастного создания. Или заставил ее саму его выпотрошить. В качестве урока. Он не учил ее жестокости, но учил выживать. А сострадательное сердце еще никому не помогло в прятках со смертью.

– Ох, милая, – вздохнула Томасин, – и что мы с ним будем делать?

– Не знаю, – призналась Артемида. Она отвлеклась на появление матери и утратила хватку – кролик тут же соскользнул с ее колен и шустро нырнул в кусты. Девочка обиженно наморщила носик.

– Ничего, – утешила ее мать, – у тебя будет другой. Все кролики в этом лесу твои.

– Но я хотела именно этого, – пробормотала Артемида.

Она подобрала лук и засеменила за Томасин по тропе, ведущей к хижине.

– И не забывай собирать стрелы, – напомнила Томасин, остановившись, чтобы рассмотреть след, попавшийся ей на глаза. Его оставила волчья лапа, но не очень крупная. К счастью, он был один. Вряд ли стая подобралась так близко к их жилищу, скорее всего, приблудилась какая-то одинокая особь. Еще не повод для беспокойства.

Артемида остановилась рядом с ней, чтобы тоже посмотреть на след. Томасин любовно погладила дочь по мягким, чуть вьющимся волосам и наклонилась, чтобы поцеловать в макушку. Она хотела похвалить малышку за успехи в стрельбе, но безалаберное отношение к оружию ее остановило. Артемида сама просила хоть что-то и радовалась, получив лук – меньшее из зол, относительно безопасное приспособление для охоты. А Томасин запрещала себе расслабляться, пусть и не уподоблялась отцу в его жестких методах воспитания. Мир вокруг опасен. Артемида должна это знать. Пусть пока им угрожают только звери. Однажды ей все-таки придется встретиться с людьми. А они самые опасные хищники.

Возле дома она приметила мотоцикл и удовлетворенно заключила, что очередная вылазка Малкольма прошла успешно. Он мог и не вернуться. С тех пор, как они покинули Капернаум и поселились здесь, Малькольм отлучался только, чтобы проверить окрестности на предмет мертвецов, и, конечно, полезных в быту вещей. Она все равно беспокоилась, хоть эти места и оставались дикими, непроходимыми и относительно безопасным. А Артемида пока не понимала, как опасны одинокие путешествия отца. Она радовалась сувенирам. И висела у отца на шее, как и сейчас. Томасин же удостоилась осуждающего взгляда – решение подарить дочери лук принималось исключительно ей одной. Малкольм был против, но все-таки принял необходимость обучать девочку с малых лет.

Артемида убежала изучать привезенные отцом сокровища, а Малкольм присел рядом с Томасин, занявшейся выстругиванием новых стрел. День стоял нетипично теплый для этих мест, и ей хотелось насладиться хорошей погодой. Пусть дом со всех сторон окружал столь любимый ей лес, ей все еще было некомфортно в четырех стенах. Снаружи дышалось легче.

Они сидели молча, любуясь видом, простиравшимся со склона горы. Здесь было очень красиво. Мрачные воспоминания выцвели, но иногда проступали сквозь череду простых, каждодневных дел, приятных мелочей и новых открытий. Томасин смотрела на эти горы и лес, готовясь проститься с жизнью. В этой хижине она ночами сдерживала слезы, чтобы их не услышал отец.

Теперь ночами она пересказывала дочери сказки, когда-то услышанные от той старухи. Старухи, что звала Томасин Артемидой. Старуха давно умерла, как бывает со всеми, кто оказался слишком слаб, чтобы выстоять перед жестоким и опасным миром. А Артемида жила в своих священных охотничьих угодьях и потихоньку учила дочь быть такой же сильной, какой она была сама. Такой же бесстрашной.

Но есть вещи, которые пугают даже самых бесстрашных.

– Он хочет, чтобы я вернулся, – сказал Малкольм, и от этих слов солнечный день утратил все краски, – чтобы возглавить их новое поселение.

– Ты знаешь, что я об этом думаю, – поморщилась Томасин.

– Знаю, – он привлек ее к себе, устроил между своих коленей и сцепил руки на ее животе – еще небольшом, но уже ощутимо подросшем, – но тебе не помешало бы наблюдение врачей и…

– Нет, спасибо, – возразила девушка, – я лучше найду подходящую нору и рожу ребенка там.

– Конечно, – фыркнул Малкольм ей в волосы, – тебя же воспитали волки, как я мог забыть. Но что насчет павлиньих язычков, хороших вин и вещей, достойных королевы?

– Меня вполне устраивает мое лесное царство, – заявила Томасин.