Текст книги "Бей или беги (СИ)"

Автор книги: Рита Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Объяснись, – потребовал Малкольм, и в этом приказе прозвучала жесткость, всегда пугавшая девушку до дрожи. Так с ней разговаривал только отец, когда она выводила его из себя, подвергая их обоих риску из-за глупых ошибок.

Томасин не могла вспомнить, когда она плакала в последний раз. Кажется, когда отец пропал. Она ждала его возвращения, как брошенная собака, ночь, другую, третью, пока к ней не подсела та старуха, что болтала про древних богов. Старуха погладила ее по голове, протянула припрятанную банку консервированной кильки, и сказала, что Томасин нужно поесть и уже принять неизбежное. Он не придет. Томасин возразила, что старая ведьма ошибается, но кильку взяла. Оставшись в одиночестве, она ела и плакала, пытаясь уместить в голове осознание того, что больше никогда его не увидит. Слезы падали в открытую жестянку, и то ли от них, то ли из-за истекшего срока годности рыба горчила на языке. С той жуткой ночи прошло много лет. Томасин больше не представилось подходящего повода для слез. Но сейчас она разревелась. От обиды, непонимания и собственной беспомощности. Вдруг ее теперь накажут? Выгонят из лагеря в назидание. Она нарушила добрый десяток правил, хотя бы тем, что угрожала другому члену общины. И все ради чего? Ради скользкой, легкой тряпки, так и норовившей свалиться и окончательно усугубить положение.

Но Малкольм не стал обвинять ее. Он присел рядом и притянул плачущую девчонку в свои объятия, погладил по спине, покрывшейся мурашками от прохлады, царившей в стылых помещениях тюрьмы даже летом. Заботливо, совсем по-отечески, хотя настоящий отец брезговал такими вещами и презрительно называл объятия «телячьими нежностями».

– Эй-эй, тише…

Томасин не была привычна к такому. Она не знала, как ей следует себя вести. Объятия, как и любой другой тесный контакт с другими людьми, не внушали ей доверия. Она заерзала, выбираясь из его рук.

– Я ее не убила. Не поранила, – выпалила она, оправдываясь до того, как услышит претензии и требование убираться обратно в лес.

– Кого? – рассеянно спросил мужчина.

– Эту женщину, твою подругу, – уточнила Томасин, и голос предательски дрогнул, снова срываясь на плач, – я просто… попросила у нее эти вещи, чтобы стать красивой, как она… Я не хотела ничего плохого, пожалуйста, не выгоняйте меня. Я исправлюсь, я буду лучше стараться… Я…

Она рванулась, намереваясь вскочить с койки и спастись бегством, а заодно проверить, чем там занимается ее раздетая пленница. Малкольм удержал Томасин за плечи, вынуждая посмотреть на себя. Девушка расценила это как требование и дальше путаться в словах, оправдывая свой странный поступок.

– Я… я… – она запнулась, так и не приступив. Мужчина накрыл ее губы ладонью, обрывая сбивчивый лепет.

– Все в порядке, – заверил он, – тебя никто не накажет. Просто больше так не делай, хорошо?

– Почему? – промычала Томасин ему в руку, – потому что я маленькая? Но я…

– Нет, – покачал головой Малкольм, – потому что ты не она.

Фраза хлестнула Томасин сильнее, чем любая пощечина или удар под дых. Слезы снова брызнули из глаз, но иссякли, стоило ей услышать продолжение.

– Ты лучше, – сказал он, – а она годится лишь для того, чтобы греть постель. Я уважаю тебя, как равную себе, потому не собираюсь использовать.

У Томасин все окончательно перепуталось в голове – вроде как, он похвалил и возвеличил ее, но все же отверг. Она пообещала себе обдумать это потом, почувствовав, как со всей тяжестью на нее навалилась усталость. Заплаканные глаза зудели, а веки слипались. Она с неохотой припомнила, что ее комната занята. Ей и не понадобилось возвращаться туда – Малкольм позволил ей остаться подле себя, на своей койке, окутав теплом своего тела. Засыпать в чужих объятиях оказалось приятно. Томасин успокоилась и устроилась удобнее. Туфли с грохотом соскользнули с ее ног, пока она нежилась в коконе из одеяла и объятий. Перед тем, как провалиться в забытье, она различила шепот Малкольма:

– Однажды ты станешь королевой, малышка. А королевы не предлагают себя, как товар в подарочной упаковке.

Томасин сбежала на рассвете, остерегаясь, что ее путешествие из лидерской комнаты будет засвидетельствовано кем-то из обитателей лагеря. Она не нашла раздетую красотку на прежнем месте, но, судя по всему, ушла она не голышом – вместе с ней пропало и кое-что из одежды самой Томасин. Девушка сделала себе пометку отыскать ту особу потом, чтобы обменяться вещами и вернуть ей ее туфли, белье и платье. Она имела смутное представление о том, где живет эта женщина и чем занимается днем, но собиралась выяснить. Однако необходимость отпала сама собой. Женщина сама отыскала Томасин через несколько дней, подкараулив во дворе, когда маленькая охотница возвращалась с обеда. Красотка, представившаяся Дайаной, кивком головы пригласила ее в безлюдную часть тюрьмы, где они могли поговорить без свидетелей.

– Ну, как все прошло? – с колючей улыбкой полюбопытствовала она.

Томасин смутилась, не зная, что ей ответить. Она совершенно не подготовилась к тому, чтобы обсудить с кем-то события той ночи. Слова Малкольма вселили в нее гордость, и последние дни она ходила окрыленная. Ей казалось, что при встрече она взглянет на эту красотку свысока, ведь она, Томасин, особенная, а девушка лишь одна из многих. Товар. Подстилка. На деле все вышло иначе.

– О, выходит, не очень, – догадалась Дайана, пронаблюдав, как меняются эмоции на лице собеседницы, застигнутой ее допросом врасплох.

– Вовсе нет! – воскликнула Томасин, – отлично прошло…

– Дай угадаю: Золушка осталась замарашкой даже в бальном платье? – спросила Дайана.

– Кто? – растерянно откликнулась Томасин. Имя было знакомым, но ей не удавалось выцепить из воза знаний, полученных в образовательном кружке, соответствующую ему характеристику. Ее по-прежнему ставили в тупик некоторые метафоры и отсылки из прежнего мира.

– Ох, боже, – Дайана закатила глаза, – какая же ты невежа. Немудрено, что он тобой не прельстился.

– Он… – начала Томасин, но женщина перебила ее:

– У Малкольма высокая планка, – заявила она, – он не стал бы путаться с необразованной, глупой дикаркой. Тебе нечего ему предложить. Сомневаюсь, что ты хоть что-то умеешь…

– Ложь! – возмутилась Томасин, – он сказал, что я лучше других, и он не хочет меня использовать…

– Какой вздор, – Дайана цокнула языком и удрученно покачала головой, – бедная девочка. Ты развесила уши и поверила? Придется тебя расстроить: тебя просто грамотно отшили. Малкольм отлично это умеет – манипулировать людьми, выдавая им именно то, что они желают услышать.

Томасин снова захотелось заплакать, но она сдержалась, рассудив, что не может позволить себе демонстрировать слабость на глазах этой женщины. Внутренности стянулись в тугой узел. Она жалела, что не зарезала Дайану той ночью. Она была не только раздражающе-красивой и самоуверенной, но и посмела вытащить наружу неприятную правду. Томасин и сама об этом думала. Эти мысли отравляли все удовольствие от льстивых слов ее покровителя. Корона свалилась с ее головы. Никакая она не королева, не особенная и кто-то там еще. Просто маленький зверек, который не годится даже чтобы, как выразился Малкольм, греть постель. Ее терпят здесь, потому что она хорошо охотится. В ином случае – давно бы вышвырнули вон. Она чужая. Всегда будет чужой. И ладно – для всех остальных, но и для него тоже.

– Я могу обучить тебя, – продолжала Дайана почти ласково, – хоть немного. Кое-какие вещи тебе точно пригодятся…

– Нет! – выпалила Томасин. Она оттолкнула женщину с дороги и бросилась бежать – в свою комнату, чтобы собрать немногочисленные вещи и уйти. Арбалет – самое ценное. Она решила, что имеет полное право забрать его себе – все-таки это подарок. Он пригодится ей, когда она будет в одиночку выживать в лесу. И он станет напоминанием – лучше держаться подальше не только от мертвых, но и от живых.

Охранникам Томасин сказала, что идет на охоту. Одна. Она сначала подивилась тому, как легко ее выпустили за границы территории, не задавая лишних вопросов, но быстро нашла невеселое объяснение – здесь всем, по правде, плевать на ее судьбу. Решила рискнуть головой, чтобы вкинуть в общаг свежее мясо – пожалуйста. Никто, кроме Малкольм, не собирался носиться с притащенной им из леса дикаркой. Дикарка. Она повторяла и повторяла обидное слово про себя, пока оно не утратило силу. Из уст Дайаны оно все равно звучало куда оскорбительнее.

Томасин страшно злилась и выместила свой беспомощный гнев на парочке подвернувшихся мертвецов. Впервые в жизни она жалела, что набрела лишь на двоих. Ее ярости хватило бы на целую орду. Она выдернула арбалетные болты из полуразложившихся тел и для пущего эффекта еще и пнула одного из поверженных монстров. Словно он был виноват в ее разочаровании. Томасин тут же стало стыдно. Она задумалась, что, возможно, когда-то это был хороший человек. Сейчас уже не понять: черты лица почти полностью стерлись, волосы свалялись в неопрятную паклю, а костюм весь изорвался. Поверх пожелтевшей, грязной, в прошлом белой рубашки, болтался клочок ткани, который, по словам Зака, назывался галстуком. В образовательном кружке Томасин узнала, что этот предмет одежды был распространен у всяких государственных служащих, учителей и офисных работников, словом, солидных людей. Этот тип, наверное, когда-то просиживал штаны за компьютером или читал лекции в университете. Теперь не спросишь. Он оказался слабее Томасин – и погиб вместе с прежним миром, обратившись в беспокойную, вечно голодную тварь. Как и многие другие, кого заботливый отец-охотник не научил выживать в любых обстоятельствах.

В любых. Но выживать среди людей оказалось куда сложнее, чем скитаться по лесам и крошечным укрытиям. Томасин признала, что в лесу ей стало куда спокойнее. Покинув лагерь, скорее всего, навсегда, она оказалась в привычной, естественной среде обитания.

Она пошла по следу, оставленному мертвецами, зачем-то взявшись отыскать место, откуда они явились. У нее не было особой цели, как и желания признаваться себе, что она просто ищет стаю, чтобы подраться с монстрами и выпустить пар. Или погибнуть, пополнив их ряды. Перспектива стать безмозглой машиной для убийств казалась до поразительного заманчивой. У мертвых нет сожалений. Нет потребности копаться в себе, собирая в копилку обиды и огорчения. Мертвые не смеются. Не привязываются. Они лишь идут вперед и вперед.

Томасин позволила себе то, чего не делала никогда прежде: она продиралась сквозь заросли и представляла, какой была бы ее жизнь, если бы мир не рухнул. Она пошла бы в школу, выучилась, завела друзей? Она сбегала бы из дома, чтобы послушать музыку и потанцевать в ночном клубе? Отец бы ругал ее, почуяв от нее запах алкоголя? Или отнесся с пониманием, посадил рядом с собой и налил ей виски, чтобы научить не убивать и разделывать животных, а грамотно употреблять спиртные напитки? Чему он учил бы ее? Он, кажется, сам ничего не смыслил в делах простых людей. Он бежал от них – уже тогда. Крутил баранку, развозя грузы, по возможности избегая всяких социальных ритуалов. Он замкнулся в себе из-за смерти ее матери или всегда таким был? Огромным трехпалым медведем, с грубой кожей и таким же сердцем.

Томасин остановилась. Она выудила отцовский нож и принялась вырезать на коре ближайшего дерева собственное имя. Она все-таки вынесла кое-какую пользу из своего пребывания в лагере – научилась писать. Теперь она могла оставить что-то на память о себе – какое-то напоминание, что мелкая, тощая, но храбрая девочка, когда-то тоже ходила по этой земле. Такая незначительная в масштабах огромного мира, населенного мертвецами. Слушала лес, вдыхала его запахи, вздрагивала от каждого шороха.

Шорох. Томасин не успела выцарапать последнюю букву и вскинула арбалет. Она отточила движение до автоматизма и теперь ей требовалось меньше минуты, чтобы зарядить болт. На металле еще остались ошметки плоти недавно убитого ей монстра. Девушка собиралась продолжить охоту и снова окунуть болт в мертвое тело, но, обернувшись, была вынуждена оставить это намерение.

– Эй-эй, полегче, – с поднятыми вверх руками к ней осторожно приближался Малкольм. Томасин испытала почти гордость – ее уроки не прошли даром. Он научился передвигаться по лесу почти также бесшумно, как она. Его выдала хрустнувшая под тяжелым ботинком ветка. Девушка мысленно застонала, сколько раз она говорила ему, чтобы смотрел под ноги, прокладывая маршрут? Именно в этом и заключался ее секрет – она всегда чутко оценивала почву и старалась ступать по мху, поглощающему все звуки, как мягкий ковер. Она ошиблась лишь раз, когда сверзилась в яму. Но тогда она была так истощена, так голодна, что утратила хватку.

– Что тебе нужно? – холодно спросила она, опуская арбалет и пряча болт обратно в наплечную сумку. Как бы она ни была зла, Томасин вовсе не планировала оставить лагерь без своего расчудесного главаря.

– Ты ушла на охоту одна, – озвучил Малкольм очевидное, – без разрешения.

– Я ушла совсем, – заявила девушка.

Она резко развернулась и пошла прочь, рассудив, что это лучший способ поставить точку в разговоре и дать мужчине понять, что в ее планы не входит оправдательная речь. Она больше не будет следовать его глупым правилам.

– Как это понимать? – конечно, он двинулся за ней следом. Томасин пожалела, что все-таки не пристрелила его – убийства давались ей куда лучше, чем построение диалога, где требовалось объяснять свои поступки и делиться чувствами. Вселенная по своему расценила желание девушки: она приметила несколько мертвецов, приближающихся к ним. Вероятно, их заинтересовали голоса. И откуда они только взялись, в такой близости от лагеря? Твари давненько не встречались им во время охоты. Томасин была уверена, что они зачистили территорию еще осенью.

Она всадила болт в лоб одному, голову другого Малкольм размозжил битой, а третьего Томасин добила по старинке – отцовским ножом в глазницу, стоило ему подобраться поближе. Лезвие вошло глубоко, девушка дергала его, но никак не могла достать, не понимая, за что оно могло зацепиться. Она бы мучилась и дальше, если бы на ее тонкие пальцы не легла ладонь мужчины. Вместе они выдернули нож, но Малкольм не спешил убирать свою руку.

– Так что это значит «ушла совсем»? – спросил он.

– То и значит.

– Томасин.

Она совершила слабую попытку освободить свою кисть, но Малкольм держал ее крепко, еще и переплел их пальцы на рукоятке ножа.

– Я больше не хочу жить в Цитадели, – выпалила Томасин, испугавшись, что в случае промедления растеряет решимость откровенно обозначить свою позицию, – мне лучше одной.

– Ты погибнешь одна, – заметил мужчина. Он как-то странно смотрел на нее – не зло, а будто с нежностью и легкой насмешкой, но Томасин все равно стало неуютно под его взглядом, находясь так близко. Их разделял только поверженный мертвец. Девушка принялась разглядывать его, чтобы отвлечься, но зрелище было не из приятных – монстр где-то потерял одну руку, а на месте оголенного плечевого сустава расплодились какие-то мелкие, белесые червяки. Сейчас они сползали с притормозившего транспорта на землю и подбирались все ближе к носкам обуви Томасин.

– Не погибну, – возразила она, отодвигая ступню подальше от насекомых, – мне не нужны люди. А понадобятся – устрою свое убежище.

– Да ты что!

– Да, – подтвердила девушка, наморщив нос, – ты же говорил, что я стану королевой. Королеве нужны свитеры.

– Свита, ты хотела сказать? – подловил ее Малкольм, и напоминание о ее невежестве стало последней каплей. Томасин зашипела, вырвала у него и свою руку и нож. Она отошла и стала протирать лезвие краем одежды, чтобы не прятать его за пояс в ошметках мозгов мертвеца. Обычно Томасин не придавала значения таким мелочам, но теперь ей везде мерещились эти противные червяки.

– Не важно, – пробормотала она себе под нос, – какая к черту разница? Свитера, свита… чего ты от меня хочешь? Я дикарка.

– Кто тебя так назвал? – в голосе Малкольма снова прозвучали властные, злые нотки. Так бывало всегда, когда дело касалось ходивших по лагерному обществу сплетен. Томасин прекрасно помнила, чем это закончилось для той женщины. Она пропала. И какой бы мерзопакостной ни была Дайана, Томасин не хотела и для нее подобной судьбы. Вряд ли красота Дайаны и ее шикарные платья помогут ей выживать за стенами тюрьмы. Она не Томасин. Тут с Малкольмом не поспоришь.

– Томасин, что случилось? – строго спросил он, – тебя кто-то обидел? Поэтому ты надумала уйти?

Ты – подумала она, но вслух не сказала. Это было бы слишком. Она имела определенные привилегии, будучи приближенной к лидеру, но догадывалась, что не стоит ощупывать границы допустимого. Он, как минимум, выше ее на две головы, если не больше. И прихватил с собой эту жуткую биту, обмотанную колючей проволокой. Никто не станет ее искать. Еще одно имя, вычеркнутое из списка, о котором никто не всплакнет и даже не вспомнит. Она не успела дописать буквы на коре дерева. Она просто исчезнет. Эта мысль оказалась настолько невыносимой, что в глазах снова защипало. Томасин удивлялась самой себе – она за всю жизнь не плакала столько, сколько в последнее время.

Она медленно пошла вперед и чуть не врезалась в еще одного мертвеца. Из-за расстроенных чувств девушка утратила свою хваленую осторожность, да и прежнюю сноровку. В каком-то смысле она сама хотела смерти и была готова позволить твари себя укусить. Отбивалась Томасин совсем вяло, без вдохновения, пока ей на помощь не пришел Малкольм. Сминая черепную кость, как картон, бита обрушилась монстру на голову. Мужчина отпихнул его в сторону и притянул зазевавшуюся Томасин в свои объятия. Она покорно уткнулась лицом в грубую кожу его куртки.

– Да что с тобой происходит? – недоумевал Малкольм.

Томасин пожала плечами, но он заставил ее посмотреть на себя, стиснув челюсть девушки пальцами. Она сморгнула слезы.

– Ничего. Отпусти меня. Мне надо…

– Нет. Прекрати дурить. Пойдем домой, – чуть мягче сказал он.

Она помотала головой, пытаясь сбросить его хватку. Малкольм надавил, а потом нагнулся к ней, накрывая ее губы своими. Томасин замычала, упираясь руками ему в грудь, но быстро сдалась и просто скомкала ткань пальцами. Она вынужденно признала, что ей нравятся новые ощущения. Она толком не понимала, что ей делать, и стала повторять за мужчиной. На образовательных курсах Зака этому не учили, а понабраться опыта Томасин было больше негде. Она боялась сделать что-то неправильно и отвратить Малкольма от себя. Но его, вроде как, все устраивало. Его ладони сместились с лопаток девушки на поясницу, поглаживая ее через слои мешковатой одежды. Томасин не сдержала довольного стона и подивилась этому звуку – он был таким смелым и развратным, совершенно не похожим на то, что она чувствовала – глубокую растерянность и неуверенность в себе.

Малкольм провел языком по ее нижней губе и отстранился. Он прислонился лбом к ее лбу, и щеки девушки защекотали его волосы. На его бледной коже играл легкий румянец, делавший его куда более юным. Томасин впервые, наверное, задумалась о его возрасте. Конечно, он был прилично старше ее, но совсем щенком по сравнению с ее отцом.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – сбивчиво сказал Малкольм, – и я никуда тебя не отпущу.

Томасин слабо кивнула. Она заметила, что улыбается, лишь потянувшись, чтобы ощупать распухшие после его поцелуев губы.

– Ладно, – выдавила она.

– Но я не хочу, чтобы они трепались о тебе, ясно? – помрачнев, продолжал мужчина, – а открыто приблизить тебя к себе не могу. У меня много врагов. Ты станешь мишенью.

– Враги? – оторопело повторила Томасин. Она признала, что сильно переоценивала свои успехи в том, чтобы разобраться в человеческих отношениях и устройстве лагеря. Ей казалось, что авторитет Малкольма непоколебим, и он может делать все, что вздумается. Цитадель впечатлял ее своим четким внутренним устройством. Девушке трудно было поверить, что среди обитателей тюрьмы есть недовольные. Чего им не хватает? Пожили бы они впроголодь, перестали бы роптать на по-настоящему комфортные условия.

– Не забивай себе голову, – отмахнулся Малкольм и опять поцеловал ее.

Увы, это не продлилось долго – их прервало появление новых монстров. Мужчина оставил еще один короткий поцелуй на кончике носа Томасин, и заговорщически подмигнув ей, взвесил в руке свою биту.

– Развлечемся? – бодро сказал он.

Глава шестая.

Этот день Томасин записала в свой небольшой список хороших вещей, что случались с ней за жизнь. День и ночь следом, проведенную в чужой постели, а не в своей. Этот момент стал по-настоящему переломным, потому что после него началась новая эпоха ее жизни в Цитадели. Череда совместных ночевок, вылазок за пределы лагеря и тайных встреч. Вроде как, люди называли это счастьем – и в прежние и в нынешние времена. Томасин была счастлива. Ей нравилось происходящее.

В том, что они скрывали свои отношения, была своя особая прелесть и острота. На людях они с Малкольмом соблюдали дистанцию, но с лихвой компенсировали все, оставшись наедине. В их секрет была посвящена только Дайана – она обеспечивала их прикрытием, получая щедрую плату за свое молчание. Для отвода глаз она продолжала таскаться к Малкольму, но незаметно уходила пережидать ночь в комнате Томасин. Из каждой своей вылазки во внешний мир они привозили ей сувениры, то, что женщина так любила – шмотки, косметику и предметы роскоши, ныне утратившие всякую ценность. Дайана принимала дары с равнодушным, чуть кислым видом. Томасин догадывалась, что у ее экс-соперницы просто нет выбора. Или так – или исчезнуть из лагерных документов, отправившись выживать за стенами в одиночку.

Самой Томасин хотелось с кем-то поделиться, но она не могла. Зак, конечно, заметил, что она изменилась, но так и не смог выпытать у подруги правду о причинах ее цветущего, довольного вида. Она не могла подвергать друга угрозе. Знание о ее романе с лидером вышло бы Заку боком. Он, скорее всего, не смог бы сохранить чужую тайну. Не из злого умысла, а потому, что был простодушен и наивен.

Томасин была беззаботно довольна своей жизнью, заигравшей новыми красками. Она полюбила спать в обнимку, кататься с Малкольмом по округе на мотоцикле под предлогом зачистки ближайших территорий от мертвецов, болтать в постели, ходить вместе на охоту, отвлекаясь на поцелуи и занятия любовью в живописных декорациях леса, да и в целом полюбила секс. И пусть в первый раз Томасин испытывала дискомфорт, а на следующий день между ног саднило, постепенно она поняла, почему люди так высоко ценят это занятие. Ей крупно повезло, что она открыла для себя эту сторону жизни по доброй воле, с опытным человеком, к которому она питала глубокую симпатию. Конечно, за всеми этими радостями девушка совсем позабыла и о «Волчьей гонке».

Но ей пришлось вспомнить, ведь это событие снова навязчиво замаячило на горизонте. Их тайные отношения тянулись уже почти год, и девушка даже не заметила, как пролетело время. Она не успела и глазом моргнуть. Казалось, вчера еще было лето и первый поцелуй; осень, когда они ступали по опавшей листве в лесу, выслеживая очередную добычу; зима, когда она грелась в объятиях Малкольма, наблюдая, как за окном кружится снег; весна, когда мужчина привез Томасин на берег реки, чуть дальше от тюрьмы, смотреть на облака. И на полчище мертвецов, сбившееся на противоположном берегу. Пока твари не представляли угрозу, ведь не умели плавать. Но монстры появлялись все чаще и все ближе к лагерю, что было дурным предзнаменованием. Скорее всего, сюда движется орда.

Томасин как раз вернулась в лагерь после разведывательной поездки – они с Малкольм забрались далеко на север, чтобы оценить обстановку, но им повстречались лишь разрозненные группы мертвецов. Малкольм поделился с девушкой своим планом – бросить все ресурсы, чтобы перехватить рой и увести подальше от лагеря. Если тварей слишком много – стены тюрьмы их не сдержат. Но для начала рой нужно найти. Пока это не удалось ни им, ни другим разведчикам. А слухи уже начинали расползаться. Все только и говорили, что о приближении тварей и грядущей «Волчьей гонке».

Томасин заглянула в главный корпус, проверить свои позиции в списке, и обнаружила, что Зак в противовес ее верхней строчке оказался в самом хвосте. Она пошла к другу, чтобы прочитать ему лекцию о его беспечности. Парня, как и многих других, перевели охранять стены. Сейчас все силы стягивались к обороне лагеря, на случай, если монстры окажутся здесь быстрее, чем их ждут. Огнестрельное оружие Заку никто дать не осмелился, потому ему поручили собирать увесистые камни по всей территории.

Он помахал Томасин, только завидев ее, и чуть не уронил тачанку, доверху полную булыжников. Девушка вовремя подставила ногу, удерживая груз от падения.

– Ну как? – взволнованно спросил он, – вы их видели?

– Нет, – Томасин помотала головой, – но я видела, что ты еще ниже спустился в рейтинге. Что ты натворил?

– Ох, – со вздохом сказал Зак, – это такая мелочь… я всего лишь немного задремал во время дежурства.

– Чего? – изумилась девушка, – мелочь?! Зак, какого дьявола? А если бы…

– Тише-тише, – друг примирительно похлопал ее по плечу, – не сердись. Эти ночные смены – просто кошмар, – он поморщился и обиженно добавил, – хорошо тебе… катаешься с боссом повсюду, можешь бывать снаружи и привозить всякие штуки… кстати.

Томасин замерла. Интонация, с которой это было сказано, насторожила ее куда сильнее, чем неприятное «кстати», подразумевающее продолжение, которое ей, скорее всего, не понравится. Как минимум, Зак вообще не должен был знать о бонусах, что получает Дайан. Кто ему рассказал? Неужто она сама? Эта самодовольная красотка никогда не снисходила до разговоров с таким презренным сбродом, как охрана и обслуживающий персонал. Сама она имела почетную должность на складе и занималась учетом хозяйства. Нет. Точно не Дайана. Кто-то другой.

Томасин задумалась и прослушала, что говорит Зак. Ему пришлось повторить.

– А ты можешь… ну… когда будешь снаружи… поискать одну газировку? Не для меня, для моей девушки. Она ее очень любит и…

– Кто тебе сказал? – надавила Томасин.

– Что? – парень так и застыл с раскрытым ртом.

– Мы рискуем своей жизнью не для того, чтобы выполнять чьи-то прихоти, – осадила Томасин, все больше выходя из себя, – это не шутки, Зак! О чем ты думаешь? Какая газировка! Мертвецов вокруг все больше, ты похерил свою позицию и…

– Прости, – промямлил друг. Он, должно быть, решил, что спасет положение, порывисто сграбастав Томасин в объятия, но только усугубил его. Она окаменела в руках друга, краем глаза приметив на другом конце двора Малкольма. Он тоже их видел – только на них и смотрел. Он не брался что-то запрещать своей возлюбленной, но неоднократно намекал Томасин, что ему не нравится ее дружба с аутсайдером-Заком. Эти объятия могли стать серьезным поводом для ссоры. За год девушка неплохо изучила повадки Малкольма и легко опознала крайнюю степень недовольства в его взгляде.

– Постарайся, пожалуйста, – обратилась она к Заку, – «гонка» совсем скоро. И я не смогу тебе помочь.

Зак отстранил ее от себя и обернулся, перехватив взгляд подруги.

– Сможешь, – пробормотал он, и это слово ударило Томасин со всей силой отдачи от арбалетного выстрела. Она поняла: Зак в курсе не только о подачках для Дайан. А если знает он, то и остальные.

Томасин ждала неприятного разговора с Малкольмом после подсмотренной им сцены, но его не случилось. Мужчина был слишком обеспокоен приближением мертвецов и мерами предосторожности, которые нужно было принять до того. Томасин повезло, что в их связи он искал отдушину и покой, утомленный своими обязанностями руководителя. Их ночи по-прежнему были теплы и полны любви. Но это были далеко не все проблемы девушки.

Она не решилась обсуждать деликатную тему с Малкольмом, потому была вынуждена потащиться к Гвен. Их отношения так и не стали дружескими, но женщина отошла и уже успела позабыть о допросе на тему «волчьей гонки». Она общалась с Томасин также, как и со всеми, чуть грубовато, но в целом вежливо. Гвен уважали за ее профессию и вклад в общее дело, но ее никто не любил. И она прекрасно знала, зачем к ней приходят, потому сразу провела Томасин беглый осмотр – послушала грудную клетку, пощупала миндалины и замерила давление. Закончив, она отошла в сторону и сложила на груди руки, затянутые в латексные перчатки.

– Так что тебя беспокоит? – поторопила она, – я врач, а не экстрасенс. Мысли читать не умею.

Томасин продумывала, что ей скажет, но в голове складывалось куда более ладно. Слова комом застряли в горле. Прокашлявшись, она все-таки осмелилась поделиться.

– Эти… месячные, – с запинкой проговорила она, – как долго они длятся? Они могут просто взять и закончиться?

Гвен посмотрела на нее, как на полную дуру – чуть более презрительно, чем всегда.

– Как давно? – уточнила она.

– В этом месяце их нет, – призналась Томасин.

Блондинка нахмурилась.

– Задам очень глупый вопрос, – сказала она, – ведь заранее знаю ответ. Ты ведешь половую жизнь?

– Чего? – заторможено переспросила Томасин.

Гвен пробормотала себе под нос, неразборчивое и явно нецензурное. Ее белесые брови сошлись на переносице.

– Ты с кем-то трахалась? – выплюнула она, – так понятнее? Или тебе все нужно разжевывать? Кто-то совал в тебя член?

Томасин залилась краской, от прилившей крови зачесались даже кончики ушей под волосами. Она приложила руки к щекам, остужая лицо.

– А что это может быть? – испуганно спросила она, – такое бывает, если…

– Если залететь, – перебила Гвен. Она еще какое-то время прожигала взглядом дыру у Томасин во лбу, прежде чем прекратить пытку и заняться поисками чего-то в своих многочисленных ящиках с медикаментами.

– У меня где-то был тест, – деловито сказала блондинка и добавила с садистским удовольствием, – тест на беременность. Грудь болит? Какие-то еще симптомы?

Томасин пулей вылетела из медицинского кабинета, не дожидаясь, когда Гвен отыщет искомое. Она бежала, будто за ней гонится целый легион мертвецов, пока не забилась в свою комнату. Там у нее подогнулись ноги, и она упала на койку, лицом вниз, шумно и тяжело дыша.

Нет, это невозможно – попыталась успокоить себя девушка. Просто-таки невозможно. Плюсы от частых вылазок во внешний мир – они могли позволить себе добыть эти специальные средства. Даже таблетки, хотя Малкольм сказал, что ей не стоит их пить без консультации с врачом, имеющим куда больше познаний, чем Гвен. Гвен годилась, чтобы зашивать раны и отрубать конечности в случае заражения, но в таких тонких материях смыслила не больше самой Томасин. Но они были осторожны. Только сумасшедшие заводят детей в рухнувшем мире, в мире, где завтра может не наступить. К тому же, тогда их связь стала бы очевидна. Не от святого же духа забеременела лучшая охотница лагеря. Нет, это просто не укладывалось у нее в голове.