Текст книги "Мама и смысл жизни"

Автор книги: Рина Гринд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Теперь ты знаешь про мою бабушку. И про меня.

Эрнеста заворожила эта невероятная история, зачаровал пряный запах китайских блюд, доносившийся со стола. Все время, пока Артемида читала, Эрнест украдкой поглядывал на пар, идущий от остывающих контейнеров, но, хоть и умирал с голоду, выдержал приличия и не стал есть. Теперь уже можно. Он передал Артемиде ростки гороха и вонзил палочки в говядину с пятью сортами грибов.

– Артемида, а что было с твоей матерью? – спросил он, удовлетворенно жуя чуть хрустящий, удивительно сочный гриб.

– Она пошла в монастырь, но через несколько лет ее выгнали за ночные похождения. Тогда она занялась тем же промыслом, что и бабушка. Она отослала меня в школу, а когда мне было пятнадцать лет, покончила с собой. Это письмо отдала мне бабушка; она пережила мою мать на двадцать лет.

– А средство, о котором говорил Мергеш – чтобы загладить вину – вы выяснили, что он имел в виду?

– Мать и бабушка ломали над этим голову много лет, но так и не разгадали загадку. Бабушка пошла к другому врачу, доктору Бриллу, известному нью-йоркскому психиатру. Но он решил, что у нее утрачена связь с реальностью. Поставил ей диагноз «истерический психоз» и посоветовал лечиться покоем по методу Вейра[26]26
  Имеется в виду Сайлас Вейр Митчелл, разработавший популярный метод лечения отдыхом.


[Закрыть] – провести год-два в психиатрической лечебнице, в постельном режиме. Если принять во внимание состояние финансов моей бабушки и природу проклятия Мергеса, кажется, это у доктора Брилла была утрачена связь с реальностью.

Когда Артемида начала убирать посуду, Эрнест остановил ее:

– Успеем еще.

– Эрнест, – сказала Артемида напряженным, высоким голосом, – может быть, теперь, когда мы поужинали, ты захочешь пойти со мной наверх.

Она помолчала и добавила:

– Ты теперь знаешь, что я не могу удержаться, чтобы не попросить об этом.

– Извини, – сказал Эрнест, поднимаясь и направляясь к двери.

– Ну хорошо, до свидания, – крикнула ему в спину Артемида. – Я все понимаю. Только не извиняйся. Ты не виноват.

– Что ты понимаешь? – спросил Эрнест, оборачиваясь в дверях. – Куда я, по-твоему, иду?

– Ты намерен убраться как можно дальше. И тебя можно понять. Я знаю, почему ты уходишь. И не виню тебя.

– Видишь, Артемида, я же тебе говорил, что ты не все знаешь. Я ухожу лишь на двадцать футов – к машине, за сумкой.

Когда он вернулся, Артемида наверху принимала душ. Эрнест убрал со стола, упаковал оставшуюся еду, взял сумку и пошел наверх.

Следующий час в спальне доказал одно: грибы ни при чем. Все было так же, как и в прошлый раз. Жаркий, пышный блуд, кошачье вылизывание, чувственный язык, фейерверки, медленно нарастающие до пиротехнической кульминации, взмывающие римские свечи, рев гаубицы. За несколько секунд перед Эрнестом промелькнули все прошлые оргазмы его жизни: годы выплескиваний в елозящую ладонь, в полотенца, в раковины, потом – череда пышногрудых любовниц, прекрасных сосудов утешения, в которые он изливал заботы своей жизни. Благодарность! Благодарность! А потом чернота – он провалился в мертвый сон.

Эрнеста разбудил вой Мергеша. Комната опять затряслась; снова раздались скрежет и царапание в стену дома. Страх шевельнулся у Эрнеста в душе, но он быстро встал с кровати, энергично встряхнул головой, сделал глубокий вдох, спокойно открыл окно, выглянул и крикнул: «Мергеш, сюда. Побереги когти. Окно открыто.»

Вдруг воцарилась тишина. И Мергеш впрыгнул в комнату, изодрав по дороге тонкие льняные занавески. Шипя, с поднятой головой, с горящими красными глазами, с выпущенными когтями он кружил вокруг Эрнеста.

– Мергеш, я тебя ждал. Может быть, присядешь?

Эрнест сел в массивное каповое кресло из красного дерева рядом с ночным столиком, за пределами которого простиралась темнота. Кровать, Артемида и остальная часть комнаты исчезли.

Мергеш перестал шипеть. Он поглядел на Эрнеста. С клыков капала слюна, все тело напряглось.

Эрнест полез в сумку.

– Может, съешь чего-нибудь? – спросил он, открывая заблаговременно принесенные наверх контейнеры, оставшиеся с ужина.

Мергеш подозрительно заглянул в первый контейнер.

– Говядина с пятью сортами грибов! Ненавижу грибы. Потому она их всегда и готовит. Грибное рагу! – Эти слова он произнес насмешливо, нараспев, потом повторил: – Грибное рагу! Грибное рагу!

– Ну, ну, – произнес Эрнест успокаивающе и монотонно, как иногда говорил на терапевтических сессиях. – Давай я выберу для тебя кусочки мяса. Прости меня, пожалуйста! Я мог взять целую запеченную треску. Или утку по-пекински. Даже фрикадельки по-хунаньски. Или свинину «шу мей». Или курицу со свининой. Или говядину «минь». Или…

– Ладно, ладно, – рявкнул Мергеш. Он ринулся на кусочки говядины и проглотил их одним махом.

Эрнест продолжал на той же ноте:

– Или ассорти из даров моря, или соленые креветки, или целого жареного краба, или…

– Мог бы, мог бы, мог бы, но ведь не взял же! А если бы и взял, так что? Что ты думаешь? Что загладишь зло остатками от обеда? Что я куплюсь на черствые объедки? Что я просто голодный зверь?

Мергеш и Эрнест молча глядели друг на друга. Потом Мергеш кивнул на контейнер с рулетиками из курицы с кинзой в чашечках из салата.

– А это что?

– Рулетики из курицы. Очень вкусно. Давай я тебе выберу курицу.

– Не надо, оставь, – сказал Мергеш, выбивая контейнер из рук у Эрнеста. – Я люблю зелень. Я из рода баварских травоедов. Нынче трудно найти хорошую траву, не пропитанную собачьей мочой.

Он сожрал курицу с кинзой и дочиста вылизал салатные чашечки.

– Неплохо. Так значит, ты мог взять жареного краба?

– Жаль, что не взял, но я и так набрал слишком много мяса. Оказалось, что Артемида – веганка.

– Веганка?

– Да. Это вегетарианцы, которые вообще не едят животных продуктов, даже молочных.

– Значит, она не только проклятая убийца, но еще и дура. И еще раз скажу – ты тоже дурак, если думаешь загладить вину, ублажая мой желудок.

– Нет, Мергеш, не думаю. Но я прекрасно понимаю, почему ты подозрительно относишься ко мне и к любому, кто подходит к тебе по-дружески. У тебя была нелегкая жизнь.

– Жизни, а не жизнь. Я прожил восемь, и все без исключения кончились одинаково – несказанной жестокостью, убийством. Погляди на последнюю! Артемида меня убила! Посадила в клетку и как ни в чем не бывало кинула ее в реку, и смотрела, как я медленно погружаюсь, пока вонючая дунайская вода не закрыла мне ноздри. Последнее, что я видел в той жизни – ее торжествующий оскал, в то время как мой последний вздох поднимался пузырьками на поверхность. А ты знаешь, в чем было мое преступление?

Эрнест покачал головой.

– В том, что я кот.

– Мергеш, ты не обычный кот. Ты необыкновенно умный кот. Надеюсь, я могу говорить с тобой откровенно.

Мергеш, вылизывая контейнер из-под куриных рулетиков, рыкнул в знак согласия.

– Я должен сказать тебе две вещи. Во-первых – конечно же, ты понимаешь, что тебя утопила не Артемида. Это была ее бабушка Клара, которая уже давно умерла. Во-вторых…

– Для меня они пахнут одинаково. Артемида – это Клара в следующей жизни. Разве ты не знал?

Эрнест растерялся. Ему нужно было время, чтобы подумать, и он продолжил:

– Во-вторых, Клара не ненавидела кошек. Она даже любила одну кошку. Она не убийца; она пыталась спасти жизнь своей кошки Цики, которую любила, и потому так поступила с тобой.

Ответа не было. Эрнест слышал дыхание Мергеша. Может быть, подумал он, я слишком сильно ему противоречу, высказываю недостаточно эмпатии?

– Но, – осторожно сказал он, – может быть, все это не имеет значения. Я думаю, нам следует сосредоточиться на том, что ты сказал минуту назад – твое единственное преступление в том, что ты кот.

– Точно! Я делал то, что делал, потому что я кот. Коты защищают свою территорию, нападают на других кошек, которые им угрожают, а лучшие коты – те, которых распирает кошачья сущность – ничему, ничему не позволят встать у себя на пути, когда учуют сладкий запах кошки в течке. Я лишь повиновался своей кошачьей сущности.

Эрнест задумался над словами Мергеша. Ведь это же, по сути, любимая Эрнестом максима Ницше: «Стань тем, кто ты есть». Разве Мергеш не прав? Ведь он просто повиновался своей кошачьей природе?

– Был один знаменитый философ, – начал Эрнест, – то есть, мудрый человек, мыслитель…

– Я знаю, что такое философ, – сердито перебил кот. – В одной из своих первых жизней я жил во Фрейбурге и по ночам захаживал в дом Мартина Хайдеггера.

– Ты знал Хайдеггера? – изумился Эрнест.

– Нет, нет. Его кошку, Ксантиппу. Вот это была штучка! Цика горяча, спору нет, но с Ксантиппой ей не сравниться. Это было много жизней назад, но я до сих пор помню армию тевтонских бандитов-тяжеловесов, с которыми мне пришлось биться за Ксантиппу. Когда у Ксантиппы начиналась течка, коты являлись аж из самого Марбурга! Вот это было время!

– Хорошо, Мергеш, позволь мне закончить. – Эрнест пытался не позволить коту себя отвлечь. – Тот знаменитый философ, про которого я думаю – тоже немец – он сказал, что человек должен стать тем, кто он есть, выполнить свое предназначение или судьбу, достичь своего потенциала. Ведь ты же именно это и делал? Ты выполнял веление своей кошачьей природы. Разве это преступление?

При первых словах Эрнеста Мергеш открыл пасть, чтобы возразить, но медленно закрыл ее, когда сообразил, что Эрнест с ним соглашается. Кот начал вылизываться широкими взмахами языка.

– Но здесь, – продолжал Эрнест, – есть одно противоречие – коренной конфликт интересов. Проблема в том, что Клара делала ровно то же, что и ты – становилась собой. Она по природе своей должна питать и защищать, а кошка была для нее самым важным существом. Клара хотела только защитить Цику и обеспечить ей безопасность. Поэтому все, что делала Клара, она делала, повинуясь велению своей человеческой природы.

– Хмммф! – презрительно фыркнул Мергеш. – Ты знаешь, что Клара отказалась спариться с моим хозяином, Ковачом, а ведь он был очень сильный мужчина? Только потому, что Клара ненавидела мужчин, она решила, что Цика ненавидит котов. Поэтому никакого противоречия нет. Клара действовала не в интересах Цики, а под влиянием заблуждений насчет того, чего хочет Цика. Поверь, когда у Цики была течка, ей хотелось ко мне! Клара проявляла ужасную жестокость, не пуская нас друг к другу.

– Но Клара боялась за жизнь своей кошки. У Цики было много тяжелых ран.

– Ран? Ран? Это просто царапины. Коты запугивают и подчиняют себе кошек. Коты насмерть дерутся с другими котами. Так мы ухаживаем. Это – кошачья сущность. Мы – коты. Кто такая Клара, и кто такой ты, чтобы осуждать кошачью природу?

Эрнест сдал позиции. Он решил что тут ловить нечего. Надо попробовать другой прием.

– Мергеш, ты не так давно сказал, что Артемида и Клара – одно и то же, и поэтому ты продолжаешь преследовать Клару.

– Мой нос не лжет.

– Когда ты умирал в одной из своих предыдущих жизней, ты некоторое время оставался мертвым, прежде чем начиналась новая жизнь, правильно?

– Лишь на миг. Потом рождался в новой жизни. Не спрашивай, как. Есть вещи, которых даже кошки не знают.

– Ну даже если так, все равно, ты точно знаешь, что ты находишься в одной жизни, потом умираешь, потом переходишь в другую. Верно?

– Да, да, не тяни! – рявкнул Мергеш. Как всем, кто живет свою последнюю жизнь, ему быстро надоедало обсуждение семантических тонкостей.

– Но Артемида и ее бабушка Клара были живы одновременно в течение нескольких лет. Они часто разговаривали друг с другом. Как же тогда Артемида и Клара могут быть одним и тем же человеком в разных жизнях? Это невозможно. Я не сомневаюсь в твоем обонянии, но, может быть, они одинаково пахнут, потому что они родственницы.

Мергеш молча обдумывал слова Эрнеста, продолжая вылизываться. Он лизал массивную лапу и протирал ею морду.

– Я просто думал, Мергеш, может быть, ты не знаешь, что у нас, людей, только одна жизнь?

– Откуда ты знаешь?

– Ну, по крайней мере мы так считаем. А разве это не главное?

– Может быть, у вас тоже много жизней, только вы об этом не знаете.

– Ты говоришь, что помнишь свои другие жизни. Мы – не помним. Если мы входим в новую жизнь и не помним старую, все равно это значит, что эта жизнь – моя нынешняя жизнь, то сознание, которое во мне прямо сейчас – исчезнет.

– К делу! К делу! – прорычал зверь. – Давай. А то ты все болтаешь.

– Дело в том, что твоя месть оказалась чрезвычайно эффективной. Это была хорошая месть. Она погубила остаток единственной жизни Клары. Клара была очень несчастна. А ее преступление лишь в том, что она взяла одну из твоих девяти жизней. Ее единственная жизнь за одну из твоих девяти. Мне кажется, она многократно расплатилась. Твоя месть завершена. Доска вытерта. Зло искуплено.

Довольный такой убедительной формулировкой, Эрнест откинулся на спинку стула.

– Нет, – прошипел Мергеш, оскалясь и стуча по полу сильным хвостом. – Нет, она не завершена! Не завершена! Зло не искуплено! Я буду мстить и дальше! Кроме того, меня устраивает такая жизнь.

Эрнест не позволил себе поморщиться. Он отдохнул несколько секунд, перевел дух и начал снова – с другого угла.

– Ты говоришь, тебя устраивает такая жизнь. Может быть, ты мне расскажешь, как ты живешь? Как обычно проходит твой день?

Спокойствие Эрнеста, кажется, передалось и Мергешу. Он перестал скалиться, сел на задние лапы и спокойно ответил:

– Мой день? Без особых происшествий. Я не запоминаю свою жизнь.

– Что же ты делаешь весь день?

– Жду. Жду, пока меня не позовет сон.

– А в промежутке между снами?

– Я же говорю. Я жду.

– И всё?

– Я жду.

– Это и есть твоя жизнь? И она тебя устраивает?

Мергеш кивнул.

– Особенно по сравнению с альтернативой, – сказал он, грациозно перевернулся на спину и принялся вылизывать брюхо.

– Альтернативой? Ты имеешь в виду – по сравнению со смертью?

– Девятая жизнь – последняя.

– И ты хочешь, чтобы эта жизнь длилась вечно.

– А ты разве не хочешь? Разве найдется такой, кто не захочет?

– Мергеш, меня поражает непоследовательность твоих слов.

– Коты – чрезвычайно логичные существа. Иногда люди этого не понимают из-за того, что мы способны молниеносно принимать решения.

– Вот в чем твоя непоследовательность. Ты говоришь, что хочешь, чтобы твоя девятая жизнь продолжалась вечно. Но, по сути, ты не живешь эту девятую жизнь. Ты просто существуешь в каком-то подвешенном состоянии.

– Не живу девятую жизнь?

– Ты же сам сказал: ты ждешь. Я тебе скажу, что пришло мне в голову. Один знаменитый психолог однажды сказал: некоторые люди так боятся оказаться в долгу у смерти, что отвергают заем жизни.

– О чем ты? Говори попроще, – сказал Мергеш, который к этому времени перестал вылизывать брюхо и сел на задние лапы.

– Это значит, что ты так боишься смерти, что не позволяешь себе войти в жизнь. Как будто боишься ее израсходовать. Помнишь, чему ты меня научил несколько минут назад – про сущность кошачьей природы? Скажи мне, Мергеш, какую территорию ты сейчас защищаешь? Где коты, которых ты победил в битве? Где похотливые, воющие самки, которых ты покорил? И почему, – Эрнест выделил голосом каждое слово, – ты позволяешь драгоценному семени Мергеша пропадать втуне?

Пока Эрнест говорил, Мергеш все ниже склонял голову. Потом с некоторой мрачностью спросил:

– А у тебя только одна жизнь? Сколько ты уже прожил?

– Примерно половину.

– Как ты это выносишь?

У Эрнеста внезапно сжало сердце печалью. Он достал салфетку, оставшуюся от китайского обеда, и вытер глаза.

– Извини, – неожиданно мягко сказал Мергеш. – Я сделал тебе больно.

– Вовсе нет. Я был готов к этому. Мы неизбежно должны были свернуть на эту тему, – сказал Эрнест. – Ты спрашиваешь, как я это выношу? Во-первых, стараюсь об этом не думать. И действительно, порой получается даже забывать. В моем возрасте это не очень трудно.

– В твоем возрасте? Что это значит?

– Наша жизнь проходит в несколько стадий. В раннем детстве мы много думаем о смерти; у некоторых она даже становится навязчивой идеей. Открыть существование смерти нетрудно. Достаточно оглядеться вокруг, и мы видим мертвое: сухие листья, увядшие лилии, дохлых мух и жуков. Домашние животные умирают. Мы едим мертвых животных. Иногда умирает близкий человек. И вскоре мы понимаем, что смерть настигнет всех – бабушку, маму, папу, даже нас. Мы в одиночку размышляем над этим. Родители и учителя, думая, что детям вредно думать о смерти, молчат о ней или рассказывают нам сказочки про рай и ангелов, про то, что там люди будут вместе уже навсегда, бессмертные души.

Эрнест остановился, надеясь, что Мергеш его хорошо понимает.

– А потом? – да, Мергеш все понимал.

– Мы смиряемся. Мы выталкиваем смерть из сознания или открыто бросаем ей вызов, идя на дурацкий риск. А потом, перед тем, как стать взрослыми, опять начинаем много думать о смерти. Некоторые не могут вынести этой мысли и отказываются жить дальше. Но большинство заглушает сознание смерти погружением во взрослые дела. Мы строим карьеру, семью, занимаемся личностным ростом, приобретаем имущество, плетем интриги, толкаемся локтями. Я сейчас как раз в этой точке. Потом мы входим в более позднюю стадию, где нас опять настигает мысль о смерти, но теперь угроза уже отчетлива – по сути, неизбежна. В этот момент у нас есть выбор – много думать о смерти и попытаться получить максимум от жизни, которая нам еще осталась, или различными способами притворяться, что смерти не существует.

– Так что же лично ты? Притворяешься, что смерть не придет?

– Нет, у меня не получится. Я психиатр, мне приходится разговаривать с людьми, которые страшно боятся жизни и смерти, и я вынужден все время стоять лицом к лицу с правдой.

– Тогда позволь мне снова спросить, – голос Мергеша теперь был тихим и усталым, в нем больше не было угрозы, – как ты это выносишь? Как ты можешь получать удовольствие от чего бы то ни было в жизни, от любых действий, если у тебя только одна жизнь, а в конце угрожающе высится смерть?

– Я поставлю этот вопрос вверх тормашками. Может быть, именно смерть делает жизнь более живой, более драгоценной. Факт смерти придает делам жизни особую остроту, горькую сладость. Может, это и правда, что ты, живя в измерении снов, становишься бессмертным. Но мне твоя жизнь кажется сплошной тоской. Я недавно попросил тебя описать свою жизнь, и ты ответил одной фразой: «Я жду.» Разве это жизнь? Разве ждать – значит жить? Мергеш, у тебя еще осталась одна жизнь. Почему не прожить ее сполна?

– Не могу! Не могу! – сказал Мергеш, ниже склоняя голову. – Мысль о том, чтобы больше не существовать, не быть среди живых, о том, что жизнь пойдет без меня – это… это… просто слишком ужасно.

– Значит, суть проклятия не в вечной мести, так? Ты используешь проклятие для того, чтобы навсегда растянуть свою последнюю жизнь.

– Это слишком ужасно – взять и кончиться. Не быть.

– Я знаю по опыту своей работы, – сказал Эрнест, протягивая руку и поглаживая огромную лапу Мергеша, – что больше всего страшатся смерти те, кто подходит к ней с запасом непрожитой жизни. Лучше использовать всю жизнь, какая есть. Оставить смерти только объедки, выжженный изнутри замок.

– Нет, нет, – стонал Мергеш, мотая головой. – Это слишком ужасно.

– Почему же это так ужасно? Давай проанализируем. Что именно такого страшного в смерти? Ты ее уже испытал не один раз. Ты сказал, что, когда кончалась очередная жизнь, следующая начиналась не сразу.

– Верно.

– Что ты помнишь об этих кратких моментах?

– Совершенно ничего.

– Но разве не в этом дело, Мергеш? Твой страх смерти вызван в основном мыслями о том, каково быть мертвым и знать, что тебе никогда больше не суждено быть среди живых. Но когда ты мертв, сознание отсутствует. Смерть гасит сознание.

– Это ты меня так утешаешь? – рявкнул Мергеш.

– Ты спросил, как я это выношу. Это один из моих ответов. Еще меня всегда утешало высказывание другого философа, который жил очень давно: «Когда есть смерть, меня нет. Когда я есть, смерти нет.»

– Это чем-нибудь отличается от «раз ты мертв, ты мертв»?

– Да, очень большая разница. В смерти нет «тебя». «Ты» и «смерть» не могут существовать одновременно.

– Тяжело, тяжело, – едва слышно сказал Мергеш, склонив голову почти до полу.

– Позволь, я расскажу тебе еще об одном соображении, которое мне всегда помогает. Я это вычитал у одного русского писателя…

– Знаю я этих русских… ничего веселого они не скажут.

– Слушай. До того, как я родился, прошли годы, века, тысячелетия. Верно?

– Не возразишь, – устало кивнул Мергеш.

– И после моей смерти пройдут тысячелетия. Правильно?

Мергеш опять кивнул.

– Поэтому я представляю свою жизнь искрой, промелькнувшей меж двух одинаково огромных черных пропастей – тьмы до моего рождения и тьмы после моей смерти.

Это, кажется, попало в точку. Мергеш слушал изо всех сил, навострив уши.

– А разве тебя не удивляет, Мергеш, то, как мы боимся второй тьмы и совсем не думаем о первой?

Мергеш вдруг встал и разинул рот в огромном зевке, слабо блеснув клыками в лунном свете, струящемся из окна.

– Я, пожалуй, пойду, – объявил он и тяжелой, некошачьей походкой побрел к окну.

– Стой, Мергеш, это еще не все!

– На сегодня хватит. Мне надо многое обдумать – даже для кота много. В следующий раз, Эрнест, не забудь про жареного краба. И побольше этой курицы с травой.

– В следующий раз? О чем ты? Разве я не загладил причиненное тебе зло?

– Может, да, а может, и нет. Я же тебе сказал, слишком много всего надо обдумать. Я ушел!

Эрнест плюхнулся обратно в кресло. Он был совершенно обессилен, его терпение – на пределе. Никогда еще он не проводил такой душераздирающей, утомительной сессии. А теперь оказывается, что все напрасно! Глядя, как Мергеш плетется прочь, Эрнест пробормотал про себя: «Иди-иди!» А потом добавил насмешливую фразу матери: «Geh Gesunter Heit».

Тут Мергеш остановился как вкопанный, а затем повернул обратно.

– Я слышал. Я умею читать мысли.

Ой, подумал Эрнест. Но держал голову высоко и смотрел на приближающегося Мергеша.

– Да, я тебя слышал. Ты сказал «Geh Gesunter Heit». И я знаю, что это значит – разве ты не знал, что я хорошо говорю по-немецки? Ты меня благословил. Хоть ты и не думал, что я услышу, ты пожелал мне уйти в добром здоровье. И я тронут твоим пожеланием. Очень тронут. Я знаю, что тебе пришлось из-за меня пережить. Я знаю, как сильно ты хочешь освободить эту женщину – не только ради нее, но и ради себя самого. И даже после всех огромных усилий, даже не зная, удалось ли тебе загладить причиненное зло, ты нашел в себе достаточно благородства, любви и доброты, чтобы пожелать мне здоровья. Это, может быть, самый щедрый дар в моей жизни. Прощай, друг.

– Прощай, Мергеш, – сказал Эрнест, глядя, как кот удаляется, уже бодрее, грациозной, кошачьей походкой. И подумал: «Это мне кажется, или он сильно уменьшился?»

– Может, мы еще встретимся, – сказал Мергес, не сбиваясь с шага. – Я подумываю осесть в Калифорнии.

– Я обещаю, Мергеш, – крикнул Эрнест ему вслед. – Буду тебя хорошо кормить. Жареный краб и кинза каждую ночь.

Опять воцарилась темнота. Следующее, что увидел Эрнест, было розовое свечение восхода. Теперь я знаю, что такое «ночь после трудного дня», подумал он, сел в кровати, потянулся и стал глядеть на спящую Артемиду. Он был уверен, что Мергеш покинет измерение снов. А остальная часть проклятия? Они про это не говорили. Несколько минут Эрнест обдумывал перспективы – связь с женщиной, которая так часто бывает сексуально ненасытной, дикой. Он тихо выскользнул из кровати, оделся и пошел вниз.

Артемида, услышав его шаги, крикнула:

– Эрнест, не уходи! Что-то изменилось. Я свободна, я знаю. Я чувствую. Не уходи, пожалуйста. Уже не надо.

– Я иду за завтраком. Десять минут, – крикнул Эрнест от парадной двери. – Мне срочно нужен бублик с большим количеством семечек и плавленым сыром. Вчера я видел тут поблизости магазин.

Он как раз отпирал машину, когда в спальне открылось окно и послышался голос Артемиды.

– Эрнест, не забудь, я веганка. Никакого сыра. Возьми мне…

– Я знаю. Авокадо. Я запомнил.