Текст книги "Эффект Эмбера"

Автор книги: Ричард Скотт Пратер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 17

Один умный человек как-то написал, что порой и самые тщательно продуманные планы рассыпаются в прах от нелепой случайности.

Я тоже старался просчитать каждый свой шаг, но большая часть положений моего плана строилась на шатком "если". Если человек, замысливший убийство Аралии, все же воспользуется благоприятнейшей возможностью, когда она окажется одна на залитом солнцем лугу, и выстрелит из винтовки с оптическим прицелом, как я смогу воспрепятствовать ему и при этом остаться в живых?

Я припарковал свой "кадиллак" в сотне метров от декораций к "Богатой Бабочке", на единственной подъездной дороге к ранчо. Еще в двухстах метрах далее к северу от нее отходила проселочная дорога, петлявшая среди холмов. Мне предстояло проехать по ней полкилометра вперед до "моего" холма и под прикрытием густых зарослей деревьев взобраться на его вершину, что, по моим расчетам, должно было занять не более минуты. У меня оставалось около двух минут, чтобы отыскать и обезвредить невидимого противника до того, как внизу начнется "представление" Аралии. Я предусмотрительно оставил в машине мощный бинокль и не менее мощный автоматический кольт 45-го калибра, на всякий случай спрятав его в "бардачке".

Сейчас я концентрировался на своих дальнейших действиях. Главным образом на том, стоит ли мне прихватить заряженный пистолет в экскурсию на вершину холма. На всякий случай. Если мне придется кого-нибудь пристрелить, защищая чужую жизнь или свою собственную. Казалось бы, такой естественный риторический вопрос. Для любого другого, только не для меня.

Уязвимым местом в моем плане оставался довольно легкомысленный расчет на то, что я беспрепятственно сяду в машину и нырну на боковую проселочную дорогу максимум за полминуты. Я никак не предполагал, что меня что-то отвлечет или задержит. Я, как оказалось, проявил непростительное легкомыслие в серьезном деле, что стало ясно после того, как я поставил тумблер на "Вкл." и вышел из чайного домика.

Я никак не предполагал, что будет приглашен джаз-банд.

Он состоял всего из пяти-шести джазменов – времени подсчитывать их у меня не было – с барабанами, трубами и какими-то медными трещотками и пищалками, может быть, неказистыми на вид и не отличавшимися мелодичностью, зато необычайно громкоголосыми, это уж точно.

– Та-та-та-а-а-а! Трам, дрям, дрям!

По-видимому, эта какофония должна была означать фанфары в честь возвращения триумфатора-спартанца, то бишь меня, с войны, главный трофей которой сейчас скрывался в чайном домике. В последовавших затем оглушительных звуках мне почудился звон мечей, воинственные возгласы и тупые удары боевых топоров о щиты. Я был буквально ошеломлен.

Я сделал несколько решительных шагов с видом человека, спешащего по неотложным делам. Но тут вновь грянуло: блям-м-м! Я застыл на месте. Теперь уже не сдвинулся бы с него, даже если бы кто-то пригрозил засунуть мне в брюки раскаленную кочергу.

Собравшаяся у "Великой Японской стены" кодла, включая "музыкантов" из джаз-банда, бурно приветствовала меня, свистя, улюлюкая и разве что только не колотя себя кулаками в грудь. Они явно преследовали цель ошеломить меня, и это им вполне удалось. Я застыл на месте, чем поверг их в еще большее веселье.

Когда прошел первый шок, я осознал, что стою, разинув рот, и тут же поспешил его закрыть.

Потешаясь надо мной, оркестр заиграл какую-то популярную песенку 30-х годов. Мне достаточно было услышать пару строчек, чтобы понять, что все это далеко не дружеский розыгрыш, поскольку первую строчку пел противный фальцет, а вторую дружно подхватывало все стадо.

Фальцет: "Поцелуй меня раз, поцелуй меня два и еще разок поцелуй".

Хор бабуинов: "Это было давно, давно-о-о-о..."

И так далее в том же роде.

Они балдели, а меня распирало от злости.

– Вы, горластые ублюдки! – рявкнул я, но мой голос потонул в реве поюще-смеющейся толпы.

Приосанившись, всем своим видом выражая презрение к ним, я продолжил путь и только тут заметил, что двое бабуинов просочились на эту сторону пруда и стоят возле микрофона. В одном из них я узнал шутника Роско, окликнувшего меня, когда я в чайном домике разминался с Аралией, вернее, она со мной. Как бы я хотел оказаться там сейчас. Вторым оказался Арт Джекобс, занимавшийся оптовой продажей и распространением книг в мягкой обложке и считавшийся моим приятелем по крайней мере до сегодняшнего дня. Меня обеспокоило их появление у микрофона и тот энтузиазм, с которым Роско дирижировал бабуиновым хором и оркестром, размахивая какой-то белой тряпицей, как флагом. Арт тем временем исступленно орал: "Да-а-а-в-но-о-о..."

Тем временем я поравнялся с ними, намереваясь гордо прошествовать мимо, однако паскудники с идиотскими улыбками вцепились в меня, и Джекобс принялся орать изо всех сил, требуя тишины. Это ему почти удалось, и он ернически заговорил в микрофон:

– А вот и наш герой, друзья! Да! Наконец-то он появился в лучах любовной славы. Лучший из лучших клоун года, которого все мы так ждали. В знак признания его многочисленных заслуг в деле изучения женской анатомии и трах-тарараханья, мы присуждаем сегодня лучшему из лучших, нашему великому и неповторимому гребарю Шеллу Скотту наш ежегодный "Приз олуха".

После этого Роско повернулся ко мне и, давясь от смеха, проговорил:

– Эго тебе! Поздравляю, и все прочее!

Я машинально взял протянутую мне вещь, пытаясь успеть ретироваться, пока не набежало еще с десяток бабуинов, жаждущих меня поздравить. Для меня так и осталось загадкой, произошло ли все это случайно или было подстроено Роско. Но в конечном счете не это было важно, а то, что "призом" оказался видавший виды бюстгальтер с фирменной маркой "Бетси Росс", который, зацепившись бретелькой за рукав, болтался сейчас у меня на руке, являя изумленному взору присутствующих не чашечки, а настоящие кастрюли. Естественно, падкая до острых ощущений публика визжала от восторга.

Противно хихикая, Арт Джекобс сказал:

– Скажи что-нибудь, Шелл, как подобает победителю.

– Это вы серьезно? – ответил я, еле сдерживаясь. – И чего же вы от меня ждете? Хорошо. И тогда вы сами отвяжетесь от меня, клоуны, и мне не придется марать о вас руки.

Они радостно закивали, и я сказал:

– Вы же знаете Сэмми Шапиро, распорядителя в этом психдоме, не так ли? – Он кивнул, все так же улыбаясь. – Тогда проследите за тем, чтобы он представил Аралию, мисс Филдс, точно в два часа, и ни минутой позже. Или представьте ее сами. Ровно в два ноль-ноль.

Довольно ухмыльнувшись, Роско пообещал мне в точности исполнить мою просьбу.

Чтобы покончить с затянувшейся "церемонией награждения", я почел за лучшее сказать: "Спасибо, ребята" и еще что-нибудь в том же духе. Поэтому наклонился к микрофону, изобразил улыбку и прочувствованным тоном сказал:

– Честно говоря, я никогда не думал, что стану счастливым обладателем подгузника для гиппопотама.

В этот момент я заметил, как что-то блеснуло на вершине холма, среди эвкалиптовых деревьев. У меня по спине пробежал холодок, словно лед сковал позвоночник, а на затылке зашевелились волосы. Но сколько я ни всматривался, ничего больше не заметил. Только этот мгновенный отблеск солнечного луча то ли от металлической, то ли от стеклянной поверхности какого-то предмета. Это не мог быть ни падающий камень, ни дрожащий на ветру лист. Определенно там кто-то был.

Теперь я уже весь покрылся мурашками, на лице выступил холодный пот и крупными каплями стекал на верхнюю губу.

Где-то в подсознании мелькнула мысль, что некто, притаившийся среди деревьев, возможно, целится в меня и вот-вот спустит курок, а вовсе не подкарауливает Аралию.

Я схватил микрофон и заговорил тусклым, невыразительным голосом, но балдеющая публика, кажется, не обратила внимания на мой голос.

– Не знаю, как вас благодарить, парни, а потому и не буду. Мне трудно судить о вкусах Роско и Арта, но они явно расходятся с моими, мне их шутка не понравилась. Все. Теперь мне нужно бежать.

И я побежал.

Побежал в прямом смысле, размахивая бюстгальтером, который трепетал на ветру, подобно ветровому конусу на взлетном поле аэродрома.

Довольная толпа заулюлюкала мне вслед с удвоенной силой, полагая, что я принял их игру. Последние пятьдесят метров моего спринтерского забега прошли под сенью перечных деревьев, так что я надеялся, что меня не видно с вершимы холма. Заскочив в "кадиллак", я поспешно вставил ключ зажигания, включил мотор и, вытащив из кармана секундомер, проверил, сколько потерял времени. Оказалось, почти две минуты. Слишком много, оставшегося могло не хватить. Я до отказа нажал педаль акселератора и рванул с места, сжигая покрышки.

Вырулив на однополосную шоссейку, я увидел метрах в четырехстах еще одну машину – голубой гоночный "ягуар", припаркованный на обочине. Пролетев этот отрезок за каких-то несколько секунд, я сбросил газ и остановился позади "ягуара". В нем никого не было. Я еще раз взглянул на секундомер и в отчаянии сунул его в карман: до выхода Аралии оставалось только сорок секунд. Времени на рекогносцировку уже не было.

Правильнее было бы сказать, что через сорок секунд из чайного домика выйдет псевдо-Аралия, а еще через минуту – и подлинная Аралия собственной персоной. Я не сомневался, что при своей эксцентричности она дольше просто не выдержит и, вылетев на авансцену, начнет самозабвенно гарцевать.

Схватив бинокль, я выскочил из "кадди" как ошпаренный и что было духу помчался к купе эвкалиптовых деревьев. Почти уже достиг их и только тут вспомнил, что в спешке забыл в "бардачке" припасенный на всякий случай кольт 45-го калибра. А может быть, это было продиктовано моим подсознанием. И я стал карабкаться наверх.

Метров через двадцать я остановился. Завеса из ветвей и листьев была довольно плотной, лишь редкие солнечные лучи проникали сквозь нее, расцвечивая землю золотистыми пятнами. Меня окружали лишь гладкие стволы эвкалиптов да бурые стволы изредка встречавшихся среди них перечных деревьев со свисающими до земли ветвями, густо усыпанными крошечными зелеными листочками. Да еще несколько густых кустарников и щедрые россыпи ярких полевых цветов.

И тут мой слух уловил какие-то звуки. Нет, не шелест, щелчок или тяжелую поступь, а голос, доносившийся снизу, усиленный мощными динамиками. Он был похож на голос Сэмми Шапиро. В этот момент он должен был заканчивать краткую речь, предваряющую выход Аралии, однако слов я не мог разобрать. Я устремился вперед, не забывая об осторожности, а потому стараясь одновременно глядеть в три, а то и во все четыре стороны. Склон холма становился все более крутым, а следовательно, и деревья редели, делая меня все более и более уязвимым.

Я внутренне напрягся, как всегда в минуты грозящей опасности, и ощутил знакомый холодок, начавший концентрироваться вокруг солнечного сплетения. Отсюда мне были хорошо видны и пестрая толпа, и декорации, и зеленая лужайка, и неподвижное зеркало бассейна, в котором закончили свои дни злополучные карпы.

Пройдя еще несколько метров, я остановился. Теперь ничто не мешало обзору разворачивавшегося в двухстах метрах от меня действия, но я пока не смотрел туда, а внимательно оглядывался по сторонам. Здесь росло несколько одиноких эвкалиптов и с полдюжины перечных деревьев, длинные тонкие ветки которых, густо покрытые листвой, казалось, волочатся по земле, и потому были похожи на кустарники. И ни малейшего намека на присутствие человека.

Между тем снизу от бассейна отчетливо доносился мужской голос, вещавший в микрофон. Я без труда узнал Сэмми Шапиро.

– ...моя следующая картина, – продолжал распинаться Сэмми, – выйдет на экраны в ноябре, как раз вовремя, чтобы успеть к очередному конкурсу на соискание "Оскара"...

"Бог мой, – в панике подумал я, – этот клоун так и будет живописать достоинства своих фильмов, а Аралия просто проплывет сквозь него, как тогда Линдстром проплыл через меня!"

С трудом сдерживая стон, я вновь вытащил секундомер из кармана. Почти 14.00, но не ровно. Оставалось семь секунд, что, конечно, было на девять с половиной минут меньше, чем требовалось. Управляемый компьютером лазерный луч Линдстрома сканировал рассчитанную на две минуты и пятьдесят три секунды пустоту на маленьком кубике, заполненном бездной голографической информации. Теперь оставалось лишь просчитать от семи до нуля, как это делается при старте космического корабля или перед испытанием бомбы, – и тогда начнется неотвратимый, необратимый процесс, а именно – появится из дверей чайного домика совершенно очаровательная голая Аралия.

Все пропало! Механизм запущен, и его уже не остановить, как и не заткнуть кляпом рот Сэмми.

Так я сокрушался про себя, но, к счастью, мои опасения не оправдались.

Сэмми закруглился как раз вовремя.

Я никак не ожидал этого и просто ума не приложу, как он мог столь точно рассчитать по времени свою речь. Впрочем, за ним прочно закрепилась репутация "точного" человека. И я воздал ему должное. Позже. Спустя семь секунд...

– О моем фильме я упомянул так, мимоходом, потому что...

Пять секунд...

– ...все мы собрались здесь...

Четыре...

– ...чтобы поприветствовать нашу очаровательную...

Две...

– ...живую мечту мужской половины Лос-Анджелеса...

Одна...

– ...непревзойденную Аралию Филдс. Ми-и-ис "Обнаженная Ка-ли-ф-о-о-о-рния"!

Пуск!

Глава 18

«Пуск» означал отсчет в уме последней секунды.

Почти одновременно, или полусекундой позже, четыреста пар глаз, а точнее, четыреста плюс одна, устремились на появившуюся из дверей чайного домика улыбающуюся Аралию, одетую, за исключением туфель на высоком каблуке, только в прохладный воздух и солнечный свет. Что тут началось! Всеобщий восторг, громкие возгласы, свист, улюлюканье, слившиеся в единый гимн мужской похоти или желания. Четыре сотни сластолюбцев разом вскочили на ноги, бешено аплодируя потными руками и подбирая слюни.

Я прильнул к окулярам бинокля, висевшего у меня на шее на кожаном ремешке. Я должен был увидеть все это вблизи.

Дело в том, что издали, с расстояния двухсот метров, открывшаяся мне панорама выглядела совершенно неправдоподобной. Кусты и камни японского садика казались игрушечными, Великая стена – хлипкой конструкцией из наспех сколоченных фанерных щитов. Публика, сосредоточившаяся вокруг бассейна, напоминала заводных кукол, умеющих размахивать руками, издавать возгласы и тому подобное, пока не кончится завод.

Иллюзия, иллюзия, все – сплошная иллюзия, за исключением...

Отсюда, с вершины холма, Аралия выглядела безупречной миниатюрной куколкой, которую нерадивая хозяйка забыла одеть. Она уверенно вышла из своего кукольного домика, гордо неся свои женские прелести, выглядевшие настолько реально... Хотя нет, позже я охарактеризовал это действо как самую великолепную и совершенную иллюзию из всех возможных.

Настраивая бинокль, я вдруг подумал: а что, если Аралия передумала, перевела тумблер в положение "Выкл." и решила явиться публике собственной персоной? С нее может статься. Вполне вероятно, что она не устояла перед искушением самолично почувствовать, о чем в данный момент думают ее обожатели. Однако рассеять или подтвердить мои опасения могли только какие-то действия или реплики, которых не было в фонограмме фильма.

Я ужасно всполошился, но сумел взять себя в руки. Аралия, конечно, взбалмошная сумасбродка, достаточно легкомысленна и все такое прочее, но она не настолько глупа, чтобы рисковать своей жизнью. Нет, она не допустит подобного безрассудства, тем более что на эту затею мы потратили немало сил и времени.

Прежде чем снова поднести бинокль к глазам, я с удовлетворением отметил, как мисс "Обнаженная Калифорния" проплывает слева направо именно так, как ее запечатлел аппарат в лаборатории Линдстрома. Вот сейчас она дойдет до воображаемой отметки, повернется и шагнет к микрофону.

Сэмми, к моей великой радости, даже не попытался обнять бесплотную Аралию. Он обалдело уставился на нее, сжав микрофон обеими руками, и буквально пожирал глазами по мере ее приближения, а потом, изобразив нечто подобное тому, как дрожит мелкой дрожью чуть было не утонувшая в озере длинношерстная собака, зашагал вдоль бассейна туда, где сидели гости, то и дело поглядывая на Аралию через плечо. Однако, к счастью не только для него, но и для всех присутствующих, он не прикоснулся к ней и даже не попытался. Иначе получил бы такой шок, от которого вряд ли бы оправился.

Приближенный мощным биноклем образ Аралии возник совсем рядом. Я отчетливо увидел ее вспыхнувшее от удовольствия лицо, ее безупречную обнаженную фигуру. Но вот она остановилась, вскинула вверх правую руку и помахала ликующей толпе.

Теперь ей предстояло повторить этот жест левой рукой, что должно было окончательно развеять мои опасения. Точно. Вот она вскинула вверх вторую руку, нацелив на пребывавшую в полном отпаде толпу свои победоносные "бутончики", одно лицезрение которых могло уже считаться призом для любого мужчины. Она помахала обеими руками беснующейся публике и, расточая улыбки направо и налево, взяла в руки микрофон.

Иллюзия присутствия стала еще более убедительной, когда Аралия начала свою маленькую речь:

– Привет, джентльмены! Благодарю достопочтенную публику за столь горячий прием!

Когда мы втроем готовили эту приветственную речь, все сошлись на том, что первыми ее словами должны быть слова благодарности в адрес "достопочтенной публики", которая, по нашим расчетам, вряд ли встретит ее каменными лицами и гробовым молчанием. Мы запрограммировали небольшие паузы перед ее вступительными фразами, чтобы дать публике возможность выразить восторг и выплеснуть эмоции. Пока что это срабатывало отлично.

– У меня нет слов, чтобы выразить переполняющую меня радость от такого радушного приема. Конечно... я бы могла... но... – Небольшой наклон к микрофону и понижение голоса до интимно-сексуального шепота. А улыбка, призывная, дразнящая. – ...Но, думаю, лучше не надо...

Гром аплодисментов, ликующие возгласы. Все же какие мы молодцы, что предусмотрели эти паузы! Я опустил бинокль, решив еще раз осмотреть местность.

Я мысленно представил, что нахожусь внизу, там, где сейчас Аралия и откуда я заметил неожиданно блеснувшего на холме солнечного зайчика. Прикинул угол и решил, что он блеснул чуть правее. Я начал осторожно пробираться влево, не только тщательно озираясь по сторонам но и внимательно глядя под ноги, не упуская из виду ни единого сучка или гальки.

Снизу до меня доносились обрывки записанной речи Аралии:

– Я хочу вам сказать, что мне доставляет удовольствие видеть всех вас, то есть всех вас. О, право же... вас всех?

"Мальчикам" пришелся весьма по душе ее игривый тон. Они опять взвыли от восторга, а я, даже будучи сосредоточен на своем поиске, невольно подивился тому, насколько кокетливее и провоцирующе звучал сегодня ее вчерашний диалог. Несомненно, это потому, что сейчас каждому слогу Аралии внимали четыреста мужиков.

По моим подсчетам, Аралия уже использовала половину отведенного ей времени. Я пробирался вперед чуть ли не ползком, пригнувшись к земле, но вдруг застыл на месте с занесенной для очередного шага ногой. Потом осторожно опустил ее на землю и прислушался.

Нет, пока что я ничего не видел и ничего не слышал, во всяком случае, ничего необычного или интересного. Возможно, я зафиксировал какой-то звук на уровне подсознания... но как бы там ни было, что-то заставило меня замереть на месте, напряженно вслушиваясь в тревожную тишину.

– Не забудьте, мальчики, в следующее воскресенье я выступлю в финальном конкурсе "Мисс Обнаженная Америка", который проводится здесь, в нашей солнечной Калифорнии. Я надеюсь, что все вы придете поболеть за меня... и за сорок Девять других девушек.

Пока все шло нормально.

Аралия заканчивала свою речь, вернее, кончалась приготовленная нами запись. Вот-вот она повернется и направится в свой кукольный чайный домик, следуя точно по воображаемой отметке, только в обратном порядке. Таков был простейший способ съемки, к которому мы вынуждены были прибегнуть из-за недостатка времени.

Я уже не улавливал смысла ее слов, хотя знал их наизусть. Не думаю, чтобы те четыреста разгоряченных мужиков тоже понимали, что она говорит. Их шум перекрывал ее певуче-мелодичный голос. Они чувствовали, что Аралия заканчивает свою речь, после чего сразу уйдет, и не хотели ее отпускать. Но я их в этом не винил.

И тут буквально в каком-то метре впереди меня длинные, достигающие земли ветки перечного дерева колыхнулись. Я, как никогда отчетливо, увидел гроздья маленьких красных стручков, но заглянуть под плотный навес из веток не мог. Здесь, на склоне холма, ветки перечных деревьев были такими густыми, а листва и плоды столь обильными, что способны были укрыть даже лошадь. Поэтому уж человек-то – то есть злоумышленник – совершенно спокойно мог сейчас сидеть где-нибудь совсем рядом со мной под деревом. К тому же меня не покидало какое-то смутное беспокойство, отчего по спине пробегали мурашки и сжимались мышцы на затылке.

– ...при таком количестве необычайно прекрасных претенденток мой шанс одержать победу на конкурсе невелик, тем не менее...

Но мне уже было не до ее речей и не до воплей дикарей, пляшущих вокруг котла с миссионерской похлебкой. Я преодолел последний метр до дерева и раздвинул его шелковистые на ощупь ветви. Ствол как ствол, а под ним масса опавших цветов, стручков и сухих листьев.

Я начал быстро осматривать одно за другим деревья, росшие поблизости от меня, потому что если гипотетический злодей находился где-то здесь – а я опять начал в этом сомневаться, поскольку Аралия являла собой великолепную мишень уже целых шестьдесят секунд и можно было спокойно выстрелить в нее не один раз, – то сейчас он, несомненно, с увлечением смотрит на Аралию и ревущую от восторга толпу мужчин.

– Итак, дорогие, благодарю всех вас еще раз за внимание к моей персоне. Мне было очень весело тут с вами, правда. Не знаю даже, что еще сказать... или сделать для вас... разве что... словом, я посылаю вам всем воздушный поцелуй...

По последовавшему вслед за этим восторженному реву присутствующих нетрудно было догадаться, что сейчас Аралия подносит к губам руки и бросает свои поцелуи в толпу. Однако я этого не видел, поскольку мое внимание было занято другим, но живо представил себе, как она поворачивается на сто восемьдесят градусов и плавно удаляется – зрелище тоже, безусловно, впечатляющее!

Да, Аралия, должно быть, уже уходила, потому что опять грянуло это невыносимое даже на расстоянии, душераздирающее "бла-а-а...", которое джазмены, видимо, считали шедевром музыкального искусства. Вот в этот-то момент и прозвучал выстрел.

Мощно кашлянула винтовка где-то прямо передо мной. Совсем близко. Но не от дерева, к которому я направлялся, а откуда-то выше. Я рванулся туда по мягкому грунту, но никого не обнаружил и побежал дальше к гигантскому перечному дереву – самому могучему и пышному из всех, и именно из гущи его ветвей грянул второй выстрел.

Не замедляя бега, я быстро взглянул вниз, Аралия спокойно удалялась в направлении чайного домика. Потом взглянул еще раз для верности. Она продолжала все так же спокойно идти. Вот сейчас она повернет налево и вскоре окажется в чайном домике.

Я убедился, что с фильмом все в порядке и ринулся прямо к злополучному дереву, готовый, подобно бульдозеру, протаранить его густой зеленый навес и схватить злодея, пытавшегося убить Аралию...

Тут я вдруг задумался.

К чему эта безрассудная спешка и зубной скрежет? Да и дерево тут ни при чем. В конце концов, с Аралией все в порядке. Этот ублюдок стрелял не по ней, а по ее оптическому изображению, проделывая дырки всего лишь в лазерно-голографической картинке, воссозданной гением Эмбера.

Прежде чем я настиг его, он успел выстрелить еще пару раз все с тем же нулевым результатом.

Теперь даже для меня реальность начала переходить в ирреальность, поскольку даже мне, знающему секрет, трудно было свыкнуться с мыслью о невозможности пожать руку фантому, погладить его или же обнять, не говоря уже о том, чтобы попытаться его убить. Подобное было из области фантастики и легко могло "сдвинуть" кого угодно.

Именно эта мысль подготовила меня к встрече с парнем с винтовкой. Подготовила скорее меня, нежели его и, возможно, помогла мне лучше понять ход его мыслей в тот момент.

Я уже перешел на шаг и старался ступать как можно осторожнее, чтобы не спугнуть его, хотя теперь это не имело особого значения. Подойдя к дереву, я раздвинул ветки и увидел его лежащим на животе за шероховатым стволом в типичной позе для стрельбы из положения лежа: локти уперты в землю, пятки вместе, носки врозь. Лямка карабина на плече для лучшего упора. Глаз – у оптического прицела.

Когда я его обнаружил, он уже не целился. В крайнем изумлении он оторвался от окуляра и озадаченно посмотрел на карабин в его руках.

Я подошел к нему поближе, коснулся шершавого ствола дерева, готовый, если потребуется, разнести вдребезги его голову. Я старался не шуметь, не зная, есть ли у него тут сообщники, но и на цыпочках не крался, так что он наверняка слышал мои шаги или похрустывание ветвей у меня под ногами.

Казалось, он не заметил ничего странного в происходящем.

– Что за чертовщина? – спросил он. – Скажи, ты это видел?

Но он не взглянул в мою сторону, а обалдело таращился на винтовку. Мне показалось, что он разговаривает со своим карабином.

И я не ошибся, потому что в следующую минуту он тряхнул его левой рукой и требовательно проговорил:

– Ты, старая железяка, в это невозможно поверить!