Текст книги "Сталь остается"

Автор книги: Ричард Морган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– Надеюсь, вы разбудили меня не просто так, – мягко проговорил он, останавливая бесстрастный взгляд на Рингиле.

– Благодарю вас, милостивый государь…

Желая произвести впечатление, Рингил начал на тенаннском, но теперь, демонстрируя почтение к собеседнику, переключился на наомский, добавив гортанных звуков, как говорили обычно жители империи, выучившие язык Трилейна дома и никогда не переступавшие границы лиги. Привратник и сопровождавший его верзила с цепью обменялись взглядами и ухмыльнулись.

– Благодарю вас, милостивый государь, за то, что приняли в столь поздний час. – Рингил переступил с ноги на ногу, изображая тоном и позой смущение и нерешительность. Роль эту он нередко принимал на себя в играх с Грейсом: похищенный злодеями нежный ихелтетский юноша умоляет похитителя – разумеется, тщетно – отпустить его с честью, а не с позором. – Я бы, разумеется, не потревожил вас в столь неурочный час, но, понимаете ли, визит сей не из разряда тех, что одобрил бы, прознав о нем, мой отец. Я – Ларанинтал, старший сын Креналинама из Шеншената, прибывший в ваш прекрасный город, дабы трудиться в ихелтетской торговой миссии, и должен сказать…

– Да, конечно. – Хейл махнул рукой, словно отбиваясь от докучливого насекомого. – Но что именно в вашем визите сюда могло бы вызвать неудовольствие отца?

Рингил замялся, расчетливо изображая неуверенность.

– Его цель, господин.

Хейл закатил глаза и сделал знак привратнику, который моментально выскользнул за дверь. Работорговец задумчиво сложил руки домиком.

– Понятно. Что ж, давайте поговорим об этом?

– С превеликой радостью.

Снова пауза. Хейл с усилием подавил зевок.

– Итак, в чем она заключается? Ваша цель? Чего вы хотите, Ларанинтал из Шеншената?

– Я бы хотел… – Рингил прокашлялся, поводил взглядом по комнате. – Я бы желал… э… женщину. Такую, услугами которой мог бы пользоваться здесь, в Трилейне.

– Понятно. А ваш отец против?

– Мой отец, человек крайне консервативный, не хочет, чтобы его сын изливал семя в женщин, не принадлежащих к племенам.

– Да, с отцами бывает порой трудновато. – Хейл кивнул с видом знающего жизнь мудреца. – За хорошую цену я могу, разумеется, предоставить вам ихелтетскую девушку. Возможно, даже одного с вами племени. Вы удивитесь, узнав, насколько легко…

Рингил поднял руку.

– Есть одна проблема. Видите ли, меня не влечет к южным женщинам. Я хочу другую, с бледной кожей и… – Он прибег к помощи выразительного жеста.

Терип Хейл понимающе усмехнулся.

– Конечно. В девушках с севера есть нечто такое. Вы не первый проявляете к ним интерес. Мне уже доводилось слышать нечто подобное от ваших соотечественников. Новизна привлекает, что и говорить. – За дверью что-то стукнуло. – Кстати, о новизне.

Оказалось, вернулся привратник, только не один, а с девушкой, которая несла аляповато расписанный деревянный поднос с кубками и большой бутылью со сплюснутыми боками. Вся ее одежда вполне могла бы уместиться в двух кулаках Рингила, а скрепляли ее тоненькие шнурочки. Девушка шла медленно, покачивая бедрами, как ее, вероятно, учили, и довольно неуклюже демонстрируя все свои достоинства. Была она юна, и неумело наложенный макияж плохо сочетался с природной свежестью. Между бровями пролегла морщинка, как будто она старалась не упустить из виду что-то важное и исполнить свою сложную задачу без малейшего изъяна, в полном соответствии с некими зазубренными пунктами. Рингил проводил ее оценивающим взглядом, поймав который Хейл улыбнулся.

– Ну что? Нравится?

– Да. Меня бы это устроило, но…

– О да. Конечно устроило бы. – Наблюдая за тем, как девушка расставляет кубки, Хейл мечтательно улыбнулся. – К сожалению, Нилит не продается. Я держу ее для себя. Хотя ничего особенного в ней самой нет. Зато есть две сестры.

Рингил оторвал взгляд от девушки.

– В буквальном смысле, – пояснил работорговец. – Две сестры. Продаются вместе. А вот другие все еще проходят обучение. Это требует некоторого времени, особенно если девушка… скажем так, норовистая.

Рука Нилит дрогнула, бутыль задела пустой кубок, и тот, опрокинувшись, скатился к краю стола и с глуховатым стуком свалился на пол. Хейл раздраженно поджал губы. Нилит, наклонившись, поспешила поднять кубок, и глаза ее и Рингила встретились на мгновение. От сосредоточенного беспокойства в ее взгляде не осталось и следа – его смыла волна ужаса. Вернув кубок на стол, она опустила голову и едва слышно пробормотала что-то, обращаясь к своему господину. Он поднял палец, и девушка мгновенно осеклась.

– Убирайся! – резко бросил Хейл.

Девушка повернулась и торопливо, уже без всякого манерничанья, вышла из комнаты.

Хейл налил из бутыли в два кубка и жестом подозвал Рингила к столу.

– Прошу вас, угощайтесь. Берите кубок. Лучшего вина вам нигде больше в лиге не предложат. Никто не становится клиентом Терипа Хейла, не побывав вначале почетным гостем этого дома. А откуда еще взяться доверию в столь щепетильных делах?

Рингил взял один из наполненных вином кубков. Поднял. Хейл ответил таким же жестом и, как того и требует ритуал, выпил первым. Рингил последовал примеру хозяина: пригубил, подержал во рту, проглотил, одобрительно кивнул.

– Отличный букет. – Работорговец облизал губы.

Вообще-то вино было вполне заурядное. Красный виноград из Джит-Урнетиля, последний отжим – тут не ошибешься, – но на вкус Рингила чересчур сладкое, с приторным послевкусием. Он никогда не был большим почитателем вин из прибрежных областей, вот и этому определенно недоставало средних нот для полноты гаммы. Хотя стоило оно, несомненно, немало, а для таких, как Хейл, цена важнее многого другого.

– Что ж, тогда… – Работорговец допил вино и поставил кубок на стол. Глаза его блеснули в предвкушении удачной сделки. – Поскольку пожелания ваши, как мне представляется, достаточно ясны, я бы предложил спуститься и посмотреть, не привлечет ли ваше внимание что-то из…

Рингил вежливо откашлялся.

– Есть еще один момент.

– О? – Хейл вопросительно вскинул бровь. – И какой же?

Рингил повертел в руке кубок, заглянул в него. Изобразил смущение.

– Как я уже говорил, отец не одобряет моих… предпочтений… моего… поведения… Ему кажется…

– Да-да, – перебил Хейл, уже не скрывая, что теряет терпение. – Но мы уже обсудили этот вопрос. Впрочем, продолжайте.

– Дело в том, что, прежде чем я сделаю покупку, мне нужно получить гарантии, что в дальнейшем женщина не предъявит никаких претензий. Другими словами, она должна быть бесплодна.

В комнате вдруг что-то изменилось. Что-то, невидимо присутствовавшее здесь, внезапно исчезло. И это было странно. Рингил ощутил перемену так же, как ощущал обычно неумолимую близость боя – легкое давление в самом низу поясницы, едва уловимое прикосновение перышка к лопатке. Как будто он сказал что-то не то. Что-то, чего не следовало говорить. В последовавшей за его словами паузе он поднял голову и увидел, что и в лице работорговца что-то поменялось.

Терип Хейл поднял пустой кубок и принялся рассматривать его с таким выражением, словно не только впервые видел эту вещицу, но и не представлял, откуда она здесь взялась.

– Весьма необычное… пожелание, – негромко сказал он и посмотрел гостю в глаза. Огонек предвкушения погас. – Знаете, мне представляется, господин Ларанинтал, что выполнить все ваши пожелания будет не так-то и просто. Боюсь, у нас возникнут некоторые затруднения.

Рингил невольно моргнул. Этого он не ожидал. Разыгрывая взятую роль – человека молодого, неопытного, богатого, но неуверенного в себе, недавно прибывшего в Трилейн и все еще чувствующего себя чужим в городе, обуреваемого желаниями и боящегося строгого отца, – он, как ему представлялось, предлагал работорговцу редкую возможность. Во-первых, новичок не знает толком рынка и не имеет понятия, сколько может в действительности стоить сексуальная рабыня с пышными формами и бледной кожей. Тот факт, что он воспринимал свое желание как нечто не вполне обыденное, служило дополнительным осложняющим дело фактором. Хейл мог заломить практически любую цену. Мало того, имелась великолепная перспектива неограниченного заработка путем легкого шантажа.

Видите ли, господин, по городу ходят слухи. Мы ведь не хотим, чтобы они дошли до вашего отца? Не беспокойтесь, я обо всем позабочусь, но это обойдется вам в небольшую сумму. Сами понимаете, такие договоренности стоят денег…

И так далее. Все время пребывания в Трилейне гостя можно было бы использовать как дойную корову.

Такой шанс не упускают.

Только вот старина Терип, похоже, заподозрил неладное и намерен дать задний ход. И если ты, Гил, не вычислишь, в чем тут дело, он и от тебя может отделаться.

– Если тут… – Он поймал себя на том, что позабыл про акцент, и попытался замаскировать промах деликатным покашливанием и тоном оскорбленного достоинства. – Если вы хотите таким образом увеличить цену и…

– О цене речь еще не заходила, – мягким, как шелк, голосом возразил работорговец. И все же наигранное возмущение Рингила произвело желаемый эффект. Работорговец немного расслабился, поставил кубок и переплел пальцы, – В любом случае, беспокоит меня не вопрос цены, а то, почему вас вообще волнуют детородные возможности какой-то бабы. Это не вопрос. Если она понесет, мы тут же, еще до того, как это станет заметно, найдем ей замену. По закону ребенок, если выживет, будет принадлежать вам. Вы вправе продать его – либо с матерью, если она больше не будет вас удовлетворять, либо отдельно, если такое предложение покажется вам более привлекательным. Рынок в этом отношении весьма гибок.

– Боюсь, я не сумею…

– Вам не о чем тревожиться. Можете положиться на меня – я с удовольствием окажу вам любую помощь, какая только может потребоваться.

Да уж, ты окажешь – только плати.

Разговор вроде бы вернулся в прежнее русло. Рингил снова прокашлялся.

– Видите ли, согласно законам империи, отпрыск рабыни не может…

– Да, конечно. – Теперь в голосе работорговца проскальзывало откровенное нетерпение. – Но вы сейчас не в империи. Здесь действуют законы лиги, и смею вас заверить, в той части, которая касается моего дела, я знаю их назубок.

– Что ж… В таком случае…

– Вот и прекрасно. – Хейл хлопнул в ладоши. – И вот что мы сейчас сделаем. Вместо того чтобы разговаривать всю ночь, спустимся прямо сейчас вниз и посмотрим, что у нас там есть. По крайней мере, господин, вам будет о чем подумать до утра.

Работорговец похотливо усмехнулся, и Рингил попытался изобразить энтузиазм, которого не чувствовал.

– Но может быть, прежде чем мы отправимся туда, мой достопочтенный гость выразит свои пожелания относительно деталей, чтобы мы сократили, так сказать, круг поиска, поскольку выбор чрезвычайно велик. Какой цвет волос представляется вам предпочтительнее? Рост? Насколько могу судить, женщины на юге отличаются изяществом и хрупкостью.

Рингил постарался вызвать в памяти изрядно поблекший за давностью лет образ Шерин и подкорректировать его с поправкой на характерные для ее рода особенности. В кармане у него лежал сделанный углем набросок кузины, но обозначать свои намерения он не спешил.

– В вашем городе, как мне рассказывали, есть представители народа, обитающего на болоте. Это так?

– Да. – Хейл настороженно взглянул на него. – Есть такие. И что?

– Видите ли, многие мои соотечественники говорили, что женщины Болотного народа… гм… ведут себя в постели… э… не так, как другие. Ну, вы меня понимаете. Они… э-э… целиком отдаются тому, чем занимаются. Полностью. Как животные.

Это было чистой воды вымыслом – никакой особенной репутации за обитательницами болот в Ихелтете не числилось, тем более что большинство жителей империи, не отличавшихся страстью к путешествиям, понятия не имели о существовании такой обособленной группы. В представлении империи на территории Трилейна обитали главным образом темные, отсталые крестьяне. Различать их умели лишь немногие просвещенные. Но правда никому не нужна, если выдумка звучит интереснее. А легенды об особенной, безудержной, звериной сексуальности женщин того или иного племени, существующего на границе цивилизации, возникают постоянно. Рингил и сам слышал их немало в изложении собравшихся у костра солдат. Они повторялись с небольшими вариациями на всех спорных территориях, которых появилось немало после войны с чешуйчатыми, и были, по сути, оправданием изнасилований. Иногда Рингил думал, что примерно то же самое рассказывали бы и о самках-ящерицах, не будь чешуйчатые столь отличны от людей.

– Я бы такой возможности исключать не стала, – сказала однажды Аркет, когда они сидели на продуваемом ветрами побережье в Гергисе и смотрели на раскинувшийся внизу лагерь. – Эти парни готовы тыкать члены в грязь, если согреть ее до подходящей температуры.

Она говорила о своих соотечественниках.

– Значит, женщины с болот? – Губы работорговца растянулись в медленной улыбке. – Вообще-то я ни о чем подобном не слышал. Но, конечно, вам лучше знать. Джаниш.

Привратник сделал шаг вперед.

– Господин.

– Мы собираемся нанести визит нашим веселым девушкам. Спустись и позаботься, чтобы все открыли. Так сказать.

Физиономию привратника расколола кривая ухмылка.

– Да, господин.

Хейл проводил слугу напряженным взглядом, плохо вязавшимся с отпущенной шуткой. Вид у него был такой, словно он обдумывает что-то.

– Вообще-то мы с ними дел почти не имеем, – рассеянно произнес он. – Хотя если то, что вы говорите, правда, об этом стоит подумать. Но тут много проблем. Семьи у них очень крепкие, а их женщины, как, впрочем, и мужчины, невероятны упрямы. Мне рассказывали о случае, когда один мужчина предпочел умереть от голода, чем продать в рабство детей. Ну что с такими поделаешь?

Рингил не ответил, спрятавшись за кубком.

– К счастью, их кровь встречается во многих самых обычных горожанах. – Хейл позволил себе сдержанную улыбочку. – Да что там – говорят, ее можно обнаружить даже в самых благородных семействах Трилейна. Не волнуйтесь, Ларанинтал из Шеншената, я совершенно уверен, что мы найдем для вас девушку подходящего происхождения.

За разговором о том, о сем допили вино. Рингил по-прежнему изображал неуверенного в себе повесу и тщательно скрывал чувства. Ход событий внушал осторожный оптимизм. Вообще-то он не ожидал, что найдет Шерин именно здесь – даже если она и прошла через перевалочный пункт Хейла, а не какой-то другой, это было больше месяца тому назад. Хотя работорговец и упомянул о трудностях, доставляемых, как он выразился, норовистыми девушками, вряд ли требовалось много времени, чтобы сломить волю молодой женщины, которая, скорее всего, не была высокого мнения о себе из-за неспособности иметь детей, от которой отказалась ее семья и которую наконец предал мужчина, забравший ее у близких и родных.

Но если она была здесь, после нее наверняка остались следы. Кто-то запомнил ее – другие девушки, слуги, надсмотрщики. Да и документы должны быть. Как-никак теперь работорговля считалась законным бизнесом, все совершалось открыто, как и должно быть в том чудесном новом мире, за который они дрались на войне. Так или иначе, он проник в нужный мир, и остальное представлялось не слишком тяжелым. Рингил знал, что делать, знал, как идти дальше, даже если это означало, что ему придется отвести Терипа Хейла в тихий уголок и добыть все, что требуется, с помощью железа и огня.

Если же он ошибся и Шерин здесь нет, тоже не беда – в списке Милакара значились и другие имена. Можно пойти дальше.

– Итак спустимся? – спросил Хейл.

Рингил улыбнулся и бодро кивнул.

Как оказалось, веселых девушек содержали в другой части здания. Рингил спустился вслед за Хейлом на самый нижний уровень, откуда они вышли во двор. Эрил и Гирш замыкали шествие вместе с охранником Хейла. Все следили за всеми, все были напряжены, но держались спокойно. Пока сидели в комнате, на улице похолодало. Ночь выдалась тихая и ясная, вдоль четко проступавшей арки Обруча сияли яркие звезды. Дыхание вырывалось изо рта белыми пушистыми облачками.

Если холод и беспокоил одетого в легкий халат и тапочки Хейла, он ничем этого не выдавал. Они прошли через еще одну боковую дверь, спустились по трем пролетам узкой каменной лестницы и оказались в полукруглом подвальном помещении с пятью занавешенными шторами альковами. Привратник уже был здесь и довольно улыбался – как будто успешно справился с некоей трудной работой. Через крохотные оконца под крышей просачивалось скудное мерцание Обруча, но главными источниками света были два стоящих посреди комнаты фонаря. На полу лежали грубые махакские коврики, стены украшали фрески откровенного содержания – хотя в сравнении с теми, что красовались на потолке в спальне Милакара, они выглядели почти скромными. Со сводчатого потолка свисала огромная кованая люстра.

Терип Хейл повернулся к гостям.

– Позвольте представить, – с серьезным лицом объявил он, – наших веселых девушек.

Невидимые руки отбросили шторы. За ними стояли вооруженные и насмешливо улыбающиеся люди. В руках у них были короткие мечи, дубинки и топоры. В каждой из ниш скрывалось по меньшей мере двое. Рингил заметил один готовый к выстрелу арбалет.

Привратник поймал его взгляд и подмигнул.

– А теперь, – сказал Хейл, – может быть, Ларанинтал из Шеншената расскажет мне, кто он такой на самом деле?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Эгар выехал за пару часов до рассвета.

Спешить было некуда; скаранаки обычно хоронили умерших поблизости от места временной стоянки, а их миграции по степи носили сезонный характер. Вот почему с наступлением очередной годовщины смерти Эркана клан неизменно оказывался где-то неподалеку от могилы. Приближение ее совпадало с переменами в небе, с поворотом горизонта, с уходом тепла и крепнущим дыханием зимы, а найти место помогали кое-какие незаметные чужому глазу вехи на продуваемой ветрами равнине.

Так что спешить было некуда.

Но Сула… Она бесила его своей нетерпеливостью, своей прозаичностью, равнодушием к его чувствам. Она не оставляла его в покое, шпыняла и подгоняла, как будто одного ее умения высосать его до капли в постели было достаточно, чтобы заменить все прочее и решить все проблемы.

Да только ж разве девчонка виновата. С какой стати она должна считать, что ты особенный, не такой, как другие?

Вот почему, одеваясь, Эгар сказал ей неправду.

– Последнюю лигу я пройду пешком. В знак уважения.

– Это глупо!

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не взорваться.

– Таков обычай.

– Ага, как же. – Она фыркнула. – Когда мой дед откинулся, ничего такого не было.

– Это ведь было недавно?

Сула уставилась на него.

– Что ты хочешь этим сказать?

Я хочу сказать, что помню твоего деда еще молодым парнем. Я хочу сказать, что по годам мог бы быть твоим отцом. Я хочу сказать, девочка, что тебе только шестнадцать, а ты уже сидишь в моей юрте, как будто в собственной. А еще я хочу сказать, что пора бы мне завязывать со всем этим.

– Ничего, – проворчал Эгар. – Я ничего не хочу этим сказать. Но обычаи – вещь важная, и их надо соблюдать. Они-то и держат клан вместе, не дают нам рассыпаться.

– Думаешь, я слишком молодая для тебя, – заныла Сула. – Хочешь выгнать меня, как выгнал ту воронакскую сучку.

– Не собираюсь я тебя выгонять.

– Как же, не собираешься!

Она разразилась слезами.

Пришлось успокаивать. Обнимать. Тереться носом о ее шею. Нашептывать что-то на ухо, как упрямой кобылке. Придерживать одной рукой подбородок и вытирать слезы другой. Пришлось пересилить холодную, стылую печаль, набухавшую где-то под ребрами, растянуть губы в улыбке, когда она перестала плакать, да еще щекотать ее и тискать через красную войлочную поддевку, которую Сула вытащила из его сундучка. И мало того что вытащила и напялила на себя, так еще и разгуливала в ней по всему стойбищу, лишний раз тыча всем в лицо, что она теперь спит в юрте вождя.

Надо будет поговорить с ней.

Когда-нибудь.

– Послушай, – сказал он наконец. – Сейчас уже холодно. В седле согреться трудно. Вот в чем дело. Пойду пешком – согреюсь. Может, как раз с этого обычай и начался, как думаешь?

Сула неуверенно кивнула, шмыгнула носом, потерла глаз. Он едва не застонал – в этот момент она выглядела совсем еще ребенком.

И так всегда. Начинают они все как шалуньи да кокетки, а заканчивают тем, что плачут тебе в рубашку. Как дети.

Разве мало того, что на нем ответственность за весь клан? Разве мало того, что он вернулся, бросил Ихелтет, где у него было все, и приехал домой, чтобы быть со своим народом? Разве мало того, что он и сам сдохнет здесь, как отец, и никогда больше не увидит Имрану?

Ответа Эгар не услышал.

Не скули и не жалуйся, как девчонка. Да нет, ты хуже девчонки – эта-то хоть плачет о будущем, о чем-то таком, что еще, может быть, удастся изменить. Она не проливает горючих слез по прошлому, с которым ты уже ничего не сделаешь.

Возьми себя в руки.

– Послушай, Сула. Я вернусь сразу после рассвета. Как только смогу. А ты меня подождешь. Согреешь постельку, хорошо? – Он состроил шутовскую гримасу, поднял брови, потянулся к ее заднице и груди. – Ты ведь понимаешь, о чем я?

Она хохотнула. Потом приникла к нему долгим, влажным поцелуем. Он поспешил уйти, чтобы не остаться. Марнак уже приготовил коня и ждал – со щитом, копьем, топориком у седла, парой одеял, лучиной для растопки и всем прочим, что могло понадобиться в пути. Держался он на почтительном расстоянии от юрты вождя и, коротая время, вел какой-то серьезный разговор с лагерными караульными. Увидев вышедшего из юрты Эгара, он сразу же подъехал к нему.

– Все в порядке?

– Бывало и лучше. Не передумал?

– Прогуляться с тобой, когда ты в таком настроении? – Марнак пожал плечами. – Будет весело.

Настроение, впрочем, улучшилось, как только они отъехали от лагеря, и чем дальше в степь, тем легче становилось на душе. Косые лучи низкого зимнего солнца заливали траву обманчиво теплым румянцем, и казалось, вечер будет таким всегда. Небо оставалось чистым и голубым, Обруч пересекал его наклонной, искрящейся под стать закату аркой. Налетающий с севера ветерок пощипывал натертые жиром лица. Лошади шли бодро, резвой рысью; время от времени привычный ритм копыт освежало звяканье какой-нибудь металлической части сбруи или вплетенного в гриву талисмана. Раз или два их приветствовали пастухи, возвращающиеся в лагерь на ужин.

Было во всем этом что-то такое, отчего поездка напоминала побег.

– Скучаешь по югу? – спросил он Марнака. – Вернуться не подумываешь?

– Нет.

Эгар взглянул на спутника, удивленный резкостью ответа.

– Серьезно? Что, совсем не скучаешь? Никогда? Даже по шлюхам?

– У меня жена. – Марнак улыбнулся в бороду. – А шлюхи теперь есть и в Ишлин-Ичане.

– Верно.

– Там даже ихелтетские девчонки водятся, если кого интересует.

Эгар кивнул. Об этом он тоже знал.

Приподнявшись в седле, Марнак сделал широкий жест рукой.

– Я хочу сказать, что еще нужно человеку для счастья? Пастбищ хватит на всех, воды сколько угодно, реки спокойные, никто никому не мешает. Налетов почти не бывает – кому этого хочется, те отправляются на юг. Шакалы так далеко на юг и запад не заходят, степные волки и коты практически не досаждают. Мяса запасено столько, что мы уже не знаем, куда его девать. Клан доволен, кругом все свои. Чем меня может заманить Ихелтет? Что там такого особенного?

Что особенного?

Например, вид на бухту, залитую солнцем, бесконечную, до самого горизонта, переливчатую синюю гладь. Высокие белые башни вдоль мыса. Кричащие чайки над пристанью, стук деревянных молотков – это рыбаки чинят старенькие лодки.

Дворики, выжженные солнцем, устланные шевелящимся, стрекочущим ковром насекомых, название которых он так и не научился выговаривать правильно. Декоративные железные решетки на окнах и дверях, узкие белокаменные улочки, прячущиеся от безжалостного зноя. Укромные уголки с прогретыми каменными скамейками в густой тени и тихой музыкой журчащей где-то воды.

Рыночные лотки с горками ярких, налитых соком фруктов, запах которых ощущается за несколько шагов. Философы и стихотворцы, вещающие тут и там с каждого возвышения на широкой площади. Чайные, из которых то и дело доносятся громкие голоса спорщиков, озабоченных всем, что происходит под солнцем: выгодно ли торговать с западными землями, существуют или нет злые духи, не слишком ли велик городской налог на лошадей.

Книги – теплые, увесистые, в кожаных переплетах, издающие едва уловимый, свой особенный запах, когда подносишь их к лицу. И как вздрогнуло виновато сердце, когда он однажды выронил тяжеленный фолиант, и тот, упав на камень, раскрылся на особенно популярной странице, словно разломился пополам вдоль корешка.

Строчки, строчки, строчки черных закорючек текста, и скользящий по ним палец Имраны с длинным ногтем.

Колыхание полупрозрачной шторы, порыв прилетевшего с моря свежего ветерка, его легкое прикосновение, остужающее капельки пота на ее и его коже.

Стихающая суета уходящего дня, крики уличных торговцев, звучащие все печальнее по мере того, как сгущается сумрак, и по всему городу вспыхивают желтыми светлячками окна.

Заунывный призыв к вечерней молитве – и невозможность вырваться из плена тонких, смуглых, пахнущих апельсином рук.

Рейдовые огни рыбацких лодок, поднятых наступающим приливом.

– Да, верно.

Марнак умолк на время, хмуро глядя вперед. Может быть, тоже почувствовал что-то. Потом заговорил. Негромко, бесстрастно.

– На юге мне платили за то, что я убивал. Это хорошо, когда ты молод. Это закаляет тебя, славит твое имя, радует предков в Небесном Доме. Привлекает к тебе внимание небожителей.

– И баб.

Марнак усмехнулся.

– Точно. Но время проходит, и ты больше не молод. Ты вдруг ловишь себя на том, что не получаешь от этого никакого удовольствия. Сказать по правде, я бы и еще раньше вернулся, если бы чешуйчатые не напали.

– Звездный час человечества?

Цитата прозвучала не совсем так, как намеревался произнести ее Эгар. Насмешка растворилась в гордости, которой – после стольких-то лет! – отозвались слова Акала Великого. Марак кивнул сдержанно, так что со стороны могло показаться, будто он просто качнулся.

– Так оно и было. Да только недолго.

– Ага, пока за частоколом копий не увидели своих же.

Марнак пожал плечами.

– Меня это не сильно трогало. Погнался за звонкой имперской монетой, так и жди, что рано или поздно встретишься с лигой. Пойдешь против лиги – скорее всего наткнешься на махака. Тут ничего не поделаешь. Мы ведь и сами раньше с ишлинаками схватывались. Я тоже пару раз дрался за лигу. Еще до того, как империя стала привлекать наемников. И я всегда понимал, что если мы только разобьем ящериц, то обязательно сцепимся со своими же.

– Так почему бы не остаться, не заработать еще немного?

– Я и сам об этом подумывал. Предлагали хорошую должность. Но, повторюсь, все хорошо в свое время, когда ты молод. А я с молодостью давно простился. – Марнак с улыбкой тряхнул головой. Похоже, сам он не часто об этом задумывался. – С годами появляется такое чувство… Выходишь живым из боя и думаешь: как же повезло. Стоишь и не можешь себе объяснить, как же ты уцелел, почему цел, когда все поле завалено телами и залито кровью. Почему небожители оставили тебя в живых. Для какой цели. Что тебе предназначили там, в Небесном Доме. Когда нагрянули чешуйчатые, я решил, что вот он, ответ. Что для этого меня и щадили. Думал, мне суждено погибнуть на войне, и даже был не против – лишь бы помереть достойно.

– Но ты не погиб.

– Нет. – В ответе товарища, как показалось Эгару, прозвучало что-то вроде огорчения. – Не погиб. Выжил даже у Гэллоус-Гэп, а уж там-то – Уранн свидетель – полегли многие. Да и место было подходящее для достойной смерти. Другого такого я не знаю.

Теперь усмехнулся уже Эгар. Только получилось совсем невесело.

– А вместо этого мы все заделались героями, – криво улыбнулся Марнак. – И ты, и я, и даже твой друг-извращенец.

– Послушай, он мне вовсе не…

– А потом глядь – мы уже деремся друг с другом. И все бы ладно, но… – Беспомощный жест. – Старость. Такое чувство, как будто колесо прошло круг и начинает новый. И снова молодые махаки поехали в Ихелтет, спеша встать в поредевший строй и не представляя даже, что их там ждет.

– Да, помню. – Больше всего раздражали тогда сияющие счастливые лица юных рекрутов, так напоминающие его собственное десятью годами ранее. – Чудные времена.

– А ты помнишь ту карусель, что кириаты поставили в Инвале? – Марнак стащил шапку, почесал голову. – Ту, с деревянными лошадками?

– Помню. Сам катался на ней пару раз.

– А знаешь, что бывает, когда эта штуковина останавливается? Ты сидишь, привыкая к тому, что мир больше не кружится, а вокруг новые лица, по большей части детские, и все горят желанием поскорее залезть на этих лошадок. Ты сидишь и не знаешь, хочешь сойти или остаться, сделать еще круг, а потом вдруг как обухом по голове… – Марнак нахлобучил шапку, взглянул искоса на Эгара. – Ты вдруг понимаешь, что не хочешь этого. Ты даже не уверен, что тебе вообще это понравилось.

Они рассмеялись, открыто и громко. Напряжение слетело. Негромкие человеческие звуки недолго повисели над бескрайним простором и растворились в растянувшейся до горизонта тишине, ушли в ветер, как капли мочи в землю.

– Знаешь, – сказал Марнак, ощутив, наверно, гнет тишины и не желая уступать ей, – а я однажды сломал эту Дурацкую лошадку. Не рассказывал? Свалился и сломал. Они еще требовали денег на починку, половину недельного жалованья. А когда я отказался, даже вызвали городскую стражу. Так ты не слыхал?

Вообще-то Эгар слышал историю не раз, но сейчас лишь покачал головой, давая приятелю возможность погрузиться в прошлое, еще раз пережить веселое приключение с лазанием по стенам, прыжками с крыши на крышу, погонями, вторжением в гарем и еще кое-какими деталями, придуманными Марнаком по ходу повествования. В былые времена они садились вокруг костра и точно так же слушали затертые, всем знакомые легенды о Такаваче и Добродетельной Русалке.

Когда Марнак закончил – благополучным бегством через реку и своевременным, до рассвета, возвращением в казармы, – когда смех их снова высушил и унес ветер, вождь кивнул и вытащил из запасников собственную историю. О том, как не вовремя вернувшийся домой имперский рыцарь обнаружил тогда еще молодого Эгара в постели со всеми своими четырьмя женами.

– И знаешь, что больше всего его возмутило? Знаешь, что он орал, стоя перед кроватью и размахивая этой своей игрушечной сабелькой? Что, мол, да, Откровение позволяет мужчине иметь до шести жен, но оно категорически запрещает забавляться больше чем с одной зараз. – Эгар бросил поводья и раскинул руки. – Ну откуда ж мне было знать?