Текст книги "Журнал «Если», 1995 № 06"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Владимир Михайлов,Фред Саберхаген,Пол Ди Филиппо,Грег Бир,Владимир Рогачев,Александр Крыштановский,Марина Арутюнян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

ЗЕМЛЯ

При старте с крайстчерчской взлетно-посадочной площадки никаких физических ощущений не возникло. Ненадолго сомкнув веки, Карен Фарли-Ланье внимала восклицаниям делегатов: большинству из них до последних недель не то что в космосе летать – по морю ходить не доводилось.

Воодушевление пассажиров наэлектризовало воздух в шаттле. Делегаты не отрывались от иллюминаторов, взволнованно делились впечатлениями. Часа через полтора их новизна попритупилась, и лишь немногие пассажиры еще глазели на звезды и Землю.

Этот шаттл был из самых больших и мог легко вместить несколько сот пассажиров. Сейчас на борту находились сорок пять (сорок один мужчина и четыре женщины, в том числе Карен) делегатов, собранных со всей Земли. Намечался великий эксперимент по «связке ботиночными шнурками» – слиянию всех этих индивидуальностей в единую семью и обучению их таким образом, чтобы впредь личные проблемы решались сообща, чтобы каждый видел в остальных не соперников, а помощников.

Официальное представление в Крайстчерче прошло довольно гладко. Карен держалась по-свойски, и большинство членов группы, невзирая на чин главного земного координатора, приняло ее как ровню.

Некоторые делегаты сразу постарались сблизиться с ней в надежде сформировать ядро «правящего класса». Одной из них была женщина средних лет из материкового Китая, ее община (близ провинции Хунань – родины Карен) всего лишь пять лет назад испытала на себе благотворное влияние Гекзамона. Другим был обезображенный шрамами украинец, очень гордый представитель «незалежных», которые два десятка лет после Погибели не пускали спасателей в свои города и села. Третьим был североамериканец из Мехико-сити: этот город пережил бомбежки, но вымер от радиации и был заново заселен беженцами из пограничных городов и южноамериканскими переселенцами.

От их поддержки Карен не отказывалась, но исподволь дискредитировала иерархию, которую они неосознанно стремились возвести. Цель эксперимента в другом. Никакой власти, никаких привилегий – только прогресс. Им дан уникальный шанс; чтобы не упустить его, требуется очень вдумчивое руководство.

Не все эти люди родились до Погибели, но у всех лица носили следы мучений Земли. Иные из них светились уверенностью в себе и оптимизмом – их подвергали тальзитской психотерапии, которая в наитяжелейшие времена помогала сохранить рассудок и физические способности. Кандидатов в группу социологи Гекзамона отбирали «вручную», месяцами копаясь в бланках «переписи Возрождения», законченной всего четыре года назад. Подходил далеко не каждый. «Мы их называем сливками общества, – сказала как-то Сули Рам Кикура, координатор проекта. – Сильные, одаренные и неиспорченные натуры… ну, почти неиспорченные».

К дорогостоящему психологическому вмешательству госпожа Рам Кикура все еще относилась с некоторым предубеждением, что и делало ее идеальным координатором этого проекта. Земле, считала она, нужен шанс подняться на ноги без посторонней помощи.

Кое-кто из граждан Земного Гекзамона, видимо, чувствовал, что нынешняя благополучная ситуация едва ли сохранится вечно. Даже на Камне ощущался недостаток в ресурсах, население роптало, а контакты с «предками» на постпогибельной Земле приводили к глубинным сдвигам в общественном сознании. Все это подтачивало стабильность Гекзамона.

Чтобы Земля не болела вместе с «кормилицей», ее надо «отнять от груди».

Карен свободно говорила на китайском, английском, французском, русском и испанском (последние два языка освежила в памяти с помощью техники Гекзамона). Для непосредственного общения с большинством делегатов этого хватало. Те же, чьих языков она не знала (а три диалекта вообще сложились уже после Погибели), изъяснялись с другими на каком-нибудь распространенном языке. На первом этапе взаимодействия посторонние люди или машины-переводчики не привлекались, делегатов приучали полагаться на своих товарищей. До конца недели они должны были освоить все языки группы, и для этого разрешался доступ в городскую память Третьего Зала и многие иные хранилища информации.

Карен посмотрела в иллюминатор, на звезды и отрешилась на миг от негромкой светской беседы трех сидящих рядом делегатов. Где сейчас Гарри? На Камне вместе с этим невероятным русским? Природное упрямство толкало ее на путь подозрений: мужа дурачат, никогда этот Мирский не улетал по Пути. Но чем дольше она об этом думала (а не думать не могла, да и чем еще было заниматься?), тем яснее понимала, как дико все выглядит.

Она нахмурилась и отвела глаза от звезд. В отличие от Гарри, она перемен в жизни не боялась. Вот и сейчас легко их восприняла. Полет в космосе, Камень, предлагаемые Гекзамоном возможности… Но загадка Мирского, точно живая рыбешка, выскальзывала из пальцев.

ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА

Спустя два дня после прибытия Ланье дубль Корженовского обнаружил Ольми в лесах острова Северная Круговерть. Загруженный в крестообразный зонд-следопыт, дубль обшарил Четвертый Зал инфракрасными сенсорами и насчитал там семьсот пятьдесят человек, в основном, группами не меньше трех; всего семьдесят из них предпочитали одиночество, но только двое полдня старательно избегали общества. Замерив тепловые параметры этих нелюдимов, дубль с большой степенью уверенности опознал одного из них как автономного гоморфа.

При любых иных обстоятельствах подобные розыски были бы немыслимы, расценены как грубое нарушение права личности на уединение. Но Корженовский понимал, как необходим разговор Ольми с Мирским. А еще Ольми был нужен для предстоящих дебатов в Нексусе насчет открытия Пути. Полностью отвергать этот проект Инженер уже не мог: аргументы Мирского, при всей их необычности, выглядели очень убедительно. Можно ли не откликнуться на просьбу богов, пусть даже они существуют только на краю времен?

Но в обязанности дубля не входил анализ подобных проблем. Пролетев по-над дном долины, он завис около лагеря Ольми и спроецировал образ Корженовского с соответствующими знаками призрака-посланника. Для Ольми это выглядело так: из леса неторопливо выходит Корженовский, на его лице морщинки от широкой улыбки, взгляд по-кошачьи пристальный.

– Добрый день, господин Ольми, – поздоровался призрак.

Оторвавшись от потока яртской информации, Ольми постарался скрыть от гостя слишком человеческое раздражение.

– Похоже, случилось что-то серьезное, – просигналил он пиктами.

– Чрезвычайное, господин Ольми. Крайне желательно ваше присутствие в Третьем Зале.

Ольми стоял возле палатки и не решался отвечать ни пиктами, ни словами. Он пытался разобраться в своих чувствах.

– Там будут принимать решение насчет Пути. Мой оригинал настоятельно рекомендует вам присутствовать.

– Это вызов Нексуса?

– Формально – нет. Вы помните Павла Мирского?

– Не встречал, – ответил Ольми. – Но знаю, кем он был.

– Он вернулся, – сообщил призрак и быстро изобразил несколько беззвучных подробностей.

У Ольми исказилось лицо, словно от боли. Он вздрогнул, затем его плечи расслабленно поникли. Отстранясь от информации ярта, он заново сосредоточился на собственной личности и своих отношениях с Корженовским, своим бывшим наставником. Это во многом благодаря ему сложилась жизнь (или жизни?) Ольми. Факт появления Мирского наконец обрел надлежащую окраску – очень странную и не просто поразительную, а завораживающую. Сомневаться в честности посланника не приходилось: если бы это известие пришло не от Корженовского, а от кого-то другого, Ольми все равно бы расстался с лесом и медитациями.

Он никак не ожидал, что события понесутся с такой быстротой.

– Значит, пора вострить лыжи? – улыбнулся Ольми. Старая смешная поговорка нежной музыкой отдалась в мозгу, и только теперь он понял, как изголодался по общению с людьми.

Дубль улыбнулся в ответ.

– Скоро прибудет более быстрое транспортное средство.

– Блудный сын! – Корженовский радушно обнял Ольми в вестибюле Нексуса. – Прости, что послал за тобой дубля. Ты ведь неспроста схоронился, а?

Стоя перед учителем и не желая ему отвечать, Ольми испытал нечто похожее на стыд. Ему все еще приходилось поддерживать равновесие в голове, следить за имплантами, отданными ярту.

– Где Мирский? – спросил он, чтобы уклониться от ответа.

– С Гарри Ланье. Через два часа – собрание Нексуса. Выступление Мирского перед полным залом. Но он желает сначала поговорить с тобой.

– Он настоящий?

– Такой же настоящий, как я.

– Это меня пугает. – Ольми кое-как изобразил ухмылку.

– Потрясающая история. – Видимо, Корженовскому было совсем не до шуток. Он перевел взгляд на стену из натурального астероидного железа: там, в глубине за полированной поверхностью, молоком растекалось его отражение. – Ничего не скажешь, наделали мы дел.

– Где?

– В конце времен, – ответил Корженовский. – Помнится, несколько сот лет назад, проектируя Путь, я подумывал о такой возможности… Тогда мне это казалось нелепой фантазией: неужели у моей затеи могут быть такие далекие последствия? И все-таки эта мысль не давала покоя. В глубине души я ждал, когда кто-нибудь вернется, точно призрак.

– Значит, вернулся.

Корженовский кивнул.

– Он ни в кого не тычет пальцем и не обвиняет. Даже вроде бы рад, что возвратился. Почти как дитя. И все-таки мне жутковато. Представляешь, какая теперь на нас ответственность? – Корженовский снова скосил на Ольми изучающие глаза. – Разве ты откажешься помочь?

Ольми машинально помотал головой. Он столько задолжал Инженеру, что не расплатится вовек. Корженовский сотворил его судьбу, открыл ему глаза на горизонты. Но он не знал, как его план – тщательно продуманный и необратимо приведенный в действие – может быть воспринят Корженовским.

– Учитель, я всегда к вашим услугам.

– В ближайшие месяцы, а то и сегодня, если ситуация позволит, если Мирский так же понятно расскажет свою историю Нексусу, как и нам, я буду рекомендовать открытие Пути.

Ольми лишь улыбнулся краем рта.

– Понимаю твою иронию, – вежливо произнес Корженовский. – Нас ожидает серьезное противодействие.

«Похоже, – решил Ольми, – никто не понимает ситуацию, даже мой наставник». Вряд ли стоило пускаться в объяснения. Видимо, тут уместнее вежливо-упрекающий тон, просто чтобы прощупать Корженовского, убедиться, что он ничего не упустил из виду.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я предположу, что такой исход вас не очень огорчает?

– Есть азарт и вызов, – ответил Корженовский, – а есть мудрость. Я что есть сил держусь за мудрость. Кому из нас больше всего не терпится вернуть то чудовище?

– А кто из нас на самом деле хочет взглянуть последствиям в глаза? – спросил Ольми.

Из лифта вышли Ланье с Мирским и направились к ним. Мирский подошел первым и с выжидательной улыбкой на лице протянул Ольми руку.

– Мы незнакомы, – сказал он. Ольми несильно пожал его руку – теплую, человеческую.

– Вы наш дежурный исполнитель, – произнес Мирский, и Ольми не до конца понял свою реакцию на его выбор слов. Мирский помолчал, изучая его лицо. – Вам ясны проблемы? Или нет?

Ольми ответил, но не сразу.

– Возможно, некоторые.

На лице русского отразилось явное недоумение.

– Вот как?

– Вы уже готовы? – спросил Корженовский.

Мирский кивнул.

– А ведь я от вас совсем другого ждал. – Он перевел взгляд на Инженера. – Мне не терпится выступить.

Мирский опять резко повернулся – на этот раз к Ольми.

– Вам известно, что ярты – против нас! – выпалил он. – И вы подозреваете, что они не одиноки. Раньше с ними были тальзитцы. А вдруг они снова в союзе? Ведь вы над этим работаете, не так ли?

Ольми кивнул.

– Это тот самый Мирский? – спросил он у Ланье, когда русский возвратился к двери.

– И да, и нет. Он уже не человек.

Корженовский метнул на него строгий взгляд.

– Знание или предположение?

Ланье пожевал губами.

– Не может он быть человеком. После таких передряг – не может. К тому же, он чего-то недоговаривает. Вот только непонятно, почему.

– А что, он уверен в успехе? – поинтересовался Ольми.

– Не думаю.

Снова подошел Мирский.

– Я уже не нервничал… с незапамятных времен. А ведь здорово!

В Корженовском поднималось раздражение.

– Вы хоть чувствуете ответственность?

– Простите? – Мирский замер на месте и пристально, озадаченно уставился на Инженера.

– Вы нас… вы меня толкаете к решению, которого я сорок лет стараюсь избежать! Если столкнемся с яртами, это может привести к катастрофе! Мы потеряем все! – Он поморщился. – В том числе Землю!

– Меня это беспокоит больше, чем вы думаете, – заявил Мирский. – Но на карту поставлено кое-что поважнее, чем Земля.

Корженовский был неумолим.

– Если вы и впрямь ангел, господин Мирский, то вряд ли так трясетесь за свою шкуру, как мы.

– Ангел? Вы на меня сердитесь? – На лицо Мирского вернулось безучастное выражение.

– Я сержусь на эту дурацкую ситуацию, – ответил Корженовский, немного втягивая голову в плечи. – Извините за вспыльчивость. – Он поглядел на Ольми, который слушал со сложенными на груди руками. – Нас обоих раздирают чувства. Господин Ольми был бы рад вернуться к своим бумагам и оберегать Гекзамон в Пути, а я в восторге от перспективы открытия. Та моя часть, что принадлежит Патриции Васкьюз…

Ланье чуть не съежился, когда Корженовский посмотрел в его сторону.

– …Ей вообще не терпится. Но одно дело – амбиции наших не слишком ответственных эго, а другое – безопасность Гекзамона. Да, господин Мирский, они могут очень сильно не совпадать. Доводы у вас, конечно, железные, вот только беззаботность мне совсем не по нутру. – Инженер опустил глаза и глубоко вздохнул.

Мирский промолчал.

– По правде говоря, – вступил в беседу Ольми, – на Гекзамоне и без вас хватает голосов в пользу открытия.

– Благодарю за разъяснения, – спокойно произнес Мирский. – Я недостаточно хорошо понимал ситуацию. Видимо, к Нексусу нужен осторожный подход.

Возле двери зала появилась Земля, опоясанная спиралью ДНК, – символ заседающего Нексуса Земного Гекзамона. Рядом материализовался дубль председательствующего министра Дриса Сэндиса.

– Полный кворум, – сообщил он. – Милости просим на заклание.

Мирский расправил плечи, улыбнулся и первым направился в зал. Ланье вошел последним и, пробираясь к своему креслу, вспомнил, как сам выступал в Осеграде перед Нексусом Бесконечного Гекзамона. Как давно это было…

Мирский невозмутимо вошел в прозрачную сферу детектора лжи перед трибуной председательствующего министра. Соседнюю трибуну занял президент Фаррен Сайлиом. Ланье уткнулся взглядом в пиктор перед креслом, страшась нового изнурительного натиска воспоминаний и одновременно с нетерпением дожидаясь начала заседания. Что нового скажет Мирский на этот раз? Какие откроет подробности?

ГЕЯ

Киргиз в черном суконном мундире вел допрос в экспедиционной палатке. Он сидел по-турецки в центре круга, состоящего из пяти его солдат, Оресиаса, Джамаля Атты, Деметриоса и Люготорикса. Прочие стояли вне круга, с ними – Рита; руки у нее были связаны тонкой веревкой. Видимо, участие женщин в военной экспедиции было для киргизов немыслимым; никому не удалось убедить их в том, что Рита начальник.

В круг вошел тощий и жилистый коротышка-толмач в русском мундире современного образца: тускло-коричневый китель с металлическими знаками различия на воротнике, льняные штаны в обтяжку и полусапожки из мягкой кожи. Смахивающий на быка командир-киргиз говорил, а коротышка переводил на государственный греческий.

– Я Батур Чингиз. По велению моих почтенных господ, русских из Азовской Мискны, контролирую этот квадрат пастбищ. Вы нарушители границы. Мне угодно выслушать ваши объяснения и передать их по радио господам. Не соблаговолите ли начать?

– Мы научная экспедиция, – сказал Оресиас.

Толмач ухмыльнулся, но перевел. Батур тоже улыбнулся, обнажив желтые зубы.

– Я не настолько глуп. Чем рисковать головами, можно было обратится к нашим ученым. Они бы помогли.

– Времени на это не было, – пояснил Оресиас. – Очень уж дело срочное.

– А этот черный, что скажет? Араб?

Джамаль Атта кивнул Батуру.

– Мы научная экспедиция.

– Ну, как знаете. Я доложу, что вы врете, и тогда мне велят казнить вас или рассадить по клеткам и отправить в Мискну. Признавайтесь: вы мятежники из Аскандергула? («Это он, конечно, – кивнул переводчик на киргиза, – Александрейю имеет в виду».)

– Не понимаю, – ответил Оресиас.

– Или вы сбежали из дворца? А? Может, вы трусливые дезертиры и ищете убежища в наших обширных владениях?

– Нам о мятеже почти ничего не известно.

– Мы сами о нем впервые услышали несколько часов назад. – Киргиз расправил широкие плечи, запрокинул голову и пристально поглядел на Оресиаса. – Мы не из тех, кто верит всякой чепухе. («Это он насчет варваров», – снова добавил от себя переводчик.) У нас есть рации, и мы поддерживаем связь с крепостями. Мы даже моемся, когда реки полноводны или когда стоим гарнизоном.

– Мы питаем должное уважение к знаменитым киргизским джигитам, служащим Руси и Азовской Мискны, – произнес Атта, косясь на Оресиаса. – Да, мы вторглись без спроса и теперь смиренно молим о снисхождении, в котором, без сомнения, доблестный солдат Батур Чингиз не откажет нам под небом Господа и среди пастбищ дьяволов-наездников.

Оресиас сузил глаза, но не стал препятствовать дипломатическим потугам Атты.

– Отрадно внимать столь изысканным речам, но снисхождение, увы, не в моей власти. Я, как вы изволили выразиться, солдат. Солдат, а не господин. В общем, довольно об этом. Не желаете ли рассказать еще что-нибудь поучительное или можно вас отправлять?

Рита дрожала. Ключ у нее отняли, когда выволакивали из пчелолета. Понять, что происходит с Вратами, она не успела – помешало наступление сумерек. Сейчас ей больше всего на свете хотелось оказаться подальше от этого места, забыть об ответственности перед бабушкой, Академейей и Ее Императорским Величеством. Где она? Что с ней?

Ей было страшно. Последние часы заставили взглянуть в глаза правде, которую раньше она ухитрялась не замечать. Она – смертна. Эти люди, если им прикажут, с удовольствием убьют ее и всех ее спутников. И Люготорикс не спасет, разве что первым примет смерть.

Пленников пинками выгнали из палатки и отвели в загон, наспех сооруженный из палаточных опор и упаковочного брезента от неприкосновенного запаса продуктов, выгруженного из чайколета. Крыши не было и в помине, поэтому по загону гулял холодный ветер.

– Конец нам, похоже, – прошептал Рите Атта, когда киргизский солдат поднял и привязал последнюю брезентовую секцию ограды. Пехотинец с любопытством скосил на них узкие глаза и отошел.

Ограда выглядела хлипкой, но никто не отваживался даже прикоснуться к брезенту. Киргизы издали показывали ружья и тыкали себя пальцами в животы, давая понять, что на любого, кто попробует выбраться наружу, у них найдется пуля.

Внезапно внимание Риты привлекла светящаяся зеленая линия, которая перечеркнула небо. Линия проходила как раз над лагерем, но нельзя было определить, вблизи она или очень далеко. Затем поперек нее пролегла другая черта, и перекресток быстро сместился к краю огороженного участка. Казалось, линии приблизились.

Врата. Что-то происходит с Вратами.

Полосы исчезли. Из-за ограды не доносилось никаких необычных звуков. Мягкими гортанными голосами переговаривались степняки, чавкала грязь под сапогами, шелестел травой студящий вечерний ветер. Тьма воцарилась почти кромешная. Пахло сырой землей, человеческими телами и степным разнотравьем.

У Риты вдруг родилась смутная надежда, что кто-нибудь спустится к ним. Быть может, в этом единственное спасение.

Реален ли этот зеленый свет или у нее шалят глаза?

Несколько минут она простояла неподвижно, грея руки под курткой. Холод высасывал силы; деревенело лицо. Под напором ветра вздувался брезент изгороди. Ожидая пули часового, Рита вздрогнула, когда о веко разбилась дождевая капля. На луну неторопливо наплыла черная стена тучи. Рита уже почти ничего не видела вокруг.

Посыпались новые капли. И вдруг она встревоженно прислушалась. По спине побежали мурашки, на руках вздыбились волоски. За оградой – ни звука. Ни голосов, ни топота копыт. Утихло даже ржание коней, обеспокоенных дождем. Только мрак, стук капель да хлопки брезента.

Сквозь брешь в туче проглянула луна. Рядом с Ритой стоял Люготорикс – громадный, изгвазданный. Не говоря ни слова, коснулся ее руки и указал влево, на ограду. Над хлипким узилищем высилось нечто похожее на двуручный меч шириной в сажень. По краям клинка бежала водянистая рябь. Плавно и быстро меч изогнулся вбок и пропал.

«Смерть, – подумала Рита. – Это похоже на смерть».

– Киргизский? – тихо спросил кельт. Кроме него и Риты, никто, похоже, не заметил меча.

– Нет.

– Вот и я так думаю, – пробормотал Люготорикс. Рита высматривала Оресиаса или Деметриоса, они были где-то в толпе. Но найти их она не успела – луна исчезла вновь.

И тут кругом чудовищно затрещало. Взвизгнув, Рита кинулась к Люготориксу, но его уже не было рядом. Брезент на жердях мигом разодрало в клочья. Налетел ветер, поднятый чем-то невообразимо огромным. В спину вонзились гвозди, вышибив из нее дух. Раз. Пауза. Два. Пауза. Три… четыре… пять… Даже упасть не удавалось. Поблизости, словно побитый пёс, скулил Люготорикс – неужели он на такое способен? А сама она стояла с запрокинутой головой и отвисшей челюстью, с мириадами ледяных иголок в темени и затылке и снова видела в небе две прямые зеленые полосы крест-накрест.

Какая-то неведомая сила поднимала ее в воздух. Казалось, трава выросла до небес и превратилсь в металл: по всему лагерю раскачивались гибкие стальные клинки с водянисто-переливчатыми кромками, увенчанные чем-то гладким и зеленым: не то щитами, не то чехлами. Хотелось кричать, но горло, позвоночник, все мышцы тела свело ледяной судорогой. Глаза по-прежнему видели, но мозг понемногу утрачивал способность соображать.

Когда минула вечность, она увидела все – и ничего. Как если бы умерла.