Текст книги "Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая"

Автор книги: Ричард МакГрегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

«Чайналко» сражалась за каждый дюйм, использовала все свое влияние в центральном правительстве, чтобы задержать реализацию замысла Лю проверками законности инвестиций, и даже потребовала контрольный пакет Хэнаньского проекта, угрожая, что в противном случае дело не тронется с места. При этом «Чайналко» замедлила выдачу импортных лицензий на глинозем в целом, чтобы еще больше укрепить свою монополистическую позицию. Но постепенно в отрасли все же создавалась обстановка для частного бизнеса с полностью интегрированным производственным процессом. Лю добился доступа к бокситовому руднику в Хэнани, где мог отныне перерабатывать руду и получать глинозем. Притязания «Чайналко» на часть его компании удалось отбить. Кроме того, во Внутренней Монголии и Шаньдуне Лю построил печи для выплавки первичного алюминия, а энергия – затраты которой особенно велики в этой отрасли – поступала с электростанций, работавших на угле тех шахт, в которых Лю также имел долю.

Последней деталью головоломки стала патентованная технология обогащения и переработки местного низкосортного боксита в глинозем. Контроль за патентом принадлежал корпорации «Чайналко». Лю не рассказывает, каким образом ему удалось заполучить этот патент. Впрочем, известно, что другие предприниматели, желавшие проникнуть в отрасль, попросту стащили эту технологию из-под носа «Чайналко». Как и в случае бокситового сырья, госкорпорация пыталась нормировать использование технологии, чтобы не пустить конкурентов на рынок и сберечь свой монопольный статус. «Чайналко» контролировала два национальных отраслевых НИИ в Ляонине и Гуйчджоу, а посему считала, что с сохранностью технологии все в порядке. Зато инженерам, работавшим в этих НИИ, сильно не нравились подобные ограничения. Экономика-то рыночная – значит, чем чаще выдается патент, тем больше денег они могли бы заработать. В 2003 г. несколько старших инженеров не выдержали – ушли из государственных институтов и основали новый научный центр при Шэньянском университете. С собой они захватили проектную документацию на обогатительный процесс. Вскоре патентованная технология «Чайналко» оказалась доступна любому желающему. За короткий двенадцатимесячный период четыре инженера заработали порядка 5 миллионов долларов.

Их схватили за руку – да только поздновато. Проекты конкурентных обогатительных фабрик (в том числе и для Лю) были либо утверждены, либо вообще находились в эксплуатации. Момент удачно совпал с резким всплеском спроса на обогащенное сырье, и бизнес «Чайналко» понес серьезные потери. За трехлетний период с 2005 по 2008 г. доля «Чайналко» на внутреннем рынке глинозема упала с монополистических 98 % до 40 с небольшим. Самое поразительное то, что одна из наиболее могучих госкорпораций Китая пострадала из-за промышленного шпионажа, на который пошли местные частные компании. Бывшие инженеры были признаны виновными в хищении коммерческой тайны. Один получил три года тюремного заключения, остальные отделались небольшими штрафами.

Все время, что «Чайналко» ставила палки в колеса и не желала делиться технологией, Лю опирался на свой главный актив: деньги. В 2008 г. Лю «стоил» порядка 3 миллиардов долларов и занимал одну из верхних строчек в списке самых богатых китайцев. Он сумел профинансировать свои проекты, не прибегая к помощи банков. А вот чанчжоуский Дай, напротив, был тесно связан с банками, подверженными политическому давлению. Лю показал, как небедный и политически подкованный предприниматель способен не только выживать, но и процветать. Он заручился поддержкой центральных политиков, которые не видели экономической выгоды от сохранения монополизма «Чайналко» в сфере производства глинозема. Вместе с тем наиболее важные связи Лю установил не в Пекине, а с различными провинциальными властями, которые жаждали стимулировать экономическое развитие поближе к дому. У местных должностных лиц имелись все причины и права подыскивать предпринимателей вроде Лю. «Мы смогли удовлетворить их потребности в области бизнес-показателей, налоговых поступлений, защиты экологии и социального имиджа, – сказал Лю. – Извините за откровенность, но всем местным чиновникам, даже коррумпированным, требуется демонстрировать политические достижения».

В 2008 г. тридцать пять предпринимателей получили приглашение стать слушателями Центральной партшколы в Пекине: жест, который поднял отношения КПК и частного бизнеса на новый уровень. Поначалу приглашение распространялось на тридцать четыре человека. «Тридцать пятый, – признается бизнесмен, поведавший мне эту историю, – сам взмолился, чтобы его приняли».

Центральная партшкола, чей комплекс из современных зданий привольно раскинулся на обширной территории неподалеку от Летнего императорского дворца в пригороде столицы, находится на вершине общенациональной сети из 2800 аналогичных учреждений для повышения квалификации кадровых работников. Многие из этих партшкол читают курсы истории КПК и натаскивают слушателей по вопросам самых последних политических веяний из Пекина.

Приглашение тридцати пяти предпринимателей не имело прецедента в Китае. Предприниматели поселились в общежитии и учились вместе с перспективными кадровыми работниками, будущими вождями Китая. Лекции им читали самые видные фигуры в партии. Бизнес необычных слушателей в основном касался передовых технологий и новых форм СМИ, то есть это были люди богатые. В их число входили Юй Миньхун из школы английского языка «Нью Ориентал», зарегистрированной на бирже «Насдак»; Фэн Цзюнь из «Айго» (бытовая электроника); и Джеймс Дин, бывший коллега Эдварда Тяня из «АзияИнфо». Возможность принять участие в занятиях элитной партшколы эквивалентно приглашению на гарвардскую МВА-программу, где твои сокурсники – будущие политические лидеры США. В Китае это – лучший шанс обрести ценнейшие связи.

Прежде всего вновь прибывшие обратили внимание на сказочное оснащение учебного комплекса. В общежитии у них имелись широкоформатные ЖК-телевизоры «Леново» и беспроводной интернет-доступ, а также 50-метровый плавательный бассейн, корты для тенниса и сквоша, и даже бригада личных тренеров в отлично оборудованном спортзале. Подобно тинейджерам, закинутым в интернат, они быстро сообразили, какую ступень иерархической лестницы занимают относительно кадровых партработников: достаточно было сравнить бытовые привилегии. Итак, на них распространялось бесплатное питание в столовой, в то время как партийцы платили по пять юаней; в ванных комнатах лежала импортная зубная паста «Колгейт», а не местная «Хэймэй» («Черная сестра»). «Да-а, нашему положению можно было позавидовать, – вспоминает один из предпринимателей. – С нами обращались уважительнее, чем с начальниками на уровне уездных парторганизаций». На двери каждой жилой комнаты висела табличка с именем слушателя и его регионом (в случае партийных кадров) или названием компании и сферой бизнеса (в случае предпринимателей). Благодаря этим табличкам и именным бейджикам предприниматели получили возможность лично познакомиться с должностными лицами, встреча с которыми в обычных обстоятельствах крайне затруднительна. «За время учебы ребята, занимавшиеся продажей железнодорожного коммуникационного оборудования и средств экологического контроля, умудрились договориться об очень аппетитных сделках на будущее», – вспоминает предприниматель.

Учеба началась с короткого обзора священных партийных текстов вроде «Тезисов Мао Цзэдуна» и «Теории Дэн Сяопина». Имели место долгие лекции о региональных военных конфликтах, многосторонних переговорах и текущих мировых событиях. Подобно всякому, кто впервые сталкивается с профессиональными политиками на их родной почве, предприниматели были ошеломлены ораторскими способностями кадровых партработников и их умением согласовывать взаимоисключающие взгляды при разборе любой темы. К окончанию занятий бизнесмены стали по-новому и куда более уважительно смотреть как на самих чиновников, так и на их монументальные задачи. Зачастую каждый такой партработник отвечает за соцобеспечение и благосостояние десятков миллионов человек; трудится с утра до ночи, уезжает в длительные командировки без семьи, да еще посещает по три-четыре банкета за вечер с бесконечными тостами. А уж про соперничество и говорить не приходится. «У них такая конкуренция, что мы в сравнении с ними – просто дилетанты, – рассказывает предприниматель. – Оказавшись внутри системы, мы стали ее пылкими защитниками. Нечто вроде синдрома сироты. Как только тебя принимают в семью, ты готов грудью встать на ее защиту».

Вместе с тем в разгар учебного процесса предпринимателям недвусмысленно напомнили, что их действительно держат скорее за усыновленных детей, пусть даже очень опекаемых. И вот в какой форме было сделано это напоминание. Си Цзиньпин, президент Центральной партшколы и наиболее вероятный правопреемник Ху Цзиньтао, выступал перед группой; конспект его выступления раздали всем присутствовавшим партийцам, но предпринимателей обошли. Таковы, видите ли, внутренние правила. Вдобавок им запретили вести собственные конспекты этой лекции. Робко сидеть и слушать речь столь видной партийной фигуры и без того достаточно высокая честь.

Такого же повиновения партия требует в еще одной подконтрольной области, где даже допускается небольшое расхождение во взглядах. Речь о преподавании истории. КПК замечательно адаптируется к частному сектору; она научилась не стоять над душой у предпринимателей, чтобы те могли свободно развиваться, но при этом не имели возможности сформировать конкурентный центр власти. Но партии не достаточно контролировать правительство и бизнес в Китае. КПК давно поняла, что для сохранения правящего положения она должна также контролировать и историю страны.

«Надгробие»
Партия и история

Я ощущал себя как человек, забравшийся вглубь горной страны в надежде отыскать сокровище: один-одинешенек, а кругом тигры и прочие звери.

Ян Цзишэн, автор «Надгробия»

В Китае глава Отдела пропаганды ЦК все равно что министр обороны в США и министр сельского хозяйства в бывшем Советском Союзе. От стиля его руководства зависит стабильность страны.

Лю Чжундэ, бывший замдиректора Отдела пропаганды ЦК КПК

Первые экземпляры «Надгробия» появились в книжных магазинах Гонконга в середине 2008 г. Их пришлось укладывать в стопки, как старомодные телефонные справочники. Толстое двухтомное издание было обернуто в плотный пластик и устрашающим видом напоминало о серьезности рассматриваемой темы.

Ян Цзишэн потратил почти два десятилетия на кропотливый сбор фактов, прежде чем удалось составить подробнейшую, неопровержимую летопись голодной смерти 35–40 миллионов китайцев за трехлетний период с 1958 г. – трагедия, которую КПК с давних пор пытается скрыть. По оценкам Яна, страна за тот же период недосчиталась 40 миллионов младенцев, просто оттого, что женщины и их партнеры были слишком слабы или больны, чтобы состоялось зачатие. Грандиозный труд Яна подтвердил то, что и так знал любой серьезный историк за пределами Китая, а именно: утопические планы Мао Цзэдуна по ускорению победы «истинного коммунизма», как он выражался, вызвали беспрецедентный голод, катастрофу апокалиптических пропорций. Содержание книги ошеломляет, но почти столь же поразителен и сам факт, что Ян, репортер при официальном государственном агентстве «Синьхуа», вообще сумел собрать такие данные.

Основная часть карьеры Яна пришлась на обычную журналистику – Ян писал статьи, которые затем проходили цензуру органов пропаганды. У него имелась и вторая, внешне незаметная функция, характерная для старших журналистов «Синьхуа»: подготовка секретных внутренних сообщений для нужд собственно КПК. Составляя эти обзоры, Ян ничуть не приукрашивал правду, поскольку такая информация была жизненно необходима Пекину, надзиравшему за работой и поведением чиновников на периферии. Некоторые из этих внутренних сводок, освещавших экономический спад, коррупцию бюрократического аппарата и превышение власти военными, оказались на столах высших пекинских руководителей – к вящему неудовольствию партийных боссов в регионах, где работал Ян.

Разочаровавшись в компартии после событий 1989 г., Ян развернул оружие против бывших начальников. Вместо того чтобы шпионить за регионами в интересах Пекина, он начал тайную миссию против самой КПК. Воспользовавшись привилегиями старшего журналиста «Синьхуа», Ян сумел проникнуть в государственные архивы, найти доселе скрытые факты и нарисовать практически полную картину великого голода, что доселе не удавалось ни одному исследователю – ни в Китае, ни за рубежом. Результат его усилий – «Надгробие» – одно из самых жгучих обвинений в адрес правления КПК за всю историю китайскоязычных публикаций, принадлежащих перу местного жителя. Более того, книга стала венцом поистине виртуозной и продолжительной тайной операции, проведенной в сотрудничестве с другими членами партии, решительно настроенными сорвать наконец вуаль лжи, что десятилетиями окутывала историю голода в Китае.

Яну помогали десятки людей внутри самой системы – демографы, которые годами тихо копались в госархивах, собирая точную статистику смертей; должностные лица на местах, которые все это время хранили ужасающие отчеты о событиях в своих уездах; провинциальные архивариусы, которые с радостью были готовы распахнуть дверь проверенному товарищу, делающему вид, что его интересует история производства зерновых; и коллеги-журналисты из «Синьхуа», не возражавшие поделиться источниками информации, лишь бы удалось наконец поведать правдивый рассказ о катастрофе.

«Надгробие» было издано в двух томах далеко не случайно. Книга полна подробностей, от которых голова идет кругом, как если бы Ян заранее хотел отбить любые попытки властей ошельмовать его труд после публикации. «Не было ни войны, ни эпидемии, да и погода стояла нормальная. Но от 35 до 40 миллионов человек попросту исчезли. Невероятно! – говорит Янг. – Такое в истории редкость, однако власти скрыли столь важное событие, чтобы о нем узнало как можно меньше людей. Эта история передается из уст в уста, но нынешняя молодежь верит ей с трудом».

В период голода и по его окончании центральное правительство направляло следственные группы в отдельные регионы для изучения обстоятельств катастрофы, однако и по сей день Пекин не опубликовал ни одного официального отчета о численности погибших. «Мы уже знали, что значительное количество людей умерло от голода, поскольку читали внутренние докладные записки от местных властей, – говорит демограф Ван Вэйчжи, который собрал собственные свидетельства массовой гибели. – Однако центр так и не предпринял широкомасштабных расследований». Даже простая постановка этого вопроса была политическим динамитом, поскольку ниточки привели бы к Мао и его соратникам, на которых ложится прямая ответственность за смерть десятков миллионов соотечественников.

В конце 1950-х гг. Мао приказал провести массовую коллективизацию сельских хозяйств и вынудил множество крестьян, ранее производивших зерно, направить силы на строительство примитивных шахтных печей и вагранок. Приспешники Мао утверждали, что «большой скачок» удвоит, а то и утроит производство продуктов питания, а объем выплавки стали превзойдет показатели развитых западных стран. К этому времени начал укореняться и культ личности Мао Цзэдуна, насаждаемый под жестким партийным контролем. Председатель, которого именовали «гениальным марксистом» и «выдающимся мыслителем», приобрел богоподобный статус.

Чтобы удовлетворить политическому императиву Мао, новые сельские коммуны начали сообщать о рекордных урожаях. При необходимости эта ложь подкреплялась государственным террором, организованным раболепными чиновниками, которые страшились политической смерти в случае отхода от диктатов Мао. Любой рискнувший поставить под сомнение объем урожая немедленно получал ярлык «правого уклониста». Многих забили до смерти вооруженные отряды, с чьей помощью местные должностные лица пытались добиться своих производственных квот – в буквальном смысле любой ценой. В ряде областей продукты питания попросту закончились. Даже те хранилища, где еще оставалось зерно, были закрыты, а любые попытки раздать хоть немного еды тут же вызвали бы обвинения в политической ошибке, потому как – следуя извращенной логике – такие действия противоречили бы победным реляциям, направленным в Пекин. Юй Дэхун, работавший в то время в администрации провинции Хэнянь, своими глазами видел толпы голодных возле запертых ворот набитых зернохранилищ. В последний миг перед смертью люди выкрикивали: «Коммунистическая партия! Председатель Мао, спаси нас!»

Само собой разумеется, что «Надгробие» не могло быть выпущено на территории Китая. Ни одно издательство на пушечный выстрел не рискнуло бы подойти к этой книге, несмотря на ее активную продажу в Гонконге. Комитет по комплексному управлению общественным порядком в городе Ухань (центральный Китай) внес «Надгробие» в перечень «непристойных, порнографических, извращенных и нездоровых книг для детей», предписанных к изъятию на месте. А в остальном КПК убило «Надгробие» молчанием, запретив любые упоминания в СМИ, и к тому же партия не делала никаких нападок на саму книгу, чтобы не привлекать к ней внимания.

Давно миновали дни, когда партия автоматически сажала в тюрьму или умерщвляла своих оппонентов. Нынче у многоопытного Отдела пропаганды имеется масса более тонких, изощренных способов решать проблемы. «Нарушителей спокойствия», как любит партия именовать своих наиболее упрямых критиков, словно речь идет о хулиганистых подростках, могут уволить с работы, заткнуть им рот угрозами семье, лишить доступа к СМИ и опозорить, прилепив непатриотическое прозвище. На крайний случай, «нарушителей спокойствия» всегда можно посадить или отправить в ссылку, где они неминуемо потеряют контакт с местными реалиями и политикой. Ужасы «большого скачка» задокументированы на Западе и известны любому человеку, изучающему новейшую историю Китая, но стараниями компартии сами китайцы слышат совсем другие рассказы о прошлом своей страны. Ян выжил после публикации «Надгробия» и до сих пор обитает в своей служебной квартире в Пекине. Однако игнорированием и самого произведения, и его автора, КПК надеется погрузить книгу в полное забвение, словно на дно океана, где она и останется лежать, невидимая и недоступная, вместе с прочими партийными тайнами.

Джаспер Бекер, автор англоязычного исследования проблемы, отмечал в 1996 г., что одна из главных особенностей повального голода в Китае в том и состоит, что на протяжении двадцати лет никто доподлинно не знал, имела место трагедия или нет. Лишь в начале и середине 1980-х гг., когда американские демографы обратились к китайской статистике народонаселения, стали широко известны первые авторитетные оценки, согласно которым за трехлетний период погибло порядка 30 миллионов человек.

Сам факт замалчивания голода вызывает вопрос: каким же образом власти сумели утаить смерти десятков миллионов человек? В 2003 году китайское правительство попыталось скрыть размах печальных последствий атипичной пневмонии, вирус которой прошел инкубацию на юге Китая, а затем проявился в крупных городах вроде Гонконга или Пекина. Только после того, как один военный хирург – и заодно довольно высокопоставленный член партии – прислал иностранным журналистам факс с точным числом зараженных пекинцев, правительство Ху Цзиньтао открыто признало масштаб проблемы и объявило карантин. По аналогичному сценарию в 2008 г. развивался и скандал с молочными продуктами. Фирма «Саньлу» и местные партийные власти скрывали информацию о сбыте ядовитого молочного порошка и больных детях до тех пор, пока новозеландское правительство не дунуло в свисток и один из журналистов не объявил название компании, нарушив приказ Отдела пропаганды.

В обоих случаях наблюдатели сходятся во мнении, что правдолюбы лишь ускорили неизбежное разоблачение, ведь власти рано или поздно все равно были бы вынуждены признать истинное положение дел. Невозможно до бесконечности замалчивать эпидемию, смерти и плач пострадавших семей, коль скоро такие факты распространяются в обществе средствами «сарафанного радио», и их нельзя спрятать за тюремными стенами, как какого-нибудь диссидента. Однако в эпоху тоталитарного правления Мао правительство владело инструментами, позволившими скрыть даже апокалиптический голод, а заодно подавить любые обсуждения этой темы. В Китае не имелось независимых СМИ или гражданского общества, которые могли бы требовать раскрытия информации. Крестьяне, основные жертвы голода, были беспомощны, бесправны и не обладали доступом к политическим центрам власти. Госкомстат владел низкокачественными данными, вдобавок вообще был упразднен в ходе последовавших политических кампаний. А еще партия контролировала исследователей, диктовала, кому чем заниматься и какие регионы посещать. В тот период не имелось ни спутниковых тарелок, ни факсов, которые в 1989 г. позволили миру следить за пекинскими демонстрациями.

Однако в XXI столетии, как свидетельствуют инциденты с атипичной пневмонией и «Саньлу», КПК уже не способна устроить широкомасштабную дымовую завесу. Современный Китай окутан сетями мобильной телефонии и Интернета, к тому же глубоко внедрен в глобальную экономику. Введение ограничений на поездки внутри страны или проблемы с продуктами питания немедленно проявились бы на внешних рынках и вернулись в Китай бумерангом. Но пусть даже КПК утратила возможность подавлять сведения о важных событиях – она по-прежнему контролирует форму и манеру подачи этих сведений.

Партия приняла все меры, чтобы голод официально именовался «трехлетним периодом трудностей», как если бы политика не имела к нему никакого отношения. (В 1980-е гг. и чуть ранее это время официально называлось «тремя годами стихийных бедствий»). КПК признает, что «культурная революция», начавшаяся в 1966 г. и затянувшаяся почти на десятилетие, была полна катастрофических ошибок, но затем риторика меняет курс в пользу партии, утверждая, что именно КПК является единственным органом, способным защитить страну от подобной нестабильности в будущем. На пресс-конференции в августе 2009 г. Ван Ян, секретарь провинции Гуандун и член Политбюро, обрушился на журналистов, задавших ему вопрос о свободе слова в Китае. Ван заявил: «В период «культурной революции» свобода слова имелась, вот она-то и ввергла страну в пучину хаоса». Более свежие воспоминания о событиях 1989 г. замутнены неуемным вмешательством КПК даже в самые крошечные сообщения о разгоне демонстраций и личностях участников. Замалчивание, искажение, полуправда, утаивание фактов и, если требуется, прямая ложь – таковы средства, подкрепляющие рьяные усилия КПК по устранению альтернативной информации.

Несть числа примерам глубоко укоренившейся амнезии. В недавно открытом Шанхайском историческом музее представлена экспозиция из детально проработанных и относительно сбалансированных сценок, воспроизводящих жизнь города в эпоху иностранного владычества. А вот период после 1940-х гг. безо всяких объяснений освещен очень скудно. Вообще не упоминается о том, что в 1949 г. власть в городе перешла к коммунистам, да и следующие полвека потрясений оставлены без внимания, хотя в 1960-е и 1970-е гг., то есть в эпоху «культурной революции», некогда космополитический Шанхай едва удержался на краю гражданской войны. По ходу просмотра возникает смутное подозрение, что чего-то не хватает. Ситуация начинает отдавать трагикомизмом, когда понимаешь, чего именно. Экспозиция возвращается к 1990-м, да и то в форме бессвязных фоторепортажей о праздничных фейерверках над свежевыстроенном метрополисом. От вопроса, чем мотивирован столь вопиющий пробел, директор музея Пань Цзюньсян замялся. «Многие вещи следует оставить истории», – отводя глаза, сказал он и поспешил сменить тему.

Отдел пропаганды ЦК не только заведует средствами массой информации, но и выступает в качестве высшего боевого органа партии в войне за историю. Его часовые расставлены во всех ключевых точках: в школах и других учреждениях министерства просвещения, где осуществляется контроль за текстами учебников; в НИИ и вузах, где отслеживаются результаты научных исследований. В сотрудничестве с Отделом объединенного фронта ЦК КПК Отдел пропаганды разрабатывает так называемые исторически корректные материалы для соотечественников в Гонконге и на Тайване; во всем спектре СМИ ведется надзор за плодами труда любых журналистов, кинорежиссеров и так далее. Подобно Орготделу, Отдел пропаганды не имеет официального телефонного номера и даже таблички на дверях своей пекинской штаб-квартиры, которая расположена напротив правительственного комплекса возле Запретного города. Указания, которые он раздает прессе, держатся в тайне. Одно время существовал внутриведомственный сайт, где редакторы изданий могли консультироваться по вопросам текущей цензурной политики, но даже это начинание прикрыли по причинам, связанным с госбезопасностью. «Они не хотят наследить, ибо опасаются разоблачений», – говорит бывший редактор Ли Датун, уволенный после публикации скандальной статьи по очередному наболевшему вопросу.

На Отдел пропаганды трудятся так называемые экспертные группы из отставных высокопоставленных партийных кадров, которым поручено просматривать газеты и выявлять любые отклонения от официальной линии. Эти анонимные группы обладают колоссальной властью, коль скоро имеют право сигнализировать высшему партийному руководству о тех или иных подозрительных статьях. «Всякий раз, когда члены Политбюро или Секретариата ЦК реагировали на эти докладные записки, разражалась буря, – говорит Ли. – А все остальное время над тобой словно висит дамоклов меч». Еще один газетный редактор сравнил Отдел пропаганды с прокрустовым ложем из греческой мифологии. Прокруст (имя переводится как «растягивающий»), укладывал путников на свое железное ложе и тем, кто был больше его размеров, обрубал ноги, а малорослых вытягивал. Словом, все должны были стать одинакового роста. «Отдел пропаганды изрекает лишь два слова: «да» и «нет», – свидетельствует редактор. – Мы обречены существовать во власти этого урода, который тебя либо вытягивает, либо обрубает, и умеет говорить только два слова».

Живописная характеристика, которую этот редактор дал Отделу пропаганды, несомненно, основана на его собственном неприятном опыте – и все же недостаточно полно отражает растущую изощренность сего органа. Как указывает Анна-Мария Брэйди в своей книге «Маркетинговая диктатура», в целях управления современной рыночной экономикой Отдел пропаганды позаимствовал многие рецепты воздействия на массовое сознание, апробированные на Западе – от рекламы до политтехнологий, – лишь бы сохранить согласие народа на режим однопартийного правления. «Китай моделирует у себя целый ряд западных аспектов, хотя отнюдь не те, которыми любят хвастаться западные либеральные интеллектуалы», – говорит мисс Брэйди.

История – жизненно важный и расширяющийся компонент так называемого патриотического воспитания в школах и беспрестанных, занудных напоминаний о столетнем унижении всей нации под пятой иностранных держав. Если говорить конкретнее, Отдел пропаганды следит за тем, чтобы патриотизм никоим образом не обособлялся от партии. «Основное содержание текущей патриотической кампании состоит в том, чтобы пропагандировать страстную любовь к Коммунистической партии Китая, – писал руководитель Коммунистического союза молодежи Лу Хао, обсуждая новейшие политические установки в 2009 г. – Ключевая задача – направить силы молодежи на объединение всех трех составляющих: социализма, патриотизма и руководящей роли КПК».

Надзор за историей, который осуществляет Отдел пропаганды, уже перерос временные рамки реального нахождения компартии у власти. По версии 2001 г., история КПК берет начало аж в 1840 г., «что и объясняет историческую неизбежность создания КПК». Это утверждение немедленно помещает целую вереницу событий – начиная с первой опиумной войны, открывшей длительный период подчинения Китая воле империалистического Запада, а позднее и Японии – под зонтик пропагандистской системы. Соответственно, сейчас у любого независимого историка появилось больше шансов чем-нибудь да не угодить властям.

Партия рассматривает историю в контексте политического руководства, где превыше всего ставится престиж КПК и ее власть. Подобно тому, как кадровые вопросы и коррупционные расследования обсуждаются исключительно внутри системы, так и споры по любым болезненным историческим проблемам решаются строго в пределах партийного круга. Как следствие, исторические дебаты носят закрытый характер, да еще ведутся эзоповым языком. Здесь и близко нет публичной открытости, характерной для заседаний левых политических партий Запада, например, британских лейбористов или французских социалистов.

По таким событиям, как «большой скачок», «культурная революция», подавление тибетского восстания в 1959 г., продемократические протесты 1989 г. и так далее, КПК ограничивается простым оповещением о своем вердикте. Партийные руководители обязаны следовать этим заявлениям, невзирая на личные взгляды, что напоминает вестминстерскую систему, в рамках которой министры связаны решениями Кабинета. Либо ты всеми силами поддерживаешь вердикт, либо становишься аутсайдером. Вот и получается, что мнение партии – по крайней мере, в теории – становится коллективным мнением всей страны с населением 1,3 миллиарда человек. Китайцы, желающие публично агитировать за альтернативный взгляд, делают это на свой страх и риск.

Нельзя сказать, что отдел пропаганды недооценивает сложность своей задачи по внедрению официальной линии. Как-никак, на кону национальная безопасность. «В Китае глава Отдела пропаганды ЦК – все равно что министр обороны в США и министр сельского хозяйства в бывшем Советском Союзе, – сказал Лю Чжундэ, в течение восьми лет с 1990 г. занимавший пост замдиректора Отдела пропаганды ЦК КПК. – От стиля его руководства зависит стабильность страны».

Одна из величайших «исторических» битв последнего времени с участием Отдела пропаганды не завершена до сих пор. Речь идет о том, как справиться с последствиями коллапса коммунистической системы в Советском Союзе и Восточной Европе в конце 1980-х гг. и начале 1990-х гг… К примеру, не далее как в 2006 г. был выпущен DVD с восьмисерийным документальным фильмом, причем под грифом «для служебного пользования». Фильм обсуждал уроки, извлеченные из развала Советского Союза, и был предписан к обязательному просмотру на уровне центральных, провинциальных и городских парторганизаций. В преддверии партсъезда 2007 г. власти пристально следили за любыми упоминаниями о распаде СССР и холодной войне, которая ему предшествовала. Перед съездом Отдел пропаганды выпустил двадцать общих указаний для редакторов, какие именно новости следует освещать в текущем году. Эдикт номер девятнадцать приказывал «строго контролировать репортажи о девяностой годовщине Октябрьской революции и не подыгрывать обсуждению распада СССР».