Текст книги "Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая"

Автор книги: Ричард МакГрегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Гладкая передача власти от Цзяна к Ху была событием колоссальной важности, коль скоро речь шла об авторитарной партии, чья история пронизана турбулентными эпизодами. Каждая смена руководства в Советском Союзе, начиная от Ленина и заканчивая Горбачевым, происходила либо после смерти прежнего вождя, либо после его принудительного смещения. Если взять Китай, то Мао в свое время назначил преемника, злополучного Хуа Гофэна, которого в свою очередь задвинул Дэн Сяопин. Сам Дэн отказался занять пост генсека, однако сохранил закулисное влияние и позднее лично проследил за низложением двух своих бывших протеже Ху Яобана и Чжао Цзыяна, причем последний с 1989 г. и до конца жизни содержался под домашним арестом. На освободившееся место Дэн и тогдашний «совет старейшин» КПК выписали из Шанхая Цзян Цзэминя. «С приходом Ху к власти китайское правительство наконец оставило позади имперскую эпоху и отказалось от принципа единоличного правления, – говорит Чжоу Жуйцзинь, бывший редактор печатного органа шанхайского горкома партии. – С этого момента никто не считает вождя современным богдыханом».

Впрочем, нельзя сказать, чтобы Цзян сразу покинул свой кабинет вчистую. Он еще двадцать месяцев оставался на посту гражданского руководителя вооруженных сил, будучи Председателем Центрального военного совета КНР, чем сильно раздосадовал многих кадровых работников, которые считали это решение потаканием тщеславию и суетным слабостям. Среди девяти членов Постоянного комитета Политбюро также осталось немало его сторонников из «шанхайской клики», в частности, Хуан Цзюй, который вместе с Цзяном работал в Шанхае в 1990-е гг., после чего попал в Пекин в кильватере своего покровителя. Далее, повышение получил и пресловутый Цзя Цинлинь, наиболее знаменитый друг Цзяна. И все же присутствие шанхайских лоялистов в составе Постоянного комитета было запаздывающим индикатором власти этой группы, чей расцвет пришелся на 2002 г. когда состоялся XVI съезд КПК.

Перед тем как стать генсеком, Ху Цзиньтао десять лет скрупулезно культивировал скромный образ жизни и всячески избегал открытого противостояния оппонентам. Высший эшелон КПК помнил о тех публичных стычках в своей среде, которые едва не привели к перевороту в 1989 г., и теперь вожди старались хотя бы на публике работать сообща. Новый коллективный стиль руководства сделал Ху первым среди равных, раз уж он все равно был лидером, могущим диктовать политику и принимать кадровые решения. При всем при этом, подспудная внутрипартийная борьба двух высших лиц государства сохранилась; точно так же сохранились и лагеря их сторонников. Пока Цзян был у власти, никто в Шанхае не хотел видеть Ху. Уехав из города в 2000 г., он ни разу не посетил его вплоть до июля 2004 г., что можно уподобить ситуации, когда кандидат в президенты США не бывает в Нью-Йорке на протяжении всей избирательной кампании. Столь длительное отсутствие отражает преднамеренный политический расчет. Ху намеревался посетить Шанхай на своих собственных условиях, став Генеральным секретарем.

Еще в 2001 г. до Пекина начали доходить слухи о махинациях на шанхайском рынке недвижимости и отъявленном лихоимстве местных чиновников. Эти сведения поступали в основном через анонимки и обращения граждан; немалую роль сыграла китайскоязычная пресса Гонконга, постарались также и зарубежные англоязычные СМИ. Ху был вынужден держать Цзяна на своей стороне, однако это не сбило с толку его последователей, которые отлично разобрались в возможностях, предоставленных шанхайским скандалом. «Коррупционные расследования всегда служат рычагом, – сказал мне один из бывших чиновников, побывавший в тюрьме за взятки. – Это важная составляющая борьбы за власть». Сторонники Ху стали отслеживать сор, выносимый из шанхайской избы. Неторопливо, но настойчиво они принялись собирать улики с целью в будущем подрезать городу крылышки. Через три года станет уязвимым и сам Чэнь Лянъюй, назначенный новым секретарем шанхайского горкома в октябре 2002 г. Вместо того чтобы вести себя тихо и осмотрительно, Чэнь даст Пекину все поводы атаковать.

Чэнь вступил в Народно-освободительную армию в возрасте семнадцати лет, закончил армейское училище по специальности военный строитель, после чего был демобилизован и направлен в Шанхай, где ему предписывалось трудиться на машиностроительном заводе. Сын состоятельного инженера, получившего образование в Чикаго, Чэнь вступил в партию лишь в 1980 г. Дело в том, что раньше он не мог этого сделать; как говорят в Китае, ему «мешало ущербное социальное происхождение», а если конкретнее, американское образование отца. Кстати, об отце: во время «культурной революции» он был излюбленной мишенью на покаянных собраниях, где его малевали американским шпионом, а затем и вовсе вышвырнули из собственного дома возле Нанкинской улицы. Хунвэйбины сильно негодовали: подумать только, 1949 г. давно прошел, а в доме Чэня-старшего полно роскошных вещей, есть даже холодильник! И слуга-индус, как в колониальные времена!

Когда Чэню-младшему наконец разрешили вступить в партийные ряды, присущая ему уверенность в своих силах поставила его на путь ускоренного карьерного роста. К середине 1980-х гг. Чэнь стал начальником Управления отставных кадровых работников, что и позволило приобрести связи среди влиятельных пенсионеров от КПК, чье покровительство ценится на вес золота. Вслед за этим он возглавил районную управу в наиболее процветающем уголке Шанхая, рядом с рекой. Пока он был на этом посту, вверенный ему район Хуанпу прославился своей ночной иллюминацией, которая расцвечивает колониальные здания на живописной набережной и до сих пор поражает воображение туристов. Своего рода светозарный автограф, оставшийся на память от Чэня. Затем, пользуясь поддержкой Цзяна, он возвысился до уровня партийного руководства городом и наконец стал первым секретарем горкома. Мэр Сюй Куанди, его потенциальный конкурент и популярный кандидат на тот же пост, выбыл из гонки в 2001 г.: безо всяких объяснений его вызвали в Пекин и задвинули в сторону.

Сюй тоже вступил в партию в зрелом возрасте, в данном случае оттого, что питал отвращение к идеологическому фанатизму КПК, и не пользовался полным доверием «шанхайской клики». Непредвзятый и сговорчивый человек, он был горячим и красноречивым защитником интересов города и, желая продвинуть свой план развития Шанхая, часто выступал на радио, где в прямом эфире отвечал на звонки горожан. Чэнь же, напротив, отличался косноязычием и не обладал дипломатическими способностями. «Отец Чэня – весьма рафинированный и образованный человек, – говорил один из его друзей. – Ожидалось, что и в сыне не будет неотесанности, но… уж такова система». Чэнь со своими приспешниками прибрал город к рукам очень плотно – мэру Сюю с его рыхлой партийной сетью такое и не снилось. «Все вращалось вокруг Чэня, – сказал один из городских управленцев. – Пожалуй, в Шанхае он был посильнее Цзян Цзэминя и Хуан Цзюя».

Чэнь окружил себя лояльными клевретами из района Хуанпу, так сказать, сколотил себе «хуанпуйскую банду», которая пережила метаморфозу под стать своему главарю. Политический секретарь Чэня по имени Цинь Юй, арест которого сигнализировал о неминуемом падении босса, был в свое время скромным научным сотрудником при городском университете, зато после выдвижения переродился, приобрел наглые и хамские замашки, которые лишь отталкивали знакомых. Его подчиненные рассказывают, что однажды Цинь пошел в ресторан с бывшим коллегой-наставником, но вместо прежнего почтительного отношения весь ужин громко разговаривал по мобильнику и практически не замечал своего сотрапезника – гротескное нарушение этикета в обществе, где пожилые учителя традиционно пользуются особым уважением.

Перечисленные факты не имели бы существенного значения, если бы не два взаимообусловленных события, произошедших с разницей в несколько лет. Речь идет о склонности Чэня и всего Шанхая к грандиозным проектам и о стремлении добиться быстрой динамики роста любой ценой, невзирая на диктаты Пекина, который не одобрял торопливых и дорогостоящих планов. Впрочем, еще раньше шанхайские власти оказались замешаны в скандале с местным риелторским магнатом по имени Чжоу Чжэнъи, свежеиспеченным миллиардером, какие расплодились в предыдущее десятилетие благодаря буму на рынке недвижимости.

Чжоу провинился отнюдь не тем, что был богатым и напористым девелопером: недостатка в таких людях Шанхай не знает. Нет, падение Чжоу было вызвано его алчностью и недальновидностью. Подобно прочим опальным бюрократам и бизнесменам в Китае, он совершил смертный грех, опозорив систему – вот почему система его наказала. По ходу дела он превратился в нечто еще более опасное и стал политической мишенью. Когда жалобы на Чжоу начали проникать в Пекин, многие столичные враги Шанхая увидели здесь отличный шанс. «Если бы не Чжоу Чжэнъи, – говорит ресторатор Сюй Хаймин, – мы вполне могли оказаться в еще более сложной ситуации».

Сын фабричного рабочего, Чжоу Чжэнъи начал свое быстрое восхождение в 1995 г., когда на деньги, вырученные от успешной торговли лапшой в уличном ларьке, купил акции госпредприятий, которые те выдавали своим сотрудникам непосредственно перед частичной приватизацией и выходом на биржу. Следующий бизнес-ход Чжоу был столь же своевременным и удачным: он вложил прибыль в шанхайские земельные участки, когда рынок частной собственность только-только стартовал. Вскоре Чжоу заработал яркую и рискованную репутацию как в Шанхае, так и в Гонконге, где приобрел себе «бентли», шикарную подругу (позднее ставшую ему женой) и ряд открытых акционерных обществ. Потакая своей страсти к торговле драгметаллами, он держал на письменном столе монитор с текущими котировками Лондонской биржи металлов. «Молодой, до крайности самоуверенный и гениальный трейдер, – говорит о нем шанхайский аудитор Руперт Хугверф, встретившийся с Чжоу во время составления списка самых богатых китайцев. – Все свои трейдерские позиции он держал в уме». В отличие о множества прочих предпринимателей, Чжоу с нескрываемым удовольствием узнал, что появится в списке Хугверфа. В зените своей деловой карьеры он занимал одиннадцатое место в этом рейтинге.

За несколько недель до ареста Чжоу побывал на банкете, где присутствовали сэр Кристофер Хам, тогдашний посол Великобритании в КНР, а также ряд представителей зарождающегося класса шанхайских предпринимателей. С очаровательной непосредственностью Чжоу рассказывал о проблемах китайских нуворишей; к примеру, в отличие от своих более искушенных западных коллег, им очень трудно научиться изящным манерам и сделать жизненный стиль более утонченным. «Когда я еще только разбогател, – признался он, – то понятия не имел о чувстве меры и разукрасил ванную комнату золотом». Поняв позднее, до чего это вульгарно, он сменил интерьер, обставив свой дом вещами лишь самых изысканных брендов. В ту пору его сын жил в Англии, учился там в платном интернате. Чжоу спросили: «А в каком именно?» Тут он запнулся, полез за мобильником, набрал гонконговский номер жены, но и она не смогла дать ответ. Тогда Чжоу позвонил в Англию сыну, который и сообщил название учебного заведения: Миллфилд, одна из самых эксклюзивных школ в Великобритании. Сотрапезники поинтересовались: «А почему именно Миллфилд?» «Потому что там самая высокая плата за учебу», – последовал ответ.

На публике Ху Цзиньтао и Цзян Цзэминь всегда подчеркивали свое cooperation, как на праздновании 18-летней годовщины основания Партии, однако на самом деле боролись друг с другом за влияние на людей и на политику

И Ху Цзиньтао, и Цзян Цзэминь усиленно добивались доверия военных. Оба взращивали Народно-освободительную армию на щедрых бюджетах, и оба соответствующим образом одевались для военных парадов

Во время банковского кризиса в США и Европе Ван Цишань, член политбюро, ответственный за финансовый сектор, читал Западу лекции о превосходстве китайской системы

Эдвард Тянь был успешным предпринимателем, когда согласился возглавить только что образованную государственную телекоммуникационную компанию. Сперва Тянь был раздражен, когда Партия отказалась предоставить ему тот же статус, что и аналогичным чиновникам. Покидая компанию, он уже пел хвалы партийному стилю руководства

© China Photos/Getty Images/Fotobank © Vladimir Rys/Bongarts/Getty

Images/Fotobank

Для Чэнь Лянъюя не было достаточно крупного проекта, когда он возглавлял Шанхай. С Берни Экклстоуном, руководителем «Формулы-1», Чень курировал строительство в рекордные сроки великолепной гоночной трассы. «При демократии такое было бы невозможно», – поразился после инспекции трассы Джеки Стюарт, бывший чемпион мира по автогонкам в классе «Формула-1». Впоследствии Чэнь Лянъюй был посажен в тюрьму за взятки.

Визитная карточка Чжоу Хайцзяна, богатого предпринимателя из Цзянсу, как и у многих других бизнесменов, больше говорила о его политической лояльности, чем о его бизнесе.

Неугомонный Ли Жуй, один из самых видных критиков Партии, выжил благодаря своим былым революционным заслугам и связям, наработанным в бытность заместителем руководителя Орготдела ЦК.

Иностранцы потрясены панорамой Шанхая, устремившегося ввысь за несколько отчаянных лет, когда Пекин в начале 90-х позволил городу войти в рыночную экономику. Мало кто из поклонников Шанхая понимал, что для Китая это модель развития под руководством Партии

В бизнесе Чжоу отличался менее очаровательными повадками. Он и так уже едва выкрутился из коррупционного скандала вокруг Ван Сюэбина, одного из самых известных китайских банкиров. Разбирательство по этому делу вывело следователей на шанхайский филиал Банка Китая, который выдал Чжоу ряд сомнительных кредитов. Сам девелопер не пострадал, однако наглость Чжоу сыграла с ним злую шутку в его самом крупном бизнес-маневре – попытке получить права на застройку так называемого Восьмого восточного квартала в центре города. Этот участок Западной Пекинской улицы отличало множество невысоких особняков в стиле шикумэнъ («каменные врата»), модном в колониальную эпоху. Жилища подражали европейскому стилю конца XIX века, имели террасы и были украшены изящной каменной резьбой. Впрочем, по истечении семи десятилетий их элегантность изрядно поблекла. Как и весь город, эти дома пришли в упадок за годы коммунистического правления. Там, где раньше жила одна семья, сейчас обитали три, а то и четыре; во время «культурной революции» людей немилосердно уплотняли.

Чжоу одержал верх над самыми Опытными и могучими девелоперами региона, включая гонконгского Ли Цзячэна, одного из богатейших людей планеты, и добился права снести ветхие дома, чтобы застроить этот престижнейший район по-новому. Сделка, заключенная с шанхайским муниципалитетом в 2002 г., была вполне легитимной; Чжоу брал участок в аренду на семьдесят лет по невысоким ставкам, но в ответ был обязан уплатить местным жителям компенсацию и обеспечить их жильем в другом районе. Вскоре тысячи семей поняли, что Чжоу изначально не собирался держать слово: первые 2160 домохозяйств получили скудную денежную подачку, а квартиры им предоставили в отдаленном пригороде.

Разгневанные жители начали протестовать. В гонконгском доме Шэнь Тин раздался телефонный звонок. В 1930-е гг. ее бабушка купила угловой дом в Восьмом восточном квартале за три золотых слитка. Сама Шэнь родилась в Шанхае, выросла в этом доме, причем там до сих пор жила ее матушка, а теперь выясняется, что мать вот-вот выселят. Тогда Шэнь оставила двух своих детей на попечение супруга и отправилась в Шанхай, чтобы добиться для матери лучших условий. Она ходатайствовала перед местным жилищным бюро и даже попыталась самостоятельно подать судебный иск. Ей отказали. Стало ясно, что без профессионального адвоката не обойтись, но, в какую бы юридическую фирму Шэнь не обращалась, никто не хотел браться за ее дело. «Снос домов и переселение?! Да никто не решится воевать с таким проектом», – сказал один адвокат. Ему вторил другой: «Меня могут запросто уволить». Наконец, в апреле 2003 г., на следующий день после принудительного выселения матери, Шэнь постучалась в кабинет Чжэн Эньчуна.

Чжэн был полной противоположностью Чжоу Чжэнъи. Выглядел он как типичный городской адвокат средней руки, всегда ходил в одном и том же неброском костюме и с неизменным потертым портфелем. Но, характеризуя его облик прилагательным «серый», лучше добавлять существительное «металлик», потому как Чжэн взялся за это дело со стальной решимостью. Выслушав Шэнь, он согласился представлять интересы трехсот жителей, в том числе ее матери, в коллективном судебном иске против районных властей. Заодно он начал работу и по делу Сюй Хаймина, ресторатора-активиста. Чиновники тут же решили дать ему по рукам: стоило Чжэну оформить иск, как к нему пришли налоговики. Не обнаружив никаких нарушений, они надавили на фирму, где работал Чжэн, и начальство уволило своего адвоката под тем предлогом, что тот «согласился взять клиента, не проконсультировавшись с партнерами». Когда Чжэн нашел себе другое место работы, власти стали намеренно затягивать переоформление его адвокатской лицензии на новую фирму. Как вспоминает Чжэн, райкомовский работник, надзиравший за регистрацией адвокатов, сказал ему: «На вас и так уже жалуется 90 % районных управ». Вслед за этим Чжэну прозрачно намекнули, что лицензию он получит не раньше, чем откажется от этого дела. Впрочем, он все равно продолжал консультировать жителей и помогал им оформлять бумаги, отлично зная, что помощь Восьмому восточному кварталу не сулит ничего хорошего. «Шэнь Тин, меня ждут большие неприятности, и вам придется меня спасать, – сказал он своей клиентке. – Похоже, Чжоу – это наш шанхайский Лай Чансин». (Лай Чансин, ныне прячущийся в Канаде, был организатором сямыньской контрабандной аферы на 6 миллиардов долларов).

Словно зловонная жижа, вытекающая из-под плотно закрытой двери, из города начали просачиваться слухи о многочисленных земельных махинациях. Чиновники районных управ, не привыкшие к критическому вниманию в свой адрес, неуклюже реагировали на любые свидетельства их личной финансовой заинтересованности. Сунь Цзинкань, секретарь партийного комитета района Цзинь, где находился эпицентр городских земельных скандалов, по дешевке сумел приобрести акции проекта застройки. Когда я обратил его внимание на ряд нарушенных правил, он только отмахнулся: дескать, ничего подобного. «И вообще, правительство поощряет развитие частной экономики», – сказал Сунь. Риелторские сделки были сладким пирогом для чиновников. Одна ветвь районной власти получала дешевые акции за утверждение проекта. Вторая ветвь, а именно Жилищно-кадастровое бюро, вознаграждалась за выселение людей и установление компенсаций гораздо ниже рыночной стоимости теряемой жителями недвижимости.

Шанхай, преподносящий себя в образе космополитанского мегаполиса, который ничем не уступает Нью-Йорку или Лондону, был крайне обеспокоен утечкой информации о неприглядных делишках в риелторской сфере. На вокзалах появились сотрудники полиции в штатском, которые отлавливали жалобщиков, решивших искать справедливость в Пекине. Журналист агентства «Синьхуа», посылавший скандальные репортажи в столицу, где они попадали на стол партийным начальникам, был вызван в городской отдел пропаганды и получил запрет на дальнейшее освещение этой темы. Гонконговские газетчики, с особой страстью выносившие грязь материкового Китая на всеобщее обозрение – особенно в случае Шанхая, раз уж город был их бизнес-конкурентом – стали жаловаться, что за ними ведут неприкрытую слежку и мучают телефонными угрозами. Наблюдение было установлено и за иностранными корреспондентами, а всех, кто с ними контактировал, обязали сообщать полное содержание бесед органам госбезопасности. После того как я сам начал освещать цзиньские скандалы, ко мне тоже стали регулярно наведываться сотрудники службы безопасности в штатском, требуя отчитаться, что именно я собираюсь писать в следующих репортажах.

И все же тяжкая длань городских властей оказалась слишком медлительной: птичка вылетела и обгадила Шанхаю весь сияющий фасад. В конце мая 2003 г. в Шанхай была десантирована группа следователей из Центральной дисциплинарной комиссии, которые разбили лагерь в гостинице «Моллер Вилла». Появление дознавателей стало четко рассчитанным щелчком по носу горкома и выговором в адрес его собственного антикоррупционного органа. Да и место они выбрали с особым изяществом. «Моллер Вилла», известная своими сказочными башенками, которые в 1930-е гг. были вдохновлены сновидениями дочери первого владельца гостиницы, норвежца Мёллера, на протяжении долгих лет являлась также штаб-квартирой шанхайского отделения Союза коммунистической молодежи, оплота Ху Цзиньтао. Не прошло и нескольких дней, как следователи арестовали Чжоу Чжэнъи. В том, что здесь замешана серьезная политика, никто не сомневался. Пекин превратил Шанхай в образцово-показательный случай наказания коррупционеров, а заодно продемонстрировал свою способность вмешиваться в дела города, который годами захлопывал дверь перед носом чужаков. Впрочем, если налет эскадрона следователей и стал тревожным звонком, Чэнь Лянъюй его не услышал.

Первым делом город мобилизовал оборонительные ресурсы. Цзян Цзэминь, который в ту пору все еще возглавлял вооруженные силы КНР, использовал остатки влияния, чтобы дело Чжоу Чжэнъи вернули под шанхайскую юрисдикцию. За работу взялись и подручные Цзяна в отделе пропаганды. Десятки тысяч экземпляров бизнес-журнала «Цайцзин» с большой статьей об этом скандале были изъяты из киосков по всей стране. Впервые за свою историю это издание подверглось столь масштабной репрессивной акции. Несколько недель спустя шанхайское руководство закрепило результат, арестовав Чжэн Эньчуна. Непокорного адвоката обвинили в разглашении государственной тайны – обычный прием властей, желающих расправиться с критиками по политическим мотивам. Чжэн получил трехлетний тюремный срок. Пекин, вернув дело Чжоу на рассмотрение в Шанхай, пригасил зарождающийся конфликт, грозивший расколоть руководство страны. Однако поведение Чэнь Лянъюя вскоре заставило столицу вновь обратить взор на этот город.

Первая ошибка Чэня состояла в том, что он показал кукиш Пекину, когда Чжоу Чжэнъи был привлечен к ответственности за весьма незначительные нарушения, совсем не касавшиеся риелторского скандала. Отсидев только два года из трех, Чжоу получил условно-досрочное освобождение и вернулся в бизнес. Теперь он вел дела из небоскреба в центральной части города. Кстати, впоследствии выяснилось, что Чжоу умудрился подкупить даже тюремщиков: ему разрешалось отлынивать от обязательной работы, принимать визитеров, пользоваться телефоном и смотреть телевизор в кондиционированном кабинете старшего надзирателя. Вполне возможно, что эти поблажки и привилегии так и остались бы в тайне, не открой Чэнь в войне с Пекином новый фронт, на сей раз экономический.

Не было такого проекта, который не смог бы осилить Шанхай, пока Чэнь сидел в своем кресле. Город, одержимый стремлением вернуться на международную авансцену, брался за все новые и новые мегапроекты. За пару лет проложили гоночную трассу для «Формулы-1» стоимостью в миллиард долларов, чтобы привлечь толпу фанатов, которые носятся по планете вслед за своими любимыми спортсменами. «Ни одна демократическая страна не смогла бы такое себе позволить!», – изумленно восклицал Джеки Стюарт, чемпион Ф-1. Новый теннисный комплекс за 300 миллионов долларов, построенный для проведения матчей мирового тура «Мастере», вызвал не менее восторженные отзывы. Еще десятки миллионов были потрачены на строительство первой в истории ж/д линии для поездов с магнитно-левитационной подвеской, хотя весь маршрут составляет каких-то 33 километра, и прибывшие из аэропорта пассажиры сходят довольно далеко от деловых кварталов. Старинное оперное здание в центре города было в буквальном смысле оторвано от своего фундамента и перенесено на 70 метров в сторону, чтобы освободить место для новой автомагистрали. Кроме того, город приступил к переговорам с диснеевской студией, желая открыть в Шанхае тематический парк; аналогичные переговоры велись с Парижем для создания шанхайской версии Центра им. Жоржа Помпиду.

В прибрежной океанической зоне, но подальше от заиленного мелководья в устье Янцзы, город занялся строительством крупнейшего в мире торгового порта. Порт должен охватить вереницу островов, соединенных насыпной дамбой. Дамба, в свою очередь, будет смыкаться с городом по уникальному мосту длиной 32,5 километра, пролеты которого протянутся над открытым морем. Никого не волнует, что в юо километрах к югу есть весьма развитый портовый город Нинбо с естественной глубоководной бухтой, и дальнейшее освоение этого города обошлось бы во много раз дешевле. Нет, Шанхаю хочется иметь свою собственную, современную портовую базу.

Но зато никто не может поставить Шанхаю плохую оценку за его амбициозность и энергию при реализации столь колоссальных планов. Любой из этих проектов напрочь истощил бы ресурсы многих крупных городов или стал бы жертвой бесконечных согласований и споров. За несколько коротких лет Шанхай, не переводя дух, разделался с целой серией таких «твердых орешков» – гоночная трасса для «Формулы-1», теннисный стадион, железнодорожная линия «Маглев» и первая очередь порта, – не говоря уже об остальных инфраструктурных проектах типа новых линий метро, новых мостов и резкого всплеска прочих направлений гражданского строительства. А вот по части политических навыков город отнюдь не столь искусен.

Поворотный момент наступил в мае 2004 г., через год после ареста Чжоу Чжэнъи, когда Пекин возвестил о резком ограничении кредитования в общенациональном масштабе. Норма инвестиций – макроэкономический показатель, за которым центр следил особенно внимательно, – взлетела выше крыши, показывая доселе неслыханную динамику роста: 50 % в год. Центральное правительство отреагировало без проволочек. Банкам приказали урезать кредиты, а местные власти отныне должны были согласовывать с Пекином любые крупные проекты. С начала 1990-х гг. Шанхай поставил себе целью развиваться как минимум на 2 % быстрее, чем другие китайские города. Для относительно богатого мегаполиса в условиях активно растущей экономики эта задача не так уж и сложна. Вскоре после решения центра Чэнь Лянъюй дал ясно понять, что не собирается замедлять динамику городского развития, что бы там ни говорил Пекин. Многие муниципальные начальники по всей стране наверняка питали аналогичные настроения, но лишь Чэнь осмелился их озвучить.

Когда премьер Вэнь Цзябао докладывал Политбюро о результатах ограничения кредита, Чэнь выступил с резкой критикой. Он утверждал, что эта политика наносит ущерб Шанхаю и прочим быстрорастущим приморским центрам. Если в результате инициативы Вэня обанкротятся предприятия и удлинятся очереди безработных, премьеру «придется принять на себя ответственность» за вызванную нестабильность. Конец спору положило лишь вмешательство Ху Цзиньтао, который вновь подчеркнул приоритеты центра. Впрочем, смелое поведение Чэня изменило расклад: открытая конфронтация с Вэнем привела к тому, что разница во взглядах на экономику превратилась в опасную политическую междоусобицу на высшем уровне.

Вплоть до этого момента Чэнь еще пользовался политической протекцией Цзян Цзэминя, крестного отца «шанхайской клики», который сохранял контроль над военной машиной. В сентябре того же года Цзянь наконец покинул свой последний пост и вернулся в Шанхай, где въехал в просторный уединенный особняк где-то в тупике старой Французской Концессии – места настолько загадочного, что оно не прорисовано на городских картах. Отныне Ху Цзиньтао занимал все три высших должности в стране: Генеральный секретарь КПК, Председатель Госсовета КНР и Председатель Центрального военного совета КНР. Вознесение Ху оставило Чэня без серьезного прикрытия. Теперь Ху для атаки на Чэня требовалось только согласие девяти членов Постоянного комитета, неофициальное одобрение Цзяна и, разумеется, улики коррупционных махинаций.

Не было недостатка в людях, желавших помочь Пекину устроить головомойку шанхайскому руководству. Даже после ареста Чжоу Чжэнъи возмущенные домовладельцы продолжали агитировать против шанхайского горкома и муниципалитета. В 2003 и 2004 гг. группы жалобщиков, в том числе и Шэнь Тин, регулярно просачивались мимо агентов полиции на железнодорожном вокзале и доставляли свои заявления в столицу, где обивали пороги, требуя расследований. Сначала они пошли в Государственное петиционное бюро, затем в Комиссию ЦК КПК по политическим и законодательным вопросам, а там и в Законодательный отдел Государственного Совета. Однажды, когда их прямо в Пекине задержали сотрудники шанхайской службы безопасности, к ним обратился Чай Цзюньюн, один из высших городских чиновников. По словам Шэнь, он сказал следующее: «Значит, вы хотите опозорить муниципальные власти Шанхая, навредить Хуан Цзюю и Чэнь Лянъюю? Что ж, вы своего добились. Сейчас ЦК все знает, так что можете больше не усердствовать. Мы решим ваш вопрос, как только вернемся домой».

Жалобщики пропустили советы Чая мимо ушей и продолжили свою работу: обращались в центральные органы госбезопасности, в министерство строительства, да и в прочие инстанции, лишь бы привлечь к себе внимание. Сюй Хаймин, который тоже ездил в столицу, устроил личную микродемонстрацию протеста прямо на площади Тяньаньмэнь, встав с плакатом, который требовал остановить зарвавшиеся шанхайские власти, «нагло прибирающие к рукам частную собственность». Понятное дело, полиция быстро навела порядок на самой главной площади страны, но, как говорит Сюй, «одну минуту мы все-таки продержались». В тот период Пекин был перенасыщен шанхайскими агентами полиции в штатском. Конечно, все инициативы или протестные выступления подавлялись, однако результат превзошел самые смелые ожидания искателей справедливости. Каждый такой инцидент еще больше портил имидж Шанхая и лил воду на мельницу его столичных врагов.

Журналисты Боб Вудворд и Карл Бернстайн, расследовавшие обстоятельства Уотергейтского скандала, руководствовались знаменитым принципом «следуй за деньгами», а вот в случае Чэня дознаватели взяли себе на вооружение несколько иную максиму, которая характерна для коррупционных дел в Китае: «следуй за семьей». Многие обвинения, которые Шэнь и другие жалобщики на протяжении нескольких лет выдвигали против Чэня – дескать, он помогает обогащаться своим родственникам – полностью подтвердились. В обмен на заключаемые контракты компании пристраивали супругу и сына Чэня на фиктивные должности, отец и младший брат получали преференции при оформлении дорогостоящих риелторских сделок, в том числе и через Чжоу Чжэнъи. Шурин Чэня, отвечавший за строительство гоночной трассы для «Формулы-1», тоже погрел на этом руки.