Текст книги "Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая"

Автор книги: Ричард МакГрегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Красная машина
Партия и государство

«Партия подобна Господу Богу. Он вездесущ. Ты просто его не видишь».

Профессор одного из пекинских университетов

В 2007 г. на церемонии закрытия XVII съезда Коммунистической партии Китая, проходившего в Доме народных собраний – внушительном сооружении в советском стиле, расположенном на западной стороне площади Тяньаньмэнь, – на подиум вышли девять мужчин и стали занимать места в президиуме. На взгляд неопытного наблюдателя, они были похожи, как близнецы-братья.

Все девять были одеты в темные костюмы и, за исключением одного человека, носили красные галстуки. Гладкие, высоко зачесанные и черные как смоль волосы выдавали приверженность традиции – у высших китайских руководителей принято краситься, от этой привычки их может отучить только арест или выход на пенсию. Если бы кто-нибудь получил шанс заглянуть в их биографии, он обнаружил бы и другие удивительно сходные черты. Все, кроме одного, имели инженерно-техническое образование; всем, кроме двоих, перевалило за шестой десяток. Какую бы роль им ни приходилось играть после окончания вуза, все девять параллельно занимали и партийные должности, то есть были профессиональными политиками, даже если на краткое время отвлекались на хозяйственные вопросы. А вот социальное происхождение отличалось. Кое-кто поднялся из самых низов, из бедноты; другие были, так сказать, князьками, привилегированными отпрысками былых высших руководителей. Личные связи также разнились, однако безжалостные партийные структуры по мере восхождения этих людей по партийной лестнице стерли любые отличия.

По освященной временем традиции, характерной для коммунистической эры, все девять скромно поаплодировали самим себе. В глазах репортеров и массы государственных чиновников, что собрались на сей театрально-помпезный ритуал, важнейшей особенностью была отнюдь не манера, с которой девятеро вышли на подиум, или удивительная схожесть их внешнего вида и карьерной истории. Нет, ключом была последовательность их появления, поскольку именно она цементировала иерархию высшего руководства на следующее пятилетие и заодно закладывала линию преемственности на предстоящее десятилетие. Выстроившись на фоне 20-метрового панно с осенними мотивами, девятеро замерли по стойке «смирно», ожидая, когда их в качестве избранных руководителей страны представит первый из вошедших, Ху Цзиньтао, Генеральный секретарь ЦК КПК.

Перед началом съезда власти выполнили тщательно продуманные процедуры обеспечения безопасности, зарезервированные для крупнейших политических мероприятий. Охрана территорий иностранных дипмиссий была удвоена; полиция заняла посты на всех магистральных перекрестках, а на улицах по соседству с Домом народных собраний материализовались патрули из угрюмых сотрудников спецслужб в штатском. Интеллектуалы и ученые получили циркулярные уведомления с советом держать свои мнения при себе. В сентябре, за месяц до съезда, прошли «интернет-рейды», в результате чего на несколько недель были отключены серверы, на которых работали в буквальном смысле тысячи веб-сайтов. В столичном пригороде власти приступили к сносу «поселка жалобщиков», где обитало множество провинциалов, приехавших в Пекин искать справедливости.

Правительство столетиями содержало общенациональный петиционный офис, куда жители страны могли обращаться по поводу обид на чиновничий произвол. Однако перед съездом Пекин пригрозил, что поставит черные метки в личных делах территориальных руководителей, если те допустят проникновение недовольных в столицу. А на случай, если кто-нибудь все же прорвется, возвели последнюю линию обороны, призванную защитить Политбюро от населения – целый ряд «черных каталажек». В них провинциальных ходатаев можно было некоторое время подержать, после чего отпустить. Арест протестующих граждан схож с выигрышем политических очков на Западе, где для этих целей применяется методика временного снижения уровня преступности.

Спецслужбы, местные активисты, государственные чиновники, а также иностранные и китайские журналисты со временем усвоили характер «сезонных» репрессий, ритм которых диктуется политическим календарем. К примеру, телевизионные интервью с выдающимися диссидентами лучше всего брать заранее, да еще за несколько месяцев вперед. К моменту наступления часа «Ч» физический – и даже телефонный – контакт с критиками линии партии безжалостно обрезается. Вань Яньхай, яркий борец за права ВИЧ-инфицированных, оказался одним из многочисленных активистов, которых схватили на улице и поместили под временный арест. Его задерживали и раньше: на двенадцать часов без предъявления обвинений накануне годовщины событий на Тяньяньмэнь (4 июня 1989 г.), а также в августе. «Моя свобода была ограничена», – процитировал он официозную фразу, которой пользуются сотрудники службы безопасности, хватая людей на улицах. Дело в том, что Вань вывел из себя китайский Минздрав, рискнув подать в суд на правительство в связи со скандалом вокруг зараженной крови для переливания. Из-за открытой дружбы с диссидентами Вань не сходил с радарных экранов спецслужб. Всякий раз «ограничение свободы» имело место в гостиничном номере, где Вань подвергался «консультации» по поводу своих взглядов на партию. «Они до сих пор намерены контролировать наши мысли», – сказал Вань позднее.

За годы, предшествовавшие назначению на высшие руководящие посты, и в помине не было общественных прений, предвыборных туров или иных бульварно-сенсационных стычек кандидатов – короче говоря, мероприятий, всегда предваряющих избирательные кампании по западному образцу. Отслеживание хода этой драмы по большей части можно уподобить наблюдению за громадным, хорошо укрепленным замком в окружении рвов и многочисленной стражи. Мы бы видели, что в замке то зажигаются, то гаснут огни; порой в крепостных воротах возникают фигурки посетителей. Изредка из-за могучих стен доносятся раздраженные вопли. Иногда на глаза попадаются жертвы фракционных стычек или элементарного головотяпства, которых вышвыривают за ограду, а потом развозят по тюрьмам или оставляют коротать век на пенсии. Скажем, в процессе подготовки к XVII съезду (2007 г.) в результате крупнейшего коррупционного скандала был смещен партийный босс Шанхая, коммерческой столицы Китая, причем для принятия решения первым лицам государства понадобилось несколько лет напряженных внутренних обсуждений.

Партия десятилетиями не меняла способа открытия миру имен своего нового руководства и, соответственно, руководства страной. Как и при любом решающем политическом событии, кандидатуры на высшие посты обсуждались за закрытыми дверями, в ходе сложных приватных переговоров – а в ряде случае и ожесточенных битв, – с большим упреждением по времени, напрямую или же через доверенных лиц, посредством политических дебатов по вопросам экономики, политической реформы и коррупции. Зарубежная, в частности гонконговская, пресса всеми силами старалась следить за этими внутренними боями, а вот местные и, естественно, более информированные СМИ получали приказ хранить молчание. Завеса секретности превратила собственно объявление в редкостное для современного Китая действо: подлинную политдраму и триллер, кульминация которой происходит вживую и на глазах публики. Для простых китайцев имена и должности новых руководителей были тайной за семью печатями вплоть до момента, когда эти руководители выходили на авансцену, залитую светом софитов и фотовспышек.

Выведя вереницу людей на подиум, Ху лаконично представил их собранию. Сотрудник МИДа, выступавший на ориентацион– ном брифинге перед началом мероприятия, охарактеризовал его как «встречу с Политбюро». «А мы можем задавать им вопросы?» – поинтересовался один западный репортер. «Нет, – прозвучал ответ. – Это, так сказать, пресс-конференция с односторонним движением».

На следующий день местные СМИ опубликовали репортажи в строгом соответствии с партийными установками, а также санированные и утвержденные биографии членов нового Политбюро, распространенные официальным новостным агентством. Любой, кто тем утром разложил бы китайские газеты в один ряд (или проделал то же самое со скриншотами веб-сайтов), решил бы, пожалуй, что у него галлюцинация. Текст заголовков и собственно статей, изображения, размер и компоновка фотоснимков были абсолютно идентичными.

Китайские руководители периодически выражают изумление в ответ на критику, что, дескать, их восхождение не носит полностью демократический характер. Несколько месяцев спустя, в мае 2008 г., во время посещения школы для китайских детишек в японском городе Йокогама, восьмилетний мальчик задал Ху Цзиньтао невинный вопрос: отчего ему в свое время захотелось стать Председателем КНР (этот титул принадлежал Ху по праву, ведь он был избран главой КПК). После того как нервный смех в классе улегся, Ху ответил, что на самом деле он не хотел себе такой работы. «Просто люди всей страны проголосовали за меня, это они хотели, чтобы я стал Председателем. И я не мог подвести китайский народ», – ответил товарищ Ху. В похожем ключе говорил и Цзян Цзэминь, предшественник Ху как на посту генсека, так и Председателя КНР. В интервью одной из американских аналитических телепрограмм в 2000 г. он сказал, что «его тоже избрали», хотя и признал тот факт, что избирательные системы Китая и США «отличаются друг от друга».

В 2007 г. делегатам XVII съезда КПК разрешалось – а в некоторых случаях и предписывалось – общаться с прессой в целях формирования более прозрачного и дружелюбного имиджа партии в глазах остального мира. Нельзя сказать, что у партии нет любопытных историй, к тому же в последние годы классовый состав ее членов сильно расширился. Многие бизнесмены обоего пола, вступившие в ряды КПК или открыто признавшие свою партийность после усилий, предпринятых Цзян Цзэминем в 2002 г., – личности очень яркие, с захватывающими биографиями в духе «из грязи в князи». Но даже в тех случаях, когда партия пытается произвести хорошее впечатление, она ведет себя уклончиво и настороженно.

Например, Чэнь Айлянь, одна из свежеиспеченных китайских миллионерш, член партии и делегат партсъезда, очень живо начала со мной беседу, с огромным удовольствием рассказывала о своем бизнесе. Ее предпринимательская биография кажется одновременно безумной и сказочной, причем подобные истории можно услышать в самых разных уголках Китая. Чэнь поведала мне, что занялась автомобилестроением в начале 90-х, потому как «обожала машины». Объем сбыта комплектующих перевалил за многие миллионы долларов, и в итоге ее частная компания превратилась в крупнейшего в Азии производителя колес из алюминиевых сплавов. В личном автопарке Чэнь есть «Роллс-ройс» (для особых случаев), «Мерседес» (для повседневного использования) и внедорожник «Исудзу» (для загородных поездок). Но стоило нашей беседе свернуть к теме партии, как бизнес-леди превратилась в некое подобие автомата. Даже на невинные вопросы она отвечала благоговейным, «молитвенным» тоном. Сами же ответы стали более сухими, сдержанными, словно заученными с чужих слов. Официальные лозунги, да и только.

На вершине системы восседает товарищ Ху. Будучи Генеральным секретарем Коммунистической партии – титул, превосходящий две другие его должности (Председатель КНР и Главком Вооруженных сил), – он держит в руках колоссальную власть, определяющую параметры государственной политики. Загадочная фигура даже для политических инсайдеров, Ху в течение первого срока правления, начавшегося в 2002 г., предпринял попытку подать себя в образе своего рода благожелательного императора, чьи вмешательства во внутреннюю и внешнюю политику являются мудрыми, широкомасштабными и при этом весьма нечастыми. Некогда его имя ассоциировалось с лагерем реформаторов, однако по мере продвижения к должности «престолонаследника» прежнюю ясность личных взглядов Ху накрыло туманное облако.

Для человека в его положении инструментарий закрепления нужного имиджа всегда под рукой. Старенькая тетя, воспитывавшая Ху с пятилетнего возраста – для горстки западных репортеров уникальный источник неотфильтрованной информации, – была ограждена местными властями от общения с прессой сразу после назначения Ху на пост генсека. Мало того, ответственные работники прошлись по ее дому, убрали детские и юношеские фотографии племянника – не ровен час, попадут в руки журналистов и прочего сброда и вольются в альтернативную, а не надиктованную партией, биографию. Снимки юного Ху, размещенные в Интернете в 2009 г., то есть через семь лет после его назначения, были безобидными и милыми (старшеклассник со свежим цветом лица на школьной экскурсии), однако местные бюрократы в период его восхождения не хотели принимать на себя ответственность за их публикацию.

Ху следил за тем, чтобы его имидж не обрастал подробностями, и за весь первый период своего правления ни разу не дал интервью ни местному, ни зарубежному изданию. В преддверии пекинской Олимпиады в августе 2008 г. Ху все же выступил на коротенькой пресс-конференции перед двадцатью пятью иностранными журналистами, но отвечал лишь на заранее объявленные и тщательно профильтрованные вопросы. Высказывания Ху, регулярно публикуемые на страницах «Жэньминь жибао», не дают почвы для суждений о его личных взглядах. Один китайский политобозреватель уподобил политические заявления Ху утиной походке: одна лапка смотрит вправо, другая влево, и в целом поддерживается неуклюжий баланс, выглядящий надежным лишь со стороны.

Жесткий контроль собственного имиджа мог бы показаться консервативной уступкой былым временам, когда существовал более авторитарный коммунизм. Однако в сравнении со своими предшественниками Ху был совершенно невыразительной фигурой, намеренно лишенной плоти и крови. А вот Дэн Сяопин, напротив, обладал ярким революционным реноме, испещренным боевыми шрамами многолетней борьбы с безумными политкампаниями Мао Цзэдуна. Дэн с гордостью выставлял свое сычуаньское происхождение «от сохи» и отличился, в частности, тем, что громко отхаркивался в плевательницу по ходу назидательной отчитки Маргарет Тэтчер насчет Гонконга («железная» леди посетила Пекин в начале восьмидесятых). Цзян Цзэминь, непосредственный предшественник Ху, обожал петь на публике и на английском языке цитировал пассажи из Геттисбергского послания[1]1
  Геттисбергское послание – очень короткая (в 10 предложений), но самая знаменитая речь президента Линкольна (1863 г.). Один из наиболее ярких примеров ораторского искусства за всю историю США. – Здесь и далее примечания переводчика, если не оговорено иного.


[Закрыть] и других западных канонов. Мао навлек на китайский народ множество бедствий, но сам он был харизматичной личностью, а его прославленные афоризмы до сих пор образуют литературный, политический и деловой стиль Китая.

Ху не продемонстрировал ни бесхитростную напористость Дэна, ни шутовскую общительность Цзяна, ни доморощенную, жутковатую властность Мао. У него нет акцента, который бы выдал его происхождение; в повседневный язык не вошло ни единого его высказывания. Один британский дипломат, который организовывал участие Ху во встрече «Большой восьмерки» в шотландском Глениглсе (2005 г.), где предполагалась неформальное, спонтанное общение мировых лидеров, вспоминает, что ответил его китайский коллега: «Председатель Ху ничего не делает спонтанно». Воплощенный идеал профессионального партийного бюрократа, Ху был осмотрительным и осторожным формирователем консенсуса: хао хайцзы («пай-мальчик»), по словам более язвительных китайских критиков. Однако его скромная манера держаться отнюдь не являлась старомодной; напротив, она идеально подходила для своего времени. Сегодняшние сложности, стоящие перед Китаем, означают, что ни партия, ни окружение Ху, ни даже китайский народ более не в состоянии терпеть «сильную руку» типа Мао или Дэна. В дни Мао и Дэна вождь стоял над партией; Ху, напротив, несмотря на всю свою личную власть, живет в тени партии.

Скромный имидж был продиктован способом возвышения партии за счет своих вождей задолго до вступления Ху на пост генсека. В 1992 году Ху стал кандидатом на высший пост после кооптирования в состав Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. Отсутствие достаточной поддержки среди членов Политбюро тогда означало, что у Ху нет права на ошибку в ходе борьбы за должность Генерального секретаря. В результате, когда он через десять лет наконец занял этот пост, у него практически не было преданных сторонников или готовой, детализированной политической программы, которую могли бы усвоить и выполнять чиновники. Лишь в ходе второго пятилетнего срока правления, да и то не сразу, Ху начал действительно возвышаться над колоссальным партийным аппаратом как в Пекине, так и на местах. Ближе к концу своего президентства большинство американских лидеров превращаются в «хромых уток», но китайская политическая система перевернута с ног на голову, поэтому Ху – как и его предшественник Цзян Цзэминь – по-настоящему консолидировал власть в своих руках лишь к моменту окончания второго срока полномочий.

Поскольку народ отсечен от формальной политики, мало кто из обычных граждан сумел бы узнать тех девятерых мужчин из внутреннего круга Политбюро, которые выстроились на подиуме при закрытии съезда. Понятное дело, Ху был известен всем и каждому – правда, только в лицо, а не как человек из плоти и крови. Глава законодательной власти У Банго, занимавший «пост № 2», был бесцветным шанхайским функционером, который добрался до политического Олимпа, не оставив сколько-нибудь заметного следа. Премьер Вэнь Цзябао, занимавший третью позицию сверху, искусно культивировал имидж человека из народа в отличие от жены и родного сына, которые заработали себе скандальную известность бизнес-сделками.

Четвертым шел Цзя Цинлинь, крупный, высокий полнокровный мужчина, на котором, казалось, по швам трещит костюм. В отличие от многих своих коллег, Цзя был хорошо известен, в основном, благодаря намекам на коррумпированность. Он возглавлял провинцию Фуцзянь в период одного из крупнейших в истории Китая скандалов со взяточничеством: так называемое дело Юаньхуа о контрабандном ввозе товаров на общую сумму 6 миллиардов долларов. Многие из причастных к делу чиновников угодили в тюрьму или даже были казнены, однако Цзя и его супругу к ответу не призвали – либо за недостатком улик, либо, что более вероятно, благодаря заступничеству политических союзников. Когда Цзя стоял на подиуме и взирал на журналистов, многие из которых ожидали, что в преддверии съезда он будет позорно смещен, его розовощекая физиономия выражала презрительную насмешку хорошо упитанного политического долгожителя-триумфатора.

Остальных членов Постоянного комитета (двоим из них, считающимся преемниками Ху, не исполнилось и шестидесяти) с трудом узнали бы даже в провинциях, которыми они некогда руководили. К моменту принятия в члены Постоянного комитета Си Цзиньпин, «номер шесть», генерал-майор Народно-освободительной армии Китая, был известен куда хуже, нежели его супруга, знаменитая певица. Кое-кто из девятерых успел проявить себя в ряде отраслей, например, в СМИ или в полицейской службе, поскольку они их возглавляли. Однако для большинства китайцев Политбюро было обрюзгшим от власти и могущества, начисто лишенным индивидуальных черт и далеким от народа органом.

Ху говорил недолго, зато не скупился на расплывчато-эзотерические лозунги, какими пестрят все официальные выступления – вроде «научное развитие», «гармоничное общество», «передовая социалистическая культура» и тому подобные. Модные словечки, идущие нарасхват внутри партии и в интеллектуальных кругах, связанных с администрацией Ху, для широких слоев населения, в сущности, не несли никакого смысла. Завершив выступление, товарищ Ху во главе восьмерки коллег покинул подиум. Впоследствии руководящий синклит Политбюро в полном составе почти никогда не появлялся перед объективами фотокорреспондентов. Вся церемония заняла около десяти минут.

На столах боссов полусотни крупнейших госкомпаний Китая среди компьютерных штучек, семейных фото и прочих принадлежностей современной офисной жизни имеется по красному телефону. Высшие управленцы, которые при каждом звонке вытягиваются по струнке, именуют его «красной машиной», по-видимому, оттого, что назвать такой аппарат просто телефоном у них язык не поворачивается. «Когда звонит «красная машина», – сказал мне один управляющий банком, – деваться некуда, надо отвечать».

«Красная машина» и впрямь мало похожа на обычный телефон. Во-первых, ее номер всего лишь четырехзначный. Устанавливать соединение она может только со своими собратьями, такими же четырехзначными телефонами, которые используют одну и ту же систему криптографической защиты. И тем не менее, такой аппарат является предметом вожделений. В глазах председателей совета директоров крупнейших госкомпаний, к услугам которых имеются любые новейшие телекоммуникационные устройства, «красная машина» служит доказательством того, что они попали не просто на вершину своей компании, но и в высший эшелон партии и правительства. Эти телефоны суть предельные символы статуса, ибо выдаются они только гражданам, занимающим пост не ниже вице-министра. «Вещь крайне удобная и в то же время очень опасная, – поведал мне директор одной из крупных сырьевых госкомпаний. – Надо точно знать, в каких отношениях находишься с человеком, которому звонишь». Рядом с кабинетами боссов имеется еще один инструмент ранжирования – служба внутренней связи;

в частности, там принимают шифрованные факсы из квартала Чжуннаньхай, резиденции высшего руководства, а также иных партийных и государственных служб.

«Красные машины» рассыпаны во всему Пекину; они стоят на столах министров и их заместителей, главных редакторов партийных изданий, председателей советов директоров элитных госпредприятий и руководителей бесчисленных подконтрольных партии организаций. Телефоны и факсы оборудованы шифровальными устройствами для защиты партийно-правительственной связи не только от иностранных разведок, но и от любого китайца, не вхожего в систему партийного правления. Владение «красной машиной» означает, что ты сдал экзамены на членство в сверхсплоченном клубе, который правит страной: небольшая группа численностью порядка 300 человек (в основном мужского пола) отвечает за одну пятую населения земного шара.

Современный мир изобилует примерами элитарных структур, которые обладают закулисной мощью, многократно превышающей их формальный численный потенциал. Скажем, в Великобритании существует сеть однокашников «олдбойз», первоначально означавшая связи среди выпускников закрытых учебных заведений для верхнего социального класса; во Франции есть les enarques, то есть выпускники эксклюзивной парижской Ecole Nationale d''Administration которые тяготеют к высшим эшелонам политики и коммерции; Япония известна своей элитой «Тодай», то есть выпускниками юрфака Токийского университета, точки отсчета карьеры в бессменно правящей либерально-демократической партии, Минфине и бизнесе в целом. Индийский эксклюзивный «Гимхана-клаб» символизирует элиту, получившую образование в Англии. США знамениты своей «Лигой плюща»; кроме того, здесь в ходу «Белтуэй»,[2]2
  «Белтуэй» (Beltway) – кольцевая вашингтонская автодорога. В переносном смысле – вашингтонские политические круги.


[Закрыть]«Кэй-стрит»,[3]3
  «Кэй-стрит»(КStreet) – улица в Вашингтоне, известная многочисленными «мозговыми центрами» и офисами различных лоббистских групп.


[Закрыть] ВПК и куча других ярлыков, означающих неявное влияние инсайдеров со связями.

Но никто и в подметки не годится Китайской коммунистической партии, которая подняла кумовство правящего класса на совершенно новую высоту. «Красная машина» предоставляет партийному аппарату связь по «горячей линии» с многочисленными ветвями государственной власти, в том числе с госкомпаниями, которые Китай ныне рекламирует по всему миру как независимые коммерческие предприятия. Критики республиканской администрации Джорджа Буша-младшего вовсю порицали связи (по их мнению, настоящий сговор) между Диком Чейни и топливно-энергетической отраслью. А теперь вообразите себе, какими протестами зашлись бы эти критики, если бы выяснилось, что у Чейни и у глав «Экссон-Мобил» и других крупнейших энергокомпаний Америки на столах стоят защищенные телефоны для перманентной и мгновенной связи между собой. Далее, расширяя аналогию: что бы эти критики сделали с главой «Экссон-Мобил», если бы узнали, что он получает непрерывный поток партийных и государственных документов, которые доступны руководителям китайских госкомпаний в силу их должности? «Красная машина» и атрибуты, которая она несет с собой, в точности выполняют именно эти функции.

Один заместитель министра признался мне, что больше половины входящих по «красной машине» звонков представляют собой просьбы со стороны высокопоставленных партийцев, примерно в таком духе: «Ты не мог бы пристроить моего сына (дочь, племянницу, племянника, кузена, старинного приятеля)?» За минувшие годы мой знакомый чиновник выработал целую стратегию, как справляться с этой напастью: надо сразу дать согласие, но оговориться, что кандидату сначала придется выдержать очень серьезный экзамен, чтобы его могли принять на государственную службу, а вот на это отваживается мало кто из потенциальных протеже. Далее, «красная машина» предоставляет и другие возможности. В те дни, когда еще не существовало сотовых телефонов, инвест-банкиры, которые по той или иной причине не могли срочно связаться с потенциальным клиентом, норовили воспользоваться этой линией в отсутствие хозяина кабинета. И пусть в наш век изощренной мобильной телефонии «красная машина» может показаться причудливым рудиментом былой эпохи, она сохраняет статус символа, предоставляющего доступ к партийной системе с беспрецедентным охватом, к строгой иерархии, педантичной организованности и параноидальной секретности. Красный, революционный колер аппарата также имеет глубокий смысл. В периоды политических кризисов партия всегда выражает опасение, что Китай «меняет цвет»; эта кодовая фраза означает, что красные коммунисты теряют власть.

Высокопоставленные члены КПК обладают социальным статусом, намного превосходящим даже уважение, каким чиновники и так пользуются в любом государстве с глубоко укоренившимися бюрократическими традициями. Они словно иностранные дипломаты в собственной стране – живут в охраняемых кварталах, однако обязаны получать разрешение на поездки за границу, а общение с людьми вне официального и семейного круга регламентируется строгими протоколами безопасности. Если их обвиняют в каких-либо криминальных деяниях, они в первую очередь держат ответ перед партией, а не перед законом. Но за такие преимущества приходится платить, причем не только в форме психологического стресса, на который во всем мире жалуются чиновники и их семьи. Членство в партии – это не просто формальное участие, а целый комплекс обязательств. Китайцы, продвигающиеся по службе, обязаны принимать любые порученные дела и не могут покинуть партийные ряды без серьезных последствий. В этом смысле чиновники выше определенного ранга напоминают Майкла Корлеоне из «Крестного отца», который сетовал, что при каждой попытке выйти из мафиозного бизнеса его заново «втягивают обратно».

Вряд ли можно считать совпадением, что Ватикан принадлежит к тем немногочисленным странам, с которыми Китай так и не сумел установить дипсвязи с момента образования КНР в 1949 г. Этот город-государство, представляющий собой административный центр католической церкви с резиденцией римского Папы, служит единственным примером организации, чьи масштабы – если рассматривать их на глобальном уровне – сопоставимы с КПК. Ватикану тоже присуща приверженность ритуалам и секретности. Партия охраняет свой катехизис с той же фанатичностью и уверенностью в собственной правоте, с какой Ватикан отстаивает право диктовать догмат веры. После многолетних, неоднократно возобновляемых переговоров Ватикану так и не удалось согласовать свою всемирную прерогативу назначения епископов с позицией КПК, которая утверждает, что ей одной предоставлено право утверждать кандидатуры католических священников на территории Китая. В частных беседах эти постоянно срывающиеся переговоры между Римом и Пекином сплошь и рядом сопровождаются шутками из категории черного юмора. Один из неофициальных китайских посредников этого процесса, посетивший Ватикан в 2008 г., с усмешкой указывал на удивительное сходство партии и католической церкви. «У нас есть Отдел пропаганды, а у вас – евангелисты. У нас [кадровый] Орготдел, а у вас – Коллегия кардиналов», – заметил он ватиканскому коллеге. Тот спросил: «А в чем же тогда разница?», на что его китайский собеседник под дружный смех ответил: «Вы – Бог, а мы – дьявол!»

Подобно Ватикану, партия всегда следила за тем, чтобы решения на высшем уровне оставались прерогативой этого «клана». Фантастическое заявление товарища Ху – дескать, меня вся страна избрала – оставило за кадром тот факт, что голосовали только делегаты XVII съезда и аналогичных, ранее проведенных мероприятий. Но даже эти делегаты (общей численностью порядка 2200 человек) были лишены права выбора. В преддверии съезда политологи-китаисты предполагали, что делегатам дадут хотя бы список кандидатов, чтобы они путем голосования свели его к окончательным девяти именам. Кроме того, во внутренних кругах муссировалась более радикальная идея: выдвинуть двух кандидатов на пост генсека, как это было сделано, к примеру, компартией Вьетнама на ее съезде в 2006 г. В итоге оба этих мнения тихо оставили без внимания в пользу голосования в коммунистическом стиле.

Названия организаций, посредством которых партия осуществляет свою власть – Политбюро, Центральный Комитет, Президиум и тому подобное – выдают одну из особенностей, о которой частенько забывают: современное китайское государство до сих пор функционирует на советских принципах. Владимир Ленин, вождь русской революции, разработал систему, согласно которой правящая партия следит за работой государства на всех уровнях. Ленин выдавал себя за избавителя рабочего класса, однако изобретенная им структура была безжалостно элитарной. На вершине системы Ленин предписал установить «возможно большую централизацию», позволяющую самозванным профессиональным революционерам вроде себя диктовать волю массам, коль скоро рабочий класс считался неспособным подняться над повседневной борьбой. Однако на нижнем ярусе этой системы, то есть среди фабричных и низовых парторганизаций, Ленин предписывал «возможно большую децентрализацию», чтобы в Центральный Комитет стекалась информация даже о самых незначительных изменениях на местах. Ленин писал: «Чтобы центр мог… действительно дирижировать оркестром, для этого необходимо, чтобы было в точности известно, кто, где и какую скрипку ведет… кто, где и почему фальшивит (когда музыка начинает резать ухо), и кого, как и куда надо для исправления диссонанса перевести…»