Текст книги "О скитаньях вечных и о Земле (сборник)"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 92 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
Золотой Змей, Серебряный Ветер
– В форме свиньи? – воскликнул мандарин.
– В форме свиньи,– подтвердил гонец и покинул его.
– О, что за горестный день несчастного года! – возопил мандарин.– В дни моего детства город Квон-Си за холмом был так мал. А теперь он вырос настолько, что обзавелся стеной!
– Но почему стена в двух милях от нас в одночасье лишает моего родителя покоя и радости? – спросила его дочь.
– Они выстроили свою стену,– ответил мандарин,– в форме свиньи! Понимаешь? Стена нашего города выстроена наподобие апельсина. Их свинья жадно пожрет нас!
– О.– И оба надолго задумались.
Жизнь полна символов и знамений. Духи обитали повсюду. Смерть таилась в капельке слез, и дождь – во взмахе крыла чайки. Поворот веера – вот так – наклон крыши и даже контур городской стены – все имело свое значение. Путники, торговцы и зеваки, музыканты и лицедеи доберутся до двух городов, и знамения заставят их сказать: «Город в облике апельсина? Нет, лучше я войду в город, подобный свинье, набирающей жир на любом корму, и буду процветать его удачей».
Мандарин заплакал.
– Все потеряно! Тяжелые дни наступили для нашего города, ибо явились ужасающие знаки.
– Тогда призови к себе каменщиков и строителей храмов,– посоветовала его дочь.– Я нашепчу тебе из-за шелковой ширмы, что сказать им.
И в отчаянии хлопнул в ладоши старик:
– Хэй, каменщики! Хэй, строители домов и святилищ!
Быстро явились к нему мастера, знакомые с мрамором, гранитом, ониксом и кварцем. Встретил их мандарин, ежась на троне в ожидании шепота из-за шелковой ширмы. И вот прозвучал шепот:
– Я собрал вас...
– Я собрал вас,– повторял мандарин,—ибо наш город выстроен в форме апельсина, а гнусные жители Квон-Си выстроили свою стену в облике жадной свиньи...
Закричали каменотесы и восплакали. Простучала во внешнем дворике тросточка смерти. Отхаркалась, прячась в тенях, нищета.
– А потому,– сказали шепот и мандарин,– мои строители, возьмите кирхи и камни и измените форму нашего города!
Вздохнули изумленно зодчие и каменщики. И сам мандарин вздохнул изумленно. А шепот нашептывал, и повторял за ним мандарин:
– И мы отстроим нашу стены в форме дубинки, которая отгонит свинью!
Вскочили с колен мастера и закричали от радости. Даже сам мандарин, восхитившись своими словами, захлопал в ладоши, поднявшись с трона.
– Быстрей же! – воскликнул он,– За работу!
А когда ушли люди, веселые и деловитые, мандарин повернулся к шелковой ширме и с любовью воззрился на нее.
– Позволь обнять тебя, дочь моя,– прошептал он.
Но ответа не было, и, шагнув за ширму, мандарин не нашел там никого.
«Какая скромность,– подумал мандарин,– Она ушла, оставив меня радоваться победе, словно я одержал ее».
Новость расходилась по городу, и жители славили мудрого мандарина. И каждый таскал камень к стенам. Запускали фейерверки, чтобы отогнать демонов нищеты и погибели, пока горожане трудятся вместе. И к концу месяца встала новая стена, в форме могучей булавы, способной отогнать не только свинью, но даже кабана или льва. И мандарин той ночью спал, как счастливый лис.
– Хотел бы я видеть мандарина Квон-Си, когда ему донесут эту весть. Что за шум и суматоха поднимется! Он, должно быть; спрыгнет с утеса от злости,– говорил он.– Налей еще вина, о дочь-думающая-как-сын.
Но радость его увяла быстро, как цветок зимой. В тот же вечер в тронный зал ворвался гонец:
– О мандарин! Чума, лавина, саранча, глад и отравленные колодцы!
Задрожал мандарин.
– Горожане Квон-Си, чьи стены построены в форме свиньи, которую прогнали мы, изменив наши стены в подобие дубинки, превратили нашу победу в прах. Они построили стену в виде огромного костра, чтобы сжечь нашу дубинку!
И сжалось сердце мандарина, как сморщивается последнее яблоко на осенних ветвях.
– О боги! Путники станут обходить нас стороной. Торговцы, узрев такие знамения, отвернутся от полыхающей дубинки к пожирающему ее огню!
– Нет,– донесся из-за шелковой ширмы голос, как падение снежинки.
– Нет,– повторил изумленный мандарин.
– Передай каменотесам,– сказал шепот, как касание капли дождя,– чтобы они отстроили стену в облике сверкающего озера.
Повторил эти слова мандарин, и потеплело у него на сердце.
– И воды озера,– сказали шепот и старик,– погасят огонь навеки!
И вновь возрадовались горожане, узнав, что и в этот раз сохранил их от напасти блистательный повелитель мудрости. Побежали они к стенам и отстроили их заново, в новом обличье. Но пели они уже не так громко, ибо устали, и работали не так быстро, ибо в тот месяц, что строили первую стену, поля и лавки оставались заброшены и жители голодали и нищали.
Но последовали дни жуткие и удивительные, и каждый – как новая коробочка со страшным сюрпризом.
– О повелитель! – воскликнул гонец.– В Квон-Си перестроили стену, чтобы она походила на рот и выпила наше озеро!
– Тогда,– ответил повелитель, стоя у шелковой ширмы,– отстроим наши стены в подобие иглы, чтобы зашить этот рот!
– Повелитель! – взвизгнул гонец.– Они строят стену в виде меча, чтобы сломать нашу иглу!
Трепеща, прижался повелитель к шелковой ширме.
– Тогда переставьте камни, чтобы походила стена на ножны для их меча.
– Смилуйся, повелитель! – простонал гонец следующим утром.– Враги работали всю ночь и сложили стену в форме молнии, которая разломает и уничтожит ножны.
Болезни носились по городу, как стая бешеных псов. Жители, долгие месяцы трудившиеся над постройкой стен, сами походили теперь на призраки смерти, и кости их стучали на ветру, как ксилофон. Похоронные процессии потянулись по улицам, хотя была еще середина лета, время сельских трудов и сбора урожая. Мандарин заболел, и кровать его поставили в тронном зале, перед шелковой ширмой. Он лежал, скорбный, отдавая приказы строителям, и шепот из-за ширмы становился все тише и слабее, точно ветер в камышах.
– Квон-Си – это орел? Наши стены должны стать сетью для него. Они построили подобие солнца, чтобы спалить нашу сеть? Мы выстроим луну, чтобы затмить их солнце!
Как проржавевшая машина, город со скрежетом застыл.
И наконец голос из-за экрана прошептал в отчаянии:
– Пошлите за мандарином Квон-Си!
В последние дни лета четверо голодных носильщиков внесли в тронный зал мандарина Квон-Си, исстрадавшегося и измученного. Мандаринов поставили друг против друга. Дыхание их свистело, как зимний ветер.
– Мы должны положить конец этому безумию,– прошептал голос.
Старики кивнули.
– Так не может больше продолжаться,– говорил голос.– Наши подданные заняты только тем, что перестраивают городские стены ежедневно и ежечасно. У них не остается времени на охоту, рыбалку, любовь, почитание предков и потомков их предков.
– Истинно так,– ответили мандарины городов Клетки, Луны, Копья, Огня, Меча и еще многого, многого другого.
– Вынесите нас на солнце,– приказал шепот.
И стариков вынесли на вершину холма, под ясное солнце. На летнем ветру худенькие ребятишки запускали воздушных змеев всех цветов – цвета солнца, и лягушек, и травы, цвета моря, и зерна, и медяков.
Дочь первого мандарина стояла у его ложа,
– Видишь ли? – спросила она.
– Это лишь воздушные змеи,– ответили старики.
– Но что есть воздушный змей на земле? – спросила она.– Его нет. Что нужно ему, чтобы сделаться прекрасным и возвышенным, чтобы удержаться в полете?
– Ветер, конечно,– был ответ.
– А что нужно ветру и небу, чтобы стать красивыми?
– Воздушный змей – много змеев, чтобы разрушить однотонность неба, полет красочных змеев!
– Пусть же будет так,—сказала дочь мандарина.—Ты, Квон-Си, в последний раз перестроишь свои стены в подобие самого ветра, не больше и не меньше. Мы же выстроим свои в подобие золотого змея. Ветер поднимет змей к удивительным высотам. А тот разрушит монотонность ветра, даст ему цель и значение. Одно ничто без другого. Вместе найдем мы красоту, и братство, и долгую жизнь.
Так возрадовались мандарины при этих словах, что тотчас же поели – впервые за многие дни,– и силы вернулись к ним в тот же миг. Обнялись они и осыпали хвалами друг друга, а пуще всего – дочь мандарина, называя ее мальчиком, мужем, опорой, воином и истинным, единственным сыном. А потом расстались они, не мешкая, и поспешили в свои города, распевая от счастья слабыми голосами.
А потом стали города-соседи Городом Золотого Змея и Городом Серебряного Ветра. И собирались в них урожаи, и вновь открылись лавки, вернулась плоть на костяки, и болезни умчались, как перепуганные шакалы. И каждую ночь жители Города Воздушного Змея слышали, как поддерживает их ласковый и чистый ветер, а жители Города Ветра – как поет, шепчет и озаряет их в полете змей.
– И да будет так,– сказал мандарин, стоя перед шелковой ширмой.
Дракон
Ничто не шелохнется на бескрайней болотистой равнине, лишь дыхание ночи колышет невысокую траву. Уже долгие годы ни одна птица не пролетала под огромным слепым щитом небосвода. Когда-то, давным-давно, тут притворялись живыми мелкие камешки – они крошились и рассыпались в пыль. Теперь в душе двух людей, что сгорбились у костра, затерянные среди пустыни, шевелится одна только ночь; тьма тихо струится по жилам, мерно, неслышно стучит в висках.
Отсветы костра пляшут на бородатых лицах, дрожат оранжевыми всплесками в глубоких колодцах зрачков. Каждый прислушивается к ровному, спокойному дыханию другого и даже слышит, кажется, как медленно, точно у ящерицы, мигают веки. Наконец один начинает мечом ворошить уголья в костре.
– Перестань, глупец, ты нас выдашь!
– Что за важность,– отвечает тот, другой.– Дракон все равно учует нас издалека. Ну и холодище. Боже милостивый! Сидел бы я лучше у себя в замке.
– Мы ищем не сна, но смерти...
– А чего ради? Ну чего ради? Дракон ни разу еще не забирался в наш город!
– Тише ты, дурень! Он пожирает всех, кто путешествует в одиночку между нашим городом и соседним.
– Ну и пусть пожирает, а мы вернемся домой!
– Тсс... слышишь?
Оба замерли.
Они ждали долго, но в ночи лишь пугливо подрагивали спины коней, точно бархатный черный бубен, да едва-едва позванивали серебряные стремена.
– Страшные наши места,– вздохнул второй,– Тут добра не жди. Кто-то задувает солнце – и сразу ночь. И уж тогда, тогда... Господи, ты только послушай! Говорят, у этого дракона из глаз – огонь. Дышит он белым паром, издалека видно, как он мчится по темным полям. Несется в серном пламени и громе и поджигает траву. Овцы в страхе кидаются врассыпную и, обезумев, издыхают. Женщины рождают чудовищ. От ярости дракона сотрясаются стены, башни рушатся и обращаются в прах. На рассвете холмы усеяны телами жертв. Скажи, сколько рыцарей уже выступило против этого чудища и погибло, как погибнем и мы?
– Хватит, надоело!
– Как не надоесть! Среди этого запустения я даже не знаю, какой год на дворе!
– Девятисотый от Рождества Христова.
– Нет, нет,– зашептал другой и зажмурился.– Здесь, на равнине, нет Времени – только Вечность. Я чувствую, вот выбежать назад, на дорогу, а там все не так, города как не бывало, жители еще и не родились, камень для крепостных стен еще не добыт из каменоломен, бревна не спилены в лесах. Не спрашивай, откуда я это знаю, сама равнина знает и подсказывает мне. А мы сидим тут одни в стране огненного дракона. Боже, спаси нас и помилуй!
– Затаи страх в душе, но не забудь меч и латы!
– Что толку? Дракон приносится неведомо откуда, мы не знаем, где его жилище. Он исчезает в тумане – мы не знаем, куда он скрывается. Что ж, наденем доспехи и встретим смерть во всеоружии.
Не успев застегнуть серебряные латы, второй вновь застыл и обернулся.
По сумрачному краю, где царили тьма и пустота, из самого сердца равнины сорвался ветер и принес пыль, что струится в часах, прахом отмеряющих бег времени. В глубине этого невиданного вихря пылали черные солнца и неслись мириады сожженных листьев, сорванных неведомо с каких осенних деревьев где-то за окоемом. Под этим жарким вихрем таяли луга и холмы, кости истончались, словно белый воск, кровь мутилась и густела и медленно оседала в мозгу. Вихрь налетал, и это летели тысячи погибающих в смятенном времени душ. Это был сумрак, объятый туманом, объятый тьмою, и тут не место было человеку, и не было ни дня, ни часа – время исчезло, остались только эти двое в безликой пустоте, во внезапной леденящей буре, в белом громе, что надвигался за прозрачным зеленым щитом ниспадающих молний. По траве хлестнул ливень; и снова все стихло, и в холодной тьме, в бездыханной тиши только и осталось живого тепла что эти двое.
– Вот,– прошептал первый.– Вот оно!..
Вдалеке, за много миль, оглушительно загремело, взревело – мчался дракон.
В молчании оба опоясались мечами и сели на коней. Первозданную полуночную тишину разорвало грозное шипение, дракон стремительно надвигался – ближе, ближе; над гребнем холма сверкнули свирепые огненные очи, возникло что-то темное, неясное, сползло, извиваясь, в долину и скрылось.
– Скорей!
Они пришпорили коней и поскакали к ближней лощине.
– Он пройдет здесь!
Поспешно закрыли коням глаза шорами, руками в железных перчатках подняли копья.
– Боже правый!
– Да, будем уповать на Господа.
Миг – и дракон обогнул косогор. Огненно-рыжий глаз чудища впился в них, на доспехах вспыхнули алые искры и отблески. С ужасающим надрывным воплем и скрежетом дракон рванулся вперед.
– Помилуй нас, Боже!
Копье ударило под желтый глаз без век, согнулось – и всадник вылетел из седла. Дракон сшиб его с ног, повалил, подмял. Мимоходом задел черным жарким плечом второго коня и отшвырнул вместе с седоком прочь, за добрых сто футов, и они разбились об огромный валун, а дракон с надрывным пронзительным воем и свистом промчался дальше, весь окутанный рыжим, алым, багровым пламенем, в огромных мягких перьях слепящего, едкого дыма.
– Видал? – воскликнул кто-то.– Все в точности как я тебе говорил!
– То же самое, точь-в-точь! Рыцарь в латах, вот лопни мои глаза! Мы его сшибли!
– Ты остановишься?
– Уж пробовал раз. Ничего не нашел. Неохота останавливаться на этой пустоши. Жуть берет. Что-то тут нечисто.
– Но ведь кого-то мы сбили!
– Я свистел вовсю, малый мог посторониться, а он и не двинулся!
Вихрем разорвало пелену тумана.
– В Стокли прибудем вовремя. Подбрось-ка угля, Фред.
Новый свисток стряхнул капли росы с пустого неба. Дыша огнем и яростью, ночной скорый пронесся по глубокой лощине, с разгону взял подъем и скрылся, исчез безвозвратно в холодной дали на севере, остались лишь черный дым и пар – и еще долго таяли в оцепенелом воздухе.
Лекарство от меланхолии
– Пошлите за пиявками: ей нужно сделать кровопускание,– заявил доктор Джимп.
– У нее уже и так не осталось крови! – воскликнула миссис Уилкес.– О доктор, что томит нашу Камиллу?
– С ней не все в порядке.
– Да?
– Она нездорова.– Добрый доктор нахмурился.
– Продолжайте, продолжайте!
– Не вызывает сомнения: она угасает как свеча.
– О доктор Джимп,– запротестовал мистер Уилкес.– Вы же повторяете то, что вам говорили мы, когда вы только пришли в наш дом!
– Нет, вы не правы! Давайте ей эти пилюли на рассвете, в полдень и на закате солнца. Превосходное средство!
– Проклятье, она уже нафарширована превосходными средствами!
– Ну-ну! С вас шиллинг, сэр, я спускаюсь вниз.
– Идите и пришлите сюда дьявола! – Мистер Уилкес сунул монету в руку доброго доктора.
Пока врач спускался по лестнице, с громким сопением нюхая табак и чихая, на многолюдных улицах Лондона наступило сырое утро весны 1762 года.
Мистер и миссис Уилкес повернулись к постели, где лежала их любимая Камилла, бледная и похудевшая, но все еще очень хорошенькая, с большими влажными сиреневыми глазами. По подушке золотым потоком струились волосы.
– О,– она чуть не плакала,– что со мной сталось? С начала весны прошло три недели, в зеркале я вижу лишь призрак; я сама себя пугаю. Мне страшно подумать, что я умру, не дожив до своего двадцатого дня рождения.
– Дитя мое,– сказала мать,– что у тебя болит?
– Мои руки. Мои ноги. Моя грудь. Моя голова. Сколько докторов – шесть? – поворачивали меня, словно мясо на вертеле. Не хочу больше. Дайте мне спокойно отойти в мир иной.
– Какая ужасная, какая таинственная болезнь,– пролепетала мать.– Сделай что-нибудь, мистер Уилкес!
– Что? – сердито спросил мистер Уилкес.– Она не хочет видеть врачей, аптекарей или священников – аминь! – а они Очень скоро разорят меня! Может, мне следует сбегать на улицу и привести мусорщика?
– Да,– послышался голос.
– Что?! – Все трое повернулись посмотреть на того, кто произнес эти слова.
Они совсем забыли о младшем брате Камиллы, Джейми, который стоял у дальнего окна и ковырял в зубах. Он невозмутимо смотрел вдаль, туда, где шумел Лондон и шел дождь.
– Четыреста лет назад,– совершенно спокойно проговорил Джейми,– именно так и поступили. И это помогло. Нет, не надо приводить мусорщика сюда. Давайте поднимем Камиллу вместе с кроватью и всем остальным, снесем ее вниз по лестнице и поставим возле входной двери.
– Почему? Зачем?
– За один час,– Джейми вскинул глаза – он явно считал,– мимо наших ворот проходит тысяча людей. За день двадцать тысяч пробегают, проезжают или ковыляют по нашей улице. Каждый из них увидит мою несчастную сестру, пересчитает ее зубы, потрогает мочки ушей, и все, можете не сомневаться, все до единого захотят предложить свое самое превосходное средство, которое наверняка ее излечит! Одно из них обязательно окажется тем, что нам нужно!
– О! – только и смог произнести пораженный мистер Уилкес.
– Отец,– взволнованно продолжал Джейми.– Неужели ты встречал хотя бы одного человека, который не полагал бы, что он способен написать «Materia Medica» [2]2
Целительные средства как основа лекарств (лaт.).
[Закрыть]: вот эта зеленая мазь отлично лечит больное горло, а бычий бальзам – опухоли? Прямо сейчас десять тысяч самозваных аптекарей проходят мимо нашего дома, и их мудрость пропадает зря!
– Джейми, мальчик, ты меня удивляешь!
– Прекратите! – вмешалась миссис Уилкес.– Моя дочь никогда не будет выставлена на всеобщее обозрение на этой или любой другой улице...
– Тьфу, женщина! – оборвал мистер Уилкес.– Камилла тает, как льдинка, а ты не хочешь вынести ее из этой жаркой комнаты? Давай, Джейми, поднимай кровать!
– Камилла? – Миссис Уилкес повернулась к дочери.
– Я могу с тем же успехом умереть под открытым небом,– заявила Камиллу,– где свежий ветерок будет перебирать мои локоны, пока я...
– Вздор! – возразил мистер Уилкес.– Ты не умрешь, Камилла. Джейми, поднимай! Ха! Сюда! С дороги, жена! Давай, мой мальчик, выше!
– О! – воскликнула Камилла слабым голосом,– Я лечу, лечу...
Совершенно неожиданно над Лондоном вдруг засияло чистое голубое небо. Горожане, удивленные такой переменой погоды, высыпали на улицы, им не терпелось что-нибудь увидеть, сделать, купить. Слепые пели, собаки прыгали, клоуны вертелись и кувыркались, дети играли в классики и мяч, словно наступило время карнавала.
И в этот шум и гам с покрасневшими от напряжения лицами Джейми и мистер Уилкес несли Камиллу, которая, будто папа римский, только женского пола, с закрытыми глазами возлежала на своей койке-портшезе и молилась.
– Осторожней! – кричала миссис Уилкес.– О, она умерла!,. О нет... Опустите ее на землю. Полегче!
Наконец кровать была поставлена рядом со стеной дома так, чтобы людской поток, стремительно несущийся мимо, мог обратить внимание на Камиллу – большую бледную куклу, выставленную, словно приз, на солнце.
– Принеси перо, чернила и бумагу, сын,– сказал мистер Уилкес.– Я запишу симптомы, о которых станут говорить прохожие, и предложенные ими способы лечения. Вечером мы все отсортируем. А сейчас...
Однако какой-то человек из толпы уже внимательно разглядывал Камиллу.
– Она больна! – заявил он.
– Ага,– радостно кивнул мистер Уилкес.– Началось. Перо, мой мальчик. Вот так. Продолжайте, сэр!
– С ней не все в порядке,– Человек нахмурился,– Она плохо выглядит.
«Плохо выглядит...» – записал мистер Уилкес, а потом с подозрением посмотрел на говорившего.
– Сэр? Вы, случайно, не врач?
– Да, сэр.
– Так я и думал, я узнал эти слова! Джейми, возьми мою трость и гони его в шею. Уходите, сэр, и побыстрее!
Однако человек не стал ждать и, ругаясь и раздраженно размахивая руками, торопливо зашагал прочь.
– Она больна, она плохо выглядит... Фу! – передразнил его мистер Уилкес, но был вынужден остановиться. Потому что высокая и худая, словно призрак, только что восставший из могилы, женщина показывала пальцем на Камиллу Уилкес.
– Меланхолия,—произнесла она нараспев.
«Меланхолия»,– запечатлел на бумаге ее слова довольный мистер Уилкес.
– Отек легких,– бубнила женщина.
«Отек легких»,– писал сияющий мистер Уилкес.
– Вот это совсем другое дело! – пробормотал он себе под нос.
– Необходимо лекарство от меланхолии,– негромко продолжала говорить женщина.– Есть ли у вас в доме порошок мумий для приготовления лекарств? Самые лучшие мумии – египетские, арабские и ливийские, они очень помогают при магнитных расстройствах. Спросите цыганку на Флодден-роуд. Я продаю каменную петрушку, благовония для мужчин...
– Флодден-роуд, каменная петрушка... Не так быстро, женщина!
– Опобальзам, понтийская валериана...
– Подожди, женщина! Опобальзам, да! Джейми, останови ее!
Но женщина продолжала, не обращая на него внимания.
Подошла молоденькая девушка, лет семнадцати, и посмотрела на Камиллу Уилкес.
– Она...
– Один момент! – Мистер Уилкес продолжал лихорадочно писать.– ...Магнитные расстройства, понтийская валериана... А, пропади ты пропадом! Юная леди, что вы видите на лице моей дочери? Вы так пристально на нее смотрите, даже перестали дышать. Ну, каково ваше мнение?
– Она...– Казалось, странная девушка пытается заглянуть Камилле в глаза, потом она смутилась и, заикаясь, проговорила: – Она страдает от... от...
– Ну, говори же!
– Она... она... о!
И девушка, бросив последний сочувственный взгляд на Камиллу, стремительно скрылась в толпе.
– Глупая девчонка!
– Нет, папа,– пробормотала Камилла, глаза которой вдруг широко раскрылись.– Совсем не глупая.
Она увидела. Она знает. О Джейми, догони ее, заставь сказать!
– Нет, она ничего не предложила! А вот цыганка – ты только посмотри на список!
– Да, папа.– Еще больше побледневшая 'Камилла закрыла глаза.
Кто-то громко откашлялся.
Мясник, фартук которого покраснел от кровавых боев, теребил роскошные усы.
– Я видел коров с похожим выражением глаз,– сказал он.– Мне удавалось спасти их при помощи бренди и трех свежих яиц. Зимой я и сам с огромной пользой для здоровья принимаю этот эликсир...
– Моя дочь не корова, сэр! – Мистер Уилкес отбросил в сторону перо.– И не мясник в январе! Отойдите в сторону, сэр, своей очереди ждут другие!
И действительно, вокруг собралась здоровенная толпа – всем не терпелось рассказать о своем любимом средстве, порекомендовать страну, где редко идет дождь и солнце светит чаще, чем в Англии или в вашей южной Франции. Старики и женщины, в особенности врачи, как и все пожилые люди, спорили друг с другом, ощетинившись тросточками и фалангами костылей.
– Отойдите! – с тревогой воскликнула миссис Уилкес.– Они раздавят мою дочь, как весеннюю ягодку!
– Прекратите напирать! – закричал Джейми, схватил несколько тросточек и костылей и отбросил их в сторону.
Толпа зашевелилась, владельцы бросились на поиски своих дополнительных конечностей.
– Отец, я слабею, слабею...– Камилла задыхалась.
– Отец! – воскликнул Джейми.– Есть только один способ остановить это нашествие! Нужно брать с них деньги! Заставить платить за право дать совет!
– Джейми, ты мой сын! Быстро напиши объявление! Послушайте, люди! Два пенса! Становитесь, пожалуйста, в очередь! Два пенса за то, чтобы рассказать об известном только вам, самом великолепном лекарстве на свете! Готовьте деньги заранее! Вот так. Вы, сэр. Вы, мадам. И вы, сэр. А теперь – мое перо! Начинаем!
Толпа кипела, как темная морская пучина. Камилла открыла глаза, а потом снова впала в обморочное состояние.
Наступило время заката, улицы почти опустели, лишь изредка мимо проходили последние гуляющие. Веки Камиллы затрепетали, она услышала знакомый звон.
– Триста девяносто пять фунтов и четыреста пенсов! – Мистер Уилкес бросал последние монеты в сумку, которую держал его ухмыляющийся сын.– Вот так!
– Теперь вы сможете нанять для меня красивый черный катафалк,– сказала бледная девушка.
– Помолчи! Семья моя, вы могли себе представите, что двести человек захотят заплатить только за то, чтобы высказать нам свое мнение по поводу состояния Камиллы?
– Очень даже могли,– кивнула миссис Уилкес.– Жены, мужья и дети не умеют слушать друг друга. Поэтому люди охотно платят за то, чтобы на них хоть кто-нибудь обратил внимание. Бедняги, они думают, что только им дано распознать ангину, водянку, сап и крапивницу. Поэтому сегодня мы богаты, а две сотни людей счастливы, поскольку вывалили перед нами содержимое своих медицинских сумок.
– Господи, нам пришлось выставлять их вон, а они огрызались, как нашкодившие щенки.
– Прочитай список, отец,– предложил Джейми.– Там двести лекарств. Какое следует выбрать?
– Не надо,– прошептала Камилла, вздыхая.– Становится темно. У меня в животе все сжимается от бесконечных названий! Вы можете отнести меня наверх?
– Да, дорогая. Джейми, поднимай!
– Пожалуйста,– произнес чей-то голос.
Склонившийся человек поднял взгляд. Перед ними стоял ничем не примечательный мусорщик, с лицом, покрытым сажей, однако на нем сияли яркие голубые глаза и белозубая улыбка. Когда он говорил – совсем тихо, кивая головой,– с рукавов его темной куртки и штанов сыпалась пыль.
– Мне не удалось пробиться сквозь толпу,– сказал он, держа грязную шапку в руках.– А теперь я возвращаюсь домой и могу с вами поговорить. Я должен заплатить?
– Нет, мусорщик, тебе не нужно платить,– мягко сказала Камилла.
– Подожди...– запротестовал мистер Уилкес. Но Камилла нежно посмотрела на него, и он замолчал.
– Благодарю вас, мадам.– Улыбка мусорщика сверкнула в сгущающихся сумерках как теплый солнечный луч.– У меня есть всего один совет.
Он взглянул на Камиллу. Камилла не спускала с него глаз.
– Кажется, сегодня канун дня святого Боско, мадам?
– Кто знает? Только не я, сэр! – заявил мистер Уилкес.
– А я в этом уверен, сэр. Кроме того, сегодня полнолуние. Поэтому,– кротко проговорил мусорщик, не в силах оторвать взгляда от прелестной больной девушки,– вы должны оставить вашу дочь под открытым небом, в свете восходящей луны.
– Одну, в свете луны! – воскликнула миссис Уилкес.
– А она не станет лунатиком? – спросил Джейми.
– Прошу прощения, сэр,– Мусорщик поклонился.– Полная луна утешает всех, кто болен,—людей и диких животных. В сиянии полной луны есть безмятежность, в прикосновении ее лучей – спокойствие, умиротворяющее воздействие на ум и тело.
– Может пойти дождь...– с беспокойством сказала мать Камиллы.
– Я клянусь,– перебил ее мусорщик.– Моя сестра страдала от такой же обморочной бледности. Мы оставили ее весенней ночью, как лилию в вазе, наедине с полной луной. Она и по сей день живет в Суссексе, позабыв обо всех болезнях!
– Позабыв о болезнях! Лунный свет! И не будет нам стоить ни одного пенни из тех четырех сотен, что мы заработали сегодня! Мать, Джейми, Камилла...
– Нет! – твердо сказала миссис Уилкес,– Я этого не потерплю!
– Мама! – сказала Камилла.– Я чувствую, что луна вылечит меня, вылечит, вылечит...
Мать вздохнула:
– Сегодня, наверное, не мой день и не моя ночь. Разреши тогда поцеловать тебя в последний раз. Вот так.
И мать поднялась по лестнице в дом.
Теперь пришел черед мусорщика, который начал пятиться назад, кланяясь всем на прощание.
– Всю ночь, помните: под луной, до самого рассвета. Спите крепко, юная леди. Пусть вам приснятся самые лучшие сны. Спокойной ночи.
Сажу поглотила сажа; человек исчез.
Мистер Уилкес и Джейми поцеловали Камиллу в лоб.
– Отец, Джейми,– сказала она,– не беспокойтесь.
И ее оставили одну смотреть туда, где, как показалось Камилле, она еще видела висящую в темноте мерцающую улыбку, которая вскоре скрылась за углом.
Она ждала, когда же на небе появится луна.
Ночь опустилась на Лондон. Все глуше голоса в гостиницах, реже хлопают двери, слышатся слова пьяных прощаний, бьют часы. Камилла увидела кошку, которая прошла мимо, словно женщина в мехах, и женщину, похожую на кошку,– обе мудрые, несущие в себе древний Египет, обе источали пряные ароматы ночи.
Каждые четверть часа сверху доносился голос:
– Все в порядке, дитя мое?
– Да, отец.
– Камилла?
– Мама, Джейми, у меня все хорошо.
И наконец:
– Спокойнойночи.
– Спокойной ночи.
Погасли последние огни. Лондон погрузился в сон.
Взошла луна.
И чем выше поднималась луна, тем шире открывались глаза Камиллы, когда смотрела она на аллеи, дворы и улицы, пока наконец в полночь луна не оказалась над ней и засияла, словно мраморная фигура над древней усыпальницей.
Движение в темноте.
Камилла насторожилась.
Слабая, едва слышная мелодия поплыла в воздухе.
В тени двора стоял человек.
Камилла тихонько вскрикнула.
Человек сделал шаг вперед и оказался в лучах лунного света. В руках он держал лютню, струны которой перебирал, едва касаясь пальцами. Это был хорошо одетый мужчина, на его красивом лице застыло серьезное выражение.
– Трубадур,– прошептала Камилла.
Человек, не говоря ни слова, приложил палец к губам и медленно приблизился к ее кровати.
– Что вы здесь делаете, ведь сейчас так поздно? – спросила девушка.
Она совсем не боялась – сама не зная почему.
– Меня послал друг, чтобы я вас вылечил.
Трубадур коснулся струн лютни. И они сладкозвучно запели.
– Этого не может быть,– возразила Камилла,– потому что было сказано: меня вылечит луна.
– Так оно и будет, дева.
– А какие песни вы поете?
– Песни весенних ночей, боли и недугов, не имеющих имени. Назвать ли мне вашу лихорадку, дева?
– Если вы знаете, да.
– Во-первых, симптомы: перемены температуры, неожиданный холод, сердце бьется то совсем медленно, то слишком быстро, приступы ярости сменяются умиротворением, опьянение от глотка колодезной воды, головокружение от простого касания руки – вот такого...
Он чуть дотронулся до ее запястья, заметил, что она готова лишиться чувств, и отпрянул.
– Депрессия сменяется восторгом,– продолжал трубадур.– Сны...
– Остановитесь! – в изумлении воскликнула Камилла.– Вы знаете про меня все. А теперь назовите имя моего недуга!
– Я назову.– Он прижал губы к ее ладони, и Камилла затрепетала.– Имя вашего недуга – Камилла Уилкес.
– Как странно,– Девушка дрожала, ее глаза горели сиреневым огнем.– Значит, я – моя собственная болезнь? Как сильно я заставила себя заболеть! Даже сейчас мое сердце это чувствует.
– Я тоже.
– Мои руки и ноги, от них пышет Летним жаром!
– Да. Они обжигают мне пальцы.
– Но вот подул ночной ветер – посмотрите, как я дрожу, мне холодно! Я умираю, клянусь вам, я умираю!
