Текст книги "Семья вампиров"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Генри Каттнер,Барон Олшеври,Роберт Грейвс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Затем, поднявшись, мы были проведены жрецом в огромную пещеру, где и увидели колоссальных размеров статую Вацли-Пуцли. Она возвышалась на горе из человеческих черепов, и если есть на свете более злобная морда, чем у этого индейского бога войны, то она наверняка принадлежит самому сатане. Жрец нам пожаловался, что раньше на шее у бога был некий амулет в виде жемчужной змеи, но лет пятьдесят тому назад бога ограбили, и с тех пор его чары значительно ослабли. Райта угораздило досмеяться над этим заявлением, и он насмешливо спросил у жреца, кто же это мог ограбить такого могущественного бога. «Как кто? – с удивлением переспросил жрец. – Другой такой же могучий бог. Только еще более злой…»

А потом, получив свою долю сокровищ, мы не отправились вместе с Гарри покупать себе плантации, а поплыли в Индию, где завербовались в полк, но и там, как вы уже знаете, в храме богини Кали, этот цветок нас выручил. Я все удивлялся, где связь между Индией и Мексикой…

– А где связь между богиней Кали и богом Вацли-Пуцли? – спросил его Джеймс. – Не кажется ли тебе, что между этими двумя фантастическими личностями прослеживается совершенно отчетливое сходство. Оба они считаются богами, оба могущественны, жестоки, бессмертны, обоим совершенно наплевать на людскую мораль и вообще на всю человеческую жизнь. Более того, оба обладают совершенно невероятным влиянием на людей, то есть физической и ментальной силой. Если сравнить их с обитателями склепов нашего замка, мы поймем, что они похожи, как близнецы.

– А может быть, вся нечисть мира – близнецы и родственники? – предположил Гарри. – Раньше человечество им поклонялось, и они владели колоссальной силой. С тех пор же, как в мире распространилась Истинная вера, то есть вера в Единого бога, чертям, ламиям и прочим призракам стало чертовски неуютно жить на свете. Я приведу вам случай, вернее, сон, который приснился мне однажды в Охотничьем домике, в какую из ночей – не помню.

Вечером после кофе и чтения я лег спать. Вы все знаете, что спальня моя была третья по коридору, немного больших размеров, чем остальные спальни, но все же с одним окном, выходящим в сад. Сад в этом месте густо зарос сиренью и черемухой. Цветущие ветки так и лезли в открытое окно. Мне не спалось.

Я пробовал лежать тихо, не шевелясь; пробовал, по совету доктора, считать до ста; старался думать об устройстве замка.

Ничего не помогало, сон бежал от меня…

Подушка казалась нестерпимо горячей, жесткий сенник казался мягкой периной – чего я не переношу. Я уже хотел вскочить на ноги, как на меня повеяла отрадная прохлада, точно тысячи крыльев навевали ее…

Комната наполнилась какими-то образами, в душе проснулись неведомые желания. Образы, вначале неясные, неопределенные, начали мало-помалу становиться виднее и реальнее. Конечно, вы уже догадались, что это были образы прекрасных женщин.

Но это были не настоящие женщины, я хочу сказать, это не были современные женщины. Лица и тела их были темного, бронзового цвета, точно тропическое солнце обожгло их нежную, атласистую кожу. Черные волосы их прихотливо поднимались, заплетенные в сотни мелких косичек. У большинства на голове красовались яркие перья тропических птиц. Вместо одежд на крутые бедра их были накинуты шкуры леопарда, у иных весь костюм заключался в золотом поясе.

Образы эти сливались, переливались, перетекали один в другой, точно стеклышки в калейдоскопе. Воздух был полон мелодичным шуршанием и шелестом… Звук этот напоминал или шелест дорогой шелковой материи или трепет нежных голубиных крыльев.

Сильный, неизвестный мне до сих пор аромат кружил голову. Кровь стучала в виски. Душа рвалась вон из тела…

«Найди талисман, верни нам жизнь, будь нашим повелителем», – шептал мне чудный женский голос. Я не выдержал, вскочил… и проснулся. Вокруг было темно.

Кровь бурно бежала по жилам, сердце стучало, как молот… Я отдернул шторы, открыл окно. Луна сияла. Сирень и черемуха изливали свой аромат, но он мне был противен.

Я мечтал вновь увидеть то, что видел во сне. Хотел услышать шуршание крыльев, увидеть прекрасных женщин… Но все было напрасно! Все прошло! Я не спал до утра. Приключение свое я назвал сном и приписал действию старого токайского.

Помните, как вы все были удивлены, что я решительно отказался от употребления своего излюбленного напитка. Теперь, когда большинство из вас видело сны, подобные моему, то есть что-то большее, чем сон, что-то более реальное, действительное, и я утверждаю, что это не был вполне сон, как и последующие случаи.

– Как, ты и еще видел такие сны? – вскричал Джеймс.

– Да, еще два раза. Я расскажу вам все. – И Гарри, затянувшись несколько раз сигарой, начал:

– В другой раз сон приснился опять в Охотничьем домике и опять не помню, в какую из ночей. Только виконт Рено был уже похоронен; я пришел в спальню и отпустил Сабо. Спать мне не хотелось.

Я отдернул темные шторы и открыл окно. Как и в памятную мне ночь, луна ярко сияла. Черемуха и сирень по-прежнему сильно благоухали, но аромат их на этот раз доставлял мне удовольствие.

Я сел в кресло у окна. Цветущие ветки протянулись в открытое окно и при малейшем ветерке тряслись и сыпали белые лепестки и на меня и на пол. Не отдавая себе отчета, я следил за их падением… На светлом полу перебегали тени от веток, образуя пестрый рисунок, белые лепестки еще более усиливали пестроту. Они как-то сближались между собой, образуя белое пятно… Но что это? Это уже не лепестки, а белое кисейное платье… скромное, простое… а у этого платья есть обладательница. Ее головка, с большими золотистыми косами, глаза голубые, бездонные, и сколько в них печали и горя… личико бледное, даже прозрачное…

Это был настоящий тип немецкой Гретхен. Я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть видения.

Она тихо и боязливо приблизилась и склонилась надо мной… Нежные, крошечные ручки с длинными прозрачными пальчиками обвили мою шею… Еще миг, и наши уста сомкнутся в сладком поцелуе. Но в это мгновение раздался знакомый мне шелест крыльев, они еще сильнее, порывистее, чем в первый раз. Он точно ворвался между мной и моей Гретхен. Она отодвинулась от меня, отошла все дальше и дальше, образ ее побледнел и исчез, а на ее месте кружатся и вьются прежние, медно-красные, обнаженные тела.

Пляска их еще неистовее, еще страстнее, чем раньше; аромат разгоряченных тел прямо невыносим… И опять я услышал нежный голос: «Верни талисман, дай нам жизнь!»

Утром Сабо нашел меня в кресле почти без чувств, но я строго запретил ему сообщать об этом нашему обществу. Что я могу сказать? Чем объяснить? Ведь вечером накануне я не пил даже токайского.

– Теперь последний случай, – сказал Гарри, затянувшись опять сигарой. – Еще сегодня вы вспоминали случай с незнакомкой в голубом платье, что была На нашем бал-маскараде. Могу признаться, что увлечен я был тогда не на шутку.

Конечно, я не поверил вам, что со мной была галлюцинация, а также и вашему уверению, что она таинственно исчезла. Я был убежден в ее существовании, ведь я ее видел, осязал, да и у меня в руках осталась розовая сердоликовая булавка. Чего же еще?

Если я так усердно и добросовестно делал после-маскарадные визиты, то лишь потому, что я искал ее. Два поверенных еврея по моему приказанию делали то же самое, но… не нашли никакого следа, ни малейшего указания на то, где ее можно искать. Я потерял надежду.

Помните, как я нервничал и злился… сваливая свое настроение на усталость и скуку от ежедневных визитов. Однажды, когда я начал не то что забывать ее, а просто покорился своей участи, я шел пешком один из Охотничьего домика в замок. В лесу, по дороге, есть небольшая открытая лужайка.

Подойдя к ней, я сквозь листву деревьев увидел голубое платье. Сердце мое забилось так, что я вынужден был приостановиться.

Да, несомненно это ее платье, те же нежные переливы, тот же оттенок неба… Она… вот и пунцовые розы мелькают сквозь листву… Она. Она.

Мне в ту минуту даже не пришло в голову, как она могла попасть в эту часть леса, да еще в бальном платье? В голове моей билась одна мысль: «Нашлась!»

Я бросился вперед, через кусты, мечтая сжать в объятиях мою милую, мое счастье, но… Мимо меня, мимо моего лица что-то пронеслось. Я услышал знакомый звук летящих крыльев, почувствовал аромат тела, хотя ничего не увидел.

«Наш повелитель, наш повелитель!» – как серебряные колокольчики, зазвенели голоса…

А затем все кончилось.

Я обнаружил, что уже стою на полянке. Было тихо, светло. Посередине поляны зияла большая лужа, оставшаяся после вчерашнего ливня, в ней отражалось бесконечное голубое небо, а на краю лужи цвел красный полевой мак… Я чуть не заплакал от ошибки! Принять лужу и мак за свою милую – не обидно ли?

Гарри замолчал.

– Ну а дальше? – спросил доктор.

– Дальше. А что ты думаешь об этом? – ответил вопросом на вопрос Гарри.

– Что думаю? Думаю, что не одно старое токайское тебе вредно.

– Ну а ты, Джемми? – обратился Гарри к Джеймсу.

Джеймс молчал.

– Ну! – еще раз обратился к нему Гарри.

– Позволь мне не отвечать тебе, – сказал Джеймс, – фактов слишком мало, оснований никаких… а что я думаю – так фантастично, что вы только поднимете меня на смех.

Смит, все время упорно молчавший, вдруг обратился к Гарри:

– Не знаю, мистер Гарри, должен ли и я тоже рассказать «свой» сон или это не интересно для господ? – спросил он нерешительно.

– Ну конечно, рассказывайте, – ответил Гарри.

– Сон, – не иначе как сон, а все же точно и не сон, – начал Смит.

– Небось тоже видели женщин с розами да ненюфарами, – фыркнул доктор.

– Нет, доктор, что скрывать, какие уж мне женщины с розами, – печально ответил Смит, деревенские девки и те зовут меня «рыжим дьяволом». Эх, скорее бы в Америку, там рыжих уважают!

Несмотря на серьезность вопроса, всех насмешило заявление Смита.

– Итак, господин рыжий дьявол, что вам снилось? – спросил важно доктор.

– Это было за день до маскарада. Устал я страшно, работы было по горло: в день-то раз сто спустишься с верхнего этажа в подвалы замка, – начал Смит. – Как только я ткнулся физиономией в подушку, так моментально и заснул… Сколько спал, сказать не могу. Во сне я обнаружил, что нахожусь в подвале… Но зачем я сюда пришёл? Да нет, «это не наш замковый подвал… это что-то другое… Неужели подземная тюрьма? Но кто и за что меня посадил в нее? – думаю я. – Не может этого быть. А я несомненно нахожусь под землей и глубоко под землей. Какая-то мертвая тишина царила вокруг, какой-то неуловимый запах.

Ах, это наш новый мексиканский рудник – решил я. Страх и оторопь сразу пропали. Я двинулся вперед. Странно, наши шахты, особенно нижние, гораздо уже и ниже, а здесь пространство было совершенно свободно. Я даже дотронулся рукой до стен, чтобы убедиться, есть ли деревянные подпорки. Но, к моему удивлению, пальцы мои заскользили и ощупали гладкую, полированную поверхность. Не иначе как это гранит или мрамор – пронеслось у меня в голове. Все же пошел дальше. Коридор был бесконечен.

Но вот по сторонам появились неясные, неразборчивые очертания, но чем дальше, тем они были определеннее, и вот я увидел, что в нишах стоят гробы, а в них женские фигуры. Длинные одежды, длинные волосы не оставляли сомнения…

Я спешу, бегу… вот и дверь.

Я открыл ее и встал, пригвожденный к порогу лучами ярчайшего света. Я ничего не видел. Ослепительный яркий свет бил прямо в глаза.

Наконец, я с трудом различил, что оказался в огромном пустом помещении, где стены были подвижными, точно не стены, а бегущая вода, водопад. Откуда-то лился свет, сильный, яркий, но это не электрический, да, пожалуй, и не солнечный.

Напротив меня возвышался золотой большой не то трон, не то жертвенник. Откуда-то, не то из глубины, не то со всех сторон, слышалось:

«Ищи сокровище, рой, копай, встань, встань!»

Тут я понял, что голоса раздаются не извне, а в моей собственной голове.

И опять я понял, что нахожусь в наших замковых подвалах, но в котором именно, определить не мог… От одной из стен проливался мерцающий свет. «Здесь», – мелькнула мысль. В руках у меня оказался железный лом, я замахнулся… и проснулся…

Миллер стоял надо мной и усердно тряс меня за руку, говоря: «Встаньте, проснитесь, мистер Смит, надо срочно найти мистера Гарри, прибыли срочные депеши с плантаций». Яркое солнце освещало комнату и слепило мне глаза…

– Целую неделю сон не выходил у меня из головы, – продолжал Смит. – «Ищи, копай!», а что, если это судьба, указание свыше. «Замок старинный, разве не может быть в нем клада: «ищи, копай». Простите, мистер Гарри, я не утерпел, я пробовал искать и копать в подвалах… я даже копал в склепе. Ничего! – вздохнул Смит.

– Что же дальше! – спросил доктор.

– И дальше ничего! Все это было один обман.

Общее молчание.

– Ну-с, а какое будет мнение общества об этом сне? – спросил Джеймс.

– Джемми, это, наконец, невозможно обсуждать каждый сон, – взмолился доктор. – Мало ли что кому снится! Поел на ночь лишнего, вот и готово. Прошлое воскресенье приналег я на сибирские пельмени, так всю ночь они вокруг меня плясали и летали… Разину рот, хочу схватить… а его уже нет. Смотрю, а он опять перед носом прыгает и пляшет. Приноровлюсь, хлоп губами – и ничего… измучился. Пришлось утром простокваши выпить, – совершенно серьезно рассказывал доктор.

Все улыбались, один Джеймс сердито махнул рукой на неунывающего доктора.

– Итак, джентльмены, в нашем поместье обнаружились типы, которые всячески отравляют нам жизнь. Поэтому я прошу всех вас настроиться на решительную борьбу с ними, – сказал Гарри, – это, право, будет поинтереснее, чем танцевать и делать визиты. Прежде всего, Смит, вы отправитесь к местному деревенскому священнику и попросите его завтра же отслужить заказную обедню; обставьте возможно торжественнее, мы все отправимся в церковь.

Затем завтрак. Пригласите священника, старшину, доктора и еще пять-шесть почетных деревенских обывателей. Дайте понять, что сегодняшнее буйство я приписываю пьяной молодежи и великодушно всех прощаю.

Приготовьте хорошее пожертвование на церковь, школу, больницу. Это я передам после завтрака местным властям. Тогда же на деревню пошлите всякое угощение. Причину праздника выставьте – хотя бы день моего рождения или получение нового ордена. Этим мы временно заткнем рот крикунам, а сами займемся нашими нежелательными сожителями.

Итак первое: вы говорите, что были в новом склепе и не нашли гробов, – продолжал Гарри. – Это естественно, так как они вынуты по моему приказу. – Он открыл бумажник и вынул розовое маленькое письмо, и без запаха лаванды, которым оно пахло, ясно было, что оно от женщины. Гарри прочел:

«Каждый рыцарь, прежде чем обладать дамой сердца, совершает подвиг или исполняет каприз ее, и чем он причудливее, тем он дороже ценится. Гробы Фредерика и Марии, графов Дракула, из склепа под статуей желательно перенести в общий фамильный склеп и не позже, как сегодня ночью. Безусловная тайна. Награда на сельском празднике, на озере.

Примета: голубое платье и алые розы.

Подпись: розовая сердоликовая булавка».

– Записку эту я нашел у себя на столе.

– Новое место погребения графской четы известно Смиту, – закончил Гарри.

– Второе, – продолжал он вновь, – вы предполагаете, что «она», или вернее «он», делает попытку овладеть мною. Но если это в самом деле так, то вопрос: почему же до сих пор я не только жив, но и шея моя цела?

– Да, мы давно наблюдаем и задаем себе вопрос, почему «она» отстала от тебя, – перебил Джеймс. – Положим, потому что мы с Райтом неустанно тебя караулим и стережем.

– Как, дорогие мои, да неужели это правда! – проговорил растроганный Гарри, протягивая руки Райту и Джеймсу.

– Что же тут особенного? Разве мы не поклялись стоять один за другого и все за одного! – сказал Джеймс просто.

– Спасибо, друзья, – еще раз поблагодарил Гарри. – Знаете ли, я начинаю думать, что прежний владелец имения, бедняга Карло, знал, какое у него соседство, и остерегался.

Теперь мне понятна его страсть к средневековому знаку заклинания нечистой силы – я говорю о знаке пентаграммы. Этот знак наполняет мою спальню, вы найдете его всюду: на спинках кровати, на подоконниках окон, на порогах дверей, даже над камином и у топки печи. То он сделан из металла, то выложен мозаикой из дерева. На моей палке, на моем хлысте вы найдете тот же знак.

Меня вначале это заинтересовало до того, что я начал носить на шее цепь с пентаграммой. Смеясь, я решил: пусть я сам, как и все мои вещи, буду отмечен каббалистическим знаком.

А вышло, что он оберегает меня! – говоря это, Гарри расстегнул жилет и показал на цепочке изящный золотой знак, отделанный дорогими камнями. Завтра же, Смит, вы закажете такие же знаки из серебра для себя и всей прислуги замка и нарисуйте пентаграммы на дверях всех спален, – сказал Гарри. – Надеюсь, вы это сделаете без лишней огласки.

– Слушаю, мистер.

– Дальше. Вы говорите, что перечли все, что удалось найти, – обратился затем Гарри к Карлу Ивановичу.

– Да, мистер Гарри, все, исключая, как я уже и говорил мистеру Джеймсу, старой Библии, но там ничего не может быть, – ответил Карл Иванович.

– Все равно, Смит, доставьте эту Библию немедля в замок, мы посмотрим ее вечером, а сейчас, друзья, доставьте мне все бумаги, так сказать, «по этому делу», я хочу все сам перечесть и продумать. Итак, до вечера! – сказал вставая Гарри.

17

Вечером, в тесном кружке посвященных, Гарри прочел то, что он нашел в старой Библии. Карл Иванович прямо пришел в отчаяние, хватался за свою лысую голову, стонал от того, что они чуть было не пропустили такого важного документа.

– Сам не знаю, почему я решил, что там ничего нет, – говорил, чуть не плача, обескураженный старик.

«Дорогой Карло, начал читать Гарри, – нам надо наконец объясниться. Настоящее положение становится невыносимым, я не раз пытался заговорить с тобой, но ты ускользаешь от меня. Сначала я это приписывал случаю, теперь же ясно вижу, что это не случай, ты бежишь от меня, от объяснений. Волей-неволей приходится прибегать к письму, что я и делаю.

Карло, милый, ведь мы друзья детства. Дружба наша тянется не один год. Мы не можем разойтись с тобой так, из-за ничего. (Каюсь, я порывался уехать, не поговорив с тобою.) Зачем недомолвки, хождение кругом, будем говорить прямо и просто.

Ты меня ревнуешь к своей невесте, не отрицай. Но в своем ли ты уме? Я – кабинетная крыса, бедняк, со строгими взглядами на отношение к женщинам. Помнишь, как все вы, мои товарищи по коллегии, смеялись надо мной? Неужели ты думаешь, что твой лучший друг изменит тебе и всему своему образу мыслей и пустится отбивать у тебя любимую женщину, невесту? Сейчас, разбирая свое поведение, я, положа руку на сердце, не могу себя упрекнуть ни в одном слове, ни в одном нескромном взгляде. Клянусь тебе.

Все же я не могу вполне обвинять и тебя. В Рите есть какая-то перемена и, прости меня, перемена к худшему. Во время болезни, когда ты поселил ее в лесном доме, она была иной. Мы целые дни проводили втроем: она, покойница Лючия и я.

Мы много говорили о поэзии, Италии. Девушки пели и играли на лютне. Я рассказывал о последних открытиях и изобретениях. Самый строгий, неумолимый судья не нашел бы в наших отношениях и тени некорректности, ни слова порицания. Да и ты сам, наезжая вечером и в разное время дня, входя без доклада, видел ли ты хоть раз что-либо, намекающее на какие-то скрытые отношения? Ручаюсь, что нет.

В тот страшный день, когда внезапно Рита впала в летаргию, мы все потеряли голову.

Еще утром она была достаточно бодра, только нервничала ужасно, казалось, она чего-то ждет. Не было ли это предчувствие? Я все думал, что она ждет тебя, что вы, тихонько от нас, условились о твоем приезде. Но когда от тебя принесли букет полевых цветов, я убедился, что предположение мое неверно.

Ставя букет по просьбе Риты в серебряную вазу, я видел слезы у нее на глазах и в руках маленькую черную книжечку, по-видимому, молитвенник.

Потом она попросила меня и Лючию оставить ее с Цецилией, говоря, что она очень устала. Мы вышли. Вскоре же она отослала и Цецилию.

«Синьорита что-то пишет», – сказала кормилица.

Мы с Лючией сидели в соседнем проходном салоне и ждали, когда нас позовут к Рите.

Вдруг раздался страшный крик. Мы бросились в комнату Риты, но это кричала не Рита, а Цецилия.

Рита же лежала на кушетке, вся вытянувшись и закинув голову назад.

Я бросился к ней, она тяжело открыла глаза и снова сомкнула их; думая, что ей дурно, я поспешил налить в стакан воды, но в ту минуту, когда я приподнял ее голову, чтобы дать ей напиться, она снова взглянула на меня, и… это в первый раз – мне показался ее взгляд… странным, что ли… в нем было что-то манящее, любовное… Она тихо прошептала: «Поцелуй меня».

Испуганный, не отдавая себе отчета, я наклонился и поцеловал ее в губы. В ту же секунду она откинулась, тяжело вздохнула и впала в летаргию, или, как мы тогда сгоряча думали, умерла.

Наклонясь еще раз, я невольно отшатнулся, лицо Риты сделалось злым, зубы оскалились и казались длинными, это была’ не та Рита, которую я знал, а чужая, злобная. Вскоре это выражение сменилось тихим и спокойным, такой ты ее и застал. Ты помнишь, как мы все тогда потеряли голову, и я не то что скрыл, а прямо-таки забыл сказать тебе о поцелуе.

Затем начались приготовления к похоронам, перенесение тела в капеллу, твое, да и общее наше отчаяние.

Тогда же, по твоему желанию, закрыли салон Риты, где она умерла, и второпях забыли там бедную канарейку, а затем последовало внезапное воскресение или оживление, не знаю, как точнее выразиться, Риты. Это произошло среди ночи во время бури, перепугав замковую прислугу, да и, что греха таить, нас всех, чуть не сильнее самой смерти.

После воскресения же Риты мне было уже неудобно сказать тебе о прощальном поцелуе; да я бы скоро его и забыл, если бы не ловил время от времени взгляд Риты, напоминающий тот, что сопровождал поцелуй.

Ты как-то на днях написал мне, что находишь большую перемену в Рите, да и я нахожу в ней эту перемену, и чем дальше, тем больше. Ты прав. Она расцветает физически, но как-то опускается нравственно: прежде такая чуткая к чужому горю, она теперь остается совершенно спокойной; даже смерть Лючии и других домашних проходит, не задевая ее совсем. К гибели своей любимицы канарейки она тоже отнеслась возмутительно холодно.

Наружностью своей она перестала заниматься, я заключаю это из того, что все зеркала она приказала закрыть кисеей «в знак траура», как говорит она, и даже свой собственный трельяж.

Ни песен, ни игры на лютне (кстати, лютня, кажется, тоже осталась в роковой комнате) я больше не слышу. Рита предпочитает уединение.

Характер ее тоже ухудшился. Вот пример.

В последние дни перед летаргией она не расставалась со своим молитвенником, – знаешь, та черная книжечка, – я и спросил, где она, не принести ли? Рита при этих словах прямо-таки пришла в неистовство, глаза ее засверкали, зубы оскалились, и она наговорила мне дерзостей.

В другой раз я подал ей ручное зеркальце, также прежде вечного ее спутника, – так она не только его бросила, но растоптала каблуком, не пожалев даже художественной золотой оправы.

Несмотря на эти выходки, все же по временам я, как и говорил уже, ловил на себе ее взгляд, полный желания, призыва и страсти… да, страсти… Мне невыносим этот взгляд, страшен, я боюсь его. Боюсь как-то безотчетно, даже не по отношению к тебе. В нем есть что-то…

Меня прервали, принесли от тебя приглашение приехать в замок. Такой разницей веет от этого приглашения, против прежних милых твоих записок, – какой официальный язык!..

Я отказался, зачем? Завтра, послезавтра я исчезну с твоей дороги. В начале письма я искал объяснений с тобою, а под конец много продумал и решил лучше уехать; уехать, не прощаясь.

Оставлю тебе это письмо, ты сам поймешь, что отъезд – это лучшее, что я могу сделать. Спасибо за прежнюю любовь, крепко верю, что со временем ты опять вернешь мне ее. Я же все люблю тебя по-прежнему и не переставал любить. Привет Рите, желаю вам обоим счастья.

Твой Альф.»

…Прошли лишь сутки. А как перевернулся весь мир. Я не могу даже ясно представить, что случилось. Постараюсь вспомнить и записать. Обычно запись упорядочивает и проясняет мою голову. Итак…

Я написал Карло прощальное письмо и оставил его на столе, собираясь при окончательном отъезде приписать несколько слов приветствий и пожеланий.

Затем я гулял по саду: ночь была тихая, лунная, озеро лежало, как зеркало, только воздух был свеж, как перед грозой.

Лег спать я с открытым окном.

После полуночи мне показалось, что я не один в комнате и что на груди у меня тяжесть, – я открыл глаза…

Пресвятая Дева Мария! Рита – у моей постели, вернее, лежит на моей груди! Что же это? Я хотел вскочить, крикнуть… не мог… ведь я осрамлю ее! Что скажут люди! Что скажет Карло?

Мне стало ясно, что Рита опять больна, иначе, как бы она попала в мою комнату, да еще ночью? Она или лунатик, или в бреду. Что сделать, чтобы не испугать ее?.. Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове. А голова кружилась и кружилась, и истома давила тело… Что мне было делать, как поступить?.. И опять все вокруг закачалось.

Затем я потерял сознание, наверное, впервые в жизни… Когда я открыл глаза, вокруг никого не было. Стояла полная тишина, луна была на исходе, веял предрассветный ветерок… и снова я не мог одуматься. Куда она делась? В том, что она была здесь, я был уверен, в комнате еще до сих пор пахло ее любимыми духами – лавандой. Что с ней сталось? Зачем она приходила?

Что это мог быть сон, мне даже не пришло в голову, настолько все было реально. Вдруг меня пронзила мысль: случилось несчастье, Рита приходила за помощью!

Сорваться с кровати и одеться было делом одной минуты, я кинулся вон.

Второпях я даже не заметил, что дверь моей комнаты была заперта изнутри, и вот только теперь, записывая все, я вспомнил это. Следовательно, еще одна загадка! Обежав дом, я не нашел ничего подозрительного: все спало, все было тихо, везде темно. Я бросился в сад. И там тихо. Запутавшись в траве, я упал в кусты шиповника и очень неудачно: изранил лицо, руки и даже сухим сучком ранил шею настолько сильно, что запачкал кровью рубашку.

Когда я вернулся в дом, слуги уже начали вставать и на мои вопросы: не случалось ли чего ночью? – отвечали удивленными взглядами и полным отрицанием. Вот факты. Какие же выводы?

Что она была у меня, это несомненно, закладываю душу!.. Первый вопрос: как она попала в мою комнату? Дверь была заперта. Ключ у меня… Следовательно, она открыла ее другим ключом, заказным, значит, с «заранее обдуманным намерением».

А если она влезла в окно? Оно достаточно низко от земли и было открыто. Если так, то все равно с намерением, а не случайно.

Второй вопрос: зачем она приходила?.. Фу, даже в пот бросило, неужели Карло оказался прав, и она меня любит, любит настолько сильно, что пришла сама, рискуя всем… Неужели я так слеп и не видел этой страсти… Вот уж мой ночной обморок был некстати – что она подумала обо мне? Наверное, презирает теперь…

Третий вопрос: что же делать теперь?

Бежать, бежать, бежать немедля… А если она меня действительно любит, любит настолько сильно?.. Что ж, погрустит и забудет… А ведь не все способны забывать, вот и я ее никогда не забуду. Да и имею ли я теперь право уехать? Ведь она уронила себя в моих глазах. Положим, никто не знает, что она ночью была у меня, но сама-то она сознает, что она, девушка, красавица, невеста другого, была ночью одна в комнате молодого мужчины… ведь я еще далеко не стар! Она лежала у меня на постели, на груди… Не замучает ли ее эта мысль? Не должен ли я во что бы то ни стало остаться?

Нет, нет и нет… не финти и не хитри, Альф, сам с собою, не для тебя эта любовь! Пока ты честен, ты должен бежать. В замок не пойду, отправлюсь в город, закажу там почтовых лошадей и к вечеру уеду.

Решено… Наступает рассвет.

Вот тебе и уехал!

Правду говорит пословица: «человек предполагает, а Бог располагает».

Впрочем, тут Бог, наверное, участия не принимал!.. Я плохо ему молился, плохо верил, и он меня оставил этой ночью!

Сейчас я совершенно спокоен, спокоен, как человек, приговоренный к неизбежной смерти.

Весь ужас открытия правды, вся безвыходность моего положения отошли в сторону, и сожаление собственной потерянной жизни и боязнь смерти – все переболело, перегорело…

Теперь у меня остался один лишь долг – предупредить Карло. Лично я этого не могу, «она» не допустит. Пусть эти записки откроют ему страшную тайну. Чтобы уберечь их от «нее», я положу их в Библию. Конечно, будет следствие по случаю моей внезапной смерти, обыск в моей комнате, их найдут и передадут по адресу.

Чтобы Карло все было ясно, продолжаю рассказ. Итак, я решил уехать. В город, чтобы заказать почтовых, я отправился верхом. В лесу на крутом повороте дороги лошадь моя заупрямилась. Несмотря на хлыст и шпоры, она не трогалась с места. Можно было думать, что она почуяла волка. Она вся дрожала и покрылась потом. Недоумевая, я слез и пошел пешком, таща коня в поводу.

За поворотом дороги я увидел Риту, сидящую на пне дерева. Кажется, в первую минуту я так же испугался ее, как и моя лошадь волка. Придя в себя, я подошел и заговорил, притворяясь, что я ничего не знаю и не помню. Но один взгляд Риты показал мне, что она все помнит и видит мои уловки насквозь.

Я растерялся. Лошадь рванулась и убежала. Рита смотрела на меня, не спуская глаз, и голова моя опять начала кружиться, все закачалось. Я сел на траву.

Рита наклонилась к моему лицу и начала шептать:

– Зачем ты бежишь? Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я люблю тебя? – Я хотел заговорить, но не смог. – Оставь, молчи. Я знаю, что ты скажешь, – продолжала она, – но какое нам дело до Карло и до всего земного? Ты будешь счастлив, вечно счастлив. Ты будешь бессмертен, я подарю тебе вечную жизнь, там, где я, Карло не может за мной следовать, не может мне принадлежать: его оберегают! – криво усмехнулась она. – Согласись на мою любовь, и я тебе открою тайны, каких не знает никто; я унесу тебя высоко-высоко, лунный луч будет нашей дорогой, а в час покоя мы будем сладко спать! А какое наслаждение пить горячую теплую кровь, а с нею и вечную жизнь! – продолжала она.

Я с ужасом отшатнулся!

Уже с первых слов Риты мне показалось многое странным в ее словах и обещаниях, и я со страхом убеждался в том, во что до сих пор не хотел верить…

Получив от тебя письмо о том, что твоя мать, по словам старого доктора, была вампиром, я заинтересовался этим поверьем и купил старинную, латинскую книгу, трактующую о ламиях, «немертвых» и т. п.