Текст книги "Интегральное скерцо (сборник)"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Соавторы: Генри Каттнер,Роман Подольный,Владимир Одоевский,Генрих Альтов,Джеймс Бенджамин Блиш,Павел (Песах) Амнуэль,Виктор Колупаев,Ллойд, Биггл,Нильс Нильсен,Спайдер Робинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Над берегом разносилось негромкое тиканье, ритмично шуршали подбегающие волны. Я молчал.
– Я родилась в звездолете, – вдруг сказала она и посмотрела на меня. Вновь ее глаза проникли к моему сердцу. А голос прозвучал печально: – И жизнь моя также окончится в звездолете. Бесконечным сном.
И все замерло. Только раздавался глухой звук часов, похожий на удары сердца.
Она посмотрела на море, на чаек, и взгляд ее остановился где-то у горизонта.
– Да, – произнесла она, – мы скользим внутри тяготения, но оно гнетет нас, оно тяжело и неумолимо. Мы очень быстро стареем… Мы стали космическими мотыльками-однодневками. Ваши два дня – это для нас год полета. Уже несколько поколений сменилось на борту нашего звездолета. Мы, летящие сейчас, помним их всех. Обязаны помнить. Кто-то должен вернуться домой и рассказать о них. И о нас…
Подул легкий ветер. Чайки с криком рванулись куда-то в сторону.
– Я хочу, чтобы ты знал это, – проговорила она. – Я хочу, чтобы ты рассказал о нас. Ты… – Она улыбнулась. – Ты – первый, кто мне очень понравился. И я верю тебе.
И тут… Я неожиданно обнял ее и поцеловал.
– Пойдем, – сказала она.
Мы ходили долго. Гуляли по берегу. Бродили около электричек. Я показал ей дом Саулитиса и сказал, что видел ее по телевизору.
– Где – здесь? – спросила она.
И мы вошли в дом.
Я сел перед телевизором, включил его и сказал:
– Сейчас. Чуть-чуть. Он должен нагреться.
Вдруг над моим плечом протянулась ее рука. Раздался щелчок.
Зарождающаяся на экране голубоватость свернулась в светящийся комочек и пропала. Я почувствовал ее ладонь на своей щеке. И услышал шепот:
– Не надо. Я все знаю.
Потом наступила тишина. Перестали звучать воздушные часы. Мы их не слышали – ни она, ни я. Ни она и ни я…
…Потом она говорила:
– Когда ты за работой, ты прекрасен. Уверен, спокоен, силен. Ты, наверное, хороший мастер?
– Откуда ты знаешь про работу? – спросил я, а она засмеялась:
– Как ты думаешь, почему вдруг остановился наш корабль? Впрочем, откуда тебе знать… Нас остановила музыка. Ваша земная музыка. Мы посланы нашей Галактикой, и, встретив во Вселенной красоту, мы должны сохранить ее для ожидающих нас дома. Эта мелодия создала великую гармонию, а гармония всесильна. Ничто не может противостоять ей. Даже расстояния Космоса.
Никогда раньше я не слышала такой величественной музыки. Зазвучав, она пронизала мою душу. Я села за инструмент и стала воспроизводить ее. Я как бы стала ее эхом. Космическим эхом вашей земной мелодии… Тогда-то ты и увидел меня по телевизору. По-видимому, возник какой-то канал связи… А я увидела тебя. Ты копался вон в той штуке.
И она показала пальцем на магнитофон. Он так и стоял на столе, я забыл убрать его…
– Оставайся здесь, – сказал я, и она смолкла.
– Нет, – услышал я. – Нас ждут там.
Голос ее прозвучал отчужденно. А у меня перехватило дыхание.
Впервые я оказался лицом к лицу с безнадежностью. Впервые я понял, что это такое. Ощутил так близко, так ясно…
– А если я сам сыграю эту фугу? – Я буквально хватался за соломинку.
– Я бы хотела, чтобы ее играл ты, – сказала она.
И вдруг возникло тиканье.
– Ты слышишь? – спросила на. – Это зов корабля. Понимаешь? Мое время кончается. Я должна возвращаться. Проводи меня.
Когда мы вышли из дома, воздух сильно потеплел. Высокие сосны были наполнены солнечным светом.
– Мелодия удерживает наш корабль, – говорила она. – Если она оборвется, звездолет улетит. И заберет с собой меня…
Мы шли.
За соснами уже темнело море. Полоска песка – и море. По берегу одиноко бродил какой-то мужчина. Она остановилась.
– Вот… Меня уже ждут… Знаешь, что это за человек?
Я не знал.
– Это мой будущий муж, – сказала она и пожала плечами. – Надо же как-то продолжать поколения. Кто-то ведь должен вернуться… Слушай! – прошептала она. – Через семь дней мы снова будем пролетать мимо Земли. Ровно через семь дней. В это же время. Если снова будет звучать эта фуга, если ты сможешь сыграть ее, я смогу ненадолго прийти к тебе. Только…
– Что? – голос мой дрогнул, а она улыбнулась:
– Только я уже буду старше. Возраст – это проблема для всех женщин, во всей Вселенной.
– Я сыграю ее, – сказал я.
– Через семь дней, – произнесла она и побежала на берег.
И вновь зазвучали часы. До сих пор я ненавижу их проклятую размеренность!
Мужчина направился к ней. Что-то сказал. Она подняла голову и посмотрела вверх. Он продолжал говорить, а она оглянулась в мою сторону, и ее взгляд был долгим.
Потом пошел голубой дождь и скрыл их фигуры, а когда он прекратился, над взморьем снова разнеслись звуки фуги Баха…
Неделя для меня прошла в каком-то кошмаре. Я убегал с обеденных перерывов. За пять минут до конца рабочего дня я уже оказывался у выхода. Я объездил всю Ригу, я искал ноты этой фуги, и все же я нашел их. Спеша, как в лихорадке, я разучивал ее на фортепиано. Я стал ошибаться на работе, и меня не ругали только потому, что раньше обо мне всегда было хорошее мнение и слишком уж неожиданными и нелепыми оказывались мои ошибки. Эти семь дней превратились в вихрь. Все неслось, все металось, и сам я захлебывался в каком-то отчаянном затягивающем водовороте…
Через семь дней я снова был в Вайвари.
Лил проливной осенний дождь. На мне был плащ с капюшоном и резиновые сапоги. В кармане лежали ключи от дома Саулитиса.
С низкого неба сыпались потоки воды. Скользя по мокрой земле, опираясь о шершавые влажные сосны, от которых ручейки затекали в рукава, я разыскал то место.
Вот оно. Рояль. Он стоял там же, но старика не было. Те же три свечи горели ровным пламенем в старинном канделябре, хотя вокруг хлестал дождь и барабанили капли, разбиваясь о блестящую поверхность рояля. Что-то зловещее увидел я в этих язычках пламени. Я понял, что старик уже не придет.
Закрываясь от дождя, я посмотрел на часы. Время.
Я сел за рояль. Поднял крышку, и по клавишам запрыгали крупные капли. Я заиграл.
Я заиграл.
Я знаю, я играл плохо. Волнение сковывало мои пальцы, и звуки то рвали воздух, то гасли, так и не развившись. Но я старался. В памяти жила идеальная мелодия, без ошибок и помарок, и, слушая ее, я забывался, и тогда у меня что-то получалось… Играть пришлось довольно продолжительное время, это было трудно, но я не думал об этом. И вот пошел голубой дождь. Я сразу узнал его, и это придало мне уверенности.
Но она появилась не одна.
Рядом с ней стоял мальчик.
– Мой сын, – улыбнувшись, сказала она, – вернее, наш. Твой и мой. Он родился на корабле, и я назвала его Имант… Сынок, подойди, не бойся.
Мальчик шагнул ко мне, и я протянул к нему руки…
Я прервал музыку!
Мои руки замерли над клавишами, и тут же обрушился голубой дождь, а когда он кончился, уже никого не было.
Дождь лил не переставая!
Я бил по клавишам, я повторял фугу еще и еще, по лицу текли брызги воды, я существовал в каком-то исступлении… Все было напрасно. Встреча закончилась. Они улетели.
Вот и вся история. Странная, правда? Не знаю, может быть, их уже нет. Их потомки, наверное, живы. Возможно даже, что когда-нибудь их корабль снова посетит Землю, и кто-то из них назовет меня своим далеким предком. Если, конечно, доживу… Что еще сказать? Ах, да – рояль. Знаете, раньше я часто бывал в Вайвари, но в последнее время как-то стал бояться приезжать. Полтора месяца назад рояль еще стоял там, среди сосен, а вот старика я так больше ни разу и не видел. Кто он и где сейчас, мне неизвестно… Ну вот, вон уже появился и Саулитис… Что же, извините, всего доброго. – И он поднялся и пошел к выходу, высокий мужчина с внимательными, чуть напряженными глазами.
Я задумался.
– Простите, пожалуйста, – раздался голос, – позвольте пройти.
Мимо меня продвинулся человек с повязкой “Дежурный”. Пройдя мимо, он обернулся, глянул на меня и, улыбнувшись, поинтересовался:
– Что, услышали очень странную историю? Не про космос, случайно?
Я оторопело поднял на него глаза, а потом спросил:
– А… Кто это был?
– О, это необычный человек. У него много интересов. Очень любит музыку и одновременно может отлично починить телевизор, причем бесплатно. А в журналах иногда появляются его рассказы. Все как один – фантастические. Я его спрашиваю – Имант, почему ты всегда пишешь про космос, а он говорит, что космос и любовь для него едины.
– Так он писатель? – перебил я, и голос мой осел.
– Нет, вообще-то он не писатель. Работает он, кажется, на радиозаводе. Но человек он, безусловно, необычный. Например, он никогда не пропускает исполнения этой фуги Баха, а после нее сразу уходит. Почему? Почему он ни разу не дослушал до конца весь концерт?
Я молчал.
Слушатели стали возвращаться в зал. Начиналось второе отделение концерта…
Юрий Леднев, Генрих ОкуневичКРАХ “ДИСКОПОПА”
“В наш век даже музыка стала
экологической проблемой”.
Из выступления на совещании
После того рокового случая мы так ни разу и не появились перед публикой. Дорога на сцену нашей группе закрыта теперь практически навсегда.
Иногда мы собираемся вместе у кого-нибудь из нас дома, чтобы поиграть в свое удовольствие. Но перед тем тщательно осматриваем комнату, чтобы в ней (избави бог!) не оказалось какой-нибудь живности вроде мухи, таракана или комара. Иначе, если о том станет известно властям, нас на основании статьи закона “О причинении страданий животным” могут упрятать в тюрьму. Музыка когда-то популярного на всей планете “Дископопа”, победителя многочисленных фестивалей и обладателя кубка “Музыка века”, буллическим решением Международного суда оказалась практически под полным запретом.
Наигравшись всласть, мы отдыхаем. И тогда в нашей памяти невольно всплывает тот черный день, когда проклятый рок гастрольного недоразумения свел нас со стратдиносами – эндемами планеты Флора.
Да, денек это был самым скверным во всей нашей творческой биографии! По количеству недоразумений и нелепых случайностей он был просто урожайным…
В ожидании администратора Космосконцерта, который должен был сопровождать нас на гастролях, мы сидели в “забегаловке” и травили веселые истории и анекдоты.
“Забегаловкой” на нашем музыкальном жаргоне называется комната, где в былые времена пассажиры получали инструктаж и проходили таможенный и медицинский контроль. Теперь, когда космические перелеты стали обычным делом, безопасным для землян, строгие формальности отпали сами собой, а комната и оборудование контроля остались чем-то вроде экспонатов для туристов. Командированные и экскурсанты перед отлетом частенько забегают сюда, чтобы по старой привычке выпить на дорогу по стаканчику безградусной и со сладострастным удовольствием щелкнуть по компьютерному антиалкогольному носу когда-то грозного и неподкупного, а теперь бездеятельного и безобидного, как старый уж, служаки-робота.
До отлета по расписанию нам оставалось более десяти минут. Алексей Кабачинский, наш весельчак и насмешник, король бой-ритма, рассказывал веселый анекдот, как на свет божий появился стиль “ретро”, который стал оппонентом “новой волне”. Содержание анекдотца заключалось в следующем: в криогенной капсуле старого космического дредноута, по недоразумению заброшенного в прошлом веке в соседнюю галактику, была обнаружена целая бригада замороженных артистов Москонцерта, в полной сохранности пролежавшая в ней более ста лет.
– Опять у нас маленькое гастрольное недоразумение! – возмутился оттаявший конферансье, узнав о казусе.
Алексей так здорово копировал размороженных коллег из “ретро”, что мы просто валились от хохота, не подозревая, что проклятый демон недоразумения уже витает над нами.
В этот веселый момент к нам ворвался юноша лет четырнадцати, в немыслимых портках с короткими штанинами, которые носили еще в прошлом десятилетии. Глянув на нас глазами дворняги, он по-школьному прокричал:
– А! Вот вы где! А я вас ищу по всем комнатам!
Из того, что он назвал “забегаловки” комнатами мы сразу поняли: парень в нашем деле полный профан.
– Что ты от нас хочешь? – спросил его наш руководитель Попов.
Захлебываясь школьной скороговоркой, юноша выпалил:
– Администратор товарищ Дубоносов просил передать вам, что вместо него полечу с вами я! Вот гастрольное удостоверение! – он показал папку с грифом Космосконцерта.
– А где он сам?
– У него заболела мама. Он сказал, чтобы я заменил его… Глянув на часы, новоиспеченный администратор вдруг испуганно закричал:
– Скорее! Скорее! А то опоздаем! – и выскочил на улицу.
Юноша показался нам тем забавным увальнем и растяпой, над которым вечно измываются в школах, пиратничают во дворах. Угловатый, нескладный, он бежал впереди нас к взлетной площадке и, оборачиваясь на ходу, постоянно торопил: “Скорее, скорее! А то опоздаем!” В общем, весь его вид и поведение так и напрашивались на острый язычок.
Как только мы расселись в креслах космобуса, Виталий Огнев, великий виртуоз маш-рока, любитель розыгрышей, спросил его с тонким ехидством:
– Юноша, откройте нашей группе вашу фамилию, имя, отчество и семейное положение?
Парень живо привстал в кресле и с готовностью, как на уроке, отбарабанил:
– Я Сергей Кипарелли, студент консерватории по классу скрипки! Отчество – Петрович!
Герман Вильдек, король чип-шока, глянув на портфель и футляр в его руках, перехватил эстафету розыгрыша:
– Сергей Петрович, а что это у вас в руках?
– В правой – музыкальный инструмент, а в левой – ноты!
Мы откровенно грохнули в ответ на его слова. По-нашему, таскать с собою ноты все равно, что ходить с сопливым носом. А розыгрыш, в котором участвовала вся группа, продолжался. Мы с деликатной тонкостью обсмеяли его штаны, прическу, выяснили, что он не умеет петь, плясать, показывать фокусы, курить табак, целоваться с девушками, таскать конфеты из маминого буфета и прочее и прочее…
– А что же ты тогда умеешь?
Парень открыл футляр, достал из него скрипку и, нежно погладив деку, заявил:
– Я умею играть на скрипке. А это настоящий Страдивари. На него паспорт есть…
– Скрипка! – так и ахнули мы. – Ты собираешься играть на скрипке?
– Да! – с гордостью подтвердил Кипарелли. – Скрипка – это богиня музыки!
– Ты, конечно, играешь на ней Баха, Венявского, Чайковского и всяких других классиков, которых выучил еще в музыкальной школе?
– Да! – самоуверенно признался он. – И буду пропагандировать музыку великих корифеев человечества на других планетах!
От высказанной вслух гениальной идеи он просветленно улыбнулся, что очень задело наше авангардное чувство.
– А ты знаешь, что на других планетах совершенно не выносят классических произведений? – провокационно сказал Попов.
– Этого не может быть! – фанатично возразил он. Обида за непочтение к классикам вспыхнула в его глазах.
Тут мы буквально навалились на его психику, рассказав с жуткими подробностями, как на одной планете аборигены съели известного скрипача вместе со скрипкой и нотами. Во время рассказа выдуманной истории мы с наслаждением наблюдали, как у парня пропадала самоуверенность, а в глазах загорался испуг. Он поднялся с кресла и со словами: “А я так мечтал о космических гастролях”, – направился к выходу. (Если бы мы знали тогда, чем мог обернуться для нас его уход!)
– До свидания, – жалобно промямлил он, сломленный нами.
– Кипарелли, вернись! Сядь на место! – резко крикнул ему вслед Попов. (Если бы наш руководитель знал, что его словами говорило само провидение!) – Ты вписан в нашу путевку и полетишь с нами!
Сергей покорно вернулся в кресло, а мы, пожалев его, обещали при удобном случае дать ему возможность проявить себя в нашем концерте.
Увлеченные розыгрышем Кипарелли, мы и не заметили, что время старта истекло, а наш космолет стоит на месте и никуда не летит.
Спохватившись, Попов в нетерпении надавил на кнопку “Вызов” и скомандовал: “Давай старт! Почему стоим?” В динамике раздался вежливый голос робота-диспетчера:
– Уважаемые пассажиры, по какой причине вы изменили время вылета?
Вопрос робота показался нам жутко бестактным, и мы грубо прокричали в ответ:
– Не задавай глупых вопросов! Взлет давай!
Вежливый робот опять:
– Диспетчер очень просит вас…
Но мы прервали его с возмущением:
– Идиот! Нам некогда тебе объяснять! Мы опаздываем!
Робот с настырной вежливостью продолжал:
– Уважаемые пассажиры, очень прошу…
Тут мы, не выдержав, взорвались справедливым гневом:
– Балбес ты!
– Осел электронный!
– Заткнись сейчас же, дурак!
Мы с удовольствием выплеснули в адрес робота и всей его породы целый поток оскорблений. Надо сказать, тогда было в моде грубить обслуживающим роботам, обзывая их тупицами, ослами, дураками и прочими обидными словечками. В том проявлялась месть человеческого инстинкта нашим верным помощникам за то, что электронные создания в миллионы раз быстрее и точнее выполняют человеческие обязанности, да еще и со сверхделикатностью и терпением, независимо от погоды и времени суток, – качествами, которые никак не давались людям за всю историю сервиса.
– Уважаемые пассажиры, робот очень просит вас…
Мы окончательно вышли из себя:
– Тупица запрограммированная, балбес компьютерный, научись сначала работать, как человек! Если еще раз задашь хотя бы один вопрос, мы забьем гвоздь в твою схему!
Аргумент с гвоздем, видимо, дошел до сознания робота, и вопросов больше не последовало. Мы почувствовали, как отрываемся от Земли. К сожалению, только после мы узнали, что “тупицами” и “балбесами” были тогда мы, а не робот, что следовало нам лететь на “Лире”, а не на “Флоре” и не в ту сторону, не на ту планету, а может, и вовсе не лететь…
Взлетев, мы постепенно успокоились. Почтительно молчавший, пока мы спорили с электронным диспетчером, юный Кипарелли вдруг заговорил:
– А вы смелые ребята! Так здорово обругали служащего-робота!
– Гордись, что попал в нашу компанию! – заявил ему Попов. – Твою физиономию напечатают в прессе вместе с нашими!
– Лучше не надо, – ответил на это он, чем поразил нас до глубины души.
– Ты не хочешь славы?!!
И тут Сергей откровенно признался, что летит с нами космическим зайцем. А помогала ему в этом одна девушка из Космосконцерта (“И тут шерше ля фам!” – подумали мы), которая уговорила администратора Дубоносова пойти на подлог, придумав историю с больной матерью. Если об этом узнают, сказал Сергей, его могут исключить из консерватории, поэтому очень просил не сообщать о его поступке. Мы обещали ему молчать при условии, если он не будет играть в наших концертах никакой классики.
Пока мы потешались над юным скрипачом, космобус успел проколоть инвитационным импульсом пространство-время от Земли до Флоры. В салоне хрустально звякнул колокольчик и вспыхнуло табло: “Посадка произведена”.
Забрав музыкальные инструменты, предвкушая восторженную встречу с поклонниками “Дископопа”, мы вышли из космобуса. Но, к великому удивлению, ни толпы наших почитателей, ни представителей местной концертной организации мы не увидели. Кругом царили полнейшее безлюдье и тишина. Нас это очень обескуражило. Но, в любых ситуациях никогда не теряющий духа, наш руководитель Попов сказал:
– Видимо, здесь не принято встречать артистов на космодроме. Публика ждет нас в концертном зале, куда будем добираться своим ходом.
Мы согласились с Вольдемаром и двинулись пешком на поиски сцены.
Погода стояла ясная – полное безветрие. Вокруг пышная, цветущая природа нежилась в тишине и тепле, напоминая породистую сытую кошку, развалившуюся на диване в солнечном зайчике. Мы шли по тропинке через цветущее поле и сбивали огромные, величиной с хороший мужской кулак, одуванчики, срывали красивые, будто выращенные в оранжерее, диковинные цветы. В конце взлетной площадки стоял большой транспарант, на котором в ярко-оранжевой строгости были начертаны правила поведения людей на местной планете. Категорически запрещалось: громко разговаривать, петь, воспроизводить музыку, рвать цветы, мять траву. Ходить можно было только по тропинкам в сопровождении сотрудника научной станции.
Никакого сотрудника возле щита не было. Мы решили слегка поозорничать – стали громко лаять, мяукать, топтать траву и цветы прямо под грозным экологическим кодексом. Сергей глядел на это молча, но без одобрения.
Когда порыв озорства прошел, мы в изнеможении повалились возле щита. А кто-то из нас саркастически изрек:
– Эти защитники реликтовых салатов и драных кошек готовы навешать запрещающих табличек и бирок на каждый кустик и каждый хвостик!
Наконец мы выбрались с летного поля и, обнаружив вагончик на гравитационном ходу, с шумом ввалились в него. Среди десятка расположенных на панели кнопок Попов надавил на одну с надписью: “Площадка стратдиносов”. Слово “площадка” мы приняли за место для выступлений. Вагончик плавно пропарил над все еще безлюдной для нас поверхностью планеты и мягко опустился на край лужайки, окруженной зарослями. Рядом возвышалась площадка высотой около метра, размером с баскетбольное no. ie, с вышкой для наблюдений, куда сразу же забрался со своей скрипкой Кипарелли. На площадке рядами стояли топчаны, столы, широкие кресла, весы, различные приборы. Все это скорее напоминало больничное оборудование, чем реквизит сцены.
Здесь тоже царили безлюдье и сонная тишь. Мы расселись по креслам и стали ждать событий. Время тянулось патокой, но около нас никто не появлялся. В душе закипала обида. Вдруг сверху, щекоча слух, полились скрипичные пассажи. Это Кипарелли решил, не теряя времени, позаниматься. Мы рявкнули на него:
– Прекрати сейчас же скрипеть! Действуешь на нервы!
Сергей, с минуту помолчав, стал опять потихоньку пиликать. Мы цыкнули зло на него, и он замолчал.
А время тянулось!.. Мы ждали и злились.
Вдруг Вольдемар Попов вскочил с кресла и скомандовал:
– А ну, ребята, как следует ударим децибеллами по этому кладбищенскому покою! Тряхнем заповедную тишину!
Мы быстро расчехлили инструменты и изготовились. Руководитель взмахнул рукой:
– Даешь “Восторги Зевса”!
Эта пьеса, сочиненная Вольдемаром во время его размолвки с тещей, отличалась обилием форте, фортиссимо, диссонирующих аккордов и как нельзя лучше подходила для казни всякой тишины и покоя.
Раздосадованные тем, что нас здесь никто не встретил, мы с предельной силой выплеснули на вздрогнувшие от громкого звука окрестности целый каскад диссонирующих аккордов различных динамических оттенков – от визга до грохота. Звуковые волны носились по поляне, пригибая высокую траву, сдувая с цветов вместе с пыльцой различные семейства насекомых, раскачивая ветви на деревьях и кустарниках, отдаваясь вдали орудийным эхом. Казалось, под напором взлетающих потоков звуковых волн над нами пульсирует голубой купол неба и даже вибрирует солнечное светило.
Вдруг сквозь этот адский грохот с вышки до нас пробился голос Кипарелли:
– Эй, стойте! Поглядите!
Мы прекратили играть и увидели…
На поляну из кустов вперевалочку вылезали какие-то странные коротконогие существа, похожие на морских котиков. Они расселись прямо под нами. Глаза их горели зеленым огнем, а пасти часто разевались, будто существам не хватало для дыхания воздуха.
– А вот и почтенная публика! – приветствовал появление существ Вольдемар.
– Ну и публика! – засмеялся наверху скрипач. – С хвостами!
– А ты помолчи там! – прикрикнул на него Попов. – Не наша забота думать о качестве публики. Нас не касается, хвостатая она или бесхвостая! В космосе всякая бывает. Наша задача – дать концерт, поставить в отчете галочку и – домой! Учись, классик, гастрольной жизни!
Словно поняв смысл сказанного Вольдемаром, существа одобрительно замурлыкали.
Мы снова заиграли, а “публика” стала тихо подвывать, припадая к траве, будто от сильной боли в желудке.
Самым удивительным в их реакции на музыку было то, что они изменяли окраску своего тела в зависимости от громкости и высоты звуков. Под воздействием музыки их тела становились синими, оранжевыми, зелеными, красными, фиолетовыми, переливались, сверкали всеми оттенками красочной палитры цветов. Зрелище было потрясающим. Мы, играя, смотрели на них и переговаривались:
– Они музыку чувствуют кожей…
– Живой калейдоскоп…
– Это же цветопублика, ребята!
– Цветопублика? Не слыхал о такой…
– О цветомузыке слыхал, о цветопублике – никогда!
Вольдемар Попов распорядился:
– Прибавьте темп и громкость!
Мы прибавили темп и громкость. Цветопублика отреагировала на это еще более яркой игрой оттенков и красок. Сверкание цветов ускорилось, словно на поляне закрутился волшебный калейдоскоп и разноцветные камешки стали кататься в нем с бешеной скоростью.
В группе существ, в середине хоровода, одно выделялось особо, отличаясь от других большей интенсивностью свечения и яркостью цветовой гаммы. От пронзительных высоких звуков оно выше других волчком вытягивалось вверх, а от низких шире раздувалось, становясь почти шаром.
– Это прима! – прокомментировал Огнев.
– Браво, прима! – прокричал Андрей.
Будто поняв, что похвала относится к ней, прима еще активнее завертелась, засветилась, увлекая других. А мы посмеивались, забавляясь невиданным зрелищем.
– Ребята, давайте опробуем на них “Апокалипсис Сатурна”! – предложил Попов. – Сразу с “Седьмой печати”!
Эту жуткую пьесу, как называл ее сам автор, Вольдемар сочинил “по недоразумению души”, за одну ночь, когда его жена заночевала У матери, а ему показалось, что она ушла от него навсегда. Потенциал этой вещицы содержал полный набор скрежещущих диссонирующих звуков, выражающих гибель мирового духа в хаосе катастрофы. Мы ее исполнили всего пару раз: многие слушатели, не выдержав ее глубокого содержательного смысла, попадали в обморок прямо на концерте. Из-за протестов в печати пьесу пришлось отложить до лучших времен.
После предложения Попова бес озорства так и взыграл в нас! Мы с удовольствием изрыгнули из наших инструментов адские звуки “Апокалипсиса Сатурна”. Услыхав рев, вой, визг и отчаянный стон “Седьмой печати”, существа задрожали в паническом ужасе. Подняв головы к небу, они вытаращили глаза, словно на них из разверзнутой небесной хляби летели страшные разрушительные силы. Вдруг наша публика набухла, почернела и дико завыла. Прима тревожно заметалась по поляне, потом, рухнув, осталась недвижимой посреди помятых цветов…
В тот миг мы были в полном экстазе, полностью потеряв способность анализировать происходящее. В следующее мгновение до нас донесся страшный рев, и мы почувствовали, как на нас навалилось что-то липкое, рычащее, злое…
Мы уже приготовились проститься со своей бренной жизнью, когда наш слух вдруг уловил звуки чарующей мелодии… Ах, какая это была чудесная музыка! Светлая, нежная, радостная, словно из детской сказки. Она пролилась неожиданно, откуда-то с неба, как теплый дождь на схваченную внезапным морозом зеленеющую ниву. Она звучала торжественным гимном всему живому, прекрасному, цветущему, протестуя против всякого зла и насилия.
Почувствовав, как придавившая нас тяжесть вдруг ослабла, мы вскочили на ноги и, взглянув туда, откуда неслись волшебные звуки, поняли все.
На смотровой площадке стоял наш спаситель Сергей Кипарелли со скрипкой в руках. Из-под его смычка летела в мир мелодия Скрипичного концерта Петра Ильича Чайковского.
А от нас, погасив агрессивные чувства, медленным лебединым шагом уходили в заросли странные существа с цветомузыкальными способностями, чуть было не растерзавшие всю нашу компанию. Сергей умиротворял их до тех пор, пока все они не скрылись в лесной чаще.
Как загипнозированные, стояли мы, со слезами вслушиваясь в музыку великого классика, и нам казалось, что лучше ее нет и не было никогда на свете…
Но не успели мы как следует отойти от первого потрясения, как на нас обрушилось другое. Внезапно со стороны леса выскочила группа возбужденных людей, вооруженных палками. С неземной ненавистью, не скупясь на самые крепкие земные выражения, они обрушились на нас. Прикрывая от ударов собственными телами музыкальные инструменты, мы кричали, оправдываясь:
– Мы не знали!
– Нас направили сюда!
– Мы артисты!
Когда их палки достаточно поработали по нашим спинам, а гнев утолился, мы узнали, что они не бандиты или туземцы, а сотрудники местной научной станции. Выслушав наши объяснения, самый старший из них по возрасту и, видимо, по положению, угрюмый бородач в пенсне, закричал на нас:
– Убить вас мало, артисты несчастные! Это же стратдиносы, эндемы местной фауны, единственные экземпляры во всей Галактике! Вы могли их погубить своей дикой музыкой! Музыкальные бандиты! Марш отсюда! – лицо бородача побагровело от гнева. Он замахнулся палкой и рявкнул так, что пенсне свалилось с его носа и закачалось на серебристой цепочке. – Чтоб духа вашего здесь не было!
Подобрав покореженные инструменты, мы буквально бежали от разъяренных сотрудников, с бранью преследовавших нас до самого космодрома.
Картина нашего возвращения с гастролей на этот раз была печальной. Если бы тогда взглянуть на нас со стороны, можно было подумать, что мы возвращаемся с похорон дражайшей тетушки.
Все время полета к Земле в салоне царила тяжкая молчаливая атмосфера. Каждый из нас делал вид, что занят очень важным делом, – выяснял, насколько пострадал его инструмент при гастрольном недоразумении. На самом деле мы увлеклись этим, чтобы (не дай бог!) не встретиться взглядами и случайно не заговорить о происшедшем!
Наш руководитель что-то долго и отрешенно писал. По его виду можно было догадаться, что занят он не сочинением новой пьесы для “Дископопа”, а составлением отчета о нашей провалившейся миссии к инопланетной публике.
Изредка Вольдемар прижимал ладонью пластырь, приклеенный к тому месту, где когда-то у него было левое ухо. И тогда Герман невольно тянулся рукой к лицу, трогая нашлепку, под которой догадывался остаток откушенного носа. Оба тяжко вздыхали, а их страдания отдавались болью в наших сердцах.
Конечно, мы знали: и Попову, и Вильдеку в любой земной поликлинике восстановят и нос, и ухо, и даже лучше, чем они получили их от рождения. Но при встрече на родной Земле этот факт не обещал нам ничего хорошего.
И только юный Кипарелли не страдал ни духом, ни телом. Обняв творение старика Страдивари, он с мальчишеским интересом наблюдал, как в защитном поле космического корабля, вспыхивая, сгорали частички разного межпланетного мусора…
Наши печальные мысли и душевные переживания оборвал радостный голос робота в динамике:
– С возвращением вас, дорогие пассажиры, на родную Землю!
Вот мы и дома, на милой планете!
“Ах, какое голубое небо над нами! Такое только здесь…”
– Извините, несколько вопросов для прессы и телевидения…
К нам, как змеи, со всех сторон тянутся головки микрофонов.
Журналистская братия окружила нас у трапа плотным кольцом. “Как быстро они узнают о свежих новостях в космосе!”
– Можно ли принимать за благодарность откусывание частей тела у артистов слушателями-инопланетянами?
