Текст книги "Интегральное скерцо (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Генри Каттнер,Роман Подольный,Владимир Одоевский,Генрих Альтов,Джеймс Бенджамин Блиш,Павел (Песах) Амнуэль,Виктор Колупаев,Ллойд, Биггл,Нильс Нильсен,Спайдер Робинсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Герберт Голдстоун
ВИРТУОЗ

– Сэр!

Маэстро продолжал играть, не поднимая глаз от клавиш.

– Да, Ролло?

– Сэр, я хотел бы, чтобы вы объяснили мне устройство этого аппарата.

Маэстро перестал играть, теперь он отдыхал, откинув на спинку стула худое тело. Его длинные гибкие пальцы свободно лежали на клавиатуре.

– Аппарат? – Он повернулся и посмотрел на робота с улыбкой. – Ты имеешь в виду рояль, Ролло?

– Машину, которая издает различные звуки. Я хотел бы получить о ней кое-какую информацию. Как она действует? Каково ее назначение? Эти данные отсутствуют в моей оперативной памяти.

Маэстро зажег сигарету. Он предпочитал делать это сам. Одним из его первых приказов Ролло, когда робота доставили ему на дом два дня назад, было игнорировать заложенные в него по этому поводу инструкции.

– Я бы не называл рояль машиной, Ролло, – улыбнулся он, – хотя в чисто техническом смысле ты прав. Это действительно машина, предназначенная для воспроизведения звуков различной тональности и высоты, как одиночных, так и сгруппированных.

– Я уже усвоил это путем визуального наблюдения, – заметил Ролло своим медным баритоном, который более не вызывал легкой дрожи в спине Маэстро. – Проволоки различной толщины и степени натяжения подвергаются ударам обернутых в войлок молоточков, которые приводятся в движение при помощи ручного управления рычагами, расположенными на горизонтальной панели.

– Весьма хладнокровное описание одного из самых благородных творений человеческого гения, – сухо заметил Маэстро. – Ты превратил Моцарта и Шопена в лабораторных техников.

– Моцарт? Шопен? – Дюралевый шар, служивший Ролло головой, сиял ровным светом и был лишен всякого выражения, его безупречно гладкая поверхность нарушалась лишь одной парой оптических линз. – Эти термины не содержатся в моих ячейках памяти.

– В твоих – конечно, нет, Ролло, – мягко сказал Маэстро. – Моцарт и Шопен – не для вакуумных трубок, предохранителей и медных проводов. Они – для плоти и крови и человеческих слез.

– Я не понимаю, – загудел Ролло.

– Ладно, я объясню, – сказал Маэстро, лениво выпуская дым из ноздрей. – Это были два человека, сочинявшие и рисовавшие последовательный ряд нот. Ноты эти означали различные звуки, которые потом издавались при помощи фортепиано или других инструментов – машин для производства звуков определенной длительности и высоты. Иногда эти инструменты, как мы их называем, играют или управляются индивидуально, иногда группируются в так называемые оркестры, и в этом случае звуки слышатся одновременно – получается гармония. Иными словами, звуки находятся по отношению друг к другу в упорядоченной математической зависимости, в результате чего… – Маэстро вскинул руки вверх. – Бог мой! – воскликнул он со сдавленным смешком. – Вот уж не думал, что мне когда-нибудь придется читать такую сложную и совершенно бессмысленную лекцию, чтобы объяснить роботу, что такое музыка!

– Музыка?

– Да, Ролло. Звуки, которые производит эта машина и многие другие из этой же категории, называются музыкой.

– А какова цель музыки, сэр?

– Цель? – Маэстро раздавил сигарету в пепельнице, а затем повернулся к роялю и несколько раз согнул и разжал пальцы. – Слушай, Ролло.

Тонкие пальцы плавно скользнули по клавиатуре и начали ткать начальные узоры “Лунного света”, нежные и хрупкие, как паутинка. Ролло стоял неподвижно; флуоресцирующий свет лампы над пюпитром рояля отбрасывал голубоватое бриллиантовое сияние на башенную громаду робота, отражаясь в его мерцающих янтарных линзах.

Маэстро снял пальцы с клавиш, и тонкое, неуловимое кружево мелодии медленно и неохотно растаяло в тишине.

– Клод Дебюсси, – сказал Маэстро. – Один из “механиков” давно прошедших времен. Он изобразил эту последовательность тонов много лет назад. Они тебе понравились?

Ролло ответил не сразу.

– Звуки хорошо организованы, – наконец промолвил он. – Они не раздражали мой слуховой аппарат, как некоторые другие.

Маэстро рассмеялся.

– Ролло, ты даже сам не представляешь, какой ты великолепный критик!

– Эта музыка, – загудел Ролло, – имеет целью доставлять людям удовольствие?

– Именно так, – ответил Маэстро. – “Звуки, хорошо организованные, которые не раздражают слуховой аппарат, как некоторые другие”. Бесподобно! Эти слова достойны быть высечены на мраморе над входом в Нью Карнеги-холл.

– Я не понимаю. Почему мое определение…

Маэстро махнул рукой:

– Не важно, Ролло. Не обращай внимания.

– Сэр!

– Да, Ролло?

– Эти листы бумаги, которые вы иногда кладете перед собой на рояль. Это что – планы, чертежи, указывающие, какие именно звуки и в каком порядке следует издавать на фортепиано?

– Совершенно верно. Каждый звук мы называем нотой, а комбинации нот – аккордом.

– Значит, каждая черточка означает звук, который нужно воспроизвести?

– Ты как нельзя более прав, мое дорогое металлическое создание.

Ролло стоял неподвижно, переваривая сказанное. Маэстро почти физически ощущал движение колесиков внутри герметического шара.

– Сэр, я тщательно исследовал свои блоки памяти и не обнаружил там никаких специальных или хотя бы приблизительных инструкций по этому поводу. Я хотел бы научиться производить эти ноты на фортепиано. Я прошу вас ввести в ячейки моей оперативной памяти принципы зависимости между этими черточками и рычагами ее панели.

Маэстро взглянул на Ролло с любопытством. Лицо его медленно расплылось в улыбке.

– Браво! – воскликнул он. – Сколько лет ученики прилежно зубрили эту науку, ломали себе пальцы, пытаясь открыть замки высокого искусства! Но теперь у меня такое чувство, что ты, Ролло, станешь самым блистательным студентом. Облечь Музу в металл, втиснуть ее в машину… Я охотно принимаю вызов! – Он встал, дотронулся до руки Ролло, ощутив под холодным металлом скрытую мощь. – Садись, мой Персональный Робот системы Роллейндекс, модель М-3. Мы заставим Бетховена перевернуться в гробу или же откроем новую эру в истории музыки!

Через час с небольшим Маэстро зевнул и посмотрел на часы.

– Уже поздно, – сказал он. – Мои стариковские глаза не столь неутомимы, как твои, друг мой. – Он тронул Ролло за плечо. – Теперь в твоих блоках памяти заложены полные, фундаментальные знания музыкальной грамоты. Это был неплохой ночной урок, особенно если вспомнить, сколько времени потратил я сам, чтобы овладеть всей этой суммой информации. Завтра мы попытаемся приспособить твои внушающие страх пальчики для работы на клавишах.

Он потянулся.

– Я пошел спать. Не забудь погасить свет и запереть дверь.

Ролло поднялся со стула.

– Да, сэр, – прогудел он. – У меня к вам еще просьба.

– Что я могу сделать для своего блистательного ученика?

– Можно мне сегодня ночью попробовать произвести звуки на фортепиано? Я буду вести себя тихо, чтобы не беспокоить вас.

– Сегодня ночью? Да ты сошел… – Маэстро улыбнулся. – О, прости меня, Ролло. Не так просто привыкнуть к мысли, что ты не нуждаешься во сне. – Он в нерешительности почесал подбородок. – Ну хорошо. Я думаю, настоящий педагог не должен отбивать у нетерпеливого ученика охоту к приобретению знаний. Но, пожалуйста, Ролло, будь осторожен.

Он погладил полированное красное дерево.

– Мы с этим инструментом дружим уже много лет. И я бы очень не хотел, чтобы ты выбил ему зубы своими пальцами, больше похожими на кузнечные молоты. Легче, друг мой, как можно легче!

– Да, сэр.

Маэстро лег спать с легкой улыбкой на губах, смутно представляя себе робкие, неуверенные звуки, которые родятся в результате попыток Ролло.

Затем он окунулся в густой серый туман, в тот призрачный мир полудремы, где реальность похожа на сон, а грезы – реальны. Словно невесомые облака, сотканные из звуков, кружились и текли в его сознании, покачивая на мягких волнах… Что это было? Туман рассеялся, и теперь он купался в алом бархатистом сиянии, музыка заполнила все его существо, он растворялся в ней без остатка…

Он улыбался. О мои воспоминания! Благодарю тебя, благодарю…

Внезапно он вскочил, откинул одеяло и присел на край кровати, прислушиваясь. Потом ощупью нашел в темноте одежду, всунул худые ноги в шлепанцы и, не в силах подавить непроизвольную дрожь, тайком подкрался к двери своего кабинета. Он замер у двери в ночном одеянии, тонкий и хрупкий.

Свет, горевший над пюпитром одиноким оазисом в темной комнате, отбрасывал жутковатые тени. Ролло высился над клавиатурой, чопорный, негнущийся, ничем не похожий на человека. Его зрительные линзы были направлены куда-то в пространство, поверх теней. Массивные ноги нажимали на педали, пальцы метались по клавиатуре, мерцая в свете лампы, – они словно жили сами по себе, независимо от машинного совершенства его тела.

Пюпитр был пуст. На стуле лежали закрытые ноты бетховенской “Аппассионаты”. Раньше они были – Маэстро помнил точно – в стопке нот на рояле.

Но Ролло играл ее! Он создавал ее заново, вдыхал в нее жизнь, закалял в горниле серебристого пламени. Время потеряло смысл, оно остановило свой бег, замерев высоко над землей, в поднебесье.

Маэстро не замечал, как слезы текут из его глаз, пока Ролло не закончил сонату. Робот повернулся и посмотрел на Маэстро.

– Вам понравились эти звуки? – прогудел он.

Губы Маэстро дрогнули.

– Да, Ролло, – вымолвил он наконец. – Они мне понравились.

Он почувствовал комок в горле.

Маэстро поднял ноты дрожащими пальцами.

– Это… – пробормотал он. – Уже?..

– Я добавил их к своим хранилищам знаний, – ответил Ролло. – Я применил к этим чертежам принципы, которым вы меня обучили. Это было не очень трудно… – тихо повторил он.

Он почувствовал комок в горле, прежде чем заговорил.

– Это было не очень трудно… – тихо повторил он.

Старый музыкант медленно опустился на скамейку рядом с Ролло, молча глядя на него, словно видел впервые.

Ролло поднялся. Маэстро положил пальцы на клавиши, казавшиеся ему теперь непривычными и чужими.

– Музыка! – Он вздохнул. – Я всегда слышал ее именно такой в глубине души своей души! И я знаю – Бетховен тоже!

Он посмотрел вверх на робота с растущим возбуждением.

– Ролло, – сказал он, стараясь говорить спокойно. – Нам надо будет завтра немного повозиться с твоими блоками памяти.

В эту ночь он не сомкнул больше глаз.

На следующее утро он вошел в кабинет быстрыми энергичными шагами. Ролло чистил ковер пылесосом. Маэстро предпочитал ковры новым непылящимся пластикам, которые, по его мнению, оскверняют ноги. В пустыне современной антисептической действительности дом Маэстро был, в сущности, оазисом анахронизмов.

– Итак, ты готов работать, Ролло? – спросил он. – Нам с тобой предстоит масса дел. У меня в отношении тебя грандиозные планы!

Ролло не отвечал.

– Я попросил их всех прийти сюда сегодня днем, – продолжал Маэстро. – Дирижеров, пианистов-концертантов, композиторов, импресарио. Все столпы музыки. Пусть они только услышат твою игру!

Ролло выключил пылесос и стоял молча.

– Ты будешь играть им здесь же, сегодня. – Маэстро говорил возбужденно, не переводя дыхания. – Я думаю, снова “Аппассионату”. Да, именно ее. Я хочу видеть их лица! Затем мы устроим сольное выступление, чтобы представить тебя публике и критикам, а потом ты исполнишь фортепианный концерт с одним из крупнейших оркестров. Мы организуем трансляцию концерта по телевидению на весь мир! Ты только подумай об этом, Ролло, только подумай! Величайший пианист-виртуоз всех времен – робот. Это столь же фантастично, сколь великолепно. Я чувствую себя первооткрывателем новых миров!

Он ходил по комнате как в лихорадке.

– Затем мы запишем тебя на пластинки, разумеется. Весь мой репертуар, Ролло, и еще сверх того. Много сверх того!

– Сэр?

Лицо Маэстро сияло, когда он смотрел на робота.

– Да, Ролло?

– Вложенные в меня инструкции дают мне право пресекать любые действия, которые я расцениваю как вредные для моего хозяина. – Робот тщательно подбирал слова. – Сегодня ночью вы плакали. Это один из признаков, которые я, согласно инструкции, должен учитывать, принимая решения.

Маэстро схватил Ролло за его массивную, превосходно отлитую руку.

– Ролло, ты не понимаешь! То была минутная слабость. Пустяк, глупость!

– Прошу прощения, сэр, но я вынужден отказаться. Я больше не смогу подойти к роялю.

Маэстро уставился на робота, не в силах поверить.

– Ролло, это невозможно! Мир должен услышать тебя!

– Нет, сэр.

Янтарные линзы робота, казалось, излучали мягкий свет.

– Рояль – не машина, – загудел он своим мощным нечеловеческим голосом. – Но для меня он – машина. Я могу превращать ноты в звуки в одно мгновение. За какую-то долю секунды я могу постичь весь замысел композитора. Для меня это очень просто…

Ролло величественно возвышался над печально поникшим Маэстро.

– Но я также в состоянии понять, – монотонно гудел он, – что это… музыка не для роботов. Она – для людей. Для меня музыка действительно очень проста. Но… она не была задумана простой!

Эмио Донаджо
ЧУДИЩЕ И ДЖАЗ

Чудище смотрело, нет, смотрели на них. Чудище приготовилось заговорить. Или замычать. А может и завыть. В словаре землян не было подходящего слова. Да и для описания собственно чудища очень трудно было подыскать нужные слова. Попробуйте рассказать о том, чего вы никогда прежде не видели и не можете ни с чем сравнить.

К примеру, если у человека шесть ртов, восемь голов и восемнадцать носов и если все шесть ртов одновременно бормочут что-то о шести разных вещах, как вы скажете: “он говорит” или же “они говорят”? Подобный вопрос был вполне уместен и для чудища, которое стояло перед делегацией землян. Чудище впилось в них всеми своими десятью глазами и громко дышало сразу восемнадцатью носами, если только конические отверстия можно назвать носами. Поэтому точнее будет сказать, что чудище “смотрело” на них. И было совершенно очевидно, что ни чудище, ни делегация землян не знали, что же теперь делать.

– Угораздило же обитателей космоса послать к нам такое страшилище! – воскликнул сенатор.

– Аркк, аркк, – прохрипел президент. Нет, он не пытался заговорить на языке чудища – просто он прочищал горло и одновременно своим покашливанием выражал неодобрение неучтивому замечанию сенатора.

– Не мешало бы… – начал самый предприимчивый член делегации, но тут же запнулся.

Чудище, прищурив глаза, пристально глядело на делегацию землян. Время от времени из его ртов вылетали струйки желтой жидкости, очень похожей на мед. Чудище брызгало медом не со злости, а от смущения, но люди этого не знали и были весьма этим недовольны и даже обескуражены.

– Разрешите? – осведомился генерал, у которого была мания по любому поводу пускать в ход ракеты с атомным боезарядом.

– Не разрешаю, – сказал президент.

Генерал принялся мысленно обдумывать текст заявления об отставке. Но его отвлек муравей, который бесстрашно полз по левой ноге бравого вояки; почесать ногу генерал не решался.

И тут чудище зашевелило ртами и стало издавать звуки. Точнее было бы сказать, что они, чудища, начали играть. Звук напоминал звучание лучших стереофонических магнитофонов, но без малейшего искажения.

– Это же “Расподия в стиле блюз”! – воскликнул президент, который неплохо разбирался в джазовой музыке.

– Кола Портера, – по-военному четко отрапортовал генерал.

– Джорджа Гершвина, – пробормотал кто-то из делегатов.

– Я бы предложил… – начал было генерал, но осекся под суровым взглядом президента. В утешение генерал представил себе, как ракета с атомным боезарядом попадает в муравья, упорно взбиравшегося вверх по его левой ноге.

Чудище прекратило извергать мед и стало посылать электрические разряды. Теперь оно явно чувствовало себя увереннее, убежденное, что лед тронулся. В затруднительном положении оказались люди, которые принялись беспорядочно размахивать руками и спорить. Чудище восприняло это как доброе предзнаменование – анализ мозговой оболочки землян подтвердил его впечатление.

После короткой паузы чудище вновь заиграло.

– Неаполитанская песенка “О ты, окно, откройся”. Ну и репертуар у него, черт побери! – возмутился сенатор.

– Согласен, что туба-бас в финале могла ввести вас в заблуждение. Но на этот раз я не ошибся – это Кол Портер, – возразил генерал.

– Газлини, – коротко бросил президент.

Никто из членов делегации не решился ему возразить. Все промолчали, даже когда стало ясно, что чудище просто настраивало инструменты, а играть начало только теперь.

– “Сент-Луис блюз”, – подсказал делегат, стоявший в глубине зала, тот самый, что назвал прежде имя Джорджа Гершвина.

Президент кивнул и сказал, что уважаемый член делегации, по-видимому, знаток джазовой музыки. Генерал, окончательно изнемогший, нанес муравью сильнейший удар своей жилистой ладонью. Треск удара совпал с началом менуэта, прерываемого свистками и аплодисментами, которые чудище искусно воссоздавало через левые рты.

– Менуэт в исполнении Калифорниано, – сказал сенатор и впервые пожалел, что посвятил жизнь изучению творчества Моцарта.

– Нет, Дэйва Брубека, – сказал президент, который был моложе сенатора, имел красивую жену и живо интересовался музыкальной жизнью страны. – Потрясающий пианист, – добавил он.

– Совершенно верно, – подтвердил всезнающий делегат.

Президент самодовольно улыбнулся, но в тот же миг улыбка застыла у него на лице.

– Позволю себе, однако, заметить, – продолжал знаток музыки, – что я не разделяю вашего восторга. У Дэйва Брубека отличная школа, но ему не хватает задушевности и умения импровизировать.

– Тем не менее его концерты проходят с неизменным успехом, – возразил президент.

– Несведущие люди, профаны, – парировал знаток. – Не будь в его оркестре саксофониста Пола Дезмонда, все бы вскоре убедились, что Брубек мало чего стоит.

– Неповиновение, оскорбление власти, заговор в присутствии врага, – начал перечислять генерал. Чудище призвало его к порядку, обдав струей меда.

Президент молчал. Знаток тоже. Он вдруг уразумел, что из любви к объективности упустил верную возможность стать профессором кафедры джаза столичного университета.

– А вы, пожалуй… – начал было президент. Но его прервал сенатор.

– Почему бы не показать ему числа?

– Вон! – закричал президент, который, будучи истинным демократом, не терпел вмешательства сенаторов.

– Не пойду, – храбро заявил сенатор, теснимый к выходу бравым генералом. – Я предлагаю числа не зря…

– Неповиновение, оскорбление власти, заговор, – громогласно перечислил генерал.

– …обычные числа, – фальцетом крикнул сенатор, пятясь к дверям.

– Что вы имеете в виду? – с умным видом осведомился президент.

– Набор чисел, – объяснил сенатор и рысцой подбежал к президенту. – Самых простых.

И, вспомнив недавний телефильм, добавил:

– Числа универсальны. Покажем ему таблицу умножения, и это послужит базой для конструктивного диалога.

Быстро принесли электронные счеты с клавишами – стоит набрать определенную комбинацию цифр, и сразу же на световом табло зажигается соответствующее число лампочек.

– Дважды два – четыре, – не без гордости сказал президент.

Мгновенно зажглись четыре лампочки и, помигав некоторое время, погасли.

– Дважды три – шесть.

И снова зажглось соответствующее число лампочек.

Семь, помноженное на семь, вызвало настоящий переполох. Члены делегации были сравнительно молоды и о теории Эйнштейна сохранили самые смутные воспоминания. Главного же математика решили не вызывать – в зале и так было полно народу.

– Семью семь…

– Пятьдесят, – негромко сказал президент.

– Шестьдесят четыре, – выпалил генерал, не узнавший президентского голоса.

– Сорок девять, – сказал знаток музыки.

Президент, поверив ему на слово, осторожно нажал клавиши и набрал Именно эту цифру. На табло зажглось сорок восемь лампочек – одна лампочка перегорела.

Чудище вновь стало извергать мед. Генерал, взяв в руки перегоревшую лампу, обнаружил, что она иностранного производства.

– Саботаж! – завопил он.

Чудище подумало, что земляне – весьма странные типы. Правда, ему впервые довелось встретиться с пришельцами из других миров, но как бы то ни было, играть так громко и визгливо, по меньшей мере, невежливо. С этой мыслью чудище задремало.

Земляне решили перейти в контратаку. Генерал понял это как высочайший приказ немедленно применить ракеты. Ему пришлось срочно отменить свое распоряжение, и он самолично отправился домой за пленками Луи Армстронга, любимого музыканта своего старшего сына.

Наконец чудище проснулось и с надеждой подумало, что второй день контактов с землянами окажется более успешным. После пленок Армстронга, не возымевших желанного эффекта, сенатор сыграл концерт Моцарта. Он играл вдохновенно, тем самым как бы беря реванш у наглого генерала. Однако чудище прервало его очередной струей.

– Тут нужен Чико Гамильтон, – объявил президент с таким видом, словно он произнес историческую фразу, которая будет передаваться из поколения в поколение.

Музыка зазвучала сразу на восьми дорожках, и чудище даже не решилось прибегнуть к своему испытанному средству. Затем наступило томительное молчание. И вдруг чудище заговорило:

– Мистер Джексон…

Все вздрогнули, а президент шагнул вперед.

“…sought to allay the brotherhood’s fear of binding arbitration. When it is voluntary, he said, such procedures are substitutes…” [4]4
  “…пытались развеять опасения братства касательно того, что решения арбитража будут обязательными для исполнения. В том случае, если такие решения добровольны, подобные процедуры являются заменой…” (англ.).


[Закрыть]

– Похоже на тележурнал, – сказал знаток музыки из глубины зала.

– Этот монстр – ловкий политик, – уверенно заявил сенатор.

“…the National League’s 5:3 victory over the American League. It was a cheap run, typical of the ball game this crisp sunny dey, which Mays sent winging home in the fifth inning, for the Dodgers’ Davis had…” [5]5
  “…победу Национальной Лиги над Американской Лигой со счетом 5:3. Довольно легкая победа в этом бейсбольном матче, проходившем ясным солнечным днем, была одержана после того, как Мэйз в пятой подаче точно послал мяч, тогда как Дэвис из команды Доджерса…” (англ.).


[Закрыть]

– Нет, это чудище – спортсмен, к тому же явный провокатор, – прорычал генерал, который болел за Американскую Лигу.

– Похоже на тележурнал, – монотонно повторил тот же знаток из глубины зала.

“…painting, sculpture, tapestries and objects d’art from public and private collection have been added to those already…”

* * *

– Паршивый интеллектуал, – взвизгнул сенатор, но его тут же принудили к молчанию.

– Похоже… – снова начал знаток музыки.

– На тележурнал, – хором подхватили делегаты.

И так продолжалось до самого вечера. Три музыкальных отрывка с одной стороны, длинные бессвязные речи – с другой.

– Переговоры зашли в тупик, – резюмировал президент.

На ночь чудище удалилось в свой ракетоплан. И тогда кто-то предложил на прощание сыграть чудищу что-нибудь веселое, раз ему так нравится музыка.

– Лучше всего какую-нибудь зажигательную джазовую вещичку, – сказал президент.

Кто мог знать, что это испортит все дело?!

– Ритмы Телониуса Монка даже мертвеца заставят пуститься в пляс, – важно сказал знаток музыки.

Однако чудище было, очевидно, иного мнения. Оно принялось яростно брызгать медом и поспешно удалилось. Через несколько минут корабль стремительно взмыл ввысь, оставив землян в полнейшей растерянности. После небольшого замешательства от группы делегатов отделился знаток музыки. Он подошел к президенту и громко сказал:

– По-моему, дело обстояло так. Пришелец из космоса, стремясь изучить язык землян, слушал наши телевизионные и радиопередачи. Но он слегка напутал: музыку принял за разговор, а разговор – за музыку. Когда же…

Не успел он закончить, как президент схватил в пригоршню мед и запустил им в неосмотрительного делегата.

– Наглец! – воскликнул он. – Глупости! Вон отсюда!

Он сокрушенно развел руками и покачал головой. Впрочем, от типа, которому не нравится Дэйв Брубек, можно ожидать чего угодно.

Между тем в кабине ракетоплана чудище, лежа в кресле, яростно мычало. Дело в том, что обычно чудище не пользовалось вульгарными средствами общения этих нелепых землян. Оно не разговаривало, не играло на музыкальных инструментах, не пело, а мычало.

“Я потратил четыре световых года, чтобы понять их дурацкий язык! Прослушал сотни телевизионных передач и спустился на Землю лишь после того, как окончательно убедился, что досконально изучил все тонкости их языка. А каков результат?! Черт знает что! Я заговорил, а они ответили сначала музыкой. Потом я заиграл, а они принялись говорить. Невежественные болваны, не способные отличить даже разговор от музыки! Ни за какие блага в мире не стану больше вступать с ними в контакт. Никогда!.. А впрочем, чего можно ждать от доморощенных музыкантов, выдающих себя за правительственную делегацию?”