Текст книги "Выше неба"

Автор книги: Рене Манфреди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Рене Манфреди
Выше неба

Часть первая
ПОДЗЕМНОЕ НАСЕЛЕНИЕ

Глава I
Шпильки и иголки

Пялиться в микроскоп на препарат вируса Эбола – нет, не так представляла себе Анна свой день рождения. День уже заканчивался, а она все сидела в мрачной лаборатории, разглядывая образцы. Ей хотелось усложнить экзаменационные вопросы для студентов из продвинутой группы, не доводя, однако, до таких крайностей, как геморрагическая лихорадка. Большинство выпускников осядут в роскошных загородных клиниках Массачусетса, а не в Кот-д'Ивуар, в конце-то концов. Вот только настоящей причиной, по которой она все не уходила домой, было желание совершить еще одно путешествие в страну клеточных аномалий.

Она снова просмотрела отобранные слайды: шесть образцов пораженных лейкоцитов и два – эритроцитов: серповидно-клеточная анемия и фаворит всех экзаменаторов – злокачественная лейкопения. Этого вполне хватало. Но она добавила еще острый лимфатический лейкоз – последний и самый простой тест, замечательная вещь, если смотреть глазами цитолога. Подправив фокусировку, Анна пристально всмотрелась в слайд. Через окуляр микроскопа лейкоз выглядел завораживающе красиво: кипение клеток, четко очерченных и ярких, как конфетти из праздничной хлопушки.

Анна выключила настольную лампу и начала собираться, но тут ее внимание привлекла коробка с редкими образцами вирусов. Почему бы и нет? Лучше разглядывать лихорадку долины Рифт, чем пятьдесят с лишним свечей на торте. Грета, ее подруга, попыталась было уговорить ее на вечеринку, но Анна и прежде не соглашалась на праздники в свою честь, тем более она не хотела никакой вечеринки сейчас, через три года после полувековой отметки.

Ей всегда казалось, что она получает более чем справедливую долю того, что делает жизнь замечательной. И все-таки, никак нельзя было ожидать того, что получилось в итоге: преподавание в «неполном» колледже[1]1
  колледж с сокращенным двух – или трехлетним курсом обучения, аналог техникума. Здесь и далее – примечания переводчика


[Закрыть], вдовство, отдаление от своего единственного ребенка и жизнь в абсолютно пустом таунхаузе[2]2
  квартира с отдельным. входом, иногда с небольшим прилегающим садовым участком


[Закрыть]. Как правило, жилье нижней части среднего класса или молодежи. После недавнего приезда грузовика компании «Гудвилл» в квартире остались только письменный стол, ее виолончель, кресло и кровать. И ничего больше – даже кастрюль или диванных подушек.

Анна приехала сюда год назад. Предыдущая владелица просто бросила в квартире свои пожитки и уехала в Корею. Агент по недвижимости обещал все вывезти и навести чистоту, если Анна надумает въезжать. Но ей хотелось, чтобы все осталось как было – вплоть до умерших гиацинтов и внушительных коллекций клоунских фигурок и банок из-под «пиратского» печенья[3]3
  Популярная серия печенья в различающихся по оформлению банках, снабженных звуковым блоком


[Закрыть]. Она не смогла бы сейчас жить среди своих старых вещей: изящного китайского фарфора и старой мебели, заполнявших оставшийся на северном побережье дом. Дом в стиле Тюдоров, который она разделяла со своим мужем. После смерти Хью Анна отдала все на хранение и начала переезжать из одной меблирашки в другую.

Квартира была забита дешевыми вещами, которые поначалу ничем Анну не беспокоили. Ничто из окружавшего ее не представляло какой-либо ценности и не несло груза воспоминаний. Вещи ничего ей не говорили, и ничто не напоминало о смерти мужа. Кофейный столик был испорчен следами от кружек не теми, кого она любила. Одинокий носок, завалившийся за бельевую корзину, не смог бы найти пару в ее платяном шкафу. Даже с фотографий смотрели на нее чужаки: поглощенные собой и друг другом девушки на лыжном курорте и многочисленные изображения женщины, вероятно прежней жилички, в сопровождении мужчины – родственника, мужа или любовника. Женщина неуверенно улыбалась, как человек, в последний момент приглашенный на вечеринку.

Две недели назад, когда Анна вспомнила о наступающем дне рождения, она решила, что больше не будет жить в окружении пронумерованных бархатных клоунов и коробок из-под печенья, орущих «Так держать, приятель!», каждый раз, стоило вам открыть крышку. И она позвонила в фирму «Гудвилл».

– И что теперь? – спросила Грета, войдя в опустевшую квартиру. – Что ты собираешься с этим делать? – Кухня была абсолютно и окончательно опустошена, даже солонки не осталось. – В любом случае, ты не можешь жить так!

Анна пожала плечами:

– Там видно будет.

Но конечно, Грета была права; последние две недели она таскала Анну по аукционам, хотя той не были нужны ни ободранные кошками диваны, ни поцарапанные столики.

Анна открыла ящик стола, и ее взгляд наткнулся на шпильки, купленные с Гретой в прошлое воскресенье. Двенадцать из них были украшены омерзительными брошками, сделанными из волос умерших, чтобы украшать головы живых[4]4
  Речь идет о народном обычае делать шпильки-обереги из волос умерших родственников, обычно детей


[Закрыть]. Сами по себе они, разумеется, вовсе не были ей нужны, и она приняла участие в аукционе только из-за подозрения, что все волосы содержали сходные ДНК. Вот это и заворожило ее: как могла женщина, носившая их, пережить такие трагические потери? Большинство ее современниц в надежде остановить смерть сделали бы только одну. Анна восхищалась этой давно умершей матерью и тем фактом, что каждая смерть была по-особенному увековечена, а не просто занесена в общий скорбный список.

Анна снова включила микроскоп и поместила под линзу несколько прядей того, что, несомненно, было детскими волосками. Волос был светлый и волнистый, кутикула гладкая, как перышко, – определенно детский пушок. Ребенок либо умер при рождении, либо вскоре после него. Ни одного выдающего возраст повреждения.

Она проверила оставшиеся одиннадцать. Девять образцов без сомнения происходили из одной семьи, и все двенадцать, судя по отсутствию характерных повреждений от ультрафиолета, принадлежали детям не старше десяти. Болезнь, возможно опустошительная эпидемия на стыке столетий, забрала семью этой женщины.

Анна швырнула шпильки в мусорное ведро, но затем, почувствовав себя виноватой, выудила их обратно. Позже она, пожалуй, отнесет эту коллекцию в антикварную лавку.

Кто-то постучался и открыл дверь. Это был Ник Мозите – интерн из больницы, который иногда читал лекции в колледже.

– Привет! – сказала она.

– Извините за беспокойство, Анна, и если я вам мешаю, просто скажите «нет».

– Хорошо. Нет – и спасибо, что заглянули.

Он улыбнулся, расположившись на краешке лабораторного стула.

– На мне сейчас группа поддержки для пациентов, больных СПИДом, и их семей, и мне нужно создать еще одну. Я подыскал кое-кого, но этот человек отказался в самый последний момент. Надеюсь, вы сможете посоветовать мне кого-нибудь из хороших студентов, кто смог бы руководить этой группой. Он сможет получать разовые гонорары, и он наберется опыта. Но, конечно, никакой регулярной оплаты.

– О! – Анна почувствовала облегчение от того, что предложение не касается ее лично. Она не верила в группы поддержки.

Взгляд Ника упал на ее стол.

– Шпильки, – произнесла она, заметив его недоумение. – Они украшены волосами умерших. Я купила их на аукционе, потому что терпеть не могу покупать диваны.

– Интересно, – сказал Ник, но было заметно, что он был не в настроении шутить.

– Группы поддержки находятся вне пределов моего опыта. – Анна взяла самую красивую шпильку, украшенную чем-то вроде венка из серебристых незабудок, переплетенных с прядями невероятно мягких каштановых волос Мое дело – медицинская техника. Шпильки да иголки.

Он кивнул:

– Ну да. Но вы вроде ведете курс медицинской этики?

– Не совсем. Это всего лишь пробный класс по стандартным офисным и больничным процедурам, поведению у постели больного. Как утешить пациента, который боится шприца. Как успокоить родителей, когда вы всаживаете шприц в их плачущее чадо.

– Превосходно. Мне нужен кто-то с практическими навыками. Плюс – основы медицины и крепкие нервы. Собственно, задача этой группы состоит в том, чтобы сократить количество собраний в больнице. Большинство пациентов знают друг друга, и им просто нужно место для встреч в субботу вечером.

– Вот как, – сказала Анна. – Стало быть, это не вполне группа поддержки.

– Ну, и да и нет. Мне просто нужен кто-то, кто смог бы вести эти встречи. И при этом понимал хоть что-то в иммунологии и мог бы справиться с проявлением лишних эмоций. Я знаю, что вы выпускаете замечательных клиницистов. Те двое, которых вы направили ко мне на практику, были превосходны.

Он поднес к глазам шпильку, которая тоже нравилась Анне. Она была меньше остальных и не украшена ничем, кроме голубой ленточки, скрепляющей пряди, но к ней была прикреплена розетка из волос двух людей. Из-за сходства в структуре и оттенке Анна решила, что этой шпилькой была отмечена смерть близнецов.

– А что, собственно, означает – «вести встречи»?

– Да, в общем, дело в том, что эти люди знают друг друга очень хорошо и между ними иногда складываются… ну, нестандартные семьи. В любом случае, на эти встречи, по возможности, будет заходить консультант по вопросам психиатрии. Так что все, что нужно сделать вашему студенту, – потратить час в субботу, отметить присутствующих и записать основные темы, которые обсуждались, – за небольшое вознаграждение и, конечно же, хорошую рекомендацию в резюме.

– А вы не думали попросить одного из своих ординаторов? Или студентов-медиков?

– Я просил, но все так перегружены, что совесть не позволяет мне заставлять их заниматься еще и этим. Я мог бы сам вести эту группу, но суббота – единственный день, который я могу провести с семьей. – Он помолчал немного. – Обещаю, это только на время.

– Я подумаю, что смогу для вас сделать, – сказала Анна.

– Чудесно. Я вам очень признателен. – Он повернулся, чтобы уйти. – Да, и еще кое-что: я не сомневаюсь, что вы пришлете замечательного студента, но хотелось бы надеяться, что вы сможете найти человека сострадательного и терпеливого.

И, прежде чем Анна успела спросить еще что-нибудь, он был уже за дверью.

После его ухода она просмотрела список студентов. Как можно было быть уверенной в сострадательности этих ребят, с которыми она так мало общалась? Сострадание, по ее мнению, было всегда индивидуальным, вырастающим из конкретной ситуации; то что вызывает сострадание к одному человеку, может оставить тебя холодной, когда речь идет о другом. По крайней меpe так это происходило с ней самой. Анна пометила два имени. Она позвонит им завтра.

На сегодня все. Она убрала слайды в коробку. В конце концов, сегодня – ее день рождения. Ей внезапно захотелось выпить, и она подумала, что это хороший знак, – стало быть, она еще не слишком стара для этого и все еще может получить удовольствие от хорошего скотча в компании хорошей подруги. Анна взяла трубку и набрала номер Греты:

– Чем занимаешься?

– Собиралась приготовить ужин, но тут позвонил Майк. Он задержится до девяти, поэтому ничем особенным я не занята.

Анна сразу же почувствовала настроение подруги. Полгода назад Грета уволилась с поста вице-президента фирмы по разработке и продаже программного обеспечения и посвятила себя попыткам забеременеть. Три вещи занимали ее теперь: зачатие, приготовление обедов с тщательно продуманными ингредиентами, которые она искала по всему Бостону, и музыкально-танцевальная группа для слабослышащих детей. Грета назвала свой ансамбль «Без звука», и о них уже дважды писали в бостонских газетах.

Родители Греты, эмигранты из Германии, были глухими. Анна с трепетом слушала истории о детстве подруги. Без следа жалости к себе или горечи та описывала, как каждое утро покидала молчащий дом и медленно шла навстречу звукам. «Словно я была пятном света на воде и мне нужно было достичь одного берега – утром и противоположного – вечером».

Анна знала, что в эти дни настроение Греты было неустойчивым, словно подвесной мост, раскачивающийся из стороны в сторону даже при самых незначительных нагрузках.

– Раз уж мой своенравный муж опять пропустил ужин, может, ты позволишь мне что-нибудь приготовить для тебя? – мягко сказала Грета.

– Давай лучше встретимся в городе. Пойдем напьемся. Грета рассмеялась:

– Ты настоящий параноик, честное слово! Ты не поверила, когда я сказала, что отменила вечеринку?

– Поверила. В основном. Мне просто не хочется сейчас идти домой. – Квартира Греты была прямо за стенкой.

Они договорились встретиться в баре в Блэк-Бэй, месте, в котором Грета никогда не бывала, но как-то раз проезжала мимо.

– Это через дорогу от корейского ресторана – сказала Анна. – Встретимся через час.

Анна пила уже второй бокал мартини, а Греты все не было. Она попыталась дозвониться к ней домой по мобильному, но у телефона села батарейка. Тогда она заказала «Сан Пеллегрино» и начала запивать им мартини, опасаясь не столько опьянеть, сколько расчувствоваться.

Немногим более десяти лет назад она встретила сорокалетие в их летнем доме в Мэне. Хью организовал вечеринку, это был первый и единственный раз, когда она не возражала, поскольку приглашены были люди, которых она действительно любила. Хью вытащил ее на двухчасовую прогулку по пляжу, а когда они вернулись, у парадного входа за столами, покрытыми снежно-белыми льняными скатертями и украшенными красными розами, их ждали друзья. Был струнный квартет на лужайке и официанты, наливающие шампанское. И этим вечером Анне не раз приходил в голову вопрос: где будет она встречать свои последующие дни рождения? И ей смутно виделся тот же летний дом и Хью рядом – может быть, они будут только вдвоем, будут пить вино на берегу после тихого ужина в городе. А этот бар – с липким полом, ободранными виниловыми кабинками и потрепанной публикой, к числу которой она без колебаний отнесла и себя, – этот бар был последним местом, которое она могла представить.

Наконец подошла Грета, прихватив по дороге к кабинке два бильярдных кия:

– Извини за опоздание.

– С тобой все в порядке? – спросила Анна, увидев покрасневшие глаза подруги.

– Нет. Но я бы не хотела обсуждать свои проблемы прямо сейчас. Это твой вечер. – И она протянула Анне кий: – Следуй за мной, мисс Пятьдесят три!

Анна рассмеялась и пошла к бильярдному столу, наблюдая, как Грета разбивает шары. Ее лицо… Да, именно обычное выражение Гретиного лица было причиной того, что Анна покончила с личной жизнью.

В отличие от Греты она вовсе не нуждалась в близком человеке. И чем старше она становилась, тем менее возможными казались ей по-настоящему глубокие человеческие отношения. Мужчины всегда оказывались в пределах досягаемости, если у нее возникала такая потребность, – и Анна воспринимала их, как необходимые для нормального функционирования организма охранные клетки крови. Стоило ей упасть духом, как они атаковали вирус одиночества – ровно до тех пор, пока она не начинала чувствовать себя лучше.

После смерти мужа у нее было несколько мужчин, но никто всерьез так и не заинтересовал ее.

– Начинаем, – сказала Грета. – Твои – полосатые. Играем по-простому.[5]5
  В пуле существует два набора правил – строгий и облегченный


[Закрыть]

– Естественно. – Анна сильным ударом скинула два шара со стола. – One!

Грета сердито на нее посмотрела и подала официанту знак принести еще выпивки.

– Я не буду, – пробормотала Анна. – Мне завтра на работу, и еще нужно проверить контрольные.

– Что за чушь! У тебя сегодня день рождения. Ты должна считаться со своими желаниями. Если бы ты была мужчиной в самом расцвете лет, то купила бы огромный автомобиль с багажником, набитым причиндалами для какого-нибудь вида спорта, которым и не собираешься заниматься.

Анна осмотрела стол в поисках хорошего удара. «Нужно сделать что-то безумное. Боюсь, я слишком предсказуема». Третий бокал мартини был лишним: алкоголь никогда не действовал на нее так, как, казалось, действовал на других. Ей не нужно было взбадривать себя и не хотелось предаваться сожалениям впоследствии. Она не сделала ту карьеру, о которой мечтала, но она получила мужа, который сделал ее жизнь даже более наполненной, чем если бы она все-таки стала хирургом. Сейчас в ее жизни тоже были вещи, приносившие удовлетворение: ее музыка, ее работа, – и если этот мир был меньше и легковеснее, чем тот, прежний, в нем гораздо проще было мириться с течением жизни и позволять маленьким радостям скрашивать эпическую борьбу с минувшим счастьем.

И теперь ее жизнь состояла из тихих, незначительных радостей: бесцельных прогулок с Гретой, репетиций самодеятельного камерного оркестра и участия, при случае, в благотворительных акциях.

– Твоя подача, – сказала Грета, – валяй.

Анна тщательно прицелилась – это был верный удар, – но шар прошел мимо лузы. Грета засмеялась:

– В чем дело, бабушка, руки трясутся?

– Дай передохнуть. Я почти старушка. В некоторых штатах я могла бы уже выйти на пенсию.

– Конечно. В любую минуту ты рискуешь сломать бедро или подобрать бродячую кошку. Посмотри на мою юную ловкость: шестерка в угловую лузу.

Анна смотрела на Грету, сосредоточенную на игре, так же как и большинство мужчин в баре. Грете было уже под сорок, но выглядела она гораздо моложе. Она привлекала всеобщее внимание, где бы ни появлялась. Причиной тому отчасти были ее отливающие золотом длинные волосы. Но было и еще что-то почти мистическое, неосязаемое – она будто носила с собой свою собственную погоду, меняя холодный воздух на теплый, низкое давление – на высокое. Грета была крупной женщиной. Не то чтобы полной или слишком высокой, но ее размер как-то выходил за рамки привычного, и сложена она была нескладно, будто постоянно ударялась головой о потолок своей собственной жизни и каждый удар-оставлял след. Именно это ощущение повышенной уязвимости делало Грету действительно красивой.

Анна была рада, что никогда не придавала значения своей внешности, меняющейся с годами. Она знала, что мужчин привлекают к ней вовсе не физические данные. Однажды Хью сказал, что когда он впервые увидел Анну на вечеринке первокурсников, то его привлекла окружавшая ее аура одиночества. Что-то особенное было в ее светлом голубом платье, водопаде темных волос, гордо поднятом подбородке – будто ей было все равно – стоять в одиночестве или танцевать.

Анна была убеждена, что в идеальном мире было бы два типа женщин. Одни – движимые эстрогеном и материнским инстинктом, другие – рациональностью прогестерона, чуть подправленного тестостероном, выводящим их из холодного созерцания в мир борьбы. Анна выбрала бы второй, даже не раздумывая.

Грета забила восьмой шар и закончила партию.

– Еще разок? – спросила она.

Анна отказалась от игры, но согласилась зайти к Грете на рюмочку, поняв, что подруга не хочет оставаться одна.

– Ну, тогда домой, – сказала Анна и нырнула в дамскую комнату сполоснуть лицо.

Она чувствовала себя больной, голова слегка кружилась от внезапно – возникшего чувства опасности. Анна подставила руки под струю холодной воды. Прямо за дверью какой-то мужчина по-испански говорил по телефону. Голос был злым. Когда Анна вышла, он быстро осмотрел ее с ног до головы.

– Secora!

Она обернулась, и мужчина что-то протянул ей. Одну из шпилек. Анна взяла ее.

– Gracias, – сказала она и тут заметила, насколько тот был хорош. Большие темные глаза и красивые руки, худощавый и элегантный, одетый в облегающие брюки и желтую рубашку из жатого шелка. Анна покрутила в руке шпильку, ту, с серебряными незабудками, и убрала в карман. Возможно, она сохранит ее.

Пока Грета проверяла телефонные сообщения, Анна сварила кофе без кофеина. Затем провела руками по гладкой сине-белой плитке рабочего стола.

Все, что Грета собрала в своем доме, было красиво и самого отменного качества. Над раковиной на полке висели чудные медные баночки для специй. По всему дому витали волшебные ароматы: на кухне пахло корицей и укропом, в гостиной – эвкалиптом и лавандой. Обычно одна или две вазы были наполнены маргаритками или тюльпанами, но сейчас, прогуливаясь по дому, Анна насчитала как минимум десять вазочек, забитых всевозможными экзотическими цветами.

– Кто-то умер? – спросила Анна, кивнув на изобилие розовых орхидей и азиатских лилий.

– Как ты думаешь, что это значит? Майк приносит их домой каждый день. Тебе не кажется это подозрительным?

Анна подняла брови.

– Дни рождения, годовщины или «прости меня». Есть еще причины, по которым мужчины дарят женщинам цветы? – Грета открыла бельевой ящик и выудила сигареты из-под стопки салфеток. – Не хочешь побаловаться?

– Не знала, что ты куришь, – изумилась Анна.

– Я и не курю. Ну, только когда злюсь. Майк ненавидит это.

– Ладно, дай мне одну. – В колледже Анна была заядлой курильщицей, но за последние двадцать лет не взяла в рот ни одной сигареты.

Женщины прошли на веранду, где низкая ограда разделяла их участки.

– Грета, я должна у тебя кое о чем спросить. – Ну?

– У тебя все в порядке? У тебя и Майка? Грета немного помолчала, а потом ответила:

– Не знаю. Он все позже и позже приходит с работы. Иногда уходит в шесть утра и возвращается домой только в девять-десять вечера. Вчера он вернулся в полночь.

– Ну и что ты думаешь по этому поводу? – спросила Анна.

Грета тяжело вздохнула и покачала головой:

– Не знаю. Думаю, если бы у него была другая, он не стал бы этого демонстрировать так явно. Он достаточно деликатен, чтобы солгать.

– А он сказал, где был?

– Катался. Просто катался по городу.

– Майк может. Я имею в виду – это вполне может быть правдой. – В жизни Анны, когда она стала матерью, тоже был такой период. В то время она чувствовала себя спокойно только за рулем. И хотя, конечно, она и не думала бросить семью, ее манил каждый выезд с автострады, и мысль, что, сделав всего один поворот, можно оказаться в Канаде, волновала и создавала иллюзию свободы. В те годы, особенно когда Хью работал в больнице по двадцать четыре часа в сутки, Анна иногда чувствовала себя так, словно ее жизнь стала ненадежной и шаткой, как прогнившая половица.

Она училась в Смитсоне, специализируясь сразу по химии и по физике, когда встретила Хью. В то время Анна собиралась перейти на медицинский факультет и уже получила извещение о возможности зачислении в Тафт, но роман с Хью был настолько головокружителен и совершенен, что вопрос об отъезде сам собою отпал. Они поженились через месяц после выпуска. Было решено, что, прежде чем Анна сможет продолжить учебу, медицинский диплом и место в ординатуре должен получить Хью.

Анна закончила девятимесячные курсы медицинской техники и трудилась в лаборатории, чтобы оплачивать счета. Это была легкая и приятная работа, временный перерыв в ее студенческой жизни. Даже в долгие часы одиночества, в часы скучной, монотонной работы в лаборатории, она была довольна их совместной жизнью. Ей было радостно возвращаться домой – в обшарпанную квартирку, наполненную ветхой мебелью и скверным запахом соседской стряпни. Это было замужество, о котором она всегда мечтала, но на которое никогда и не надеялась. Первые два года все шло замечательно. А потом Анна обнаружила, что беременна. Они были очень осторожны, к тому же Анна прекрасно знала свой цикл – с точностью до часа, им и в голову не приходило опасаться случайной беременности.

Она знала, когда это произошло. У Хью как-то выдалось четыре свободных дня подряд, что случалось очень редко, и они укатили за город, в летний домик семьи Хью в штате Мэн. Для Анны это был самый счастливый период. Каждый день они гуляли по пляжу, ели омаров при сияющем золотистом вечернем свете, растворяясь в шелесте и шипении приходящих из океана волн.

Анна никогда не представляла себя в роли матери, и бездетный брак вполне ее устраивал. Мысль о вечно орущем ребенке вызывала чувство паники. Ей казалось, что ее загнали в ловушку.

Анна не смогла заставить Хью даже обсудить возможность аборта, он и говорить не хотел об этом. Вместо этого он пытался переубедить жену:

«Дорогая, ничего же не изменится. Мы просто поменяемся ролями: я поступлю в ординатуру, а ты будешь учиться дальше. Для ребенка мы наймем няню».

В итоге все пошло совсем не так. Он начал работать хирургом-ортопедом в Бостоне. Анна родила дочку, названную Поппи в честь бабушки Хью, и готовилась приступить к занятиям. Но ребенок полностью истощил ее силы. А были еще ужины с новыми коллегами Хью и общественные мероприятия для докторов и их жен, а еще клубы, в которые он настойчиво пытался ее записать, включая даже один, называвшийся «Клуб докторских жен».

Анна его высмеивала, а он отчаянно пытался ее уговорить, признавая, что это просто сборище скучающих женщин, не обязывающее ее ни к чему, кроме полуденных чаепитий и участия в паре благотворительных акций.

– Как ты вообще можешь просить меня участвовать в чем-то подобном? – возмущалась она. – Ты проявляешь так мало уважения к тому, что я есть, что я вынуждена подумать о том, понимаешь ли ты меня вообще.

– Анна, – сказал он спокойно, – милая моя Анна.

В конце концов он победил – хотя Анна и не воспринимала это как свое поражение, просто она любила его и решила ему уступить. Раз в месяц она наряжалась и отправлялась в клуб, высиживала свое до конца, слушая бесконечные разговоры о походах по магазинам, украшениях и подозрениях по поводу красивых и хищных медсестер. Теперь, двадцать пять лет спустя, Анна все еще заглядывала к ним изредка. Ничто не облегчает груз прожитых лет так, как стойкое отвращение к кому-либо на протяжении почти тридцати лет.

Анна вытряхнула из пачки еще одну сигарету и прикурила.

– Мне пятьдесят три – вот занудство! – сказала она. – В общем, поскольку моя бессонница снова со мной, можешь позвонить мне попозже, если захочешь.

– Чем ты сейчас займешься?

Анна затушила окурок в горшке с геранью:

– Проверю контрольные, потом поиграю, если еще не все забыла. Я вернулась в наш оркестр, и у нас в программе Рахманинов, я отстаю от остальных, даже если бы и не пропустила первых двух репетиций.

– О! – Грета невидящим взглядом смотрела на улицу. Анна обняла ее:

– Все будет хорошо. Звони или просто заходи в любое время. Прошлой ночью я не спала до четырех.

– Хорошо. Спасибо за вечер.

– Спасибо, что отменила вечеринку. – Анна пошла в дом, чтобы забрать жакет и сумку.

– Эй! – окликнула ее Грета. Анна обернулась.

– Ты уронила это, – Грета протянула ей шпильку.

– Ну вот, опять, – пробормотала Анна, и ее рука сама потянулась к дырке в подкладке кармана.

Дома она не стала включать свет и просто сидела в темноте. Анна не достаточно устала, чтобы лечь спать, но и не была настолько бодра, чтобы заниматься музыкой или просматривать две дюжины контрольных по вирусологии. Она сбросила туфли и пошла в спальню. На телефонном аппарате мигала красная лампочка – новые сообщения. Возможно, это Грета, только она звонила в эти дни. Анна нажала на кнопку прослушивания.

«Мама, это Поппи. – Последовала пауза. – Я надеюсь, ты мне перезвонишь. Это и вправду важно».

Сквозь голос Поппи невнятно пробивался детский голосок, наверное Флинн, ее внучка, с которой она никогда не встречалась. Где-то должна была лежать ее фотография – совсем малышки. А сейчас Флинн уже около десяти. Анна взяла себя в руки. Поппи оставила свой номер, код – 907. Что это за штат? Второе сообщение было также от Поппи: «Привет, это снова я. В принципе я могу оставить свой вопрос на автоответчике. И если ты не перезвонишь мне в ближайшее время, значит, ответ – «нет». Марвин, Флинн и я хотели бы приехать. Этим летом. На пару недель. Надеюсь, скоро пообщаемся».

Анна села на кровати, и все страхи этого вечера сплелись вдруг в тошнотворный плотный комок где-то в глубине живота. Она не видела дочь двенадцать лет. Иногда от нее приходили открытки, но последние пять лет Поппи вообще не давала о себе знать. И вообще, когда умер Хью, Анна почувствовала, что это все равно как если бы ее дочь умерла вместе с ним.

Поппи ушла из дома в восемнадцать лет с Марвином, чудаком, который позвонил в ответ на газетное объявление Хью о продаже старенького микроавтобуса «Фольксваген», лет десять уже ржавевшего на заднем дворе. Анна прекрасно помнила день, когда Марвин Блендер появился в их доме. Стоял октябрь, Хью болел, Поппи только вернулась из Европы с героиновой зависимостью. Это было худшее время в жизни. Спустя месяц после возвращения Анны и Хью из летнего домика в штате Мэн они узнали, что причиной чрезвычайной усталости и головных болей Хью, на которые он жаловался и думал, что это от переутомления и стресса, была саркома. Анна сама взяла у него кровь на анализ. Число лейкоцитов было таким высоким, что слайд напоминал картины Моне, клетки были словно покрывало из водяных лилий.

Вот с такими новостями они поехали встречать Поппи в аэропорт. Анна рассматривала выходящих пассажиров, но так и не смогла узнать дочь, пока та не подошла вплотную. Поппи была как вырванная из любимой книги страница – знакомая, но лишенная смысла. Она была настолько худая, что казалось, будто ее коленные чашечки могут проткнуть джинсы. Когда дочь уезжала полгода назад, ее красивые волосы доходили до плеч, сейчас же они были настолько короткими, что сквозь них светилась кожа. Анна поняла все – по лицу, напоминающему маску, и по тусклым, ничего не выражающим глазам. Хью сначала просто отказался верить: он смотрел на Поппи глазами любящего отца, а не медика.

Анна обыскала вещи Поппи, исследовала каждый дюйм ее комнаты, но так ничего и не нашла. Однако домработница все же помогла разгадать эту тайну: Поппи спрятала все в их спальне. Героин лежал в футляре, в который Анна почти никогда не заглядывала, шприц – в комоде, на дне ящика с подарочными упаковками и ленточками. На кухонном столе, поверх двух тонких пакетов, лежала записка от Марии. «Я случайно уронила коробочку с драгоценностями мисс, когда сметала пыль. Это выпало оттуда».

Поппи, заболевшая желтухой, почти не выходила из больницы. Болезнь протекала так остро, что печень работала только на шестьдесят процентов. И потом она еще два месяца проходила программу реабилитации, прежде чем врачи решились отпустить ее домой.

К Рождеству она пришла в норму, набрала вес и даже начала ходить на занятия в колледже, хотя и по специальной программе, не требовавшей постоянного присутствия в классе. У нее появился новый молодой человек, в котором Анна и Хью души не чаяли. Поговаривали о свадьбе через год или два, но оба родителя уже воспринимали его как члена семьи. Каждый вечер он приходил к ним домой и проводил все время с Поппи перед телевизором. Или, когда Поппи ложилась спать, – с Хью и Анной на террасе. Добродушный и терпеливый, Чарли был продюсером шоу о живой природе на одном из телевизионных каналов Бостона и, что самое важное, просто с ума сходил по их дочери. Он был так же нежен с ней, как Хью.

Анна налила себе двойную порцию хереса и взяла с собой в ванную. Нет, она не хочет, чтобы приезжала ее дочь. Она быстро сбросила одежду и опустилась в горячую, пахнущую фрезией воду, расслабившись и отпустив воспоминания на свободу.

Весь год состояние Хью то улучшалось, то становилось хуже, однако к осени пришлось начать химиотерапию. Он был измучен, но сохранял бодрость духа. В воскресенье все четверо – Анна и Хью, Поппи и Чарли – сели поужинать. Чарли только вернулся с охоты на оленей, куда ездил со своим братом, поэтому на ужин в тот вечер была оленина, приправленная острым соусом, и кукурузный хлеб. Вечерами было уже холодно. Мужчины пили послеобеденный скотч на террасе, и Хью укутался в белый шерстяной кардиган, который Анна сберегла и носила в течение нескольких месяцев после его смерти, убеждая себя, что он все еще хранит запах тех счастливых осенних вечеров с задушевными разговорами за ужином, приправленных розмарином и чесноком, танином и запахом костра, витающими в воздухе, и слабым ароматом вина из пролитого бокала Мерло.