Текст книги "Великая легенда"

Автор книги: Рекс Стаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3
В доме Париса

Поздно вечером, когда мой друг Кисеей пришел ко мне в комнату поговорить о сегодняшних событиях, я рассказал ему о встрече с Еленой. По ею лицу я видел, что он сомневается в правдивости моего повествования, но в конце концов мне удалось его убедить. Удивлению Киссея не было границ.

– Значит, ты привлек саму Елену! Счастливчик Идей!

– Слушая тебя, Кисеей, – отозвался я, – можно подумать, будто Елена – единственная женщина в мире.

Такая уж великая честь быть ею замеченным?

В этом я не был искренен. Ныне дни моей молодости позади, и я могу смеяться над собственной глупостью. Если мои тщеславие и лицемерие нельзя простить, то их, по крайней мере, можно понять.

Я считал величайшей честью быть замеченным Еленой. Какой молодой человек на моем месте думал бы иначе? Она была красой и гордостью Греции и стала признанным эталоном женской красоты. К тому же Елена ранее являлась царицей Спарты и могла стать ею вновь. Хотя я мог притворяться перед моим другом Киссеем, у меня кружилась голова от восторга при мысли, что я привлек ее внимание.

Добавлю в качестве оправдания, что мой случай отнюдь не был беспрецедентным. Елена притягивала к себе мужчин, как магнит – железо. Я уже забыл Брисеиду[46]]46
  Очевидно, неточность автора. В первой главе Идей упоминает «фессалийскую девушку, прекрасную, как Брисеида».


[Закрыть]. Елена ничего мне не обещала, но я надеялся на многое и решил сделать для нее все возможное в истории с жертвоприношением Афродите.

Мой отец Дар, бывший жрецом Гефеста, не стал мне препятствовать, а Оилея я умиротворил обещанием устроить второй праздник Аполлона. Я ожидал определенного противодействия со стороны царя Приама, но на аудиенции, которой я добился следующим днем, он заявил, что предоставляет все подобные дела на усмотрение своего вестника. Вечером жертвенные животные были доставлены в храм Гефеста, где начались приготовления к церемонии.

Я решил лично сообщить обо всем Елене, считая это удобной возможностью возвысить себя в ее глазах, потому на следующее утро направился через двор прямо к дому Париса.

Благодаря моему официальному положению, меня пропустили, не задавая вопросов, и я двинулся по коридору к лестнице, ведущей к верхним комнатам. Но, поднявшись, я внезапно услышал женский голос:

– Дальше идти нельзя.

Я остановился без особых возражений. Шагах в двухстах передо мной стояла девушка чисто грейского[47]]47
  Во второй песне «Илиады» Гомер упоминает в числе союзников греков «Грей мужей». Возможно, речь идет о какой-то области в Малой Азии.


[Закрыть] типа, с грациозной гибкой фигурой и соблазнительной оливковой кожей. Пока я стоял, размышляя о том, кто она и почему я не видел ее раньше, девушка повторила:

– Дальше идти нельзя.

– Почему? – осведомился я.

– Это запрещено.

– Тебе известно, что я вестник царя Приама?

– Дальше идти запрещено, – снова сказала она.

– Но я должен повидать Елену Аргивскую, жену Париса.

– Это невозможно. Елена сейчас с Парисом и его братом Гектором. Их нельзя беспокоить.

– Где они?

– Там. – Девушка указала на тяжелый расшитый занавес, прикрывающий дверь справа.

Внезапно мною овладело неудержимое желание узнать, о чем говорят за этой дверью. Очевидно, это объяснялось главным образом всего лишь любопытством, но к нему примешивалась мысль, что неплохо быть в курсе отношений Париса с женой. Ходили слухи, что последнее время они не слишком довольны друг другом. Выяснить это было бы на пользу моим планам. Я задумчиво посмотрел на стоящую передо мной девушку:

– Ты говоришь, что Парис и Гектор сейчас с Еленой?

– Да.

– И их нельзя беспокоить?

Она кивнула. Я сменил тему:

– Ты ведь из Грей, не так ли?

Девушка продемонстрировала белые зубы в довольной улыбке:

– Как ты догадался?

– Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Красота, подобная твоей, приходит только из долины прямой реки и золотистых холмов. – Я шагнул к ней. – Ты служишь Елене? Как твое имя?

– Меня зовут Гортина. Я прислужница Елены. – Ее лицо слегка потемнело – на светлой коже это был бы румянец, – и она добавила: – Я рабыня. Уже четыре года я в Трое. А ты знаешь Грею?

– Очень хорошо. У тебя красивое имя, Гортина, и красивое лицо. На тебя приятно смотреть. – Подойдя к девушке, я потрепал ее по подбородку и обнял за талию.

– Нет-нет! – вскрикнула она, отпрянув, но я обхватил ее другой рукой и привлек к себе. – Что тебе нужно?

– Ты отлично знаешь, Гортина.

– Но я не могу поверить…

– Разве ты потеряла свое зеркало? Не отталкивай меня.

– Помоги мне, Афродита! – взмолилась девушка, стараясь не повышать при этом голос.

– Неподходящая молитва, – усмехнулся я.

– Что тебе нужно, Идей?

– Мне нужна ты.

Внезапно она расслабилась в моих объятиях и посмотрела на меня широко открытыми глазами:

– Ты заберешь меня отсюда?

– Разумеется. Больше ты не будешь рабыней Елены.

– Когда?

– Скоро. Через пять дней.

– Так долго ждать?

– Можешь рассчитывать на меня, Гортина. Но ты должна пропустить меня туда. – Я указал на дверь, прикрытую расшитым занавесом. – Мне нужно слышать, что говорит Гектор. Не спрашивай почему – ты не поймешь; это государственное дело.

Гортина отшатнулась:

– Это невозможно! Я не посмею!

В конце концов мне с трудом удалось убедить ее.

Бедняжку нельзя было упрекать за измену долгу – такой красавице нелегко четыре года быть рабыней Елены. Я не собирался выполнять свое обещание забрать ее, но она этого не знала, а узнав впоследствии, доказала, что она смелая девушка и истинная дочь Грей.

Самое главное, мне позволили войти незаметно. Ободряюще кивнув испуганной Гортине, я потихоньку проскользнул в дверь.

Войдя, я едва сдержал крик изумления. Парис не пожалел трудов и расходов на устройство гнезда для своей греческой птички. О роскоши и великолепии покоев Елены говорили много, но действительность превзошла все описания.

Желтый и белый мрамор был повсюду, а красным мрамором были инкрустированы скамьи из слоновой кости. На стенах висели дорогие шелковые ткани. В центре комнаты бил миниатюрный фонтан, украшенный четырьмя рельефами из паросского мрамора[48]]48
  Парос – греческий остров из группы Киклад в Эгейском море, известный белым мрамором.


[Закрыть].

Все это я заметил с одного взгляда, ибо мое внимание сразу же привлекли голоса в соседней комнате.

Бесшумно двинувшись в этом направлении, я спрятался за занавесами алькова, неподалеку от двери.

Здесь я мог четко различать голоса – вернее, голос Гектора.

– Ты жалкий и бессовестный человек, Парис! – говорил любимый сын Приама. – Из-за тебя мы воюем, из-за тебя наши друзья усеивают поле битвы своими мертвыми телами, из-за тебя плачут жены и дети Трои!

Отправляйся сражаться, покуда город не сожгли вместе с тобой!

Гектор умолк, и послышался голос Париса, но он говорил так тихо, что я не мог разобрать слова. Впрочем, угадать их смысл не составляло труда. Парис всегда умел найти для себя оправдание. Он горько сожалеет о бедах, которые навлек на Трою и Приама, но он советовался с оракулом[49]]49
  Храм бога, в котором жрецы предсказывали будущее и давали ответы на вопросы от имели божества.


[Закрыть] Аполлона и получил указание не искать сражений; к тому же у него болит зуб и так далее. Право, этот человек был способен на любую низость, спасая свою шкуру.

Но вскоре стало ясно, что Парис перестарался, так как его прервал протестующий голос Елены:

– Ты лжешь, Парис! Боги предсказывали мои бедствия! О, почему они соединили меня с этим презренным трусом, а не с отважным и благородным человеком, способным защитить мою честь своими подвигами?

Прочь с моих глаз, Парис! А ты, мой дорогой брат Гектор, останься со мной и отдохни немного.

После недолгого молчания вновь послышался голос Гектора, вслед за Еленой осуждающего брата. Он добавил, что у него нет времени отдыхать – ему нужно найти Андромаху и возвращаться на поле битвы.

Съежившись в углу алькова, я услышал его тяжелые шаги на расстоянии вытянутой руки.

Как только их звук смолк, я снова выглянул из алькова и едва не был обнаружен, так как занавеси перед проходом в соседнюю комнату внезапно раздвинулись и оттуда вышел Парис в сверкающих доспехах и с хмурым видом. К счастью, он не заметил меня, и я снова скорчился в углу, оставаясь там, покуда не прошло достаточно времени, чтобы Парис вышел из дому. После этого я храбро шагнул в коридор из своего убежища и громко окликнул:

– Елена Аргивская! Идей хочет видеть тебя!

Из комнаты послышался удивленный возглас, вслед за этим занавеси раздвинулись вновь и появилась Елена.

Она была облачена в свободную белую мантию, скрепленную поясом на талии; руки оставались обнаженными; белые ноги виднелись между ремешками сандалий, а золотистые волосы опускались почти до пола. Несколько секунд она молча смотрела на меня, потом резко осведомилась:

– Что тебе нужно? Как ты вошел?

Я шагнул вперед и улыбнулся:

– Таково твое гостеприимство? Два дня я трудился ради тебя, твои пожелания выполнены, а ты приветствуешь меня словами: «Что тебе нужно?»

– Но как ты сюда вошел? – повторила Елена, сдвинув брови. – Где мои прислужницы? Почему мой дом открыт, как общественный храм? Говори!

– Афродита сделала меня невидимым для всех, кроме тебя, – с усмешкой ответил я.

– Это дурная шутка, Идей. Когда месть богов настигнет тебя, ты быстро растеряешь свой хвастливый юмор.

Но я не ослышалась, мои пожелания выполнены?

– Да. Церемонию твоего жертвоприношения проведет жрец Гефеста. Жертвенные животные сейчас в его храме.

– Вот как? – Ее лицо осветила улыбка. – Поделом Оилею! Этого было трудно добиться? Что сказал царь Приам?

– Ничего. Он все предоставил мне. Откровенно говоря, все прошло на удивление легко. Но, как ты говоришь, я, возможно, вызвал гнев Зевса.

– Отлично. – Елена пригласила меня в свои покои, и я повиновался.

Если я нашел наружное помещение великолепным, то что можно было сказать о ее личной комнате? Каждый предмет здесь свидетельствовал о неуемном стремлении к роскоши. Комната была меблирована в раннеспартанском[50]]50
  Спарта – город в Пелопоннесе, столица царства Менела.


[Закрыть] стиле – господствовали продолговатые линии и белый цвет, за исключением скамей и сундуков, инкрустированных пурпурными жемчужинами Крита.

Большие мягкие подушки едва позволяли ногам касаться пола. Туалетные сосуды были из золота; в оконных нишах стояли высокие нисирские вазы, наполовину скрытые складками занавесей с вытканными на них изображениями грациозных лебедей и красивых женщин.

На мраморных рельефах стен, окаймленных блестящими золотыми лентами, были вырезаны батальные и любовные сцены.

В центре помещения находился миниатюрный алтарь на пьедестале, окруженный четырьмя скамьями из белого мрамора и слоновой кости. На скамьях в беспорядке лежали подушки, покрытые дорогими разноцветными тканями.

Подойдя к скамье, Елена села рядом со мной на подушки. На ее лице было беспокойное выражение, которое было вполне оправдано. Она думала о том, слышал ли я ее разговор с двумя сыновьями Приама.

Я решил сразу же ее успокоить.

– Говорят, что влюбленный не останавливается ни перед чем, – начал я. – До этого утра я не осознавал всю правду этого изречения.

Елена вопрошающе посмотрела на меня:

– О чем ты?

– Совсем недавно я слышал кое-что не предназначенное для моих ушей.

– Значит, ты слышал…

– Все.

– Ты удивляешь меня, Идей. Это недостойно.

– Я же сказал, что влюблен. Это мое оправдание.

К моему удивлению, Елена рассмеялась.

– Влюблен! – воскликнула она. – Нет, Идей, ты не влюблен. Ты слишком эгоистичен, чтобы даже понимать значение этого слова. Если ты и влюблен, то только в золото твоего отца.

– Ты смеешься надо мной, – мрачно буркнул я.

– Верно, – согласилась она и снова засмеялась.

– В таком случае Елена оскорбляет саму себя. Я всегда считал себя неспособным влюбиться, пока не увидел тебя. Я смеялся над усилиями Париса заполучить тебя, смеялся над героической борьбой Менелая за то, чтобы вернуть тебя в Спарту. Но, увидев тебя, я перестал смеяться. Эта нелепая война недостойна твоей красоты. Они сражаются утром, а потом отдыхают целую неделю. Ни женоподобный Парис, ни грубый Менелай, ни даже воины вроде Гектора и Ахилла или советники вроде Энея не для тебя.

– В самом деле? – Елена притворно вздохнула – в глазах у нее мелькнули насмешливые искорки. – Если никто из них не для меня, значит, я не должна вообще иметь мужчину?

– Остается Идей, – отозвался я, ударив себя в грудь.

– Но ведь ты тоже воин.

– Я перестал им быть.

– Кем же ты себя называешь?

– Философом.

– Философом? Что это значит?

– Философ – тот, кто смеется над всеми людьми, включая себя, потому что он их понимает.

– Полагаю, включая и женщин?

– Да. Всех, кроме одной. В моем случае это ты.

– Забавно! Право, мне нравится слушать твои речи.

Но ты пока еще не должен называть меня по имени.

– Значит, я могу надеяться? – энергично осведомился я, схватив ее за руку.

Елена убрала руку, но мягко и с улыбкой.

– Ты дерзок, – промолвила она, но в голосе ее не слышалось недовольства. – Кажется, ты забыл, что я – Елена Аргивская, супруга Париса. Сейчас я хочу поговорить с тобой о жертвоприношении Афродите.

Пришлось согласиться. Я сообщил ей количество жертвенных животных и описал сосуды для вина. Елена радовалась, уверенная, что жертва будет принята благосклонно.

Воспользовавшись случаем, я заговорил о нелепых суевериях религии и о том, что ее мифы коренятся в прославлении героев древности, которые были простыми смертными.

– Тебе меня не убедить. – Елена покачала головой и беззвучно забормотала молитву. – А что ты скажешь о золотом яблоке, присужденном Афродите[51]]51
  Богини Гера, Афина и Афродита обратились к Парису с просьбой присудить золотое «яблоко раздора» прекраснейшей из них. Парис выбрал Афродиту, которая в благодарность пообещала ему в жены Елену.


[Закрыть]? – спросила она. – По-твоему, Парис смог бы выманить меня из Спарты без обещанной помощи богини?

– Ты отлично знаешь, что все это было подстроено, – с презрением сказал я. – Мой друг Кисеей по меньшей мере раз двадцать в беседах с Парисом касался истории с яблоком, и тот каждый раз увиливал и старался сменить тему. «Ты в самом деле видел Афродиту?» – допытывался Кисеей. «Нет». – «Тогда что же ты видел?» – «Я видел яблоко». Подумать только, что люди вроде Энея притворяются, будто верят в эту чушь!

– Нельзя отвергать богов, – повторила Елена дежурную фразу жрецов.

Но я не собирался спорить с ней о религии и снова попытался вытянуть из нее признание. Однако Елена, осторожная, как и все греки, ни в чем не признавалась и ничего не обещала. Она не могла отрицать, что я отлично справился с ее поручением, но ограничивалась словами, что мне рано рассчитывать на ее благодарность, еще придет время.

– Но, Елена, как ты можешь просить меня ждать, видя мое нетерпение? Клянусь богами, разве я не сказал, что люблю тебя?

– Эта клятва в твоих устах звучит фальшиво, Идей.

– Тогда клянусь моим поясом, памятью Фегея, золотом моего отца!

– Ха! Это на тебя похоже. Как бы то ни было, давай подождем. Ты слышал, что я говорила Парису, и, следовательно, знаешь, что я думаю о нем. Он трус и баба.

Я скучаю, а ты кажешься мне забавным. Ты умеешь петь?

– Немного.

– А греческие песни?

– Я их знаю.

Елена дернула шнур, и, когда через минуту появилась Гортина, она велела ей принести лиру. Потом Елена лениво откинулась на подушки, и я начал петь «Гимн Астиаха».

Гортина стояла рядом, устремив на меня вопрошающий взгляд.

Глава 4
Греческий лагерь

В то время троянцы не испытывали особого беспокойства относительно исхода осады. Ахилл, сердитый на Агамемнона за то, что тот силой отобрал у него Брисеиду, уже много дней не покидал свой шатер, а без него греки были почти бессильны. Гектор много раз обращал их в бегство.

Ничего особенного не происходило – были убиты несколько солдат и пара вождей, но примерно столько же умерло бы от лихорадки и воспаления легких в мирное время.

Тем не менее члены троянского совета собирались ежедневно, произносили длинные речи, с серьезным видом покачивали головами и поглощали все вино и печенье, которое им подавали. Одной из моих обязанностей вестника было посещать эти собрания и вести протокол – эту тоскливую задачу можно было выносить только благодаря восхитительному вину.

На следующий день после визита к Елене я пришел в зал совета несколькими минутами раньше обычного.

Царь фракийцев Рез и Антенор уже были там, переговариваясь вполголоса. Вскоре прибыли Гектор и Гикетаон[52]]52
  Брат Приама, советовавший вернуть Елену Менелаю.


[Закрыть], а вслед за ними Эней, Клитий[53]]53
  Брат Приама.


[Закрыть] и Парис.

Через десять минут просторный зал был полон, и гонца отправили за царем Приамом.

С самого начала заседания я почувствовал, что ожидается нечто важное. С рутинными делами покончили необычайно быстро, и не успел я приготовить чистый лист пергамента, как царь поднялся и спросил, есть ли у присутствующих какие-нибудь новые предложения.

Первым встал Эней. Я не помню всех деталей его речи, но суть сводилась к тому, что троянские воины и герои – под последними он, очевидно, подразумевал Гектора и самого себя – устали тратить силы и кровь ради того, чтобы Парис сохранил украденную им жену. Эней напомнил совету о ране, полученной им несколько дней назад. Он заявил, что вся эта история нелепа от начала до конца, и закончил предложением вернуть Елену и все ее сокровища Менелаю, законному супругу.

Как только Эней сел, Парис вскочил на ноги и начал вопить. Как? Уступить этим наглым грекам после стольких лет славных битв? Лишить его самого драгоценного достояния? Пускай греки забирают сокровища Елены, но отдать ее он никогда не согласится!

Антенор поддержал Энея, но двое или трое выступили в защиту Париса. Сын Анхиза растревожил осиное гнездо – они горячо спорили целый час, так и не приблизившись к решению, когда царь Приам внезапно утихомирил их, заявив, что ставит предложение на голосование.

Результатом было четырнадцать против одиннадцати в пользу предложения Энея.

Лица присутствующих побледнели при объявлении итога голосования. Разгневанный Парис покинул дворец в сопровождении двоих-троих друзей. Эней с довольной улыбкой на хитрой физиономии попросил царя Приама назначить посла для передачи предложения в лагерь греков. Несомненно, он ожидал, что это поручат ему, но я удивился не менее его, услышав слова царя:

– Идей, сын Дара, я поручаю тебе передать наше предложение грекам.

На этом собрание закончилось, и члены совета разделились на маленькие группы, обсуждая принятое решение. На сегодня военные действия следовало прекратить, и царские гонцы сообщили войскам о перемирии. Получив от Антенора и Гектора приказ отправиться в греческий лагерь этим же вечером, я спешно покинул зал совета и зашагал по широкой мраморной аллее к дому Париса. Со мной все время заговаривали взволнованные люди – казалось, новость уже просочилась на улицы, – но я не обращал на них внимания. Только когда Кисеей схватил меня за руку, я велел ему ждать меня через полчаса в моих дворцовых покоях.

К своему величайшему облегчению, я застал Елену одну в ее комнате, если не считать служанок. Она отпустила их, узнав о моем прибытии, и я сел рядом с ней на ту же скамью, где мы разговаривали вчера.

– Ты видела Париса? – без предисловий осведомился я.

Елена удивленно посмотрела на меня:

– Нет. А почему ты об этом спрашиваешь?

В нескольких словах я сообщил ей о происшедшем в зале совета. Мне показалось, будто в ее глазах мелькнула радость, но либо я ошибся, либо она притворялась, повернувшись ко мне и печально промолвив:

– Идей, ты принес мне горестную весть. Значит, я должна покинуть Трою? Не то чтобы я обрела много счастья в ее стенах, но…

– Говори, Елена.

– Покинуть ее, когда я только что нашла тебя!

Ее голос звучал абсолютно искренне. Как я мог догадаться, что она всего лишь играет мною? Елена опустила взгляд, и я заметил слезинки, поблескивающие на ее ресницах. В ту же секунду я упал перед ней на колени, вцепившись в складки ее мантии, а она, тихо шепча мое имя, склонилась ко мне так низко, что ее волосы опустились на мою голову, словно вуаль.

Теряя рассудок, я поклялся, что не отдам ее грекам.

В этот момент я по-настоящему любил Елену. Она была поистине прекрасна с ее бурно вздымающейся грудью и большими серо-голубыми глазами, полными слез и с мольбой устремленными на меня.

Эта женщина была прирожденной актрисой. Мне до сих пор непонятны ее мотивы – очевидно, думая, что покидает Трою навсегда, она хотела, чтобы ее образ запечатлелся в чьем-нибудь сердце. Или же, будучи рожденной для любви, она находила истинное наслаждение в простой имитации страсти.

– Ты не уедешь, Елена! Я люблю тебя и не допущу, чтобы ты покинула Трою!

Она вздохнула:

– Как ты можешь этому помешать, милый Идей?

– Не знаю, но постараюсь что-нибудь придумать.

В конце концов, еще неизвестно, согласятся ли греки с этим предложением. Неудивительно, если они откажутся, желая отомстить за кровь погибших товарищей.

И… да, вот оно! Разве ты забыла, Елена, кто должен передать предложение в греческий лагерь?

Она быстро подняла взгляд – печаль на ее лице сменилась любопытством.

– Ну и что из этого?

Я улыбнулся – в моей голове уже родился план.

– Было бы странно, если бы я не нашел способа заставить их отказаться. Я могу выдвинуть какое-нибудь неприемлемое условие или вызвать гнев Агамемнона – ты ведь знаешь его нрав.

– Ты этого не сделаешь. – В глазах Елены мелькнуло беспокойство. – Неужели ты обманешь доверие своего царя? Стыдись, Идей! Предложение должно быть передано в точности – и пусть греки решают сами.

Я понял – или вообразил, будто понимаю, – что подлинным желанием Елены было вернуться в Спарту, и пожалел о своих опрометчивых словах. Тем не менее я твердо решил не дать ей уехать. Я был ослеплен ее красотой и мог думать лишь о том, что она должна стать моей.

Скрывая свои подлинные намерения, я притворился пристыженным ее упреками и сказал, что просто хотел испытать ее любовь ко мне.

– Чего стоит привязанность, не признающая слабости? Теперь я знаю, что ты рада оставить нас… оставить меня и мою любовь к тебе!

– Идей, ты причиняешь мне боль.

– Ты не любишь меня.

– Я никогда не говорила, что люблю.

– Но позволяла надеяться.

Елена отвела взгляд.

– Надеяться не возбраняется никому, милый Идей.

Ты хочешь силой вынудить у меня признание? Сделать меня неверной женой? Должна ли я молить тебя о милосердии? – Ее голос дрогнул.

– Что? – воскликнул я. – Твое признание? – Я попытался посмотреть ей в глаза, но она отвернулась. Положив ладони на щеки Елены, я медленно повернул ее к себе. Она задрожала при моем прикосновении, и у меня закипела кровь. – Умоляю тебя! Я должен услышать твое признание!

Елена положила руки мне на плечи и, приблизив губы к моему уху так, что я мог ощущать ее горячее дыхание, нежно прошептала:

– Я признаюсь… что люблю тебя.

Я попытался заключить ее в объятия, но она быстро отскочила, сказав, что Парис может вернуться в любой момент и что он не должен застать меня здесь.

– Отправляйся в лагерь греков, Идей. Если они согласятся на предложение Приама, значит, остается лишь повиноваться воле богов. Но в любом случае приходи ко мне этим вечером, чтобы мы могли попрощаться и благословить друг друга. Можешь не беспокоиться – Парис вечером собирается к Гектору.

Я не мог заставить ее обещать большее, а она не позволила бы мне задерживаться. Елена даже не разрешила коснуться ее руки – она знала свое дело! – и я вышел раздосадованным.

У себя я застал Киссея. От него я узнал свежие новости. Симоизий[54]]54
  Троянский юноша, убитый Аяксом Теламонидом.


[Закрыть] и Демокоон[55]]55
  Незаконный сын Приама, убитый Одиссеем.


[Закрыть] сегодня были убиты греками, а Пир Имбрасид и многие другие – захвачены в плен и с триумфом доставлены в греческий лагерь. Зато Фоас Этолийский[56]]56
  Фоас Андремонид – царь Плеврона и Калидона в Этолии – области на западе Центральной Греции.


[Закрыть] и Антиф, сын Приама, неистовствовали на поле боя, убив не менее сорока греков.

– Жаль, – вздохнул Кисеей, – что, когда началось нечто похожее на настоящую войну, они вознамерились предложить грекам вернуть Елену. Это похоже на троянцев – драться за то, что у них в руках, а потом выбросить это, как мусор.

– Елена все еще в Трое, мой дорогой Кисеей, – заметил я с многозначительной улыбкой.

– Что означает этот всезнающий вид, Идей? Ты прячешь что-то в рукаве туники?

– Возможно. Ты забыл, что я назначен послом к грекам?

– Ну?

– Ну так предоставь все мне.

Кисеей открыл рот, несомненно собираясь потребовать объяснить мои намерения, но в этот момент появился гонец с сообщением, что меня тотчас же требует к себе царь Приам. Извинившись перед другом, я спешно надушил волосы и руки, застегнул пояс и последовал за гонцом.

Я застал царя в зале, где происходила церемония введения меня в должность. Присутствовала едва ли не вся Троя – даже Андромаха, редко появляющаяся на людях. Дочери Приама, Кассандра и Поликсена, сидели справа от него, Я слышал, как кто-то прошептал, что царица Гекуба занемогла, и кто-то шепнул в ответ: «Неудивительно – помнишь, сколько устриц она съела вчера вечером?» Улыбнувшись, я пробился через толпу к подножию трона.

Выяснилось, что Приам послал за мной с целью дать мне указания перед встречей с греками. Он так любил звук собственного голоса, что никогда не доверял эту работу своим советникам.

Достаточно было позвать меня в свой кабинет и в двух словах сказать, что мне следует говорить, но ему понадобилось произнести целую речь.

– Идей, сын Дара, – обратился он ко мне, проговорив полчаса ни о чем, – тебе поручено передать наше сообщение Агамемнону и другим греческим царям. Троя отказывается от всех притязаний на Елену Аргивскую и от сокровищ с корабля, доставившего ее сюда; мы согласны передать ее в руки Менелая, законного супруга, и вернуть корабль со всем грузом аргивскому флоту в обмен на обещание царя Агамемнона отвести его войска от стен Трои, посадить их на корабли и оставить наш город в покое. Решение принято царем Приамом, как приличествующее его достоинству. Он умолк, и толпа разразилась одобрительными возгласами, не оставлявшими сомнений в популярности предложения. Царь благожелательно улыбался своим подданным, сидя на троне.

Подойдя ко мне, старый Антенор шепнул, что царская колесница ожидает меня и что гонцы уже отправлены возвестить о посольстве. Пора было отправляться.

Большинство последовало за мной на террасу и махало мне руками, когда я садился в бело-золотую колесницу и подавал знак вознице. Лошади рванулись вперед.

Мы промчались по широким улицам Трои под приветственные крики толпы, достигли Скейских ворот, пронеслись через равнину и оказались в поле, служившем в этот день сценой кровопролития.

Заметив впереди и справа неясную белесую линию, я указал на нее вознице. Он кивнул:

– Шатры греков.

Возница повернул лошадей вправо, и через десять минут мы прибыли к месту назначения – внешнему краю лагеря.

Греки были готовы к встрече. Солдаты вытянулись по стойке «смирно» перед своими шатрами, салютуя нам, и вскоре мы обнаружили эскорт, готовый сопровождать нас к шатру Агамемнона.

Я впервые оказался в лагере греков и с любопытством оглядывался вокруг. Шатры выглядели грязными и небрежно размещенными – каждый третий нарушал прямую линию. Повсюду валялись доспехи, а сами солдаты имели весьма неопрятный вид. В воздухе ощущался неприятный запах чеснока.

Внезапно раздались звуки труб, и эскорт остановился. Мы были у шатра Агамемнона.

Сойдя с колесницы, я оказался перед высоким анемичным типом с курчавыми волосами и светло-голубыми глазами, в котором я сразу узнал Менелая. Он вежливо отсалютовал мне и, пригласив следовать за собой, скрылся в шатре. Спустя несколько секунд я предстал перед всеми царями Греции.

Шатер Агамемнона значительно отличался от палаток простых воинов. Правда, он был немногим чище, но значительно превосходил их в роскоши, а развешанные на стенах воинские атрибуты только придавали ему великолепие. Одну сторону целиком занимали кирасы и латные воротники такого размера, что их могли носить только представители расы гигантов или сказочные герои.

Очевидно, Агамемнон любил показную пышность не меньше царя Приама.

Царь царей восседал на помосте в центре шатра – выглядел он весьма недурно. Справа от него стоял Аякс Теламонид – настоящий великан с плечами размером с бычью лопатку, а слева – мужчина среднего роста с маленькими хитрыми глазками и густой рыжей бородой, в котором я узнал Одиссея, царя Итаки.

Помимо них, в шатре присутствовали Менелай, Диомед – тот, кто убил моего брата Фегея и ранил Энея, старый Нестор[57]]57
  Сын Нелея, царь Пилоса, старейший из вождей греков.


[Закрыть], Менесфей[58]]58
  Сын Петея, предводитель афинских войск при Трое.


[Закрыть], Аякс Меньший[59]]59
  Так называли Аякса, сына Оилея, царя локров, в отличие от Аякса Теламонида.


[Закрыть], Агапенор, Филоктет[60]]60
  Друг Геракла, унаследовавший его лук и стрелы. По пути в Трою был укушен змеей, отчего у него на ноге образовалась зловонная язва. Греки бросили его на острове Лемнос и привезли под Трою, узнав, что ее не взять без лука и стрел Геракла. Упоминание о нем здесь некорректно – Филоктет вернулся позже.


[Закрыть] и многие другие.

Я подошел и остановился перед помостом, покуда царский глашатай называл мое имя. Все отсалютовали мне, я ответил тем же и стал ждать, когда заговорит Агамемнон.

Наконец он осведомился глубоким гортанным голосом:

– Идей, сын Дара, ты принес весть от Приама, царя Трои?

– Да.

– Что он хочет нам сообщить?

Я прочистил горло и заговорил громко, чтобы все могли меня слышать. Во время своей речи я краем глаза наблюдал за Одиссеем, но с таким же успехом мог смотреть на сфинкса.

– Слушайте слова Приама, милостью Зевса могущественного царя Трои. Мы, троянцы, отказываемся от всех притязаний на Елену Аргивскую и сокровища с корабля, доставившего ее сюда; мы согласны передать Елену в руки Менелая, царя Спарты, ее законного супруга, и вернуть корабль вместе с грузом аргивскому флоту.

В шатре послышались возгласы удивления. Менелай склонился вперед; его бледное лицо озарила радостная улыбка. Только Одиссей стоял как окаменевший.

– Все это, – продолжал я, – в обмен на обещание царя Агамемнона отвести свои войска от Трои, погрузить их на корабли и оставить наш город в покое.

Я умолк.

– Это все слова царя Приама? – спросил Агамемнон.

Какой-то момент я колебался, окидывая взглядом присутствующих и пытаясь определить по их лицам, будет предложение принято или отвергнуто. Несомненно, большинство было довольно, но как насчет Одиссея? Я знал, что его голос будет решающим, но его лицо ничего мне не говорило – оно было пустым, как старый заржавленный щит. Я решил, что Елена не должна вернуться в Спарту, и был готов в случае необходимости играть собственными картами. Сейчас этот момент настал.

– Не все, царь Агамемнон, – ответил я чуть громче прежнего. – Есть еще кое-что. Цари Греции должны согласиться на перевоз в Трою оракула Аполлона в Дельфах[61]]61
  Пифийский оракул Аполлона в городе Дельфы пользовался в Греции наибольшей известностью. Требование о его перевозе придумано Стаутом – в «Илиаде» Идей по поручению Приама предлагает вернуть грекам корабль с сокровищами, оставив Елену в Трое, в обмен на мир и получает отказ.


[Закрыть] в знак признательности богу за покровительство, которое он оказывал нашему городу. Это решение принято царем Приамом, как приличествующее его достоинству.

Было забавно наблюдать, как меняется выражение их лиц при этом последнем требовании. Угрожающие жесты, гневные возгласы, злобное бормотание наполнили шатер. Лишить их Дельфийского оракула! Я отлично знал, что греки никогда на это не согласятся.

Агамемнон грозно нахмурился:

– Нет надобности, дерзкий троянец, обсуждать с моими советниками ваше предложение. Их волю и желание ты можешь видеть у них на лицах. Вот мой ответ царю Трои. Мы, греки, отплатим за оскорбление всей нашей военной мощью! Ты можешь идти с миром.

Одиссей оставался молчаливым и неподвижным – остальные шумно выражали одобрение словам царя.

Больше говорить было не о чем. Отсалютовав, я повернулся, вышел из шатра и поднялся на колесницу. Мой возница погнал лошадей, и вскоре мы снова пересекали кровавое поле, возвращаясь к воротам Трои.