Текст книги "Возлюбленный враг (СИ)"

Автор книги: Регина Грез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Боже мой, какие тут разгораются страсти! Я ушам своим отказывалась верить.

– Франц, я больше не буду, но… мы же можем просто играть все вместе, как раньше? Твоему папе некогда, так пусть хоть Грау иногда будет за него, ты же не против?

Я покосилась на Отто, он стоял перед нами будто оплеванный и выглядел настолько растерянным, что мне стало не по себе. За что так с нами Франц… или начались замашки «генеральского сынка»? Почувствовал вкус власти… И что хорошего нам ожидать в таком случае?

А если он начнет и мной помыкать, надо же такое сказать – «Ася моя и ничья больше», разве я для него только личная кукла, заводная игрушка, тоже мне, плясунью Суок себе нашли… Не нравятся мне такие игры!

Настроение резко упало, и, похоже, у всех нас одновременно. Я предложила спуститься с чердака и разойтись по комнатам. Впервые за этот долгий месяц мне не хотелось оставаться с Францем наедине, впервые возникло недоброе отношение к нему.

Но ведь он же сам не бесчувственная игрушка, его легко можно ранить и сломать, испортить маленький механизм навсегда, а вот удастся ли починить… У него свои обиды и страхи в душе, свои желания и мечты, он уже не ребенок, скоро начнут проявляться подростковые шероховатости характера и поведения, скоро маленький «одинокий волчонок» начнет показывать острые зубки даже самому папе Волку, что уж там говорить про какую-то русскую сказочницу-няню.

С чего я, собственно, решила, что Франц другой – мягкий, добрый, понимающий? Он все-таки сын сурового немецкого генерала и взбалмошной актрисы. Кем он вырастет… каким станет человеком… сколько времени нам суждено провести вместе… Но мне пора отложить в сторону внезапные сомнения и делать свою работу.

Грау отнес мальчика в его просторные апартаменты, Франц занялся рисованием в альбоме, скоро к нему придет репетитор, это тоже нововведение. Оказывается, пока я болела, с Францем начали заниматься учителя, Вальтер решил повысить образование сына, что же, все правильно. Может, еще и умственные нагрузки, тесное общение с незнакомыми и, наверняка, строгими людьми привели к сегодняшнему протесту.

А что, собственно, случилось? Обычная детская ревность. Мы с Отто впервые занялись собой в присутствии Франца, а тот привык за месяц, что мир вертится вокруг него, вот и все объяснение. Нам с Грау будет хороший урок. Мы оба на службе, все личные отношения после. Хотя, о каких отношениях может идти речь?

Обычные эмоции… мы слишком рядом… слишком близко и нас тянет друг к другу как мужчину и женщину. Законы психологии и физиологии – такие сложные и простые одновременно. Но как всего этого избежать? А если я не хочу избегать? Вот что особенно меня мучает.

Францу было сейчас нелегко. Он вдруг бросил карандаши и заплакал, спрятав лицо на сложенных перед собой на столе предплечьях.

– Вы меня теперь больше не любите, сидите и молчите, вы думаете, что я плохой. Тогда мне самому лучше умереть, если меня никто не любит!

Мы с Грау тут же к нему подскочили, и все наши мелкие обиды и печали мгновенно испарились перед настоящим горем маленького человеческого существа. Я обнимала худенькое тельце Франца, пока Отто красочно планировал, как научит его играть в футбол и начать можно уже в этой комнате.

А потом, видимо, в подтверждение своего решительного настроя, Отто притащил из гостиной снизу свою гитару и начал играть. Я первый раз видела, чтобы он перебирал струны и, честно признаться, не особенно меня это зрелище впечатлило. Но он так старался, что мы с Францем вслух немедленно воздали ему хвалу.

Грау даже пытался петь, сначала я прятала улыбку, потом не выдержала и расхохоталась. До чего же это была наивная баллада про рыбака, который потерялся в море, поплыв на неведомый голос. У Отто в голове одни русалки, не иначе…

– Грау, тебе точно нужна подружка. Я, к сожалению, занята – мой маленький рыцарь меня никому не уступит. Правда, Франц?

Мы снова были лучшие друзья с мальчиком, хотя на дне моей души остался мутноватый осадок. Франц все же еще дитя… причем, дитя своего отца и своего времени. Он не может понять меня по-настоящему и не гарантирует мне защиту. Но тогда я сама попробую хоть немного защитить его от тех сомнений и неурядиц, что в каждую эпоху одинаково больно ранят детские души.

Я тоже здесь одна и только крохотная иллюзия некой духовной связи с Грау придает мне сил. Но вот только ли духовной… Весь этот вечер Отто будто ненароком пытался ко мне прикоснуться, садился рядом, мимолетно задевал плечом, брал за руку. Меня это волновало и тревожило, сама ведь не маленькая, должна все понимать. И я, конечно, все-все прекрасно понимала.

Даже разница эпох и весь наш индивидуальный жизненный опыт не имеют ни малейшего значения перед чем-то неумолимо древним, что упорно поднимается по крови, наполняя сердца сладким ядом. Вечным и каждый раз новым соком желания соединиться с себе подобным, найти свою половину, обрести целостность, слившись с другим и душой и телом. Но как же понять, как убедиться, что это именно твое… и не отравит ли «сладкий яд» после всю твою жизнь, причиняя немыслимые мучения?

Итак, наши разногласия с Францем на чердаке были оставлены в прошлом, мы снова развеселились и я стала вспоминать разные хорошие песенки своего времени. Что там говорить, пела я куда как лучше Отто, у него, кстати, был хороший голос, но подводил слух и роль скоро солистки перешла ко мне. Грау взялся только аккомпанировать.

Я хотела исполнить что-то в духе восьмидесятых годов двадцатого века, мне казалось, это будет ближе к ребятам и они лучше поймут наши старые песни. Но выбранные мною темы отличались изрядным разнообразием:

«Где-то на белом свете, там, где всегда мороз, трутся спиной медведи о земную ось...»

«Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома, снова между нами города, взлетные огни аэродрома...»

– Про летчиков я слушать не буду! Прекрати немедленно!

– Есть, сэр! Тогда другое, повеселей…

«В альпийской деревушке соседям не до сна, кузнец влюбился в Эльзу, а любит ли она? Ужасно он грустит, майн Готт, лошадок больше не кует, и Гете в руки не берет и пиво не пьет...».

В моем представлении это была самая настоящая озорная немецкая песенка для развлечения непритязательной публики в пивной. Но чему сильно радоваться… пройдет несколько лет и немецкие пивные опустеют.

–И две тысячи лет война, Война без особых причин, Война – дело молодых, Лекарство против морщин. Красная, красная кровь, Через час уже просто земля, Через два на ней цветы и трава, Через три она снова жива, И согрета лучами звезды По имени Солнце.

Исподволь я переключилась на Цоя. Грау понравились его песни, а я поверить не могла, что такое возможно. Июнь сорок первого года и в центре оккупированной Польши немецкий лейтенант с горящими глазами подпевает русской девушке из далекого будущего:

Тёплое место, но улицы ждутотпечатков наших ног Звёздная пыль на сапогах. Мягкое кресло, клетчатый плед, Не нажатый вовремя курок, Солнечный день в ослепительных снах…

О чем мы с тобой поем, Грау? О чем хотел сказать Цой в этой песне… Война есть вечное и неизбежное зло, но всегда будут и те, кто заканчивает войны, кто побеждает – силой оружия, силой духа, силой правды. «У кого правда, тот и сильней!»

Но у каждого свое представление о правде. Значит, нужно мериться еще и верой… значит, существует одна какая-то высшая, главная Правда, и те, кто ее носят в своих сердцах – побеждают! Поймет ли это Грау… поймут ли те, кто вернется из русских лагерей для военнопленных в Германию.

И есть чем платить, но я не хочу Победы любой ценой, Я никому не хочу ставить ногу на грудь, Я хотел бы остаться с тобой, Просто остаться с тобой. Но высокая в небе звезда Зовёт меня в путь.

– Все, о войне довольно! Спой лучше о любви.

«Ох, уж эти мужчины! Война и любовь – вот их главные страсти! А может, и любовь для них, как война, как противоборство и желание подчинить, овладеть, продолжить себя. Зигмунд Фрейд, кажется, много писал об этом – его книги в Третьем Рейхе тоже оказались под запретом, недаром он сбежал из Австрии в Англию».

– Будет тебе и про любовь, Грау, непременно будет…

Я запела песню на стихи Владимира Маркина, которую любил еще мой отец:

А ты опять сегодня не пришла, А я так ждал, надеялся и верил, Что зазвонят опять колокола, И ты войдёшь в распахнутые двери...

Перчатки снимешь прямо у дверей, Небрежно бросишь их на подоконник «Я так замерзла», – скажешь, – «Обогрей» И мне протянешь зябкие ладони.

Конечно, песня пришлась Отто по душе. Я ни капли не сомневалась. Грау теперь нравится все, что я делаю. Может, это любовь? Вот я попала – и смешно и грустно, но больше грустно, конечно. Я не здешняя, я не отсюда, и ему ничего хорошего впереди не светит. Но, может быть, надо теперь жить одним днем?

Кто бы дал мне хороший совет... Как правильно поступать на кресте, на распутье.

Опасный фарватер

Вчера был день рождения Германа Гессе. Еще при жизни его называли последним романтиком. А третьего июля в Праге родился Франц Кафка – чешский еврей. Все свои тексты он напишет на немецком языке, а умирая в сорок лет от туберкулеза попросит уничтожить записи, но Макс Брод поступит иначе. У современенного писателя Милана Кундеры есть большая статья на тему «нарушенных завещаний». Я так и не дочитала...

Погода совсем испортилась, часто шли дожди, стало ветрено и прохладно. Вальтер пропадал на службе, если мы порой встречались вечерами в комнате Франца, мне казалось, что у генерала какие-то неприятности – он был хмур и неразговорчив, быстро спрашивал сына о занятиях, задавал пару вопросов по истории или географии, равнодушно выслушивал сбивчивые ответы, а потом целовал мальчика и уходил, едва скользнув по мне взглядом. Впрочем, такое отношение более чем устраивало.

Нашего Бледнолицего генерал тоже стал загружать бумажной работой, к чему Грау, похоже, не имел никакой склонности, но приходилось подчиняться. Отто заносил Франца на чердак и оставлял нас вдвоем. Мы слушали, как барабанит по крыше дождь и воображали, что плывем на корабле в далекие страны. Высунув от усердия кончик языка, Франц рисовал отметки на контурной карте – выполнял задание репетитора.

Думаю, Грау хотелось бы оставаться с нами, так ведь дела, дела… У Вальтера есть личный адъютант Дорих – ну, его так все зовут, а, по правде-то, он, кажется, Теодор, а также еще несколько то ли охранников, то ли секретарей разных званий, но генералу вдруг понадобился именно Грау, ох, неспроста…

А однажды ночью меня разбудил приглушенный стук в двери. Я с замиранием сердца поинтересовалась, что же такое могло случиться, и Отто тихо попросил открыть ему. Он проскользнул ко мне в комнату и сразу подошел к темному окну.

Я немного поколебалась, но снова заперла двери на ключ и поплотнее закуталась в плед, которым обычно накрывала постель. Не стоять же мне перед Грау в одной ночной рубашке, тем более пришлось включить маленькую настольную лампу.

Пытаюсь сделать строгое лицо и начать разговор:

– Только не выдумывыай, что у тебя бессонница и ты явился за советом. Вернись к себе и считай баранов или коров. Я хочу спать, а ты меня будишь посреди ночи, какая причина…

– Эмма погибла. Попала в автокатастрофу, представляешь? Вальтер приказал скрыть это от Франца. Я с ним согласен.

"Вот несчастье!"

– Бедный Франц… Господи, такое горе для него! А что Вальтер? Сильно расстроен? Глупый вопрос. Просто мысли не собираются в кучу.

Мне показалось или Грау вслух усмехнулся, даже не поворачиваясь ко мне. Он водил пальцем по оконному стеклу – следил за струйкой дождя, как будто пытался ее поймать из комнаты.

– Подробностей я не знаю, но меня всегда удивляло, что он так легко отпустил жену. Я этого не понимал… Я бы так не смог! Если ты любишь женщину, если она твоя и у вас есть дети… Как можно отдать другому часть своего сердца, Ася?

– Ты думаешь, Вальтер подстроил аварию? Невероятно жестоко! Нет, поверить не могу. И ты сам бы так сделал, да? Ты его оправдываешь? Тогда вы все точно – изверги.

Грау надменно вскинул подбородок, прожигая меня злобным взглядом.

– А вы Ангелы Божьи? Безгрешные и невинные? Люцифер тоже был Ангелом, помнишь?

– Нет, Отто, мы не святые. Мы расстреляли в подвале Николая Гумилева, убили Сергея Есенина, не спасли Маяковского и Цветаеву… есть и еще… они все не дожили даже до сорока лет.

Задушен во хмелю Рубцов, Петлю примерил Б. Примеров, Черны березы от рубцов, Не привожу других примеров.

Стихи Андрея Шевцова, он наш, местный, надеюсь, доживет до сорока – в Сибири здоровый климат, шанс есть.

– О ком ты говоришь, что это за люди? – недоумевал Грау, – какие рубцы?

– Русские поэты. Они писали замечательные стихи, жили на родной земле, правда, это не помогло. И еще очень многие сгинулы без вины – нелепо, случайно, жестоко. Лес рубят – щепки летят. Большие и маленькие. Маленьких особенно жалко. Не осталось даже имен.

"Но Зулейха открыла глаза. И сынишка ее выжил. Может, ради сына ей и стоило открывать глаза... Ради будущего на кровавых обломках. Раз мы не умеем иначе рожать новый мир, только как в адских муках и боли народной. Через наган и плеть. А пряничек все обещают впереди, да так и не кажут".

По правде сказать, Зулейхе иногда сказочно, просто невероятно везло. Вспоминаю, сколько было споров вокруг первой книги Гузели Яхиной. И отзывы разные – от восторженных до уничижительно-едких, страна будто на два противоборствующих лагеря разделилась. У каждого своя родовая память. И пепел предков стучит в груди. А я думаю, что сама Зулейха не хотела бы повернуть время вспять и оказаться вновь в доме деспота Муртазы и злобной свекрови.

Есть в Зулейхе нечто звериное, кондовое, повелевающее все события с ней происходящие природно-безропотно принимать, как властное течение судьбы, не в этом ли оказалось для нее спасение? Согнулась покорной лозой, прильнула к холодной земле, в живые корни вцепилась, вот "жнец" и не приметил. Может и мне так же здесь поступить?

В моей семье ссыльных не было, куда ж дальше матушки Сибири ссылать. И без каторги предки лес валили вручную, мерзли и голодали, хоронили детей, умирающих от всякой безвестной напасти. Зато бабушка рассказывала, что в их родной деревне радовались, когда расстреляли местных кулаков – мироедов.

Они зерно по лесам попрятали, отказались лошадей сдавать в колхоз, банду сколотили и молоденькую учительницу – агитаторшу "за советскую власть" ржавыми пилами распилили на козлах. Ее именем потом школу назвали. Скоро в деревне появилась лампочка Ильича, трактора и надежда на светлое будущее. А потом началась война.

Только это неправда, что рабочие и крестьяне воевали из одного страха перед заградотрядами НКВД. Прадеды мои оба были добровольцы, не взирая на бронь от завода и колхоза ушли на фронт – знали, за что идут биться. Было за что..."

Ну, все, теперь мне точно до утра не успокоиться. С рассветом можно хотя бы делами отвлечься. Я с ногами залезла в кресло и замоталась пледом. Грау молча смотрел на мои манипуляции в полумраке, а потом сел на пол рядом и попытался пристроить свою голову мне на колени.

Это была такая наглость, что я даже обалдела и не придумала ничего лучше, как пригладить его волосы, да и не хотелось прогонять, если честно. Наверно, так коварно на меня действует дождь. На руку белобрысому демону или – ангелу... ничего не разберешь в темноте.

– Ася, я тебя люблю.

– Так всегда говорят, когда хотят… Стой. Ты зачем так сказал? Нам этого нельзя, ты же понимаешь. У нас с тобой все равно ничего не получится.

– Мы даже не пробовали.

Что он сейчас имел в виду, попробуй-ка, угадай! Наверняка новая пошлость.

– Ася, я люблю тебя, – не унимался Отто, будто завел старинную шарманку.

– Слушай, Грау, иди к себе! Всем будет лучше.

– Но и там я буду тебя любить, бесполезно закрывать двери – убегать и прятаться бесполезно, Ася.

– И что ты предлагаешь? Проснуться в одной постели поутру, ха! – проще простого, для этого даже не надо особой любви.

– Не знаю, что делать… я просто тебя люблю… и буду любить до конца, пока жив.

Я сейчас разревусь. Конечно, рассчитывает на то, что я расчувствуюсь и разревусь, он меня уже изучил, он – отличный психолог. Ну, чего привязался, то зверем смотрел, теперь в любви признается – какая-то мудреная игра, хитрая ловушка. Может, они на пару с Вальтером ставят на мне свои чертовы опыты, хороший – плохой, я где-то читала про такой метод.

– Грау, пожалуйста, уходи, я больше не хочу тебя слушать!

Он медленно поднялся и пошел к двери, а я поняла, что если он сейчас уйдет, мне будет во сто раз хуже и душа сейчас словно висит на волоске тоньше паутины.

– Подожди… только будь там, где стоишь. Скажи мне честно-пречестно, поклянись памятью своей матери – ты нарочно? – у меня дыхание перехватило от подступающих слез.

– Ты хочешь меня получить как трофей, да? Чтобы через меня отомстить... хоть как-нибудь да отомстить всем русским, которых ты ненавидишь, хочешь, чтобы я поверила тебе, а потом посмеешься над дурочкой? Скажи правду, Грау, я тебя пойму, и все будет почти как прежде, только без лжи.

– Ася, да ты что?! Как ты можешь так думать… Ася-я-а!

Он стоял у запертой двери, схватившись за голову, бормотал что-то себе под нос, не то стонал, не то мычал, я даже за него испугалась, а потом снова двинулся ко мне и я подскочила с кресла навстречу. Не знаю, как бы продолжался наш разговор дальше, но из комнаты Франца вдруг раздался дикий вопль, – мы вместе побежали открывать двери.

Через пару минут вдвоем залетели к мальчику, Отто кинулся включать свет, а я стала говорить, пытаясь отыскать на кровати самого Франца среди вороха подушек и одеял.

– Миленький мой, ты чего? Плохой сон, да? Мы же рядом, не бойся, все хорошо.

Наконец зажегся светильник и я увидела, что в глазах ребенка дрожат слезы. Франц трепетал в моих руках, как мотылек, еле мог отвечать:

– Там, в окне кто-то был, я видел, он смотрел на меня, он хотел войти…темный, большой… я видел.

У меня мурашки по спине поползли. Может, это как-то связано с Эммой, может, Франц почувствовал, что мамы больше нет? Между детьми и родителями есть особая связь. Я его успокаивала, Отто проверял окно:

– Там никого нет и быть не может. Франц, ты же сам прекрасно знаешь, дом хорошо охраняют. Курт и Вилли никого плохого к тебе не подпустят. Там просто дождь и ветер, не бойся. Эх, ты, будущий капитан, испугался бури. Представь, как поплывем охотиться на китов и моржей. Или останешься дома с девчонками?

Грау здорово перевел все волнения в шутку и к моему величайшему облегчению мальчик скоро и впрямь засмеялся, шмыгая носом и вздрагивая после бурных рыданий.

– Ася, ложись со мной, пожалуйста. И не выключай свет, пока я не усну.

Уф, неужели теперь можно спать! Отто побыл немного с нами и ушел вниз. Я старалась не встречаться с ним взглядом, я подумаю обо всем завтра, как любила говорить Скарлетт О, Хара. Через пять минут Франц мирно засопел у меня под мышкой.

Я не стала его отодвигать, мы пригрелись рядышком, лежа в обнимку и нам так было удобно. Тоже почти задремала, когда скрип открывающейся двери заставил широко открыть глаза. К постели подходил Вальтер...

Пару мгновений думала, не лучше ли мне притвориться спящей, но некоторые дурные воспоминания заставляли быть начеку. Я даже начала шепотом объяснять свое появление здесь в столь поздний час:

– Ему снился кошмар, он позвал меня, вот я и осталась.

– Ты правильно сделала.

Вальтер стоял, чуть покачиваясь на носках, словно на палубе корабля, от него пахло спиртным и сигаретами.

– Пойдем со мной, ты мне нужна... Ее больше нет.

Я зажмурила глаза и стиснула зубы. Если попробует ко мне сейчас прикоснуться, я закричу и разбужу его сына. Он отлично это знает и потому стоит и смотрит на меня, спрятав руки в карманы брюк. Он стоит у кровати долго-долго, кажется, целую вечность, и я лежу, боясь даже дышать, я словно окаменела. А потом услышала удаляющиеся шаги и звук закрывающейся двери. Я поцеловала влажные волосики Франца, прилипшие к виску, и заплакала от отчаяния и безнадежности.

* * *

Прошла неделя. Вальтера я видела только из окна, когда он садился в машину или выходил из нее. Генерал больше не появлялся у Франца, и Отто сказал, что фон Гросс очень занят, в городе прошли беспорядки и надо все уладить. Мы с Грау, словно сговорившись, старались держаться подальше друг от друга, это получилось само собой.

Все наше общение, все наше внимание теперь было сосредоточено на Франце. Ему нездоровилось, он стал плаксив, капризничал, отказывался выполнять задания репетиторов и Вальтер распорядился отменить на время учебу. Я думала, что генерал поедет на похороны бывшей жены, но и на это у него не нашлось времени, а может, просто не захотел.

Зато ближе к середине месяца вдруг стал планировать другую поездку. Вальтер появился в особняке еще до вечера и наша новая горничная передала, что он ждет меня в гостиной для важного разговора. Грау остался с Францем, только посмотрел на меня долгим, каким-то застывшим взглядом. Я спустилась на первый этаж и, стараясь унять невольную дрожь в коленях, вошла в большую залу. Генерал прохаживался по гостиной, а мне предложил присесть.

– Завтра мы с Францем уезжаем на горячие ключи, это недалеко, отличное местечко для отдыха. Я намерен пробыть там два дня и хочу, чтобы ты поехала с нами. Мы отлично проведем время.

– Получается, мы едем все? Вы с Францем, Грау и я?

– Лейтенант Грау остается в городе, ему нужно набираться опыта в работе с официальными документами. Сомневаюсь, что из него выйдет хороший военный, так хоть что-нибудь… Генрих разочарован. И я тоже… А ты?

– При чем здесь я? – у меня мигом пересохло во рту, когда поняла, что задумал Вальтер на сей раз.

– Мне казалось, вы нашли общий язык и даже стали почти друзья. Ведь поначалу так остро ненавидели друг друга. Ваша первая стычка до сих пор стоит у меня перед глазами. Ты тогда бойко сказала про плеть. Порой женщина, действительно, может перехватить инициативу. Но не всегда, Ася… и не с любым мужчиной… Хотя, согласен – от ненависти до любви бывает пара шагов. Вы их уже сделали?

– Не понимаю, о чем вы. И не считаю, что это нужно обсуждать, мы с Отто работаем вместе и нам волей-неволей приходиться общаться, только и всего.

– Разве? – коротко спросил генерал, белым платком проверяя чистоту стеклянной дверки книжного шкафа. Раздался противный скрип, прямо по моим натянутым нервам.

– Вы говорили о поездке… Это нужно для Франца?

– Для всех. И для меня. И для тебя. Даже, если ты сама пока не понимаешь. Но хочу дать тебе выбор. Ты на два дня можешь остаться в особняке с Грау или поехать со мной и Францем в маленький санаторий за город. Решать тебе, Ася.

Нет, только не это! Между Грау и Францем я бы несомненно выбрала мальчика, но сейчас к нему прилагался серьезный «довесок» в виде его отца, что меня никак не устраивало.

– Я остаюсь в особняке.

Генерал, кажется, ничуть не удивился моему ответу. Только посмотрел с прищуром, криво улыбнулся уголком рта и двинулся в мою сторону. Остановился напротив, загораживая окно.

– Выбор неверный, попытаюсь тебя переубедить. Ася, ты знаешь, как хорошо я к тебе отношусь. У меня нет времени на красивые ухаживания, в нашем случае это было бы просто смешно. Ты мне нравишься и это очень серьезно. Иначе, я бы давно поступил с тобой по-другому. Но ты действительно мне нужна… особенно сейчас. Подумай еще.

– Ну, что же здесь думать! – воскрикнула я, стиснув руки перед грудью (театрально немного, но вышло само собой – жест отчаяния). – Нет, я все-таки не могу вас понять! В городе достаточно разных красивых женщин – актрисы, модели, ну, то есть, манекенщицы… певицы… Нарядные, культурные, образованные особы… Зачем вам я? Пополнить коллекцию для разнообразия, утолить спортивный интерес?

Кажется, генерала забавляли мои наивные домыслы.

– Дорогая Ася, должен заметить, что меня не привлекают жеманные раскрашенные куклы. Половина из них ненавидят нас и боится, но вынуждены изображать симпатию. Другие просто похотливые сучки. Это скучно. А ты похожа на нее… Она ничего не боялась, любила и презирала открыто. Она была словно свежий ветер, будоражащий душу, неуловимый, невинный и порочный одновременно.

– Я не могу заменить вам Эмму! – вскричала я.

– Ее никто не сможет заменить, но Эммы уже нет, а ты есть. И ты должна быть со мной.

– Вы только что говорили о выборе, и я его сделала, я остаюсь в особняке!

Вальтер подавил раздраженный вздох и устало покачал головой.

– Как ты упряма, но и это в тебе мне нравится. Со временем мы непременно поладим. Я хорошо понимаю причину твоей неприязни. Ведь дело лишь в том, что наши страны сейчас в состоянии войны? Я для тебя враг.

– Да, хотя бы...

– Но ведь это не мешает тебе дружить с Грау, а он отличается от меня только званием.

Вальтер сейчас попал в самое больное, самое уязвимое мое место и старался воспользоваться преимуществом. Он наступал.

– Ася, я же не стальная машина, как человек, я легко могу понять твою тревогу за родину и обещаю впредь щадить патриотические чувства, если ты будешь уважать мои… и примешь мою дружбу.

– Правда, что вы желали бы ее смерти? И приложили руку к катастрофе? – выпалила я.

– Подобная мысль могла родиться только в больной голове Грау. Эмму постигла вполне заслуженная кара, она предала семью, выставила меня на посмешище, бросила сына… Опозорила себя… Да, я желал ее смерти.

– Вальтер, вы страшный человек!

– Возможно! И поэтому со мной лучше дружить, Ася. Со мной, а не с Грау.

– Между мной и Грау ничего нет и не может быть! – топнула я ногой в запале отрицания.

– Надеюсь, ты говоришь искренне, хотя… если бы вы вдруг и стали друзьями, даже очень близкими… что в этом плохого?

Я отказывалась понимать, из него постоянно сочилась какая-то липкая словесная паутина. Он меня совершенно запутал. Использует специальные психологические штучки, а может, и гипнозом владеет, его вполне могли такому научить в военных структурах. Мне даже казалось, он ждет от меня признаний по поводу Отто, но мне не в чем было сознаваться, тем более Вальтеру.

– Подумай до завтрашнего утра, Ася. Я не буду тебя торопить, но мы выезжаем сразу же после завтрака.

– Я могу ответить сейчас – я остаюсь.

Он посмотрел меня с нескрываемым любопытством, снисходительно улыбнулся.

– Возможно, я зря предоставил тебе выбор, но от своих слов не откажусь. Пусть будет по-твоему… в последний раз.

Я поднималась наверх, чувствуя, что из меня только что вытряхнули душу. Вальтер – энергетический вампир, его присутствие меня угнетает донельзя. А если бы пришлось куда-то с ним ехать, терпеть его медленную, размеренную речь, где каждое слово взвешено и оценено... Брр! Не спасло бы даже общение с Францем. Но неужели они и правда уедут завтра вдвоем, оставят нас с Отто… Одних – на целых два дня!

Пока я осознавала эту мысль, появилось странное ощущение, будто меня неудержимо засасывает в бешеный водоворот и спасения не будет. Нам нельзя оставаться с Грау наедине так долго. Нас разделял только Франц и если он уедет, то… У меня мелькнула слабая надежда, что Вальтер отправит Отто с каким-то поручением в другой город, загрузит новой работой. Найдет способ держать его от меня подальше.

Если я нравлюсь Вальтеру, как он только что дал понять, он не может оставлять нас вдвоем с Грау, это было бы жестоко и глупо. Или генералу нравятся именно такие игры и он готов наблюдать со стороны, имея возможность в любой момент выйти на сцену и расставить персонажей по-новому, на свое личное усмотрение. Вот кто есть настоящее чудовище!

Уж не Господом ли он себя возомнил? Дарящий и отнимающий. Сближающий и разлучающий. Вводяший в искушение и готовый простить любой грех при должном покаянии. Неужели я его угадала?

Вальтеру нужно мое падение, ибо падший всегда слаб и готов ухватиться за любую предложенную опору, если, конечно, сам не обладает мощью Люцифера, но это уж точно не про меня.

Тщетность

Нежность – острая боль по ночам. Знаешь, если б сначала начать. Только... в небе кружит воронье, Где ты, глупое счастье моё...

Когда Франц едва не слезно начал уговаривать меня ехать с ними на целебные источники за городом, я немного заколебалась. Но перед глазами неумолимо вставали события бессонной ночи, случившейся почти месяц назад, по спине пробегал колючий холодок недобрых предчувствий.

– Послушай-ка, не грусти, вам надо побыть вдвоем с отцом, вы редко куда-то ездите вместе и это будет настоящее приключение, вот увидишь. А мне привезешь новые рисунки, договорились?

– А вдруг ты исчезнешь, пока меня не будет?

У меня сжалось сердце – ах, Франц, я бы использовала любую возможность, чтобы исчезнуть и забрать тебя с собой, только имею ли право отнимать ребенка у отца, даже у такого, как Вальтер, он все-таки любит сына и если с ним что-то случится…

Мне припомнился сюжет книги «Мальчик в полосатой пижаме» Джона Бойна. Главному герою тоже было девять лет, как и Францу, а его отец работал начальником концлагеря. Под его руководством убивали тысячи людей и детей в том числе, но когда он сам потерял сына – в том же лагере, куда Бруно попал, переодевшись в полосатую робу… Зло порождает зло, но при этом страдают невинные люди.

Когда лимузин Вальтера покинул двор, увозя Франца, на меня напала тревога. Вот и некая иллюзия относительной свободы, можно что-то сделать для себя, только что именно? Где искать следы Барановского, у кого спросить про книгу с древними письменами и серебряным артефактом – она, наверно, уже давно на столе у Гитлера. Верхушка Рейха строит планы захвата Атлантиды или покорения космоса, никак не меньше.

Масштаб научных разработок в военной отрасти у них всегда был колоссальный. Многие чертежи и схемы потом попали в руки специалистов из США и Советского Союза. И судьба этих документов весьма интересна.

Как назло, Грау куда-то исчез! Мне остро захотелось поделиться с ним нахлынувшей жаждой действия. Надо успеть… хоть что-то успеть, пока не вернулся фон Гросс. Но наш "бессмертный" лейтенант будто испарился. Я припомнила, что мы не виделись утром, он не собирал Франца в дорогу, не завтракал с нами, словно Грау и вовсе не было в доме.

У меня в голове закопошились нехорошие мысли, а что если Вальтер его, так сказать, уволил, просто удалил от себя и все… Не обязательно даже на передовую, да куда угодно, он же его прямой начальник, взял и перебросил на другой рабочий фронт.

Вдруг мы не увидимся больше? Нет, нет, лучше не представлять! Вот это был бы удар... Я зашла в кухню, может, наши работницы что-то знают. Полнотелая Ганя фыркнула и отвернулась от меня, а две новенькие девицы, напротив, смотрели с нагловатым любопытством, словно я была ходячим музейным экспонатом.