Текст книги "Гибель великого города"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Даже Апап – человек, подобный горе, – не в силах бороться. Он – как слон, которого кто-то ведет, подгоняя ударами анкуша[11]11
  Анкуш – палка с острым наконечником, которой в Индии погоняют слонов.


[Закрыть]. Удел этого могучего раба таскать для кого-то тяжелые тюки с товарами…

– Теперь недалеко, – взволнованно произнесла Нилуфар.

– Госпожа! – сказала Хэка. – Дальше нам не проехать. Придется идти пешком.

Сойдя с колесницы, они двинулись вперед по неровной дороге, тени насмешливо повторяли все их движения.

– Тихо, Хэка, тихо, ни звука… – вдруг шепотом сказала Нилуфар. – Я слышу голоса! Кажется, она…

Подкравшись к большому камню, женщины спрятались и прислушались. Совсем близко мужской голос произнес:

– Ты пришла, Вени!

– Виллибхиттур! – ответил голос танцовщицы, в нем звучали нежность, преданность, ласковый укор, – и это ранило сердце египтянки, подобно острию стрелы.

Нилуфар слушала, затаив дыхание.

Вдруг широкая грудь земли резко дрогнула. Люди задрожали от страха перед неизвестностью.

Глава девятая

В эту ночь угрожающе бурлила стремнина великого Инда. Рассвирепевший ветер в дикой ярости, пресекая всякое живое дыхание, словно возвещал конец света; он поднял на берегу песчаные вихри, с воинственным кличем набросился на волны, вздымая их и сталкивая друг с другом… Оглушительный вой ветра, слившись с ревом волн, казалось, распространился далеко по всей вселенной.

Звери и птицы заметались от страха, издавая жалобные крики. Огромные деревья гнулись и трещали под напором урагана. Весь этот дикий шум был ужасен; казалось, тысячи горных пещер, подняв к небу свои зияющие жерла, ревели, как львы. «Я слуга великого бога! – грозила буря с воем и хохотом. – Мое имя – всеобщая гибель…»

На мгновение луна окрасилась в кровавый цвет. Вместо белого нежного сияния на земле заплясали кровавые, зловещие блики, словно облаченные в багровые покрывала злые духи. От великого гнева всемогущей Махамаи задрожала земля, и повсюду разостлалась тьма.

Внезапно налетевший ураган развязал узел волос на голове Вени. В страхе она упала на землю и вместе с поэтом следила, как ветер словно ударами плети гнал с неба огромные черные тучи, не пугаясь грозных окриков грома… Вскоре ураган стих. И опять на землю пролился спокойный молочный свет ночной волшебницы. Земля успокоилась. Так роженица, освободившись от жестоких мук, отдыхает, на постели в белых одеждах; глаза ее излучают свет любви.

– Вени! – ласково сказал Виллибхиттур. – Когда земля дрогнула впервые, ты в испуге прижалась к моей груди. А сегодня ты стала чужой! Сегодня еще ужасней забилось сердце матери-земли, потому что не вынесло оно низости людских пороков, не могло смириться с тем, как унижается любовь…

Слова поэта возмутили Вени. Сейчас он и ее назовет распутницей! Но она молчала, с трудом сдерживая гнев.

– Вени! – продолжал поэт. – Разве ты не помнишь, как мы, обойдя священное дерево Ахираджа, дали клятву никогда не разлучаться друг с другом? Для меня она священна, эта клятва! Виллибхиттур не забудет ее, он не клятвопреступник! Никогда он не нарушит волю богов!..

Разговор о чужих богах нисколько не занимал Нилуфар. Она только улыбнулась невежеству этих варваров, вспомнив всемогущего Озириса. Вдруг зазвучал голос Вени:

– Почему ты был так жесток ко мне, Виллибхиттур?

Виллибхиттур! Это слово, как будто пронизав камень, за которым пряталась Нилуфар, зазвенело в ее ушах. Что это – великое притворство? Или зов из глубины души любящей женщины, охваченной трепетом страсти и опьяненной лунным сиянием?

Виллибхиттур! Душу поэта объял восторг. Это был голос, ради которого он готов прыгнуть в страшные волны Инда, забрести в самые дикие заросли; этот голос всегда будет властно звать его за собой, перекрывая мощный рев грозы и раскаты грома…

Вени смотрела на поэта увлажненными глазами; в единой фразе она словно выплеснула все, что накопилось у нее на сердце. Поэт вдохновенно заговорил:

– Бог создал в мире много прекрасного, но я поверил, что самое прекрасное то, что отражалось в моих глазах. Я гордился тобою, Вени! Страстные песни коялы[12]12
  Кояла – индийская кукушка.


[Закрыть], качающейся на ветвях, не восхищают так, как твоя красота! Лишь одна песня вела меня за собой, как ведет путника Полярная звезда. Эта песня – ты, Вени. Я люблю тебя! И потому не могу оскорбить любовь других…

Услышав эти слова, Нилуфар приникла головой к камню. Сердце ее забилось от радости, – словно счастье, раскрыв крылья над душой, осенило ее своей тенью. И это теперь, когда вокруг нее простирается ужасная мертвая пустыня и она бредет далеко-далеко – усталая, изнуренная зноем, тщетно взывающая о помощи.

– Вени! – продолжал Виллибхиттур, – Ты зажгла пламя первой любви во мне. Как перезвон колец на твоих ногах, звучали струны моей вúны[13]13
  Вина – струнный музыкальный инструмент.


[Закрыть] в вечерний час; когда над хижинами начинала расстилаться серая дымка сумерек. И каждый раз рвалась к губам моим мольба, но ты была холодна как лед. Даже мои песни не могли проникнуть в непроходимый лес твоей гордости. Теперь опять спадает зной. Вени, верни мне свежий туман рассвета, я хочу снова воспевать волнение страсти. И жар полудня сгинет от уносящих вдаль воспоминаний. Лишь одного я желаю – быть рядом с тобой. Я верю тебе и сейчас, потому что любовь моя искренна. В жизни много раз придется испытывать удары судьбы. И пусть сочится кровь из ран на моих ногах, я все равно иду вперед. А ты? Ты словно камень, Вени! Разве ты познала боль души моей? «Этот добрый и тихий поэт! – говорила обо мне ты. – Он прячет в душе боль веков!» И ты думаешь, эта боль никогда не вырвется?! Есть предел греху! И когда истощится мое терпение, ты увидишь, как моя песня взметнется огненным языком!

Вени испытывала невыносимую боль и горечь. Она взглянула на залитое лунным сиянием небо, потом на широкий разлив Инда и сказала:

– Виллибхиттур! Приди в мои объятья, и забудем все!

– Да, Вени! – растроганно ответил поэт. – Прижмись к моей груди крепко, навсегда, чтобы больше не разлучаться…

– Виллибхиттур… – нежно сказала Вени, обнимая его.

Вдруг позади кто-то захохотал. Они оглянулись. Женская фигура приблизилась к ним, они узнали Нилуфар. На губах египтянки играла зловещая улыбка, глаза светились недобрым огнем.

– Ты? – вырвалось у Вени.

– Да, я! – злорадно засмеялась Нилуфар. – Госпожой задумала стать, дерзкая танцовщица? Но как ты станешь ею, не исполнив приказа высокочтимого? Тебе не удастся убить Виллибхиттура! Если такая низкая тварь, как ты, сможет противостоять Нилуфар, то ей незачем жить!

Рука танцовщицы взлетела вверх, но в то же мгновение поднялась рука Нилуфар. При свете луны скрестились два кинжала, сверкнул холодный, жаждущий крови металл. Нилуфар шагнула вперед.

– Я вижу, ты храбра, танцовщица. Но тебя вынянчила мать, меня же выкормила волчица! Я подарю твою спесь ненасытным волнам Инда!

Вени отступила назад.

– Нилуфар! – крикнул поэт. – Что ты делаешь?

Египтянка засмеялась.

– Эта женщина мнит себя мудрой, как змея. Но я хочу видеть, как она будет умирать! Иначе зачем бы мне приходить?

– Неужели… неужели… это правда? – вскричал поэт дрогнувшим голосом.

– Да, это правда, – сказала Нилуфар твердо, не оборачиваясь. – Не приближайся, иначе эта змея ужалит тебя…

Вени все дальше отступала к камню, за которым укрылась Хэка.

– Я на куски изрежу твое тело и скормлю черепахам, низкая тварь! В твоих жилах течет не кровь, а грязь, клятвопреступница! И ты осмелилась поднять руку на Нилуфар! Ты думала, я испугаюсь тебя? – Продолжая наступать, египтянка с ненавистью кричала: – Жалкая девчонка! Госпожой захотела стать? Подожди, когда у купца вырастет сын!

Вдруг танцовщица упала на землю. Кто-то, выскочив из-за камня, толкнул ее и выбил из рук кинжал. Теперь Вени была безоружна. Но она не оробела, не опустила головы.

– Певица! – яростно крикнула Вени. – Ты не ведаешь, несчастная, что над тобой уже витает смерть!

Нилуфар торжествовала, но в это время Виллибхиттур, так долго стоявший в растерянности, вдруг бросился к ней и схватил за руку. Египтянка разжала пальцы, и кинжал со стуком упал на землю. Поэт наступил на него ногой.

– Ты и мне не доверяешь, поэт? – воскликнула Нилуфар. – Ты испугался за эту ослицу? Чего бы я достигла, убив ее? Я только хотела доказать, что ни в чем и никогда не уступлю ей. Пусть она не считает себя ловкой и хитрой, Нилуфар ни перед кем, кроме самого Озириса, не склоняла головы!.. – Египтянка с отвращением отвернулась от поверженной противницы. – Нилуфар во многом согрешила, но никогда, ни для какой корысти она не согласилась бы убить невинного человека. – Виллибхиттур, не будь ко мне несправедлив! Я не хотела ее крови. Я рада простить ее! Если это животное в облике женщины хранит в себе хоть каплю человечности, она на всю жизнь запомнит, какой великодушной была Нилуфар в эту ночь. Нет большей кары, чем прощение. На моем месте она не поступила бы так, потому что она низка. Убей я сейчас эту змею, и мучения ее быстро окончились бы. Но я хочу, чтобы всю жизнь ее мучила совесть. Она строила козни, чтобы погубить меня, но я не жалею о том, что произошло сегодня здесь. Она ведь заблуждалась! Глупо думать, что высокочтимый таков лишь потому, что он мужчина. Нет, деньги и власть погубили в нем человечность! Пусть она будет с ним! Пусть живет эта низкая тварь, чтобы потом, вспоминая меня, она всякий раз содрогалась от отвращения к себе! Чтобы, сделавшись госпожой, она не испытала радости! Чтобы сознание вины вечно раздирало когтями ее сердце!..

Танцовщица опустила голову.

– Она снова потерпела поражение, поэт! – продолжала Нилуфар. – Именно ты спас ее в тот день, и я знаю, ты и сейчас так же решительно защитил ее. Но Нилуфар не мстительна. Эта танцовщица недостойна быть даже рабыней у Нилуфар! Она обманула своего возлюбленного. И пришла она сюда для того, чтобы, обнимая, убить его и растоптать его сердце за крупицу золота.

– Нилуфар! – воскликнул поэт. – Говоря так дурно о Вени, ты оскорбляешь и меня. Пусть Вени не любит поэта, но это не значит, что Виллибхиттур не любит Вени. Если хоть в одном уголке твоего сердца осталась любовь, ты не должна быть так жестока, Нилуфар!

– Но это правда, Виллибхиттур! – прервала его Нилуфар. – Вырвись хоть на мгновение из царства своих грез! Не приди я, эта женщина бросила бы твой окровавленный труп в бездну великого Инда! – Воздев руки к небу, она воскликнула: – О Изида! О великая, могущественная! Ты помогла предотвратить ужасное! – И затем снова обратилась к Виллибхиттуру: – Поэт, это правда, она убила бы тебя.

– Пусть будет так, – сказал поэт. – Пусть Вени исполнит сокровенное желание своей души! Пусть она докажет Манибандху, что и в ней бьется сильное сердце! Я покинул дом и близких ради мечты, чудесной мечты. Никто не сумеет отнять ее у меня. И пусть я сгорю в пламени любви! Пусть уйдут прочь те, кто пытался раздуть вражду между нами, и пусть они думают, что имеют дело с глупцом! Разве их насмешки могут погасить пламенную любовь?! – Вени! – крикнул он танцовщице. – Подойди ко мне! Если ты хочешь убить меня, так что же медлишь?

– Виллибхиттур! – вскрикнула Нилуфар. В ее голосе слышались рыдания.

Как благороден и велик этот человек! Он поднял с земли брошенный Нилуфар кинжал и протянул его Вени! Покой небытия он ценит дороже суетного шума жизни!

И как низка эта женщина! Даже благородство поэта не побороло в ней звериную жестокость.

Нет, если Нилуфар еще может быть счастливой, то только рядом с ним, – ключи, бьющие из прохладных глубин этой великой души, потекут в пустыне ее сердца, и тогда поднимутся густой рощей зеленые деревья там, где сейчас лишь песок и камни…

– Виллибхиттур! – заговорила египтянка. Отныне я обрела бессмертие. Я забуду всю свою надменность, я забуду ядовитый мрак своего прошлого, дай мне припасть на одно мгновение к твоим ногам! Как велик ты, поэт! Ты выше созвездия Семи мудрецов[14]14
  Созвездие Семи мудрецов – Большая Медведица.


[Закрыть]… Ты благородный… великий… не знающий страха…

Устыженная Вени бессильно опустилась на землю. Ей казалось, что Виллибхиттур издевается над ней.

– Купец – злобная собака, а не человек, – продолжала Нилуфар. – Сегодня я осмелилась не поверить тебе, Виллибхиттур. Прости меня!

Она упала на колени и схватила руку поэта.

– Нет, не прощай меня! Человек, подвергнутый наказанию, очищается от невыносимой муки раскаяния. Поэт, для тебя я готова оставить все! Ты подаришь мне свою любовь, и я очищусь от всех своих грехов. Виллибхиттур, не давай убить себя! Если нужно кровью насытить адскую жажду Манибандха, отдай ему мою кровь! Ты должен жить, поэт! В мире мало хороших людей. Не для себя, а для меня, для всего мира ты должен жить…

Египтянка разрыдалась. Поэт поднял ее с земли.

– Ты плачешь, Нилуфар?

– Госпожа! – вдруг закричала Хэка. – Клятвопреступница сбежала!

Вени была далеко. Она мчалась по песчаному берегу и звала: «Возничий! Возничий!»

Поэт и Нилуфар, ошеломленные, посмотрели друг на друга. Неужели танцовщица так дорожит своей жизнью? Неужели она испугалась, что ее убьют?

– Нилуфар, ее нужно догнать! – предложила Хэка. – Прикажи, я подам колесницу.

– Не нужно. Она и так трясется от страха!

– Змея уползла рассерженной, – недовольно заметила Хэка. – Нельзя было упускать ее живой!

Эти слова будто разбудили Виллибхиттура. Он закричал:

– Вени! Вени! Вернись… Вени! Я вырву свое сердце и отдам его тебе! Не уходи, Вени! Я умру у твоих ног, если ты хочешь моей смерти. Только скажи мне сама об этом! Вени, вернись…

Звуки его голоса далеко разносились по берегу и пропадали над волнами Инда, – веками мчатся бурлящие воды, глухие и бесчувственные к людскому горю.

Руки Виллибхиттура безвольно упали вниз. Он как потерянный смотрел в темноту. Нилуфар жалобно молила:

– Не удерживай ее, Виллибхиттур! Эта женщина недостойна твоего великодушия! Ей хотелось хитростью одолеть тебя. Будь в ней мужество, разве она сбежала бы?! Рядом с тобой она словно тень величественной кокосовой пальмы! Ты страдаешь по пей, поэт и певец? Забудь эту обманщицу, она не заслуживает даже твоего взгляда…

– Замолчи, Нилуфар. Ты встала преградой между нами! Ты погубила мою любовь, мое счастье!

Нилуфар вдруг ощутила удар в сердце, ей почудилось, что вновь загрохотала земля. Поэт считает ее виновной во всем! Он оправдывает танцовщицу! Или это все – искусная игра? Но почему он так спокоен?

Египтянка опустила голову. Она была подобна цветку, в чьи лепестки вонзился шип. Кому она нужна? Мир, о котором она мечтала, не принял ее…

Вдруг она увидела, что поэт уходит. Нилуфар хотелось крикнуть, остановить его, – но по какому праву могла она это сделать? Он не принял ее нежности, ее любви. Как он жесток, как бесчувствен! И чем дальше уходил Виллибхиттур, тем нестерпимей становилось желание окликнуть его. Но вот он исчез за деревьями. Ушел, так и не поняв ничего! Нилуфар упала на землю и зарыдала.

– Виллибхиттур! – жалобно вскричала она, но поэт уже не мог ее услышать.

Хэка опустилась на песок рядом с ней и положила ее голову к себе на колени.

– Хэка!..

– Он ушёл, Нилуфар, – ответила рабыня, поглаживая ее волосы. – Слезы бессильны! Здесь опасно оставаться. Идем!

– А есть ли теперь для меня безопасное место? – с горечью проговорила египтянка.

– Нилуфар! – с нежностью и укоризной сказала Хэка.

Египтянке стало стыдно. Как посмела она думать, что все ее покинули? Нет, пусть она многое потеряла, зато приобрела прежнюю Хэку! Теперь Хэка не станет звать ее госпожой. Покровы сердца разорваны, гнездо страданий опирается теперь на ветви сочувствия подруги и уже не так тяжко обременяет душу.

Нилуфар поднялась на колесницу. Хэка снова взяла поводья.

– Теперь куда, Нилуфар? Домой?

– Домой? Нет! Туда ехать страшно! Эта трусливая тварь уже, верно, обо всем рассказала Манибандху.

– Куда же поедем?

– Не знаю!

Щелкнув бичом, Хэка прикрикнула на буйволов, и те повернули на дорогу, ведущую из города. В Мохенджо-Даро не закрывали на ночь ворот, – горожане не боялись нападения. Всякий человек в любое время суток мог прибыть в город и покинуть его. Беспрепятственно выехав из ворот, колесница покатилась по узкой прямой и ровной дороге.

Начались деревни. Вдоль дороги, в густой тени деревьев, тут и там виднелись стога сена, груды кизяка. И нигде ни души. В одной из деревень Нилуфар приказала остановиться возле колодца.

– Я хочу пить, Хэка!

Они сошли с колесницы.

– Тут нет ни веревки, ни кувшина, – сказала Хэка, подойдя к колодцу.

– Не может быть! Сельские жители доверчивы и просты. Они знают нужды друг друга.

Хэка поискала вокруг, однако ничего не нашла. Видно, не так простодушны крестьяне, как думает о них Нилуфар.

– Не зайти ли в какую-нибудь хижину? – спросила рабыня.

– Все уже спят, к тому же наши городские одежды могут навлечь на нас подозрение.

– Почему? Сюда ведь часто приходят знатные люди, заблудившиеся во время охоты, – в этих местах много леопардов.

– Но разве я похожа на госпожу? На мне нет никаких украшений – ни пояса, ни ожерелий, ни серег. Я не надела даже колец…

Хэка задумалась. Вдруг она заметила невдалеке дымок. Неожиданно ночную тишину возмутил душераздирающий женский вопль. Затем послышался чей-то скрипучий голос. И сразу же отвратительно завыли шакалы. В эту минуту, наверное, в хижинах с плачем проснулись дети, и матери, в страхе прижав их к груди, шептали ласковые слова.

– Нилуфар! – в ужасе сказала Хэка. – Здесь страшно! Видно, боги прокляли это место.

– Нет, Хэка, я не уйду! – твердо ответила Нилуфар и двинулись вперед. Женщины вскоре поняли, что замеченный ими дымок исходил от костра. Они неслышно подкрались к полянке, где горел огонь, и увидели в отсветах пламени звероподобного человека. Он сидел на трупе, перед ним лежала связанная женщина. Ее надрывный плач сливался с рыдающим воем шакалов. Вокруг костра валялись человеческие скелеты.

Нилуфар и Хэка похолодели от ужаса. На их глазах звероподобный человек принялся хлестать женщину бичом. Та дико завыла, моля о пощаде.

И вдруг подруги услышали шаги – кто-то, не таясь, шел по лесу прямо к ним.

– Сюда идут! – испуганно сказала рабыня, обернувшись к Нилуфар.

– Уйдем, Хэка!

– Поздно, госпожа! Если мы побежим, нас примут за преступниц!

Нилуфар не успела ответить, как из темноты выступила женщина.

– Что вы за люди? – спросила она недружелюбно.

Небольшой кусок ткани, прикрепленный к поясу, прикрывал ее наготу, зато тело было сплошь увешано украшениями из перламутра и мелких ракушек.

– Нас мучает жажда, – ответила Хэка. – Мы хотели бы напиться. Но что у вас – деревня или преисподняя? Мы чуть не умираем от страха и не можем сдвинуться с места – ноги словно приросли к земле.

Женщина тоже казалась испуганной.

– Вам нельзя здесь стоять! Идемте туда, где люди!

И она повела их на небольшое возвышение, где стояла на коленях толпа крестьян и рабов. Отсюда звероподобный человек был хорошо виден. Доносились отдельные его слова: «Ашваттха… змея… смерть…»

Нилуфар и Хэка вслед за приведшей их женщиной тоже опустились на колени и молитвенно сложили руки.

– Кто это? – спросила Нилуфар.

– Отшельник с гор, – ответила женщина.

– Почему же вся деревня спокойно смотрит на дикое насилие? Почему никто не остановит этого изверга?

– Не говори так, женщина! Он святой человек. Он принесет нам счастье, прославит нашу деревню, Наши каналы наполнятся водой, и уродится хорошая пшеница. В полях высокочтимого Манибандха будут колоситься хлеба высотой в десять локтей!

– Высокочтимого Манибандха? Разве эта земля принадлежит ему?

– Да, он владелец всех этих полей, а мы его должники. Почти все крестьяне продали свою землю купцам из города…

– Тс-с-с, смотрите туда! – прервала их разговор Хэка. – Как страшно! Что он творит, этот дьявол в человеческом облике!

Отшельник выкручивал запястье у своей жертвы. Та громко зарыдала и вдруг стихла, видимо потеряв сознание.

– Уйми свой злой язык! – рассердилась женщина. – Мы поклоняемся своему богу. Эта девушка из нашей деревни. Она по доброй воле отдала себя в жертву божеству…

– Какому богу вы поклоняетесь? – с волнением спросила Нилуфар.

– У него одиннадцать ликов: один – змеиный, другой – львиный, третий – медвежий, четвертый – волчий… Я не помню всего… Это знает только наш староста. Ты смеешься над нашим богом?

– Нет, госпожа не смеется, – поспешно ответила Хэка. – Она расспрашивает о вашем боге только из любопытства.

– А зачем там горит огонь?

Женщина посмотрела на Нилуфар с таким видом, словно имеет дело с безнадежным глупцом, и грубо отрезала:

– А на чем же поджаривать мясо, на твоей голове, что ли?

– Чем же отблагодарит вас ваше божество?

– Бог пошлет нам достаток и благополучие. Духи наших предков обретут покой и будут доброжелательны к нам. Звери не станут больше раскапывать могилы и съедать трупы. Наших детей перестанут мучить злые духи – болезни.

Отшельник запрыгал вокруг костра. Натирая горячим пеплом свое тело, он кружился в жуткой пляске, словно одержимый: то рвал на себе волосы, то, издавая пронзительные вопли, бил себя кулаками в грудь.

Все, кто был на холме, раскачиваясь, били низкие поклоны, касаясь лбами земли, словно не смели взглянуть на своего одиннадцатиликого бога, который держит в зубах человеческие тела и с хрустом жует их огромными зубами…

Наконец отшельник остановился. Воцарилась зловещая тишина. Оп подошел к связанной жертве и освободил ее от пут. Затем поднял и посадил на труп. Так же молча стал отрезать от трупа куски мяса, кормить ими женщину и есть сам.

Насытившись, бесноватый несколько мгновений пристально смотрел на луну, словно ожидая от нее приказа, потом схватил женщину за горло обеими руками. В напряженной тишине раздалось хриплое рыдание, и все смолкло. Язык несчастной вывалился наружу. Она скончалась. Тогда отшельник вонзил свой длинный нож в ее грудь…

Налетел порыв ветра. Словно очнувшись от тяжелого сна, Нилуфар бросилась бежать, Хэка последовала за ней. Страх придал им силы, и вскоре они были у колесницы.

– Гони! Быстрее! – задыхаясь, крикнула Нилуфар.

Буйволы поднялись на ноги. Что-то с жужжаньем пронеслось мимо уха Хэки. Колесница тронулась, но в этот момент опять раздалось жужжание, и что-то с треском вонзилось в задок повозки. Хэка, размахнувшись, хлестнула буйволов бичом…

Когда они уже были вне опасности, Хэка сдержала колесницу, давая бедным животным отдохнуть. Только сейчас женщины заметили длинную тонкую стрелу, торчавшую в деревянном задке колесницы. Они задрожали, вспомнив весь ужас пережитого.

– Ее нужно бросить где-нибудь возле воды, – сказала Хэка. – Там проклятое место… Как было страшно!

Возле пруда они остановили колесницу. Сначала обе напились вволю, потом принесли стрелу, попрыскали ее водой и воткнули в песок, шепча заклинания.

Молча взошли они на колесницу и медленно поехали к городу. Луна в небе уже потускнела. Ярко-желтый блеск ее сменился безжизненным белым сиянием. Дорога казалась затянутой дымчатой пеленой.

Только вблизи города Нилуфар нарушила гнетущее молчание:

– У меня не хватает смелости вернуться…

Хэка молчала.

– Может быть, Вени не посмела рассказать обо всем Манибандху? – снова заговорила Нилуфар. – Но как же она объяснит ему свою неудачу?

– Куда мы теперь пойдем? – в раздумье проговорила Хэка. – И как мой Апап? Манибандх убьет его!

– Так вернись, – грустно произнесла египтянка.

– Нет! Нам нужно бежать втроем!

– А ты не боишься?

Подняв голову, Хэка сказала:

– Ладно, пусть Манибандх, если захочет, бросит Апапа в огонь. Бежим вдвоем.

Но Нилуфар не согласилась бежать, и они решили возвратиться, – дружба победила страх.

Нилуфар с отвращением вспомнила о дворце, этой обители обмана. Как посмеет она вернуться туда? Разве под силу ей противостоять купцу? Он скажет: «К тебе, презренной, я был бесконечно благосклонен и сделал тебя госпожой. Но я ведь не стал твоим рабом, почему же ты разжигаешь пожар в раю моего счастья?»

Зарождался новый день. Подул прохладный утренний ветерок.

Когда колесница достигла главной улицы, купцы уже открывали свои лавки. Буйволы медленно тащились по чистой мостовой, – они бежали всю ночь, и даже в немногие минуты отдыха им приходилось стоять привязанными. Хэке хотелось как можно скорее рассказать обо всем А папу, и она то и дело подгоняла измученных животных.

Улица быстро наполнялась народом. Каждый спешил в этот утренний час выйти в город и до наступления зноя закончить свои дела. С любопытством разглядывала толпа двух молодых красавиц. Одна из них правила упряжкой буйволов, другая стояла на колеснице в позе госпожи, гордо подняв голову. Во взоре ее светилось глубокое презрение к толпе, словно это были животные.

Великолепие Нилуфар слегка поблекло. Глаза покраснели от ночного бодрствования, украшений на ней не было, одежды загрязнились. Казалось, она только что пробудилась ото сна и не успела привести себя в порядок.

Это привлекало внимание толпы. Особенно любопытны были молодые гуляки, собравшиеся у винных лавок. Ночной разгул не утолил их сладострастия, и они бесцеремонно рассматривали растрепанную светлокожую Нилуфар. Знатные юноши предавались забавам даже в этот ранний утренний час. «Пусть наши отцы заботятся о золоте, – рассуждали они. – Придет пора, тогда и мы займемся делами. А пока к чему губить в трудах свое бесценное тело?»

– Нилуфар! – с тревогой сказала Хэка. – Народ все прибывает…

Кто-то насмешливо крикнул:

– Дави их, красавица! Дави!

Толпа и в самом деле росла на глазах. Горожане спешили к храму богини Махамаи. В их сердцах снова поселилась тревога. Давно ли они с надеждой воздавали хвалу всемогущей владычице? Разве не видел старейший жрец благосклонную улыбку на ее божественном лике? Почему же этой ночью снова раздался ужасный грохот, а луна окрасилась алой кровью? Неужели Махамаи опять возжаждала жертв? Горожане озабоченно шагали к храму, уступая дорогу лишь тогда, когда морды буйволов оказывались совсем рядом.

Вдруг кто-то крикнул:

– Смотрите-ка, египетская певица! Это она нарушила обряд поклонения всемогущей Махамаи. Презренная египтянка выказала неуважение к нашему божеству. Вот почему земля грохочет снова в гневе!

Кругом заговорили.

– Муравей вознамерился поколебать горы! Наша богиня, наши жертвоприношения – ничто для этой распутницы! Посмотрите на нее – какая гордая! Это не женщина, а дух. Проклятая ведьма, она хочет предстать перед нами красавицей!.. Она красавица, только когда едет в колеснице, полунагая, обнажив груди и мягкие бедра перед всем миром: приди, мол, ко мне, окунись в струю грехов и умри… Распутница бесстыжая!

Нилуфар схватила бич и наотмашь ударила говорившего по лицу. Тот закричал от боли и зашатался. Его поддержали. По лицу насмешника текла кровь. Море голов окружило колесницу: нельзя было продвинуться вперед ни на шаг.

Чья-то рука уцепилась за поводья. Это был Вишваджит.

– Куда едешь, красавица? – спросил он. – Голодные волки, почуяв запах мяса, напали на тебя? Ты похвалялась своей силой, так разгони эту волчью стаю! Где он, твой Манибандх?

– Он мне никто! – вскрикнула Нилуфар. – Он теперь ничто для меня!..

Вишваджит захохотал.

– Что же вы смотрите, недоумки? – закричал он. – Не все ли равно – танцовщица или певица. Хватайте ее! Тащите к начальнику стражи!

Поднялся невероятный шум. Возбужденные горожане жадно протягивали к женщинам руки.

– Нилуфар! – испуганно зашептала Хэка. – Надо бежать…

– Прыгай, Хэка!

Рабыня юркнула в толпу, за ней последовала Нилуфар. Поднялась страшная суматоха, люди напирали со всех сторон. А беглянки уже выбрались из толпы и были далеко. Увидев, что жертвы выскользнули из рук, толпа взревела. Все в изумлении смотрели друг на друга.

Кто-то громко захохотал. Внимание людей снова было занято, нашлась новая забава, все тотчас забыли египтянку.

Старый Вишваджит успел взобраться на колесницу и принялся погонять буйволов, крича:

– Ослы! Она сбежала! Будь она такой же тупоголовой, как вы, ей ни к чему было бы ехать сюда из далекого Египта. Поняли? Прочь с дороги, глупцы! Дорогу высокочтимому Вишваджиту!

Буйволы попробовали не подчиниться и попятились назад. Но Вишваджит, как заправский возничий, искусно сдержал их.

– Высокочтимый снова молодеет! – крикнули в толпе. – Слава Вишваджиту!

Множество глоток подхватили этот крик. Все развеселились.

– А ну еще раз, бездельники! – орал старик. – Еще раз крикните!

Буйволы побежали по дороге. Люди, увидев на колеснице Вишваджита, невольно расступались: он ведь блаженный, раздавит без пощады. Но насладиться поездкой Вишваджиту так и не пришлось. Возле дворца Манибандха буйволы остановились как вкопанные. Старик принялся нахлестывать их бичом. Те храпели, роняя пену, но не трогались с места. Рабы, приметив знак Манибандха на колеснице, сразу поняли, почему остановились буйволы. Они закричали:

– Высокочтимый! Господин просит вас пожаловать к нему!

Вишваджит, самодовольно улыбаясь, сошел с колесницы. Он так важно вышагивал, словно это был сам Манибандх. Рабы, предвидя веселую забаву, с удовольствием показывали ему дорогу. Кто из них не знал, что высокочтимый Вишваджит выше всех на свете?! И они, ликуя в душе, но с серьезными лицами представили одного высокочтимого другому.

Манибандх в это время диктовал писцу перечень товаров, отправляемых в Западную Азию. Он с удивлением посмотрел на юродивого и смиренно опустивших головы слуг.

– Шильпахас! Что это?

– Великий господин! – с поклоном отвечал Шильпахас. – Сегодня мы рады приветствовать высокочтимого Вишваджита! Все жители Мохенджо-Даро – дети и старики – поют ему великую славу!

Манибандх недоуменно смотрел на слугу.

– Великий господин! – продолжал Шильпахас, с трудом удерживаясь от смеха. – Высокочтимый остановился у ваших ворот, чтобы повидаться с вами. Нашим долгом было проводить его к вам. Простите ваших рабов! – И, повернувшись к Вишваджиту, слуга произнес: – Добро пожаловать, высокочтимый!

Манибандх улыбнулся, – так вот в чем дело!

– Добро пожаловать! – добродушно сказал купец.

Шильпахас, подойдя к господину, зашептал ему на ухо:

– Великий господин! Сумасшедший прибыл на вашей колеснице. Поэтому мы привели его к вам.

– На моей колеснице? – изумился Манибандх.

– Да, да, на ней ваш знак.

– Мой знак?

– Рабы его сразу разглядели.

– Хорошо, иди.

Шильпахас отошел в сторону.

В это время писец Вришабха оторвался от своей работы и сказал:

– Господин, я записал. В ста пятидесяти корзинах красной смолы…

Но Манибандх даже не взглянул на него. Писец с трудом поднялся на ноги, он был очень толст. В руке он держал длинную металлическую иглу, которой выцарапывал на куске кожи иероглифы. Потом он заполнял выскобленные места чернилами.

В глазах Манибандха мелькнул испуг. Что случилось с Вени? Под пристальным взглядом нищего купцу стало не по себе. Странный взгляд юродивого пугал его и вместе с тем притягивал, как магнит. Неизвестно почему, Манибандх вдруг вспомнил далекое прошлое. Но, овладев собой, он отогнал мрачные мысли.