Текст книги "Гибель великого города"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Глава четырнадцатая

Великий город был в ожидании праздника в честь змеиного бога Ахираджа. Со всех концов света съехались сюда со своими товарами иноземные купцы. С поклонами являлись они в гостеприимный дворец почтенного Амен-Ра. Купцы восхваляли могущество своих богов, а некоторые при этом не удерживались от насмешек над сомнительным величием чужих божеств. Не раз между гостями возникали долгие шумные споры.

Аравийские купцы поклонялись Луне. Египтяне же чтили Солнце, считая Луну его извечным врагом. Но разве в пустыне Солнце помогает людям, вопрошали аравитяне, разве оно является их благодетелем? Нет! Только Луна дарит свет и прохладу. Сама ночь, укрывающая путника, взлелеивается в ее молочном сиянии; и когда Луна отдыхает в раю, по земле начинают ползать ее враги змеи. Противники сходились лишь в одном: как бы ни враждовали между собой Солнце и Луна, оба они верховные божества.

Сколь богат Мохенджо-Даро золотом и драгоценными камнями, столь славен он и мудрецами! Но в спорах египтяне не уступали им, ибо полагали, что равных им нет на всей земле.

«Жители Мохенджо-Даро называют тучу-громовержца благосклонным кормильцем. Но нашей стране дожди не нужны, – говорили египтяне, – нашим полям дают влагу разливы Ха-Пи! Разве туча, – спрашивали они гордо, имеет определенный облик, как Ха-Пи? Божественная река покорна бегу колесницы года, она изменяется от месяца к месяцу, но всегда орошает землю. А облака на небе собираются лишь время от времени…»

Но нелегко было убедить горожан Мохенджо-Даро. Они упорно отстаивали превосходство своих богов. Кто сильнее в спорах, чьи вера и обычаи предпочтительнее, решить было трудно. И Амен-Ра предложил устроить диспут, пригласив иноземных гостей в свой пышный дворец.

Первым завел речь о богах Ашарат, виночерпий досточтимого Амен-Ра. Он рассказал предание о начале Египта. Сами египтяне называют свою страну Кеми, что значит – «черная земля». В далекие времена страной Кеми правили не люди, а боги, самым главным из них был Хешар, иначе – Озирис. Ему служили бог огня Птах, бог солнца Ра, бог воздуха Шу, бог войны Сэб, бог ветра Сети. Все жили счастливо. Природа не скупилась на дары. Ведь нужда приходит тогда, когда люди отдаляются от богов. И так боги правили землей тринадцать тысяч девятьсот лет. В каждый солнечный год бог Ха-Пи четырежды меняет свой цвет. Иногда в пору жатвы его жаждущий язык поднимается до самых верховий и забирает всю пищу людей. Разбившись на пять потоков, Ха-Пи уходит в океан, не оставляя ничего людям. Как объясняли древние мудрецы, это была дань за драгоценную черную землю, приносимую водой. Верховные боги передали Кеми младшим богам во главе с Менесом. Их правление продолжалось четыре тысячи лет. Убедившись, что люди не нарушают установленных обычаев, Менес передал власть в руки фараонов.

– Все наши богатства – щедрые дары предков, – торжественно произнес старый Амен-Ра.

С этим согласились все. Можно ли не почитать предков? Ведь их больше, чем живущих ныне людей, и все они передали свою силу потомкам, чтобы те прославляли их имена. Не все души попадают в рай, многие снова рождаются на земле, потому что день справедливого суда далек. Души могут переселяться несколько раз; подобно каплям дождя, падающим с неба, они вливаются в мировой океан, а потом снова притягиваются в небо богом солнца Ра…

Вошел Баяд. Некогда он был рабом, но благодаря своему необыкновенному уму сумел разбогатеть. О нем с уважением отзывались, несмотря на его низкое происхождение, не только самые богатые купцы и монархи Египта, но и знатные люди Шумера и Элама, Хараппы и Киката! Годы согнули его плечи, брови поседели, но до сих пор сохранил он свое красноречие, которым подчинял себе самых суровых и непокорных воинов. Когда Баяд заговорил, все почтительно умолкли.

Баяд стал говорить об иудейской вере. В его голосе слышалось раздражение. Эти иудеи много кричат о своем «едином» боге, но объяснить ничего не могут. Только и слышишь от них, что они – «единого бога потомки». А спросите: «Кто же мы? Чьи мы потомки?» Они высокомерно ответят: «Только иудеи – избранный богом народ». – «А остальные?» – «Мы не знаем. Если вы не понимаете нас, это наша вина, но не «его».

Красные воды Ха-Пи не так шумят, как эти седобородые старики. Но они не могут объяснить свою веру. Почему? Потому что она ложна. Разве может быть бог «един»? И если они, иудеи, его потомки, значит, бог – человек, значит, «он» тоже совершает грех совокупления?

Ведомо всем, что рождению предшествует совокупление. Опыление цветов отлично от соития человека и животных, но это тоже совокупление. Если цветы совершают грех, значит, существует грех и для богов.

Мудрецы великого города удовлетворенно закивали головами. Слова Баяда, сказали они, – истина. Во всем есть и мужское и женское начало. Мужчина – высшее существо. С его соизволения существует все вокруг. Его природа – горение и отречение. Его суровость – не всеразрушающий гнев, а спокойствие и могущество созидания. Великий бог Махадев, который всех выше, является носителем мужского начала. Жена его Махамаи пробуждает великого бога, и их любовная игра дает толчок всему движению…

– Но, кроме женского и мужского, есть доброе и злое, – пустился в рассуждения Амен-Ра. – Добро и зло борются друг с другом. Они составляют такое же единство, как мужчина и женщина. Иногда побеждает одно, иногда – другое. Почему наступает день? Потому что солнце побеждает мрак. Почему вслед за днем приходит ночь? Потому что мрак одерживает верх над солнцем. Из этого следует, что и зло и добро обладают равными силами.

– Нет, – возразил жрец великого города, – зло сильнее.

– Как же так? – удивились египтяне.

– Когда встает солнце, мрак рассеивается, чтобы выстоять перед врагом, – ответил им мудрец Мохенджо-Даро. – Он таится за каждой былинкой, и солнце, даже сломав ее, не может уничтожить мрак. А солнце прячется подобно шакалам и гиенам, которые всю ночь визжат и шумят, а на рассвете трусливо скрываются в норах.

– Но есть младший бог – Луна… – возразили египтяне.

В спор вмешались аравийские купцы:

– Луна – не младший бог!

– Нет! – говорят египтяне. – Если это так, то почему Аравия стала страной, подвластной Египту?

– Ваш бог Птах, – возражают аравитяне, – живет с женой Пашт, сестрой Башт и сыном Нефертумом на небе. Он видит, как солнце разбивается на созвездия, а едва наступает рассвет, эти куски снова собираются в единое целое и начинают ярко светить. Почему бог Птах, обладая столь могучей силой, равнодушно взирает на то, как солнце рассыпается на созвездия? Ведь от одного его возгласа дрожит земля. Почему он допускает, чтобы закрывался на ночь неувядаемый лотос с пчелой внутри на голове Нефертума, его сына?

– О богах трудно говорить, – вступили в спор мудрецы Мохенджо-Даро. – Знание наше несовершенно, и боги дают нам лишь крупицы его, оставляя океан неизвестного сокрытым от людей. Только за праведную жизнь они могут открыть какую-нибудь тайну жрецам и отшельникам.

Мудрецы снова заговорили о причинах движения.

– Есть сила явная и сила скрытая, – объяснял жрец великого города. – Свет огня явен, а тепло в утробе земли скрытое. Таким же образом мужчина – явная сила, женщина – скрытая. Новое рождение явной силы происходит с помощью скрытой силы. Росток вырывается из земли, потому что в земле есть семя. Женщина – не полна, но и мужчина – не полон. Если нет одного из них, то линия жизни не может продолжаться. Подобно тому как налет саранчи губит поля, семя мужчины, уничтожив скрытое, принимает явную форму и проявляет самое себя. Но неявное снова накапливает свою силу. Помогает ему в этом Время, раб великого бога. Только в состоянии полной отрешенности от всего земного, в неподвижном созерцании самого себя и мира человек освобождается от действия времени. Тогда время останавливается, и для счастливого йога уже нет разницы в том, что было, что есть и что будет. Но пока человек находится в колесе действия, он связан этими тремя временами…

– Но возможно ли, – спрашивают египтяне, чтобы душа была свободна выбрать дорогу, словно путник? Ведь все в этом мире предопределено! Однажды родившись, человек уже не может снова родиться таким же образом и в том же облике. Приход и уход из жизни – суровое наказание даже для благочестивого. Душа переходит из одного тела в другое, ей нигде нет отдыха. Даже испытав ужасные муки ада, она не умирает. Ей суждено и спать на шипах, и гореть в языках пламени. Даже самые великие цари трепещут при виде устрашающих псов, стоящих в преддверии ада: у них окровавленные когти и острые зубы. Нетерпеливо высунув язык, они ждут появления новых жертв. Но душа должна вынести все. Великий фараон после смерти до пришествия судного дня имеет в своей усыпальнице пищу и рабов. А дальше? А дальше он уже ничем не отличается от обыкновенных смертных. Его душа блуждает в мировом пространстве…

– Владыка-фараон может построить пирамиду в Гизэ, – заговорил один из жрецов Мохенджо-Даро. – Но он ничто перед богом-лингамом. Величие лингама беспредельно. Бог-лингам создает самого человека, вырастающего из семени. Его созидательная сила неуязвима. Только лингам единственная первопричина созидания.

В мире создаются горы, океаны, пещеры, леса. И везде нужны мужское и женское начало, чтобы возникло новое. Как от соединения земли и неба рождается горизонт, так от союза двух людей является на свет дитя. Будь женщина прекрасна или безобразна, она до тех пор не сможет родить, пока не станет почитательницей бога-лингама. Все, что рождается и что умирает, – его дар. Без лингама не может быть ни бога, ни сына бога. Он – и безграничное сладострастие и воздержание, жестокость и прощение, радость и отвращение, он – причина, он – действие, он – результат…

Раньше великий Махадев и Махамаи, – продолжал жрец, – существовали в едином облике, но когда Махадев задумал создать мир…

– Зачем? – спросил кто-то из иноземцев.

– Чтобы проявить безграничную милость…

Медленно соображавший шумерский воин не удержался от глупого вопроса:

– Милость к кому?

– К человеку! Да, человек прежде всех. Махадев отделил от себя Махамаи, чтобы сотворить мир. Если бы рождение целого произошло в неподвижности, то оно так бы и осталось единым. И если бы Махадев и Махамаи не разделились, то между ними не было бы никаких различий, не было бы и желания, не было бы и сладострастия. Тогда не мог бы возникнуть жизненный трепет и наступила бы смерть для всех. Ныне же все находится в равновесии – и жизнь и смерть.

– Как же понять? – недоумевая, спросил эламский жрец. – Если Махамаи произведена на свет самим великим богом, то, значит, она дочь его! Как может она быть его женой?

Жрецы Мохенджо-Даро засмеялись.

– Почему вы отделяете мужчину от женщины? – сказал один из них. – Они ведь только две половины единого целого. Созидание начинается, когда обе части вступают в животворящее целое. Махамаи – это любовь, это нежность, материнское начало, это – женщина во всем. Великий бог Махадев – это мужчина, это высшее воплощение всех качеств…

– Тогда, – воскликнул легкомысленный шумерский воин, – в чем же грех?

– Грех в том, что существует Ахирадж.

– Как же возник грех?

– Боги сошлись во мраке. Потому их сын и имеет двойственный облик человека-змеи. Его можно умилостивить только молоком. Ведь молоко – сок женского сладострастия.

– Грех скрыт под блестящим покровом, – сказал Баяд. – Но за ним – обиталище мрака. Можно ли догадаться о том, что змея ядовита, глядя на ее красивую кожу?

– Разве это скрыто от великого бога Махадева? – ответил жрец храма Махамаи. – Грех растворен во тьме и приближается лишь тогда, когда о нем забудут. И только вы захотите его схватить, он тут же исчезнет. Когда мать-земля Махамаи надевает красивые одежды времен года, она помнит о грехе. Для купания она призывает тучи, которые, наполнив в океане свои кувшины, омывают ее. Алые и золотистые цветы, появляющиеся в небе вечером – это край ее одежд и ее нежные ноги. Украшая себя, она помнит о грехе. Но, танцуя перед Махадевом, она забывает обо всем…

Иноверцы, потупив взоры, молча размышляли. Они признали свое поражение в этом споре и сидели не шевелясь, охваченные чувством сожаления. Боги Мохенджо-Даро дарят людям радость, не требуя богатых жертв. А в Египте лишь один обряд превращения человека в мумию поглощает огромные богатства!

– Удивительна ваша религия, – нарушил молчание купец из нижнеегипетского города Бахари, не только в Египте, но и в других странах я не слышал ничего подобного. Неужели и в соседних землях – Кикате, Пании, Шапью, Кирате – почитается бог-лингам?

– Да, почитается, – с достоинством ответил жрец великого города. – Ведь именно он истинный бог. В нем заключается тайна рождения. В каждой части земли у него есть боги-рабы, боги-слуги, которые, принимая облик болезней – оспы, чумы, проказы, – направляют путь человека; приняв облик демонов и злых духов, они дают ему знание и сокрушают его гордыню.

Это понимали все. Египтяне тоже считали своих знахарей друзьями злых духов, поэтому они могли изгонять болезни.

Мрачные и злые, сидели египетские мудрецы, не в силах опровергнуть утверждения почитателей бога-лингама. Этот бог велик и могуч. И если вселенная сотворена для человека, то тогда созидательная сила, находящаяся в самом человеке, больше всего приближает его к богам. Значит, бог-лингам – основа всей жизни человека и основа всех изменений в этом мире. Желание приводит великого бога в возбуждение. Из возбуждения возникает движение. На небе, на земле – всюду находится великая мужественная сила этого первого из богов. Именно к ней стремится в трепете Махамаи, обезумев от желания. И когда в ее утробу попадает семя, то оно, приняв облик творца, снова приходит в мир. Махамаи прервала вековой сон великого бога. Подобно покрытому пеплом вулкану, прекрасный в своем могуществе Махадев открыл глаза и узрел полуобнаженную Махамаи. Увидев богиню – нежную часть своего существа, он пришел в возбуждение. Так возник мир. В радости Махамаи вселенная узнала безграничную мужественную силу, которая дает счастье мужчине, женщине и потомству. Бог-лингам не только разрушитель, но и хранитель и защитник…

Такие споры происходили в великом городе каждый год. И знаменитые мудрецы Мохенджо-Даро побеждали всех своих противников, потому что невозможно отринуть опьяняющую радость жизни. Одни страшатся будущего и души их смиренны, у других же душа бесстрашна и жаждет обладать всем. Кто же из них победит? Бессмертие жизни выше бессмертия небытия!

Но Мохенджо-Даро был славен в мире не только своими огромными богатствами, жизнеутверждающей религией и мудростью своих жрецов. Купцы великого города нигде не знали преград и вели торговлю с самыми далекими странами. Их язык был распространен и в Египте, и в Эламе, и в Хараппе, и в Шумере, и в Кикате. Люди из соседних стран забывали свой язык и говорили на языке Мохенджо-Даро. Так же широко распространялась и письменность великого города.

По языку, письменности, обрядам и обычаям соседние страны – Кикат, Кират, Пания и Шанью немногим отличались от великого города. Однако жители Мохенджо-Даро обладали кожей светло-бронзового оттенка, по сравнению с ними люди из соседних стран казались более смуглыми.

Жители Мохенджо-Даро стремились относиться ко всем благожелательно. Египтян они встречали гостеприимно, иногда пытались сами говорить на ломаном египетском языке и понимали его, потому что постоянно торговали с Египтом. Горожанам нравились черные египетские рабы и белокожие рабыни.

Люди, прибывшие из Киката, Шанью и Пании, говорили на языке великого города и старались во всем походить на жителей Мохенджо-Даро. Горожане в душе посмеивались над их попытками, но одобрительно покачивали головой.

Эламские и шумерские купцы пробовали отстаивать родной язык, но горожане никогда не уступали им, считая, что достойны быть услышанными лишь те слова, которые исходят из их уст, и что в мире нет другого языка, который был бы способен выразить их чувства. И гостям поневоле приходилось смиряться, а жители великого города меж собой говорили о них как о дикарях. Эти густочерные, безобразные, смердящие шумеры и эламцы выглядят совсем как южные лесные племена. Боги Мохенджо-Даро не раз вытесняли их богов. Поэтому у них нет прекрасных каменных статуй.

Женщины великого города учили своих детей:

– Наш язык – тот самый, который избрали великий бог Махадев и богиня Махамаи для беседы между собой. Первый звук нашей речи произнес Махадев. Этот звук мы уловили и можем повторить его на барабане, сделанном из глины и обтянутом козьей кожей.

Малыши внимали словам своих матерей.

– Наши предки видели священный танец великого бога Махадева. Гул его пляски пронесся над океаном, заполнил горные долины и обратился в эхо. Ветер разнес его по всей земле. Иноверцы в далеких странах начали подражать этим звукам, но они не смогли хорошо расслышать их, оттого и говорят все народы на разных языках.

– А потом? – спрашивали дети.

– А потом мы услышали, как Махадев говорит с Махамаи.

– Разве вы сами это услышали?

– Это слышали наши предки, – поясняли матери. – И с тех пор мы стали первым народом на земле. Махадев – наш отец, Махамаи – наша мать. Когда приходит беда, все молят богиню Махамаи об избавлении, и она преследует своего злого сына Ахираджа, чтобы искоренить грех. Но Ахирадж сбросил с себя змеиную кожу, убегает. И тогда, обманутая хитростью сына, богини Махамаи успокаивается. Однако беда продолжает грозить нам, и люди просят милости бога Ахираджа, вездесущего сына Махадева…

– А почему же, – с любопытством спрашивали дети, – у Махадева и Махамаи родился такой злой сын?

И матери отвечали:

– Сейчас вы этого не поймете… Что нам сказано, тому и верьте… О богах плохо не говорят…

И этого было довольно, чтобы убедить детей.

Глава пятнадцатая

Полдень. Слышно, как бьют праздничные барабаны. Несмотря на зной, рабы хлопочут во внутреннем дворе. Звуки их шагов гулко разносятся по всему дворцу: двор выстлан цветными плитками из обожженной глины, образующими огромный цветок лотоса.

Вени, полулежа на постели, рассеянно прислушивалась к окружающим звукам. Манибандх говорил ей:

– Нилуфар нет прощения. Я знаю, как жестоко она тебя оскорбила, красавица! Нет границ ее коварству.

Вени вопросительно подняла на него глаза.

– Она хотела обмануть и меня и поэта. Она задумала убежать, украв драгоценности и деньги. Но ты, Вени, меня спасла! Ты высвободила меня из этой отравленной западни. Я был одинок, меня утомила жизнь. И тогда на моем пути встала эта египетская красавица. Я сделал ее госпожой, осыпал золотом, и она возгордилась этим, – ей показалось, что она победила мое сердце и своими прелестями завоюет весь мир. Но я не любил ее Вени! В душе я смеялся над ней. Она не обладала истинно женским сердцем, она была всего лишь рабыней, жадной до чужого золота. Но и став госпожой всех моих богатств Нилуфар не подарила мне свою любовь…

Манибандх замолчал. Он казался удрученным, и всякий удивился бы, увидев его сейчас.

– Высокочтимый! У вас горе? – поразилась Вени. – Ведь вы подобны льву…

Манибандх поднялся и в волнении начал расхаживать по комнате. Неожиданно остановившись у ложа Вени, он сказал:

– Я сам не знаю, чего хочу!..

Взяв купца за руку, Вени усадила его на ложе и ласково сказала:

– Чего может хотеть человек… – Она закинула назад свои волосы, – кроме любви, высокочтимый? Без любви человеку трудно нести бремя жизни.

Их лица были рядом. Властный взгляд Манибандха был устремлен в ее глаза. Вени потупила взор, легкая тень стыдливости пробежала по ее щекам. Это взволновало Манибандха.

– Вени, ты земной рай! – восторженно заговорил он. – Ты не стремишься к богатству. Отныне я ненавижу свои сокровища. Это золото жжет глаза, как языки пламени. Я никогда не мог насытить свою жажду богатства. Прежде я владел золотом, теперь оно подчинило меня себе. Оно хочет пожрать меня. Мне нет спасения! Вени, поддержи меня! Скажи: «Манибандх, остановись, остановись!»

Он замолчал. Томная и расслабленная, сидела перед ним Вени. Грудь ее поднималась с каждым вздохом. Манибандх потянул Вени за руку. От жаркого прикосновения у нее застучало в висках, на лице отразился трепет страсти. Взгляды их встретились, они потянулись друг к другу и не могли больше противиться очарованию близости. Казалось, само небо стало опускаться вниз, а земля вздымалась ему навстречу. Горячее дыхание Манибандха коснулось губ Вени…

В это мгновение кто-то громко чихнул. Послышался язвительный смешок. Вени отпрянула назад. Когда женщину застают в такое мгновение, ей хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила ее. Манибандх выпустил руку танцовщицы и привстал, обезумев от ярости. Брови его грозно сошлись. Кто осмелился на эту неслыханную дерзость? Олицетворением испепеляющего гнева, образом самой смерти двинулся высокочтимый к дверям.

– Эй, раб! – взревел он.

– Да, господин! – ответил мгновенно появившийся слуга.

– Ты сейчас чихнул?

– Нет, великий господин! Смею ли я…

Начались розыски. Манибандх не мог успокоиться.

Снова окликнул раба.

– Ты видел? – спросил Манибандх у него.

– Кого, господин?

Только Нилуфар могла решиться на подобное. Но назвать при Вени ненавистное ей имя?! Да и как могла оказаться здесь рабыня?

– Того, кто чихнул… – неуверенно сказал Манибандх.

– Нет, великий господин.

– Хорошо, иди!

Раб вышел, едва сдерживаясь от смеха, – это он чихнул. По приказу Манибандха, весь дворец тщательно обыскали, а управитель Акшай вновь обшарил каморки рабов. Придя к Хэке, он завел с ней обычный разговор. «Никто не узнает», – уговаривал он ее. Но Хэка просила его поскорее уйти, так как должен был явиться Апап. «Лишний раз не стоит встречаться с черным дьяволом», – решил управитель и пошел дальше.

Воспоминание о Нилуфар приводило Манибандха в бешенство.

Теперь он знал, что египтянка прячется в потайных местах, и горько сожалел, что когда-то рассказал ей о них. Только он и Нилуфар знали эти ходы. И высокочтимый сам отправился на поиски.

Один из рабов видел, как господин удалился в свои покои. Он пошел вслед за ним, но в комнате, к удивлению своему, никого не обнаружил. Тогда слуга в недоумении сел у дверей и принялся ожидать хозяина. Прошло много времени. Вдруг снаружи послышался властный голос. Раб вышел. Его изумлению не было границ: он увидел Манибандха! Потом он долго размышлял обо всем этом, но так и не мог ничего понять…

Ни о чем не подозревавшая Нилуфар сидела, зарывшись в солому. Прибежала Хэка и присела у двери. Вскоре появился Акшай. Взяв с Хэки обещание прийти к нему ночью, он торопливо ушел.

– Ты знаешь, почему он приходил? – спросила Хэка.

– Нет! – ответила Цилуфар.

– Все снова ищут тебя.

Египтянка вздрогнула.

– Но и на этот раз не найдут.

В голосе Хэки звучала насмешка, словно для нее это происшествие было лишь забавой.

– А знаешь, почему они тебя ищут?

– Почему?

Слушая рассказ Хэки, Нилуфар не могла удержаться от смеха.

– Сегодня Манибандх непременно обыщет во дворце все тайные ходы, – задумчиво сказала она. – Но что он там найдет? Пыль?

Хэка молчала.

– Теперь я здесь не останусь!

– Почему?

– Мне нельзя оставаться!

– Это все, что ты могла придумать? – буркнула Хэка.

– Нет, не все!

– Что же еще?

– Сегодня я опять пойду на праздник.

– На праздник?! – воскликнула Хэка. – А если тебя увидит Манибандх? Он сдерет с тебя кожу!

– Но я так люблю праздники! Мне будет очень тоскливо, Хэка!

– Хорошо, госпожа, – недовольно сказала Хэка. – Делай, как тебе хочется!

Из уголка ее глаза выкатилась слезинка – одна маленькая слезинка. Нилуфар смотрела на нее с удивлением.

– Ты плачешь?

– Разве тебя убедишь? Он может приказать живьем зарыть тебя в землю или натравить на тебя охотничьих собак…

От этой мысли у обеих мурашки забегали по телу.

– Думаешь, я ухожу потому, что не хочу быть с тобой? – тихо сказала Нилуфар.

Ответа не было.

– Ты не слушаешь меня?

– О чем ты говоришь? – спросила Хэка.

– Ведь Апап страдает из-за тебя…

– Я не понимаю твоих слов.

– Чтобы спасти меня, ты ходишь к Акшаю, и это огорчает Апапа. Если я не уйду, он возненавидит меня, потому что я мешаю вашему счастью.

Хэка сказала решительно:

– Я напомню Апапу, что я ему не жена. Если Акшай пожалуется высокочтимому, тот может любого из нас продать на невольничьем рынке. Я принадлежу господину. Пусть Апап посмеет меня упрекнуть, я напомню ему, что он раб. Ему ли быть таким гордым!

Нилуфар опустила голову.

– Ты помнишь, как поступил Апап, когда господин отдал меня Акшаю? Куда девалась тогда вся его сила? Нилуфар! Если бы ты не стала госпожой, то, клянусь, не было бы между нами подобных споров. Мы бы жили спокойно, как все рабы, и не роптали на жизнь.

Нилуфар молчала. Потом вдруг заявила:

– Все же на праздник я непременно пойду.

– А я пойду к Манибандху! – насмешливо ответила Хэка.

Нилуфар улыбнулась.

– Ну что ты сердишься? Я ведь не сошла с ума. Меня никто не узнает в мужской одежде.

– Сегодня я почему-то боюсь за тебя!

– Видно, ты полюбила меня больше, чем своего Апапа!

– Не говори так, Нилуфар!

– Что, любовь делить не следует? – пошутила Нилуфар и со вздохом добавила: – Хэка! Будь у меня такой возлюбленный, как Апап, разве я не была бы счастлива?!

Хэка пристально взглянула на нее.

– Ты же сама в детстве говорила: «Хэка, ты будешь принадлежать зверю, а Нилуфар станет госпожой». Помнишь того звездочета?

Нилуфар вдруг расплакалась. Хэка прижала своей груди, из глаз ее тоже катились слезы.

…Вечерело. По краям неба затаились тени, чтобы при первых шагах ночи выскользнуть из своей засады. К храму Ахираджа стекались толпы людей.

Праздник Ахиражда был священным для всех стран долины Инда. Он совершался ежегодно в седьмой день светлой половины месяца шравана. Прошлогодние жертвенные дары не умилостивили великого бога. Голод терзал его, и великий бог дал волю гневу, сотрясая и ломая все в своем подземном царстве. «Чтобы он не вырвался наружу, надо вновь принести ему обильную жертву», – решили жрецы Мохенджо-Даро.

«Почему богиню Махамаи не умилостивило такое пышное и богатое жертвоприношение?» – с тревогой спрашивали друг друга жители Мохенджо-Даро. Земля опять сотрясалась от гнева, гнев ее был еще ужаснее. Самые мудрые люди города долго совещались с верховным жрецом и решили, что только жертвоприношение царю змей искупит все грехи. Паломников из других стран терзав страх: то ли пришел конец света, то ли боги гневаются на них! Бог огня Птах всегда спасал египетский народ от землетрясений. Но ведь в Мохенджо-Даро никогда не было подобных бедствий!

И горожане обратились к жрецу. Не угрожают ли им великие бедствия? Может быть, в городе появился ужасный грешник, которого боги не могут простить? Кто он? Не высокочтимый Манибандх ли? Но грех не может исходить от мужчины, первопричина всякого греха – женщина. Как бы грешил мужчина, если бы не было женщины? Значит, виной всему его полунагая египетская певица. Это она нарушила танец в честь великой богини Махамаи.

Жрец объяснил всем, что богиня Махамаи приняла этот танец, но она разгневалась, когда чужеземная певица посмела вмешаться в таинство пляски. Правда, жрец видел улыбку на лице богини, когда восторжествовала дравидская танцовщица, но в то время богиня радовалась победе над этой неверной египетской певицей, она забыла о мольбе горожан.

Люди жадно прислушивались к словам мудрого старца, – кому больше ведомы дела богов? До глубоких седин жрец преданно служит людям, внося свет праведности в их греховный мир, хотя уже много лет назад боги дали ему право предаться бесконечной радости священного забытья, подобно великому царю йогов!

Величественный храм Ахираджа быстро наполнялся толпой. На огромных камнях у подножия храма были высечены целые сцены из жизни богов. На одном камне красавицы девушки кормили змей молоком, на другом бог-змея, подняв голову, смотрел в небо на своих родителей. Местами стены были покрыты блестящей красной смолой, и это создавало поразительную игру света.

Высокий помост перед храмом предназначался для знати и богатых гостей. Аравийские купцы заняли передние места – так велел обычай: в Аравии тоже поклонялись змеям, и древность этих обрядов исчислялась тысячелетиями. Как ни обидно было египтянам, им пришлось сесть позади. Египетские друзья Манибандха были недовольны: Аравия находится под властью фараона, и каждый из них для аравитянина подобен царю! Но обычаи великого города были для гостей законом.

Амен-Ра, сойдя с колесницы, уверенно прошел на помост и опустился на ложе рядом с Манибандхом. Слева от высокочтимого сидела Вени. Тонкая ценительница танца Вина бросала на нее недобрые взгляды. Она была единственным человеком, которая за спиной у Вени превозносила достоинства египетской певицы. Она была уверена, что если бы тогда Нилуфар не появилась на помосте, богиня Махамаи разгневалась бы еще сильнее.

Темнота сгустилась. Рабы зажгли многочисленные светильники. Стражники, подняв кверху трубы, громко возвестили о начале торжества. Говор стих, постепенно воцарилась тишина.

Вперед выступили молодые красавицы. Поклявшись перед изображением Ахираджа в своей чистоте, они принесли ему в жертву молоко. Зазвучала музыка, толпа в молчаливом восторге следила за священной церемонией. Люди пришли сюда, чтобы очиститься от греха и вымолить прощение у Ахираджа или у самого великого бога!

Жрецы, собравшись в кружок, торжественно зажгли священный огонь. Вокруг распространился запах печеных плодов. Все поднялись со своих мест. Старейший из жрецов вышел вперед. Его почтенный возраст вносил в сердца горожан успокоение, – так ребенок считает деда сильней отца, потому что даже в нем есть настолько разума, чтобы понять, чья рука благословляет всех и кто дает мудрый совет, когда в дом приходит беда. Старик уже готовился отойти в другой мир, и только угрожающий грохот земли побудил его прийти на это торжество, чтобы стать во главе жрецов, совершающих священный обряд, который должен принести великому городу избавление от грозящей беды.

– Непроглядная тьма покрыла землю, – дрожащим голосом говорил старейший жрец. – Нарушился вековой сон великого бога. Махамаи разбудила его, зазвенев своими колокольчиками, и возмутила рукой океан, как ребенок взбалтывает воду в кувшине. Всемогущий бог увидел страстное опьянение своей супруги, разгневался, но и воспылал ответной страстью. Оттого родился у них сын, – и это был ты, Ахирадж! От предков нам ведомо, что это был ты – великий бог змей!

Много прошло поколений о тех пор. Однажды Махамаи увидела, что на избранный ею народ напали дикари, и она вдохнула силу в свой народ. Сам великий бог воевал с дикими племенами, и они спрятались в леса и горы. И тогда Махамаи возлюбила великого бога и воззвала к нему днем, и воззвала к нему ночью. Но Махадев отвернулся от нее и погрузился в глубокое раздумье. Махамаи заплакала навзрыд, и ты, о Ахирадж, увидел ее слезы, и тебя обуяла огненная страсть. И тогда мрак протянул тебе руку дружбы.