Текст книги "Гибель великого города"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Хэка спросила:

– А кто та женщина?

– Моя подруга, танцовщица. Все, чем я владею…

– И ты так спокойно сидишь здесь? – удивилась Нилуфар.

– Госпожа! Уйдем отсюда! – резко сказала Хэка.

– Из какой ты страны, поэт? – снова спросила Нилуфар. – Разве женщины у вас делают что хотят?

– Мы любим друг друга, – с улыбкой ответил Виллибхиттур. – Если когда-нибудь ее сердце захочет оторваться от моего, никакие силы в мире не смогут вновь соединить нас. Я поэт. Я ищу любви, а не цепей!

– Но ведь любовь изменчива?

Голос Нилуфар дрожал.

– Что может сделать бедный поэт? Все в мире меняется… Юноша рано или поздно становится стариком. Разве от этого мир теряет очарование молодости?!

Ничего не ответив, Нилуфар удалилась вместе с Хэкой. Вскоре к поэту подошли Манибандх и Вени.

– С кем ты сейчас разговаривал, Виллибхиттур? – спросила Вени.

– С супругой высокочтимого купца, – произнес поэт безразличным тоном. Взгляды мужчин встретились. Глаза поэта были ясны и безмятежны, как трепетные лучи восходящего солнца, пробуждающие дремлющий лотос. В глазах купца промелькнула мрачная тень. Он пристально оглядел поэта. Совсем юноша, вчерашний подросток… А он?.. Он уже пересчитал ступени молодости.

– Виллибхиттур! – позвала Вени.

– Да, да! Что? – словно очнувшись, откликнулся тот. – Посмотри-ка, Вени, какое прекрасное золотое облачко плывет в небе!

Манибандх и танцовщица посмотрели вверх, но небо было совершенно чистым. Они удивленно переглянулись. Пожав плечами, купец направился к комнатке, где для него уже была приготовлена одежда.

Апап закричал:

– Эй, люди высокочтимого Манибандха! Готовьте колесницы!

Переодевшись, купец вернулся.

– Красавица, почему ты не носишь украшений? – спросил он Вени.

Та нахмурилась и ничего не ответила.

– Надень ожерелье, и ты будешь подобна прекрасной горе Шьямале, увенчанной снежной короной! Не забывай красавица, что честь нашего великого города отныне и твоя честь. Весь город к твоим услугам!

– Поэт! – обратился затем он к Виллибхиттуру. – Что нужно было этим женщинам?

– Они справлялись о вас, высокочтимый купец!

– И не подождали меня? – недовольно сказал Манибандх и тут же прикусил губу: нельзя выдавать своих чувств, да еще при чужеземцах!

Когда Манибандх со своими спутниками отъехал, танцовщица долго не могла оторвать взора от удалявшихся колесниц.

Поэт встревоженно смотрел на новое жемчужное ожерелье подруги.

– Кто дал тебе это?

– Мое искусство, – не пряча глаз, ответила Вени.

Поэт замолчал. Потом, слегка дотронувшись пальцами до волос девушки, сказал:

– Танцовщица!

– Поэт! – ответила Вени, уловив намек.

Оба отвели глаза в сторону и, не сказав больше ни слова, тихонько пошли рядом. В эту минуту великий город содрогнулся. Раздался ужасный грохот. Казалось, кто-то огромный захохотал зловещим смехом и тяжко вздохнул. И снова стало тихо. Это была зловещая тишина…

– Виллибхиттур! – в ужасе прильнула к поэту Вени. Тот крепко прижал к себе девушку. Она прошептала: – Виллибхиттур…

– Вени…

Он погладил подругу по голове.

– Как вы бесстрашны, мужчины! – со вздохом сказала Вени. – Тебя не испугало даже это!

Мимо них пробежал неизвестно откуда взявшийся юродивый. Он бормотал, жутко усмехаясь:

– Жалкие грешники! Вот оно – высшее благо! Слышите, как бьется сердце земли? Боги разгневались на вас, преступные души!.. Недолго осталось вам грешить…. Богиня Махамаи сердито хмурит брови…

Старик разразился злобным хохотом. Вени в испуге закричала. Поэт еще крепче прижал ее к себе.

– Вени…

Девушка спрятала голову у него на груди. Издалека доносились выкрики нищего:

– Не только богиня Махамаи, даже родная мать ее оставила… А ты дал ей приют…

Виллибхиттур и Вени в смятении смотрели друг на друга – они не понимали слов юродивого.

Вода в бассейне беспокойно плескалась.

Глава четвертая

Тусклые отблески пламени смоляных светильников дрожали на стенах. Они перемежались с тенями, колеблющимися, как рассерженные кобры. Печален был вид безлюдных покоев. Сам воздух, казалось, замер, словно задержанный в груди вздох. Через открытую дверь виднелась терраса. За ней – обширный внутренний двор. Здесь в первый день после прибытия высокочтимый Манибандх представил Нилуфар горожанам Мохенджо-Даро…

Солнечные лучи пробивались сквозь узкое оконце и словно звенели, напоминая о радости жизни за толстыми степами дворца, – так на бесконечной глади океана проглядывают кое-где верхушки коралловых рифов, будто тянущихся из мрака глубин к свету. Лучи прорезали серые струи ароматических курений, и Нилуфар хотелось в злобной ярости растоптать эти дымки […] причиной царившей в доме печали.

Полулежа на постели, египтянка грустно размышляла о своей судьбе. Она чувствовала себя, как лотос, охваченный ночным холодом, – его сочным лепесткам нужно жаркое солнце, чтобы в них снова заструились соки, чтобы цветок мог гордо распрямиться.

Нилуфар обвела взором стены покоев, потянулась всем своим гибким, как у змеи, телом – от него еще исходил аромат ночи, проведенной в любви, – и снова задумалась. Неужели все было обманом?. Сладкая боль, причиняемая острой иглой любви, пронизывала все тело, рождая в нем жгучее желание, перед которым все могущества, все богатства мира – ничто. Так огромные дворцы, подобные вздыбившимся волнам Ха-Пи, только жалкий прах перед истинным величием святого аскета…

Нилуфар в отчаянье застонала. Куда теперь полететь ее сердцу, этой вспугнутой птичке? Та заветная, единственная ветка, показавшаяся когда-то желанным прибежищем, уже сломлена…

Египтянка открыла глаза. Вокруг все так же безлюдно, безмолвно, печально… Что же случилось? Рядом с ней нет никого! Неужели ей суждено безвестно гибнуть в этой пустынной громаде?

Как мягка эта постель… Как роскошно шитое золотом драгоценное покрывало… Но сегодня, словно от удара меча, распалась обманчивая кисея ее счастья…

Она позвала негромко:

– Кто тут есть? Эй, рабыня!

Отзвук ее голоса прокатился по комнате дрожащим эхом и, как послушный гонец, унесся вдаль.

Послышались старческие, шаркающие шаги.

– Рабыня!

– Да, госпожа! – ответил скрипучий голос.

– Почему пришла ты? Позови Хэку! – не глядя на старуху, раздраженно приказала Нилуфар. Но тут же устыдилась минутной вспышки. Как могла она позабыть, что недавно сама была рабыней?

Вошла с поклоном Хэка. Лицо ее горело, она была чем-то возбуждена. Наверное, ее вырвали из объятий черного великана… И Нилуфар вдруг почувствовала зависть. Она пыталась успокоить себя – ведь каждой женщине на роду написано быть обманутой в любви; ей платят за любовь презрением, ей суждено жертвовать собой… Счастливое лицо Хэки было ей неприятно. Неужели это и называется любовью – ненасытная жажда души, страшное пламя, после которого остается лишь едкий дым? И, опечаленная, она отвела глаза в сторону. Хэка с недоумением смотрела на Нилуфар. Почему она не радуется жизни? Ведь она добилась своего – стала госпожой. Что еще нужно ей?

Хэка ласково сказала:

– Я здесь, госпожа!

– Не называй меня так, Хэка. Я больше не в силах нести на своих плечах это страшное, как труп, бремя, – ведь я еще молода и красива!

Хэка, не понимая, посмотрела на нее, подошла ближе, ласково взяла за руку:

– Нилуфар!

Нилуфар затрепетала. В участливом тоне подруги ей послышалось предзнаменование недоброго. Она не ответила, только пристально посмотрела на Хэку испуганными глазами.

– Госпожа чем-то расстроена? – тихо спросила Хэка.

Нилуфар слабо улыбнулась.

– Почему ты молчишь, Нилуфар? Что с тобой? Ты осчастливила мою жизнь, могу ли я теперь сделать что-нибудь для тебя?

– Хэка! Где Манибандх?

– Не знаю, госпожа! Если хотите, можно позвать Апапа и спросить у него.

Нилуфар глубоко вздохнула. Хэка вышла и через минуту вернулась в сопровождении Апапа.

– Слушай, раб!

– Да, госпожа! – ответил негр, наклонив голову.

– Куда уехал господин? – сурово спросила Нилуфар, испытующе глядя на негра.

Апап не знал, что ответить.

– Почему ты молчишь? Видно, забыл, кто я?

Негр взглянул на Хэку, но не нашел в ее взгляде участия.

– Госпожа! – наконец ответил негр. – Мне известно, что господин уехал к той танцовщице…

Нилуфар словно ударили.

– Можешь идти, – сказала она.

Апап поклонился и вышел.

– Хэка!

– Да, госпожа.

– Вели подать колесницу!

Хэка не двигалась.

– Ты хочешь знать, куда я еду?

Хэка молчала.

– Так знай: я еду к этой дравидской попрошайке!

– Госпожа! – невольно вскрикнула Хэка.

– Принеси украшения! – приказала Нилуфар.

Хэка вышла исполнить распоряжение.

Нилуфар закрыла грудь драгоценными ожерельями. Выбрав самое крупное ожерелье, она показала его рабыне.

– Хэка!

– Да, госпожа!

– Мужчины больше любят женщин, если они в золоте. Но иногда они покупают рабыню, одевают ее роскошно и лишь потом наслаждаются ею.

Нилуфар рассмеялась.

Хэка смотрела на египтянку испуганными глазами. Какие чувства владели ее госпожой? Неудовлетворенная страсть? Жажда мести? Или затаенное страдание?

Поднимаясь на колесницу, Нилуфар спросила:

– Апап сказал тебе, где живет поэт?

– О деви!

– Нет, нищая! – рассердилась Нилуфар.

Колесница тронулась. Хэка стояла позади госпожи.

Юноши останавливались, пораженные диковинным обличьем чужеземной красавицы, но Нилуфар не замечала ничего – она была занята своими мыслями. Она не знала, что скажет поэту, но ее влекло к нему с неодолимой силой.

Египтянке показалось, что колесница движется слишком медленно.

– Эй, возничий! Ты что, заснул?

– Нет, госпожа!

Буйволы пустились вскачь, из-под их ног взвились клубы пыли. Но даже бешеная езда не принесла успокоения Нилуфар.

– Возничий! Ты знаешь, куда ехать?

– Знаю, госпожа, – ответил возничий, с трудом удерживая разогнавшихся буйволов.

Колесница остановилась перед небольшим домиком. Нилуфар спрыгнула на землю и, немного помедлив, постучалась в дверь.

– Поэт!

Изнутри донесся тихий голос:

– Кто там?

– Можно войти?

– Добро пожаловать, гостья! Дом Виллибхиттура открыт для всех. Чужого богатства ему не нужно, у него есть любовь, и это сокровище никто не сможет отнять – ни самый богатый купец Мохенджо-Даро, ни сам великий бог…

Нилуфар вошла. Поэт лежал на постели.

– Вы? – удивился Виллибхиттур. – Добро пожаловать, о прекрасная!

Он спокойно улыбнулся и, видимо, не думал подниматься. Нилуфар почувствовала себя оскорбленной.

– Деви! В ваших глазах столько презрения, столько недоверия! Что с вами?

Виллибхиттур приподнялся и сел на постели.

– Из какой ты страны, поэт? – раздраженно спросила Нилуфар. – Видно, ты незнаком даже с обычаями гостеприимства!

– Не гневайтесь, деви! – улыбнулся Виллибхиттур. – Пусть богачи Мохенджо-Даро приветствуют рабов. Тогда и Виллибхиттур будет вежлив с богачами…

Гнев Нилуфар сменился удивлением.

– Ради чего доставляет себе деви такое беспокойство? Что ей угодно?

– Твоей жены здесь нет? – спросила Нилуфар, окинув комнату беглым взглядом.

– Нет. Я нездоров. Сегодня она ушла одна.

– А знаешь ли ты, с кем она сейчас?

– Если Вени имеет дело с существом в человеческом образе, мне нечего беспокоиться. Когда же она встретит зверя…

– А разве ты не знаешь, – прервала его Нилуфар, – что и среди людей встречаются волки?

Поэт рассмеялся.

– Госпожа! Вы – женщина, и сегодня в вас говорит женская кровь…

Вошла Хэка и с тревогой взглянула на Нилуфар.

– Госпожа, уже пора…

– Выйди, рабыня!

– Как вам будет угодно! – с поклоном ответила Хэка и удалилась.

С минуту Нилуфар смотрела в глаза Виллибхиттуру. Потом, улыбнувшись, спросила:

– Говорят, ты великий поэт?

– Нет, деви. – Он смущенно опустил голову. – Я всего лишь раб красоты, я нищий, смиренно выпрашивающий любовь…

– Готов ли ты исполнить мое желание?

– Повелевайте, господа. Для меня нет большей чести, чем служить вам…

– Можешь ли ты сложить песню о страдании, терзающем мое сердце?

Поэт улыбнулся.

– Сложить песню? Подойди ко мне, красавица!

Нилуфар смело подошла к юноше и села рядом с ним.

Она смотрела на него недоверчиво, как упрямый, ребенок, которого подозвала к себе старшая сестра.

– Разве так уж велики твой страдания? – спросил поэт, пристально глядя в глаза египтянки.

Нилуфар стало стыдно.

– Посмотри вокруг, деви! Беспощадный бич гуляет по человеческим спинам – это ранит меня больнее, чем лукавые стрелы женских глаз. Как удивительна ваша страна, – здесь поэт должен слагать песни по велению других! Люди вокруг просят хлеба, а ты ищешь любви – не странно ли? Я не знаю, госпожа, так ли велики твои страдания, чтобы слагать о них песни?

– Ты груб и неотесан, глупый мечтатель! – рассердилась египтянка. – Ты посмел разжечь костер в роще моей души! Ты хочешь погубить меня? Хочешь обратить в прах все мое достояние – все, что я выиграла на этом бесстыдном игрище, рискуя поплатиться жизнью?

Нилуфар разрыдалась и выбежала на улицу. Она задыхалась от возмущения. В дверях показался Виллибхиттур.

– Красавица!

Но она даже не взглянула в его сторону. Хэка уловила в глазах юноши выражение глубокой печали. Казалось, он едва удерживается от рыданий.

– Едем, Хэка!

Голос египтянки испугал Хэку, его было едва слышно. Так тихо бывает перед ударом грома.

Колесница тронулась. Нилуфар утирала концом тюрбана катившиеся по щекам слезы.

Шум улицы успокоил египетскую красавицу. Лицо ее приняло обычное надменное выражение. Она не видела длинных торговых рядов, мимо которых проезжала колесница, не замечала восхищенных взоров мужчин, не слышала окриков возничего, с трудом пробиравшегося через толпу, – она целиком была поглощена своими горькими думами.

Хэку удивило поведение госпожи в доме поэта. Как мог какой-то бедняк, незнатный человек так огорчить ее! И вдруг Хэку осенила мысль: рабыня есть рабыня! Нилуфар не способна быть госпожой! Но Хэка тут же подавила в себе злорадное чувство. Смеет ли она осуждать госпожу, которая относится к ней с такой любовью?

– Госпожа! – воскликнула Хэка.

Удивление и страх слышались в ее голосе. Но Нилуфар даже не обернулась.

– Что тебе, рабыня? – спросила она немного погодя.

Хэка смутилась.

– Простите меня, деви!

– Что случилось?

– Пусть госпожа взглянет направо, – робко сказала Хэка.

Нилуфар повернула голову.

– Возничий!

– Да, госпожа!

– Остановись!

Возничий резко остановил буйволов. С колесницы были хорошо видны Манибандх и танцовщица, расположившиеся в тени дерева. Купец надевал на шею Вени золотое ожерелье, унизанное сапфирами. Золото сверкало на смуглом теле танцовщицы, как молния в черном небе. Манибандх не сводил глаз с юной красавицы.

Нилуфар отвернулась.

– Хэка, скажи возничему, чтобы поворачивал.

Колесница покатилась назад. Возница обернулся и хотел спросить, куда же ехать на этот раз, но, увидев грозное лицо госпожи, не решился беспокоить ее. Нилуфар неожиданно улыбнулась.

– Возничий! Куда ты едешь?

– Не знаю, деви! Прикажите!

Нилуфар засмеялась.

– Глупец! Домой, конечно! Куда же еще?

Буйволы резво побежали по знакомой дороге. Мерно позванивали колокольчики. На крутом повороте мелодичный их перезвон усилился, и это восхитило Нилуфар.

– Эй, возничий! Пусть звенят все бубенцы!

Возничий прикрикнул на буйволов. Те рванули колесницу, колокольчики залились веселым звоном. Нилуфар радостно рассмеялась.

– Возничий! Назови Хэке свое имя. Ты получишь награду!

– Если госпоже нравится, так можно ездить всегда! – весело закричал тот.

– Ты просто глуп! Постоянный звон надоедает…

Веселость госпожи радовала Хэку, еще приятней ей было думать о скором возвращении во дворец. Но Нилуфар вдруг схватила ее за руку:

– Хэка, я не хочу туда!

– Что вы говорите, госпожа?!

Нилуфар расхохоталась.

– Что мне делать во дворце? Я не люблю смотреть в мертвые глаза камней. Мне нужна трава, которая послушно приминалась бы под моими ногами. – Нилуфар загадочно улыбнулась. – Я хочу к поэту! Он сложит для меня песню! Какой он необыкновенный человек, Хэка!

От изумления рабыня не могла сказать и слова.

Колесница снова повернула к дому поэта. Нилуфар внимательно осмотрела себя и осталась собой довольна. Недоумение Хэки совсем развеселило ее.

Сойдя с колесницы у дома поэта, Нилуфар приказала Хэке:

– Подожди здесь!

Затем быстро подошла к двери и окликнула:

– Поэт!

Никто не ответил. Внутри слышалось какое-то бормотанье. Нилуфар осторожно отворила дверь. Виллибхиттур сидел, закрыв глаза, погруженный в думы. Несколько мгновений Нилуфар восхищенно наблюдала за ним, потом подошла совсем близко и сказала:

– Я снова пришла, поэт! Теперь ты не можешь меня унизить – я пришла к тебе униженной!

Поэт открыл глаза.

– Ничего не говори! Сейчас я совсем другая! Я хочу, чтобы ты сложил песню о погасшем в моей душе пламени. Неужели не найдется у тебя хотя бы двух капель влаги, чтобы напоить знойную пустыню моего сердца?..

Голос ее прервался.

– Ты вернулась, красавица?

– Да, поэт!

– К чему такая горячность, деви? Что за нужда открывать свое сердце первому встречному?

– Но ты же поэт! Говорят, поэт не знает разницы между своим и чужим, в своем сердце он чувствует боль всей земли…

Виллибхиттур засмеялся. Нилуфар схватила его за руки.

– Я не требую любви, которая отдала бы мое тело в твои объятия, поэт… Я не хочу, чтобы ты прославлял мою молодость и красоту. Я не прошу утешить меня… Но неужели ты позволишь боли моей души перейти в ненависть, зависть, ревность? Неужели не убедишь меня, сколь нелепо желание стать госпожой?

На глазах ее выступили слезы. Виллибхиттур отер их краем своей одежды.

– Ты плачешь, красавица? Ну, тогда твое горе не так уж велико. Избалованное дитя недолго горюет. Госпожа хочет, чтобы я избавил ее сердце от страданий?

– Ты понимаешь меня, поэт, – в радостном волнении говорила Нилуфар. – Ты настоящий человек. На этом свете я услышала от тебя первые человеческие слова… Тебе я…

– Госпожа! – испуганно крикнула Хэка, вбежав в комнату. Наклонившись к самому уху Нилуфар, она прошептала: – Деви, беда!

– Беда? – бездумно повторила Нилуфар, не двинувшись с места. – Поэт, – продолжала она, – сложи песню о том, что Нилуфар никого не любит… Она научилась обманывать. Ей ненавистна, омерзительна игра, которую вы, мужчины, называете любовью…

Хэка стояла в ожидании, но Нилуфар не умолкала:

– Вы, мужчины, собственники, вы страшнее волков! Вам хочется, чтобы женщины гордились тем, что они ваши жертвы…

Поэт улыбнулся.

– Деви! – заметил он тихо. – Ваша рабыня хочет что-то сказать.

– Почему ты вошла без разрешения, Хэка? – недовольно спросила египтянка.

– Простите, госпожа, – ответила Хэка, опустив голову. – Супруга достойнейшего поэта…

– Она послала тебя? Та танцовщица? – Лицо Нилуфар искривилось в усмешке.

– Она не посылала меня, госпожа… Она лишь повторила приказание…

– Приказание? Чье же приказание, глупая?

– Великого господина высокочтимого Манибандха! – дерзко ответила Хэка и вышла.

Нилуфар показалось, будто змеиное жало вонзилось в ее сердце. Она опустила глаза. Поэт сосредоточенно думал о чем-то. Потом сказал:

– Иди, красавица! Тебя ждет супруг! Кому, кроме тебя, подобает встретить его?

Нилуфар бросило в дрожь. Виллибхиттур встал.

– Ты боишься? Я пойду с тобой! Ну, вставай же!

Нилуфар поднялась и медленно пошла к дверям. Выйдя на улицу, она увидела возничего; тот мирно дремал. Возле колесницы стояла сердитая Хэка.

– Хэка, где она, эта танцовщица?

– Госпожа, – мягко заметил Виллибхиттур, – вам лучше бы осведомиться о своем супруге. Танцовщицу я встречу сам.

– Они ушли, – с покорным и почтительным поклоном сказала Хэка.

Нилуфар молча взошла на колесницу, подавив в себе гнев. Что могла она сказать этим людям? Ведь над ней тяготела чужая воля, она не принадлежала себе…

Колесница тронулась. Виллибхиттур еще долго стоял неподвижно, глядя, как рассеивается облако пыли, поднятое копытами буйволов. Неужели Вени не вернется?

Сгустился ночной мрак. Вени так и не пришла. Поэт печально смежил веки.

Глава пятая

Весело переливались на солнце золотые кольца и браслеты дравидской танцовщицы, с улыбкой слушала она Манибандха.

– Ты называешь любовь грехом, красавица? – говорил купец. – В своем заблуждении ты не одинока: и в нашей стране, и в далеком Египте люди твердят то же. Но, будь это правдой, разве любовь дарила бы нам такую бездну блаженства?! Может ли быть любовь греховным чувством, если она, как солнечный луч, пронизывает все мое существо?

– Вы убедили меня, – ответила Вени. – Но можно ли любить человека, обманывая его и не доверяя ему? Обман навсегда губит в людях веру.

– Веру? – воскликнул Манибандх, подавшись вперед. – А знаешь ли ты, красавица, что такое вера? Это – порождение страха. В нашем зыбком, изменчивом мире каждое мгновенно полно неизвестности, а человек – создание слабое, он боится будущего и потому цепляется за прошлое. Он создает тьму глупых и жестоких предрассудков, которые вкупе называет верой. Одни вещи вера навсегда признает прекрасными, другие – отвратительными. Но разве мы не видим, что все в мире заключает и себя хорошее и плохое одновременно? Что превосходно в одном отношении, то мерзко в другом. Стремление к радости, к счастью – вот смысл жизни! Нелепо отдавать частицу души тому, что обременяет нас, как тяжелая цепь.

– Но если все в мире так ненадежно, где же взять силы для будущей жизни?

Манибандх рассмеялся.

– Красавицу пугает будущее? Меня оно не страшит. Чем я был вчера, уже не являюсь сегодня, а чем суждено мне быть завтра – неизвестно. Но почему же мне не быть тем, что я есть сейчас?

– Разве ваша жизнь – прыжки со ступеньки на ступеньку? Разве вам не приходится идти вперед, рассекая грудью поток жизни? – спросила Вени.

Манибандх нетерпеливо возразил:

– Найдется ли во всем Мохенджо-Даро человек, способный противостоять мне? Где тот сумасшедший, который не упадет к моим ногам в рабском поклоне? Человеку свойственно стремиться вперед, но живет он одним днем. Настоящая минута для него самая важная. Потому ли ты живешь, что однажды родилась, или потому, что не успела умереть?

– Манибандх! – вскрикнула танцовщица в гневе. – Это жестоко!

– Сдаюсь, красавица, сдаюсь! Прости меня! – поспешно сказал купец. – Признаю себя побежденным!

– Нет, уступить должна я, – уныло произнесла Вени. – Вы повидали свет, беседовали с царями, поэты о вас сложили песни. Что значу я рядом с вами?!

– Ты завоевала мою душу! Если что-нибудь в мире может унять боль и утешить, то это твой чарующий танец! Твой талант затронул струны моего сердца! Высокочтимый побежден твоим искусством. Деви, ты воистину великая танцовщица!

Похвалы смутили Вени.

– Я не знаю, кто я… – чуть слышно сказала она.

– Как? Ты не знаешь своей силы? – Манибандх придвинулся ближе к девушке.

Вени ласково взглянула на него, губы ее шевельнулись и застыли неподвижно. Оба молча смотрели друг на друга; и молчание это было подобно бездонному океану, в который они медленно погружались. Они словно ждали, что там, в пучине, отыщется чудодейственная жемчужина, способная превратить всю горечь, весь яд жизни в любовь и ласку.

– Да, человек привык к своим оковам, – нарушил молчание Манибандх. – Даже расставаясь с цепями, он жалеет о них. Рабское следование ветхому обычаю – вот истинная причина многих наших поступков. Тот, кто верен обычаю, всегда будет считать свои цепи благословенными.

– Вы сильный! – вырвалось у Вени. – Как это справедливо, высокочтимый! Вы сильный! Вашей доблести рукоплещет весь мир. Порвать все оковы, быть сильным – прекрасно! Но неужели для этого человек должен жертвовать всем, что прежде считал дорогим?

Манибандх задумался. Сколько раз он сам спрашивал себя: ради чего растоптал он в своей душе самое дорогое, – и этот вопрос всегда повергал его в смятение. Каким жестоким был бы ответ! Нужные слова не находились.

Но Вени уже устыдилась своего порыва. Сняв руки с плеч Манибандха, она снова села, пряча глаза. Вдруг танцовщица, подняв голову, спросила:

– А что такое любовь, высокочтимый?

И этот ее вопрос остался без ответа. Купец любовался закатом. «Ничто не вечно, – думал он. – Вот и багрянец зари меркнет на глазах, скоро он совсем исчезнет, и никто не сможет удержать его». Манибандх внезапно почувствовал странную усталость. Он безмолвно опустил руки и склонил голову, как в тот памятный день, когда впервые увидел божественный лик фараона, восседавшего на троне перед пирамидой, на которой красовалось огромное изображение солнца. Может быть, бывшему рыбаку не по плечу заботы высокочтимого Манибандха? Нет! Не живи в его теле могучий дух, разве сумел бы он подняться так высоко?! Манибандх гордо посмотрел на Вени. Танцовщица задумалась. Лицо ее было подобно небу, в котором вместо облаков, несущих дождь и прохладу, мчались знойные тучи пыли, губящие все живое.

– Я утомил вас, деви! – сказал Манибандх. – Не хочет ли красавица совершить прогулку?

Не дожидаясь ответа, он хлопнул в ладоши и приказал явившемуся на зов черному рабу:

– Вели подать колесницу!

Они выехали на берег Инда, и Вени почувствовала свежее дыхание великой реки; на ее серебряной глади отражалось багровое зарево заката. Вени вспомнила своего нежного Виллибхиттура, вспомнила тот мрачный вечер, когда она своим самозабвенным танцем покорила и поэта, и правителя Киката. Она вышла из дома, когда над городом спускалась ночная темнота. Сколько грусти было в умирающих отблесках света на кровлях, высоких домов! И с какой горечью пел тогда на пороге своей одинокой хижины, молодой поэт о том, что наступает безмолвие ночи, обволакивая печалью души людей. Под его песню она начала свой вдохновенный танец, который восхитил всех. Правитель Киката пожирал ее глазами. Вени полюбила поэта. Он сказал ей тогда: «Ради тебя я готов бросить все. Ведь мир бесконечно велик! Кто помешает нам освободиться от рабских пут?» И Вени пошла за юношей, покинув родной дом, отца, мать…

А сейчас? Вправе ли она связать свою жизнь с этим купцом? Кто знает, может быть, завтра любовь ее угаснет, и она останется одинокой, опустошенной, разочарованной!

Ей представилась полуобнаженная Нилуфар, с надменным видом стоящая на колеснице. Весь город с жадностью разглядывал египтянку, словно хотел проглотить ее. Этим кичащимся древностью своего города людям женское тело казалось вкуснее мяса животных. Развратная тварь! Разве может Манибандх, человек столь высокой души, долго любить подобную женщину?

Теперь эта нагая обольстительница посягает на любовь поэта! И только потому, что Виллибхиттур слаб и беспомощен! Ради него Вени отказалась от всего и бежала с ним из Киката, а ведь она могла остаться на родине. Разве зазорно женщине быть среди жен повелителя царства?.. Жалкий поэт тянется к потаскушке! Не бывать этому!

– Высокочтимый! – воскликнула вдруг Вени. – Я должна навестить поэта!

Манибандх едва не разразился проклятиями, – напрасно он приблизил к себе уличную танцовщицу…

– Эй, правь туда! – приказал он возничему.

Тот, едва сдерживая разогнавшихся буйволов, стал разворачивать колесницу в другую сторону, вены на его руках вздулись от напряжения.

– Я хочу его проучить, – сказала Вени, – Он будет долго помнить мой урок.

Манибандх ждал, что она скажет дальше.

– Он изменил мне! – продолжала Вени. – Его ослепило богатство.

– О каком богатстве ты говоришь, красавица? – с недоумением спросил Манибандх.

– Нилуфар, ваша супруга, заманила его в сети своей бесстыдной красоты!

– Я знаю, – со спокойной улыбкой ответил купец.

– И так равнодушны? – поразилась. Вени.

– Нилуфар вправе любить кого хочет. Если в сердце этой женщины нет больше любви ко мне, разве я в силах вернуть ее властью своих богатств?

Слова купца ожгли Вени, словно пощечина.

– Я не понимаю ваших речей, – забормотала она, – я не понимаю вас, высокочтимый…

Вени чувствовала себя словно пловец, выбившийся из сил: один за другим обрушиваются на него грозные валы бушующего моря, еще минута – и он исчезнет в бездонной глубине… Что говорит этот Манибандх!

Купец как будто угадал ее состояние.

– Я огорчил красавицу? – тихо произнес он.

– Высокочтимый! – В глазах танцовщицы светилась надежда.

Купец по-прежнему безучастно смотрел вдаль. Вени казалось, что перед ней огромное изваяние бога, которого она молит о чем-то, но желания ее ничтожны, и произносимые слова даже не долетают до божественных ушей… Вени схватила купца за плечи.

– Высокочтимый, спасите меня! Я гибну, я запуталась в паутине жизни. Вы слышите меня?

– Правь во дворец, возничий! – приказал Манибандх.

Возничий повернул колесницу и щелкнул бичом. Зазвенели колокольцы. Буйволы так резко рванулись вперед, что Вени чуть не упала. Манибандх успел поддержать ее, рука его осталась на поясе танцовщицы. Оба молчали.

Показались городские здания. Колесница замедлила бег и вскоре въехала на главную улицу. Люди с удивлением смотрели на танцовщицу, стоящую рядом с Манибандхом. Когда они проехали, посыпались грязные шутки: столько денег, столько всякого добра, – конечно, без красотки не обойтись! А женщины падки на золото… Люди стремились излить в ядовитых насмешках свои неудовлетворенные желания. Вдруг в толпе раздался хриплый голос Вишваджита. На лице его выступили красные пятна.

Какой-то юноша сказал:

– Поглядите-ка на старика! Видать, красотка лягнула его накрашенной ногой!

Старик сделал вид, что шутка к нему не относится, и строго спросил:

– О ком ведете речь, недоумки?

Никто не ответил. Тогда он закричал:

– Что с вами случилось, языки прилипли? Берегитесь – завтра дравидская танцовщица поразит вас в самое сердце, растопчет ваше хваленое достоинство! Тогда вы обретете тысячи языков и завопите, как рассерженная богиня Махамаи, но будет поздно! – Он злорадно захохотал. – Эй, жители Мохенджо-Даро, ваш разум застлан пеленой неведения! Непомерная гордость мешает вам что-либо понять. Только и чванитесь тем, что вы граждане самого знаменитого на свете города. Похваляетесь своей силой, потому что у ваших мудрецов есть тысяча способов замутить вам головы. Как мотыльки, вы летите в сети их хитроумных словосплетений, забыв о простых истинах, из которых складывается жизнь. Где ваша человечность? Где сострадание к ближнему? На что вы способны, презренные собаки, кроме хвастовства? Для вас закон только то, что творите вы сами!..

Слова старика больно хлестали людей. Прав старик, хотя и твердит вся городская знать, что он выжил из ума и видит все в черном свете.

«Но чего мы должны бояться? – думали иные. Разве смеет кто-нибудь во всем свете так же высоко держать голову?»

Старик умолк, словно пораженный какой-то неожиданной мыслью. Колесница Манибандха скрылась из вида.

Когда колесница остановилась, Манибандх, не дожидаясь помощи Апапа, соскочил на землю. Над дворцом плыли пьянящие ароматы священных курений, приносимые ветром из внутренних покоев. Манибандх помог Вени сойти. Ощутив теплоту его могучих рук, Вени поняла: она побеждена. Даже это мимолетное ощущение взволновало ее до глубины души.