Текст книги "Флотоводец"

Автор книги: Раиса Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Николай Герасимович принял Птохова, внимательно его выслушал. Не делая никаких упреков и предупреждений, сказал: «Ну, добро! Выбирай работу по силам», – и подписал приказ о восстановлении Птохова в кадрах, который был уже подготовлен. Птохов работал два или три года и умер в возрасте 42-х лет. Л.М. Галлер был весьма доволен работой, которую выполнил Птохов.

Адмирал Харламов, обязанный Николаю Герасимовичу адмиральскими погонами и своим благополучием, был направлен в Генеральный штаб на должность заместителя начальника Генштаба по военно-морским вопросам. Однажды Харламов за своей подписью присылает Николаю Герасимовичу бумагу: «Первому заместителю Народного Комиссара Обороны и Главнокомандующему ВМФ СССР. Распоряжение». Я положил Николаю Герасимовичу документ на стол, возмущенный бестактностью Харламова. Николай Герасимович позвонил Харламову и сказал ему как всегда спокойным, но твердым голосом: «Харламов! Я удивлен вашей бестактностью. Я вас направил в Генштаб, я вас оттуда и уберу, если позволите себе еще раз подобное».

Занимая высокое служебное положение – командующего ТОФ, народного комиссара ВМФ, являясь членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, – Николай Герасимович оставался простым, доступным и внимательным к людям человеком: был тверд, решителен и правдив, смело высказывал правду в глаза любому. Если требовали интересы флота, дела, он почти без колебания допускал поступки и принимал решения, зная, что они неизбежно вызовут лично для него неприятные последствия.

Николай Герасимович был сторонник радикального, реального комплексного переустройства структуры ВМФ, быстрого внедрения в развитие его боевой мощности последних достижений науки и техники, в частности, ядерной энергии.

Николай Герасимович терпеть не мог подхалимов, ловкачей, приспособленцев, бездельников и хитрецов. Но он с уважением относился к деловым, инициативным и решительным людям. Терпеливо выслушивал их предложения и рекомендации, даже те, которые выходили за пределы возможного. Дельные, полезные предложения он принимал и содействовал их внедрению.

Николай Герасимович не допускал грубости и унижения человеческого достоинства, оскорблений и угроз даже по отношению к тем, кто этого заслуживал. Он наказывал только в том случае, когда иначе поступить было нельзя, причем наказанный уходил убежденный в справедливости наказания.

Николай Герасимович был чуток к человеческому горю. Он решительно выступал в защиту людей, попавших в беду, и немедленно подавал руку помощи. Давал разрешение на привлечение к суровой ответственности провинившихся только тогда, когда убеждался, что другого выхода нет. Иногда он брал всю вину на себя: «Я – народный комиссар, и во всех недостатках, допущенных в наркомате, виноват прежде всего я». Но он никогда не оставлял безнаказанным истинных виновников, допустивших недостатки.

Николай Герасимович не был злопамятным человеком, он никому не мстил и ни с кем не сводил личных счетов. Стойко, не показывая вида, переносил он неприятности, обиды и неблагодарность людей, обязанных ему своим положением и благополучием. Он никогда не жаловался на допущенную по отношению к нему несправедливость и терпеть не мог сочувствия.

Николай Герасимович бережно хранил в памяти товарищей по училищу, академии, по службе, и людей, когда-либо вызвавших к себе его симпатию. Он мне не раз говорил: «Елисей! Как поживают наши училищные товарищи, сколько нас еще осталось в живых?» Если кто из них нуждается в помощи, то помоги, если сам не сумеешь, то скажи мне».

Николай Герасимович прожил большую, трудную и красивую жизнь, жизнь человека высоких моральных качеств, душевной красоты, чистоты и обаяния. Его жизнь достойна подражания для военных моряков – флотоводцев настоящего и будущего поколений.

Ю.А. Пантелеев. Человек несгибаемой воли[54]54
  Пантелеев Юрий Александрович – адмирал, профессор; командующий Волжской флотилией (1943), Тихоокеанским флотом (1953–1956); начальник Военно-морской академии; автор книг «Морской фронт» (М., 1965), «Полвека на флоте» (М., 1974) (Р.К.).


[Закрыть]

Бывает так – встречаются люди в ранней молодости, а затем жизненные циклоны разносят их в разные стороны, но связи не теряют, хотя иногда и на больших расстояниях, но хорошо видят друг друга. Так случилось и у меня с Николаем Герасимовичем Кузнецовым.

Был мрачный, прохладный осенний день 1926 г. в городе Николаеве. Большая старинная казарма из красного кирпича с высокими потолками располагалась далеко за городом, ни домами, ни лесом не окруженная. В казарме этой размещалась команда крейсера «Червона Украина», достраивавшегося на Николаевском судостроительном заводе на р. Буг. Корабль должен был в ближайшее время войти в состав Черноморского флота. Ежедневно для укомплектования экипажа крейсера в казарму прибывали партии матросов разных специальностей и группы командиров, окончивших военно-морские училища.

Поеживаясь от сырого прохладного воздуха, я сидел с рассыльным краснофлотцем в комнате дежурного командира по команде, попивая крепкий флотский чай и периодически подбрасывая в большую печку сухие поленья дров. Казарма тогда еще не имела парового отопления, поэтому там стояли десятки большущих старинных печей. Старший помощник командира крейсера был болен, и я его замещал. И вот слышу громкий бодрый голос в коридоре: «Где у вас командир помещается?» Кто-то ответил: «А вот в конце коридора открывается дверь». Не прошло и минуты, как в комнату бодро вошли три молодых стройных командира, держа в руках какие-то документы. По блестящему, наглаженному форменному обмундированию и особенно брюкам со складкой-стрелкой, блестящим, еще не мытым двум нашивкам на рукавах я сразу понял, что прибыли служить молодые вахтенные начальники, только что окончившие Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. Они еще застали собиравшегося покинуть казарму командира крейсера Н.Н. Несвицкого. Он посмотрел предписания командиров и на каждом из них написал краткую резолюцию «Ст. пом.» Это означало – идите к старшему помощнику. Так как никаких других указаний дано не было, молодежь и явилась ко мне. Зная «разговорчивость» Несвицкого, по существу, очень доброго человека, но до крайности молчаливого, и видя смущение прибывших, я постарался сгладить их первое впечатление, ибо все это сам пережил год тому назад. Выше, представительнее других мне показался Кузнецов Н.Г. Я даже про себя подумал: «Прямо гвардеец какой-то». Он оказался и разговорчивее своих товарищей. Спрашиваю: «Как доехали, обедали ли?» Вижу смущенную улыбку, двое молчат, а Николай Герасимович прямо объявил: «Признаться, ничего не ели еще». Меня подкупила такая откровенность, я даже ей обрадовался. «Чудесно, сейчас все организуем», – ответил я и вызвал к себе дежурного по камбузу. Хотя ужин команды уже закончился, но прибывшие были накормлены. Через некоторое время ко мне явился Кузнецов и от имени прибывших поблагодарил за ужин. На вечерний чай я пригласил Кузнецова к себе в комнату дежурного по команде. Рассказал ему о крейсере, его командире и специалистах. Кузнецов поведал мне о последних днях в училище, об общих знакомых по Балтике. Кузнецов, оказывается, очень любил парусное дело и, будучи курсантом, любил ходить на шлюпке под парусами. А ведь парус был и моим увлечением. Это, конечно, сделало нашу беседу живой и сблизило нас. Пробеседовав до ночи, чувствовалось, что мы познакомились довольно близко и, видимо, взаимно были удовлетворены.

На заводе шла приемка различных механизмов строящегося крейсера. В этой ответственной работе в специальных комиссиях участвовали все командиры крейсера. Н.Г. Кузнецов участвовал в приемке пожарной системы и еще чего-то. Работали мы целыми днями до темноты. Иногда днем, встречаясь с Кузнецовым, я стал замечать, что он не производит впечатления робкого новичка, голос его звучит уверенно, что ему не ясно – он спрашивает у заводских инженеров. Я давно был знаком с председателем комиссии по наблюдению за строительством корабля (сокращенно: комнаб) Дроздовым – симпатичным корабельным инженером очень высокого роста. Так вот, как-то, идя вместе с завода домой и делясь впечатлениями о ходе приемок на корабле, он мне говорит: «Вы, Юрий Александрович, давно знаете Кузнецова?» Я ответил, что знаю его не более двух месяцев. Дроздов помолчал, а затем произнес: «Удивительно хорошее произвел на меня он впечатление… довольно скромен и очень деловой, разбирается во всем до деталей, совсем не так, как другие. Вот увидите этот пойдет далеко». Я согласился с Дроздовым и стал еще больше приглядываться к новому вахтенному начальнику. Прогноз вскоре оправдался. Крейсер, вступив в строй, начал усиленно проводить боевую подготовку, часто выходить в море. С нами выходил в море и командующий флотом М.В. Орлов. Он тоже внимательно приглядывался к вахтенному начальнику Кузнецову, к тому, как смело и решительно он отдает команды рулевому и сигнальщику. После одного из многодневных выходов в море комиссар крейсера Кедрин, очень общительный человек, сообщил на мостике командиру, что комфлот обратил свое внимание на Кузнецова и сказал Кедрину, чтобы тот посматривал за ним. «Из него выйдет толк», – добавил Орлов, прощаясь с комиссаром. Все это я отчетливо слышал, так как был старшим штурманом крейсера и по должности стоял на мостике рядом с командиром. А волевые качества у Николая Герасимовича действительно проявлялись и совершенствовались с каждым днем его службы на корабле. Мне хорошо помнится один эпизод из нашей совместной службы. В годы строительства флота вахтенных начальников с законченным военно-морским образованием не хватало. Поэтому вахту часто несли командиры из бывших унтер-офицеров царского флота – специалистов своего дела, но вахтенную службу на ходу они знали плохо, особенно навигацию и лоцию. Поэтому штатные командиры-штурманы, имевшие неспециальное образование, чувствовали себя на мостике полными хозяевами, на вахтенных начальников обращали мало внимания и отдавали команды рулевым и сигнальщикам, минуя вахтенного начальника. В те часы на вахте стоял Н.Г. Кузнецов. Определив место корабля и получив разрешение командира поворачивать на новый курс, я отдал непосредственно рулевому команду ложиться на такой-то курс. Кузнецов все это слышал и молчал. Когда крейсер лег уже на новый курс, он отозвал меня на крыло мостика и не грубо, но очень четко и негромко сказал: «Послушай, Пантелеев, на вахте стою я и за движение корабля отвечаю по уставу… команды рулевому об изменении курса должен подавать я… иначе я здесь не нужен, да это требует и устав… если ты не согласен, придется доложить командиру…» Кузнецов был абсолютно прав, я тоже хорошо знал устав. Нас – штурманов – избаловали приведенные выше обстоятельства, и мы перестали как-то считаться с вахтенными начальниками. Я улыбнулся и, помню, ответил тогда Николаю Герасимовичу: «Ладно, ты прав, учтем». Найдя удобную минуту, я тогда же рассказал о нашем разговоре командиру крейсера. Он выслушал меня и как всегда буркнул: «Что же, Кузнецов прав, учтите». Отношения наши не испортились.

Через некоторое время Н.Г. Кузнецов был назначен старшим вахтенным начальником крейсера и в этой должности вскоре показал свои достоинства. Обучая краснофлотцев гребле и хождению под парусом, я заметил, что шлюпка Н.Г. Кузнецова всегда обгоняла шлюпки других рот как под веслами, так и под парусом. Среди командиров в кают-компании о Кузнецове заговорили как о молодом, но дельном моряке, любящем морское дело, море и корабль. Кают-компания у нас была очень дружная. По вечерам мы собирались в ней. Кто-нибудь играл на пианино, другие подпевали любимые песенки. Правда, играли плохо и пели несвязно, но Николай Герасимович любил петь какие-то свои песенки, мы подтягивали ему. Некоторые командиры были остроумными рассказчиками каких-либо историй из своей жизни, вызывавших общее оживление и смех. Николай Герасимович очень любил военно-морскую историю, видимо, он много читал о морских войнах прошлого. Мы разбирали события, разбирали и критиковали действия иностранных флотоводцев. Заводилой этих, по существу, научных дискуссий всегда был Н.Г. Кузнецов. Мы много – до хрипоты – спорили, но все это как-то сближало нас, и все мы становились друзьями.

Но особенно ярко Н.Г. Кузнецов проявил себя в Константинополе, куда в мае 1927 г. с визитом пришли крейсер «Червона Украина» с тремя миноносцами для сопровождения в Афганистан Аманнулы-хана. В один из вечеров старший помощник командира М.М. Оленин с группой командиров были приглашены турецкими офицерами на дружеский вечер. За старпома остался старший вахтенный начальник Н.Г. Кузнецов. И представьте наше удивление, когда, возвращаясь ночью на корабль, мы увидели крейсер стоящим на рейде совершенно без огней, на палубе, видимо, были разнесены пожарные шланги, ибо с бортов лились струи воды, из трубы вылетали крупные искры, и видно было, как по палубе метались темные фигуры моряков. На катере воцарилась гробовая тишина. Старпом Оленин мрачно произнес: «Неужели командир затеял ночью пожарную тревогу, да еще в Турции…» Не верилось, но что-то страшное случилось. На крейсере в тот день поздно вечером вспыхнул пожар в кочегарке рядом с артпогребом.

Горшков тоже был на берегу, за него остался трюмный механик Н.Л. Лобановский. Н.Г. Кузнецов, услыхав пожарную тревогу, немедленно кинулся в кочегарку и стал принимать решительные меры по ликвидации пожара. Затем вызвал боцманскую команду и сумел быстро накрыть чехлом трубы, чтобы прекратить доступ воздуха к месту пожара. Перегородки соседнего артпогреба сильно нагрелись, угрожая взрыву боезапаса. Н.Г. Кузнецов не растерялся и приказал немедленно включить орошение. Температура переборки стала падать, и вскоре пожар вообще прекратился. Н.Г. Кузнецов приказал форсировать введение второго котла, и через короткое время свет вновь оживил корабль. Убрали шланги и приступили к приведению труб в порядок. Они от пожара, конечно, потеряли свой обычный блеск, покрылись обгорелой краской. Утром все сияло чистотой, а турки так и не узнали о нашем пожаре, приписав почти часовое затемнение обычной учебной тревоге. Это происшествие подняло авторитет Н.Г. Кузнецова в глазах всего личного состава главным образом за быстроту, смелость и решительность всех правильных действий.

Осенью 1929 г. мы участвовали в большом учении флота в районе Одессы. На корабле присутствовали народный комиссар обороны К.Е. Ворошилов и еще ряд высокопоставленных военных деятелей. По ходу учения нужно было быстро спустить баркас, посадить в него десант и высадить у Дофиновского лимана. Командир поручил это осуществить Н.Г. Кузнецову. На мостике находился К.Е. Ворошилов с сопровождающими его начальниками, которые внимательно следили за всеми действиями Николая Герасимовича. Погода была не бурная, но с моря шла волна, крейсер без хода качало, и спустить баркас, посадить в него несколько десятков моряков с оружием было далеко не просто. Но Н.Г. Кузнецов с этой операцией блестяще справился. Когда он вернулся с берега, его вызвал на мостик К.Е. Ворошилов, и мы все видели и слышали, как он, пожав Н.Г. Кузнецову руку, сказал: «Товарищ Кузнецов! Вы уже стали опытным моряком, операцию провели успешно. Благодарю вас и передайте благодарность краснофлотцам!»

После учения все начальство съехало с корабля, и мы вошли в Одесский порт. За день до ухода домой в Севастополь была получена телеграмма из Москвы о том, что Н.Г. Кузнецов принят в Военно-морскую академию и ему разрешалось срочно выехать в Ленинград прямо из Одессы. Вечером все командиры собрались за чаем в кают-компании, организовав таким образом нечто вроде прощального ужина. Николаю Герасимовичу сказано было много теплых слов, пожеланий, вспоминали разные интересные комические и трагические случаи из нашей совместной службы на крейсере. Поздно вечером, провожаемый всеми командирами крейсера и краснофлотцами роты, которой командовал Н.Г. Кузнецов, он, очень растроганный, покинул корабль. Все мы ясно видели, какое искреннее расположение и любовь снискал к себе Николай Герасимович.

Я задумался над тем, чем он этого достиг, что особенного сделал? После отъезда Н.Г. Кузнецова мы часто по вечерам вспоминали его и по-разному судили. Создалось общее мнение, что Николай Герасимович был очень прост с людьми, бесхитростен, правдив. Он всегда был готов в большом и малом помочь и помогал товарищам во всем. Н.Г. Кузнецов не умел и не пытался хоть как-нибудь подхалимничать перед начальством или заискивать перед подчиненными. Он мог быть и груб в разговоре с товарищами, но я ясно видел и чувствовал, что это была какая-то искренняя, теплая грубость, и обижаться на нее никто не мог. Больше того, он не боялся и возражать начальству, если чувствовал себя правым. Как-то на одном из учений присутствовал командующий флотом Орлов. Крейсер должен был развить полный ход. Корабль дрожал всем своим корпусом, стрелка указателя скорости ползла вверх и остановилась на цифре 30. Орлов обратился к командиру дивизиона: «Товарищ Шельтинга, это что – предел скорости?». Не подумав или забыв, он сразу ответил: «Так точно». Рядом на мостике стоял вахтенный начальник Н.Г. Кузнецов. Орлов задумался и обратился к нему: «Товарищ Кузнецов, а вы, помнится, на партсобрании говорили, что дали 31 узел, ведь один узел в бою может сыграть решающую роль, комдив забыл или я не понял его?» Николай Герасимович, не смутившись, своим четким волевым голосом ответил Орлову: «Так точно, командир дивизиона, видимо, ошибся, крейсер может 31 узел». Орлов снисходительно посмотрел на Шельтингу, ничего не сказав. Через несколько минут стрелка прибора поползла на 31-й узел. Н.Г. Кузнецов не побоялся испортить отношения с комдивом и доложил правдиво. И подобных случаев я мог бы вспомнить множество. Эта прямота высказывания своих мыслей была основной чертой его характера и, к сожалению, в дальнейшей его службе только портила отношения с начальством, которое не хотело вникнуть в существо дела.

Через год после Н.Г. Кузнецова я тоже поступил в академию, и мы опять встретились с Николаем Герасимовичем. Он пользовался у преподавателей и слушателей большим уважением, его смелые высказывания по различным теоретическим вопросам военно-морского дела вызывали интерес, несмотря на то, что он был только слушателем академии.

Французский язык Н.Г. Кузнецов, В.А. Алафузов и я изучали вместе у француза месье Гобара. Он очень был доволен успехами Николая Герасимович, поругивая меня и Алафузова за нашу якобы леность.

После окончания академии мы снова были направлены на Черное море. Н.Г. Кузнецов по его личной просьбе был назначен старшим помощником командира крейсера «Красный Кавказ». Конечно, он мог бы проситься и на другую должность, но Николай Герасимович хотел пройти всю корабельную службу строго последовательно. Служил он очень хорошо и инициативно, командир крейсера Заяц ему во всем доверял, предоставив полную самостоятельность.

Комфлот И. Кожанов, плавая на крейсере, внимательно наблюдал за новым старпомом и, помню, не раз ставил его в пример на различных собраниях и учебных сборах.

Через несколько кампаний, осенью 1933 г., Н.Г. Кузнецов был назначен командиром крейсера «Червона Украина», а я в то время командовал 2-й бригадой подводных лодок, и мы на всех учениях флота часто встречались с Николаем Герасимовичем. Командующий флотом И. Кожанов на разборе всех больших учений всегда отмечал действия крейсера «Червона Украина» и его командира как правильные и решительные.

В 1936 г. совершенно неожиданно для нас мы надолго расстались с Николаем Герасимовичем. Его вызвали в Москву, и он уехал в Испанию, будучи назначен военно-морским атташе. По рассказам моих друзей, как моряков, так и армейских командиров, в своем поведении Николай Герасимович оставался во всем себе верен, и у испанских офицеров, и у их морского министра быстро завоевал авторитет и глубокое к себе уважение своим спокойным, смелым тоном в суждениях и дружеским ко всем отношением, без всякого намека на превосходство. Он скоро стал всеобщим любимцем как советских, так и испанских офицеров. Мой друг детства Н.А. Питерский рассказывал: «Бывало какой-либо испанский командир корабля заупрямится в выполнении моих рекомендаций, я тогда говорю ему: «Хорошо, не делайте, я только доложу Николасу». Испанец брал меня за рукав и экспансивно говорил: «Не надо, не надо, я подумаю». В результате делал так, как было нужно». И подобных случаев, рассказанных мне адмиралами, бывшими в Испании, было много.

После Испании Николай Герасимович был назначен сперва заместителем, а затем командующим Тихоокеанским флотом. Как я полагаю, с этого быстрого продвижения по службе и начались все личные неприятности у Николая Герасимовича. Не будучи ни в чем лично виновен, он, естественно, с большой тягостью переживал все несправедливости по службе. Внешне ничем это не выдавалось. Как всегда Николай Герасимович был ровен, строг и справедлив к людям, не заискивал ни перед кем, оставался прямым в суждениях.

На ТОФ он пробыл недолго, в 1939 г. Николая Герасимовича назначили народным комиссаром ВМФ. Было тогда ему всего 35 лет. Количество недругов, завистников стало увеличиваться, но Николай Герасимович их просто не замечал.

На флотах назначение Н.Г. Кузнецова было воспринято очень положительно. Офицеры прямо говорили, что наконец-то нашли флотского человека для руководства флотом, а то ведь обидно было видеть, как флотом пытались долгое время руководить совершенно случайные люди, абсолютно не знавшие флота, ни его жизни, ни людей, не окончившие ни академии, ни военно-морских училищ. В этом смысле Н.Г. Кузнецов, конечно, всех на флоте удовлетворял как окончивший военно-морское училище, академию и командовавший кораблем и флотом. Морякам по душе пришлись первые же распоряжения молодого наркома ВМФ. Не знаю, с чьего согласия, но в конце 30-х годов на кораблях, по существу, были ликвидированы офицерские кают-компании. Они остались только как столовые, а в остальное время в них проводились партийные и комсомольские собрания и совещания. Короче говоря, кают-компания была занята весь день и офицерам собраться было просто негде. Наверно, Николай Герасимович, узнав об этом, вспомнил, какая была у нас на крейсере «Червона Украина» кают-компания, какую большую роль она играла в воспитании и образовании офицерского состава. Приказом наркома ВМФ предписывалось восстановить кают-компании, организовать в них чтение лекций на военно-политические темы и сделать ее местом воспитания офицерского состава.

Далеко не всем политработникам понравилось это совершенно правильное решение наркома, началась скрытая критика Николая Герасимовича. Знаю, что в Москве пытались воздействовать на Н.Г. Кузнецова, чтобы он отменил это решение, но он остался непреклонен в своем решении, объясняя всю историю кают-компании и ее роль в создании крепкого коллектива офицерского состава, что в боевой обстановке имело большое значение.

Хорошо помню еще одно принципиальное решение Н.Г. Кузнецова. В пространной телеграмме, разосланной по флотам, Николай Герасимович писал о том, что глубокой осенью, когда кончалась летняя кампания, все корабли ставились в заводы на ремонт или ремонтировались своими силами. Начальствующий состав уезжал в отпуска или на различные курсы усовершенствования. Короче говоря, флот оставался небоеспособным. Помню, нарком ВМФ спрашивал в телеграмме: почему все решили, что войны осенью и зимой не будет? Это совершенно нелогично. И далее нарком ВМФ установил процент кораблей, которые могут быть в ремонте, остальные должны плавать, стрелять из орудий и торпедных аппаратов. Это было для флотов большой новостью, и прогрессивная часть офицерского состава, истинные моряки, восприняли ее, я бы сказал, тоже с энтузиазмом. Я командовал тогда Тихоокеанским флотом и помню, с каким интересом мы вышли с тремя эсминцами на артиллерийскую стрельбу при очень сильном морозе, но артиллеристы справились с поставленной задачей. Корабль весь обледенел и выглядел как-то фантастически. Придя на базу, мы сфотографировали обледенелые корабли и послали фото Н.Г. Кузнецову. По телефону Николай Герасимович мне объявил: «Послушайте, Пантелеев, чем вы хвастаете? Тем, что ваши корабли могут воевать в мороз? Вряд ли наши враги спросят нас, когда им наступать…» Несмотря на холодность тона, я учуял, что нарком доволен, а это мне было важно.

Во время моей службы в Главном морском штабе (ГМШ) я был свидетелем одного события, касавшегося не только меня, но и Н.Г. Кузнецова. В начале мая 1943 г. фашисты потопили на Волге несколько барж с жидким топливом. Тысячи тонн нефти горели и текли по Волге. Сталин был этим очень возмущен, собрал Политбюро, очень резко разговаривал с Н.Г. Кузнецовым, приказал немедленно снять командующего Волжской военной флотилией и в тот же день на вечернем, точнее ночном, заседании представить на утверждение нового кандидата. Никаких подробностей об этом заседании я не знал, а Николай Герасимович ни о чем меня не предупредил. Хорошо помню, что ночью в первых числах мая, когда вся семья уже спала, зазвонил телефон и мужской грубый голос сообщил, что через 20 минут за мной заедет майор (фамилии не помню). Я, конечно, кинулся искать по телефону наркома ВМФ, но его нигде не было. Действительно, через 20 минут за мной приехал какой-то майор, и на большой темной машине мы помчались в Кремль. Из самолюбия я ничего не спрашивал, настроение было, конечно, плохое, да еще темная военная Москва наводила тоску. Не успел я опомниться, как очутился в светлой комнате, где сидело много военных в форме НКВД. Меня попросили подождать. В перерыве вышли все члены Политбюро, и с ними шел Николай Герасимович. Он разговаривал с А.И. Микояном, меня, видимо, не заметил, но я хорошо знал наркома, видел, что он чем-то возбужден, покраснел и говорил с несвойственной ему экспрессией. Очень скоро все члены Политбюро вновь прошли в кабинет И.В. Сталина, и через пару минут туда пригласили меня. Почти у входных дверей мне предложили сесть. Я оглядел комнату и узнал всех членов Политбюро, сидевших за большим столом. У большой кафельной печки, прислонясь к ней спиной и опершись руками на спинку стула, в очень возбужденном, как мне показалось, состоянии во весь рост величественно стоял наш нарком ВМФ. Я смотрел на него и ожидал, что он объяснит мне причину моего здесь присутствия, но Николай Герасимович на меня даже не взглянул. А на меня посыпалось много самых различных вопросов о моей службе на флоте и бывал ли я на Волге. Я ответил, что Волги я в глаза не видел и никогда по ней не плавал. После этих моих слов взоры всех членов Политбюро обратились к стоявшему наркому ВМФ Н.Г Кузнецову. Помню, кто-то спросил: «Кузнецов, как же так?» Тут Николай Герасимович как-то еще больше выпрямился, на шаг отошел от печки, строго обвел всех глазами и громко, но спокойным тоном заявил: «Я уже докладывал товарищу Сталину, что «рекаков»[55]55
  Так в тексте. От слова «река» и по аналогии со словом «море» – т. е. моряков, рекаков.


[Закрыть] у меня нет, а любой опытный моряк-адмирал, уже воевавший, безусловно, справится с флотилией, и я предлагаю утвердить командующим Волжской военной флотилией контр-адмирала Пантелеева». Наступила гнетущая для меня пауза. Николай Герасимович вновь прислонился к печке и ни на кого не смотрел. Мне предложили выйти в приемную. Что еще говорил Николай Герасимович, я не знаю, но вышел он из кабинета в бодром настроении, краска с лица сошла, он приветливо улыбнулся мне и коротко сказал одно слово: «Поехали». И только в машине, обернувшись ко мне, он уже спокойным тоном произнес: «Ну, Пантелеев, поздравляю, вас утвердили в должности командующего Волжской флотилией, не подведите…»

Конечно, Николай Герасимович не рассказал мне, сколько горьких слов выслушали он и нарком речного флота З.А. Шашков от Сталина за потерянную нефть на Волге и за недостаточную помощь военных моряков речникам.

8 мая рано утром нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов, нарком речного флота З.А. Шашков и я вылетели в Сталинград. Наркомы всю дорогу о чем-то оживленно беседовали, я же молча сидел сзади. Полет был тяжелый, но прилетели мы благополучно, и я рад был, что Николай Герасимович вновь обрел свой тон речи, величавость внешнего вида и знакомое мне спокойствие.

За продвижением нефтяных барж, следовавших по Волге из Астрахани в Саратов на нефтеперегонный завод, следило много начальства, ежедневно звонили Микоян, Кузнецов и из Генерального штаба. Горючее требовалось армии, авиации и флоту, без него нельзя было начать большое наступление. Николай Герасимович пробыл на Волге несколько дней, принял решительные меры по техническому и боевому усилению флотилии всем необходимым имуществом. Для помощи мне он вызвал из Москвы начальников управления ВМФ: минно-торпедного, технического, связи и противовоздушной обороны. Все они прилетели с необходимой нам материальной частью.

Волжская военная флотилия широко развернула свою деятельность, баржи с нефтью перестали подрываться на немецких минах. Был все же один интересный случай, характеризовавший выдержку нашего наркома.

Прошла неделя, Николай Герасимович собирался улетать в Москву, и вдруг как-то утром, еще до моего доклада наркому, начальник штаба флотилии В. Григорьев докладывает, что только что взорвалась на мине канлодка «Красный Дагестан» – старый колесный пароход. Он разлетелся на части, и его детали мы находили на деревьях в лесу, вдали от реки, вся команда погибла, не нашли даже трупов – сила взрыва 500-килограммовой немецкой мины, да еще на мелком месте, была колоссальной. Конечно, расстроенный, я пошел на доклад к наркому – это была первая катастрофа. Николай Герасимович выслушал меня внимательно, спросил, было ли место гибели ранее протралено, а затем, обратив внимание на мой расстроенный вид, проговорил: «Слушайте, Пантелеев, неужели вы думаете, что от того, что вы вступили в командование флотилией, корабли не будут взрываться и фашисты не будут ставить мины? Это было бы более чем наивно, возьмите себя в руки, не к лицу командующему так скисать… давайте лучше завтракать». Чувствуя, что у меня в горле появился какой-то комочек, так как я ожидал превеликого «разноса», хотя виновным себя в этой драме считать не мог. Выяснилось, что тральщики 10 раз тралили злополучное место, но мина не взорвалась. Оказалось, что она была какой-то большей кратности действия. Это все мы учли, тралили фашистские мины до 15 раз, мины подрывались иногда и на пятнадцатом проходе тральщика. В результате принятых мер по тралению мин за все лето ни одна баржа с нефтью не подорвалась. В этом была большая заслуга и Николая Герасимовича, ибо он даже из Москвы ежедневно по ВЧ интересовался всеми делами флотилии и немедленно оказывал реальную помощь во всех наших нуждах.