Текст книги "Утолю твои печали"
Автор книги: Раиса Крапп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Когда в приемной к ней подошла медсестра, пригласила за собой, тогда впервые в глазах Ксении появилось ясное, осмысленное выражение – она остро и коротко глянула на Арвида, отвернулась, пошла за девушкой. Всю обратную дорогу Ксения молчала, взгляд ее был отсутствующим. Но едва они вошли в квартиру, она обернулась столь неожиданно резко, что Арвида будто в грудь толкнули: глаза ее пылали
ненавистью.
– Как ты посмел!? – шагнула она к нему. – Вылечить меня решил!? От Олеговой смерти вылечить? От памяти об этих ублюдках!? Ты спросил меня – я хочу вылечиться? Хочу забыть, что из-за меня его больше нет? Ты... Ты... Не смей! Ты уже все сделал – что еще? Уезжай! Уезжай! Мне ты не нужен! Мне никто не нужен! Убирайся отсюда!
Она выкрикивала слова с ненавистью, будто выплевывала ему в лицо. Мокрые щеки ее горели. Она уже не контролировала себя и не могла остановиться. Ее нервы уже не выдерживали столь чудовищного напряжения: после тех бессильных, полубессознательных слез, когда Арвид привез ее домой, она больше ни разу не заплакала. Даже у могилы Олега ее глаза оставались сухими, с болезненным лихорадочным блеском. А теперь, когда она надеялась, что в тишине и покое начнет понемногу обретать себя, слезами истечет тяжесть с сердца – случился этот визит к доктору. И как бы не был он необходим, как не были деликатны вопросы к ней – этот стресс переполнил чашу боли, она выплеснулась через край.
Арвид взял ее плечи, повернул к себе. Ксения обмерла, сжалась... В глазах метнулся ужас... Он обнял ее, желая укрыть от всех ужасов, прижал к себе. Но она вдруг тонко вскрикнула и судорожно, конвульсивно забилась. И вдруг повисла у него на руках – сознание оставило ее.
Подхватив ее, Арвид растеряно заметался, прижимая Ксеню к себе и одновременно пытаясь привести ее чувство. Потом опустил на диван, бросился к телефону, торопливо набрал номер врача, от которого они только что вернулись.
– Вам понадобится еще много терпения и такта. Против ее воли не идите, не возражайте ей явно, – сказал доктор. – Лекарство, что я вам дал, можете незаметно в пищу добавлять. Обморока не пугайтесь, это защита организма от нервного срыва. Но спровоцировали его вы. Я ведь предупредил вас – страх тела. Она физически не может иметь близость с мужчиной.
– Но я только...
– Да понимаю я. А вы ее поймите, сейчас против нее столько... Даже собственное тело. Она будет пытаться справиться с ним, но этот страх разуму не подчиняется, он из подсознания идет. Если эта женщина что-то значит для вас, будьте бережны. А не уверены в себе – оставьте. Это я искренне говорю, без всякого осуждения.
– Для меня здесь альтернативы нет, доктор.
– В таком случае, дай вам Бог терпения. Скоро она придет в себе, постарайтесь незаметно дать две таблетки из флакона, ей станет легче. Но лекарством не злоупотребляйте, оно сильное очень.
– Доктор... она действительно может возненавидеть меня?
– Ну что вы хотите от меня услышать? Будьте готовы и к этому. Сейчас муж остался для нее единственным светлым образом. Возможно, у нее ненависть к мужчинам вообще. А вы сейчас – представитель ненавистного племени. Может быть, с женщиной ей было бы легче. Но, с другой стороны, чувство ненависти к вам, единственное по-настоящему сильное чувство, которое заставит ее оставаться на плаву, в этой жизни, а не погрузиться в себя окончательно. Ксения – сильная личность, но как раз сила ее характера ей помешает. Она захочет справиться со своей бедой сама, найти резервы внутри... Но внутри она разрушена, ей необходимо опереться на кого-то, довериться, переложить часть своей боли. Звоните мне. Мы вместе постараемся ей помочь. Но время сей фактор от нас не зависит, его не ускорить.
...Когда Ксения после обморока пришла в себя и открыла глаза, она увидела Арвида. Лицо ее стало холодным и отчужденным, она медленно отвернулась.
– Ксюша, а я бульон тебе сварил. Он из кубиков, правда, но вкусный.
– Я не хочу, – коротко обронила она.
– Выпей. Пожалуйста. Тебе нужно.
Она резко села, полоснула его глазами:
– Я сказала тебе! – протолкнула сквозь зубы.
Он протянул к ней бокал. Ксеня ударила по нему, бульон выплеснулся Арвиду на руку, несколько капель попало ей на колени, она вздрогнула, – они были обжигающе горячими. Она застонала, сжалась, закрыла лицо руками. Плечи ее вздрогнули, она снова застонала от невыносимого страдания, сжигающего ее душу, и тихо заплакала.
Арвида впервые тогда пронзило мучительное чувство беспомощности – он, такой сильный, уверенный в себе, способный выжить в самых суровых условия, сейчас был бессилен перед горем этой женщиной. И со всеми своими способностями и умениями не мог сделать ничего, чтобы распрямить ее согнутую горем спину, осушить тихие, но такие горькие слезы... Потом это чувство беспомощности повторится ни раз.
Когда она опустила руки и прерывисто длинно вздохнула, Арвид молча принес второй бокал. Она посмотрела на него беспомощно.
– Тебе легче одной? – спросил Арвид.
– Да, – опустошенно проговорила она.
– Выпей, и я не буду мелькать у тебя перед глазами.
Она покорно протянула руку, и взгляд ее скользнул по покрасневшей руке Арвида – по лицу пробежала гримаса страдания.
...Потом Ксении было стыдно. Но не настолько, чтобы стыд этот преодолел ее апатию и опустошенность. Ей настолько все стало безразлично, что не имело значения, как о ней будет думать Арвид. То, что случилось по ее вине, было в сто тысяч раз хуже, остальное – мелочи. Все – мелочь и бессмыслица. То, что совсем недавно было так значимо, велико, прочно, заполняло собою всю ее жизнь и было самой жизнью, на самом деле оказалось столь хрупким. Вдруг так внезапно она потеряла все. А то малое, что осталось – тоже потеряло смысл: думать, надеяться, наполнять страстями, бороться... зачем? Чтобы все могло рухнуть в любое из следующих мгновений? Бессмысленно. Чем меньше имеешь, тем легче руины.
Когда Арвид предложил уехать опять в "Приют", она только безразлично кивнула. Уже потом, в горах, она поняла, что ошиблась. Надо было сразу остаться одной, без него... Ксюша не знала, что ее "согласие" Арвид подготовил.
Глава шестая
Соседку он встретил у подъезда.
– Как Ксюша? – сочувственно спросила она.
– Плохо. Не знаю, что с ней делать. Зайдите как-нибудь минут на 15-20, может, с вами, с женщиной ей легче будет.
– Зайду-зайду, как же... Я и сама хотела, да неловко как-то...
Соседка пришла посидеть, поговорить и эти полчаса были для Ксени мучительны. Провожая женщину, Арвид извинился за неразговорчивость и замкнутость Ксении.
– Ах, что вы, что вы! Да я же понимаю все... Бедная Ксюша...
Арвид встал в дверях ее комнаты, прислонился плечом к косяку.
– Поехали ко мне в "Приют". Тебе ведь не нужны подобные визиты? А там ты сможешь жить затворницей, если того захочешь.
Арвид схитрил, "подставив" эту женщину. Он интуитивно чувствовал, что Ксене лучше будет в другой обстановке, а не здесь, где каждая вещь кричит ей об Олеге, и воспоминания бьют без промаха, занозами вонзаются, безжалостно полосуют обнаженную ее душу, которая и без того один сплошной нерв. Ей будет лучше в тишине и покое "Приюта". Кроме того, здесь он неизбежно, хоть на короткое время, но должен оставлять ее одну в квартире, чего Арвиду очень не хотелось делать. В "Приюте" же она постоянно будет под незаметным, ненавязчивым присмотром. Но он боялся, что предложи он поехать с ним, она откажется. Теперь, сразу после тягостного визита, предложение Арвида попало на благодатную почву.
А на базе их ждали. После звонка Арвида для Ксении приготовили комнату рядом с комнатой директора. По его распоряжению Сан Саныч сделал между ними двери в смежной стене.
По ночам Ксеня кричала. Она не могла сама вырваться из паутины кошмаров, и Арвид будил ее. Она тяжело отходила от сонной одури – видимо, успокоительные препараты давали и снотворный эффект. Не до конца стряхнув сон, она скоро снова погружалась в него, и все повторялось...
Потом Арвид перестал ее будить. Он просто брал ее на руки, как ребенка. И она – маленькая, исхудавшая, легонькая, как девочка – затихала, согретая его теплом, окутанная его нежностью. С лица уходило выражение муки, черты его смягчались – кошмар оставлял ее. Ксения спала, доверчиво прильнув щекой к его груди. Арвид ласкал взглядом каждую черточку, беззвучно шептал ей о том, как он любит ее, что в целом мире она такая одна и ничто ему не заменит ее глаз, ее голоса, ее любви... И что вдвоем они справятся с этой бедой, только вдвоем... Нередко он до утра стерег ее сон, дремал в кресле рядом, уходил на рассвете.
Ксюша ничего этого не знала, и никакие, даже смутные воспоминания не беспокоили ее. Она лишь думала с облегчением, что кошмары, кажется, уходят и со временем вовсе перестанут ее мучить.
...Слова Арвида о том, что она может жить затворницей, к сожалению, имели для нее буквальное значение. Долгое время Ксения вообще не выходила из своей комнаты. Она часами смотрела по видео мультфильмы: с серьезным, неулыбчивым лицом не отрывала глаз от экрана телевизора, бездумно наблюдая веселые перипетии нарисованных героев.
Или так же, часами могла лежать в ванной, глядя перед собой обращенными вовнутрь глазами... В первый же раз, когда Ксеня вошла в ванную и щелкнула замком, Арвид постучал в запертую дверь. Ксения открыла, и он попросил, чтобы она не запирала двери.
– Я к тебе не войду, но дверь пусть будет приоткрыта. Договорились?
– Нет.
– Тогда я сломаю замок.
Ксения только усмехнулась криво.
– Я не стану резать себе вены... И я не люблю дверей нараспашку.
Она вошла в ванную, и замок защелкнулся. Арвид укоризненно проговорил:
– Ксюш, ну ты, право, как ребенок...
– Оставь меня!
– Отойди от двери, стукнуть может, – сказал Арвид и ударил ногой по замку, – дверь распахнулась.
Бледная, она прижалась к стене, губы дрожали.
– Ох, Ксюша... – покачал Арвид головой и, прикрыв двери, ушел.
* * *
Хоть и стремилась Ксения к уединению в своей комнате, как раненый зверь забивается в нору, но все же совсем избежать общения с немногочисленными обитателями "Приюта" ей не удавалось. Иной раз Полине Тимофеевне или Тамаре приходилось принести ей обед, то Сан Саныч приходил прочистить каминную трубу, что-то починить по мелочи. С разговорами они к ней не лезли, не развлекали и непрошеного сочувствия не навязывали. И все же они изменяли ее ощущение себя в доме: не одинокий, истекающий кровью зверь, а частица маленькой доброй семьи, и рядом – чуткие, заботливые люди. Они всегда рядом, только позови, помощь не замедлит прийти. Забота их проявлялась постоянно, и если даже Ксения не особенно замечала ее, то атмосферу бережного внимания она, помимо своей воли, чувствовала.
Полинину кухню она уже знала. И когда в ее тарелках оказывалось что-то особенно лакомое, нетрудно было заключить, для кого предназначены произведения столь тонкого кухарского искусства. Не для Сан Саныча, не для Тамары и даже не для "Евгения Павловича" под руками Полины рождались кондитерские шедевры, которые в магазине "Торты – пирожные" можно было разве что на заказ лишь приобрести.
А особая улыбка язвительного насмешника Сан Саныча? На его острый язык даже Арвид не рисковал попадать. И никто кроме Ксении не увидел, как преображает его грубоватое лицо робкая, добрая улыбка, немножко виноватая и стеснительная оттого, что он уже и разучился так улыбаться в последние годы, когда жизнь била его, как нелюбимого пасынка, и из ценного работника, мастера на все руки он превратился в спивающегося бомжа. Таким и нашел его Арвид. Тогда Сан Саныч уже не улыбался, огрызался еще разве что, злобно скаля зубы...
Тамара... Как-то она принесла ужин, потому что Арвида не было дома, отлучился по должностным делам. Ксения после ванны расчесывала волосы. Она кивнула в ответ на приветствие и больше не обращала внимания на тихую женщину, накрывающую стол. И вдруг услышала:
– Ах, зачем ты так... – негромкий возглас прозвучал, когда Ксения нетерпеливо дернула запутавшуюся расческу. Недоуменно обернулась.
– Зачем ты так? – повторила Тамара. – У тебя прекрасные волосы... Знаешь, я еще когда в первый раз тебе увидела, поразилась – у моей сестры были такие же волосы...
Ксения вдруг увидела, что глаза женщины влажно блеснули.
– Что с тобой? – чуть нахмурилась она.
– А!.. – Тамара улыбнулась, быстро провела рукой по глазам. – Ничего, не обращай внимания. – Она рассмеялась: – Я вообще, ужасная плакса, и над книжками плачу, и в кино.
Чуть помедлив, Ксюша отвернулась к зеркалу. Сзади снова зазвенели столовые приборы, потом стало тихо, и неожиданно Тамара спросила:
– Ксюша... можно я твои волосы расчешу. Я любила сестре расчесывать... У нее тоже, – Тамара чуть улыбнулась, – как у тебя, терпения не хватало...
Ксении не особенно хотелось продлевать это постороннее присутствие, но она не нашлась, как отказать в неожиданной просьбе. Вернее, что-то в голосе, в глазах Тамары не позволило отказать. Она пожала плечами, протянула расческу.
– А об ужине не беспокойся, я прикрою вот так, и ничего не остынет.
Ксюша откинулась на спинку стула. Тамара бережно подобрала ее волосы, переложила их за плечи Ксении... Прикосновения ее были столь нежными, расческа плавно скользила, разделяя тяжелый каштановый поток на узенькие параллельные дорожки – не расчесывала, ласкала скорее... Ощущение было столь приятное, что Ксюша расслабилась, прикрыла глаза.
– Сестра на пять лет старше меня была. Я сколько помню себя, всегда ее волосами восхищалась... – голос журчал негромко, не беспокоил, не мешал, его можно было и не слушать, он дополнял чувство умиротворения и покоя.
– Тамара, а сколько тебе лет? – неожиданно для себя проговорила Ксения.
– Двадцать семь, – ответила та.
Ксения открыла глаза:
– Да мы почти ровесницы!
– Удивлена? – не очень весело рассмеялась Тамара. – Полина Тимофеевна недавно призналась, что когда увидела меня впервые, думала, что мне все сорок.
– Ну, уж!..
– Нет, правда, – Тамара легко махнула рукой. – Я так и выглядела тогда. Только я про это не хочу, ладно?
– Конечно, – поспешно проговорила Ксения.
Она и сама никогда не любила рассказывать другим о своих горестях, для нее это было то же, что грязные простыни на бельевой веревке развешивать. Женщины на работе любили посудачить о мужьях, о детях, порой рассказывали о самом сокровенном. Ксения слушала, сочувствовала, что-то советовала по-житейски и – не осуждала. Может быть им так легче было справляться с неприятностями, но ей этот метод не подходил. Удивительно, что это нисколько не мешало подружкам выкладывать Ксене наболевшее. Наверно, им нужен был скорее благодарный слушатель, чем равный собеседник. А сдержанность Ксюшину уважали – о своем молчит и чужого не выболтает.
"Уж я-то прекрасно это твое желание понимаю... Когда горе, как обнаженный нерв, к нему прикоснуться страшно, не то что... Но у тебя... Неужели у тебя тоже есть о чем молчать?.."
Этот неожиданный разговор значил для Ксении больше, чем она могла бы подумать: вдруг обнаружилось, что ее беда – не единственная в этом мире. То, что раздавило ее – страшно, чудовищно... Но есть что-то еще, другое, что может превратить молодую женщину в неопределенное бесцветное существо лет сорока... И еще оказалось – даже с раненой душою можно возродиться, найти свое место, радоваться малым подаркам судьбы...
Почувствовав некую неуловимую общность с этой женщиной, Ксения, не сознавая того, переменилась внутренне: пусть это был неуловимо малый шаг к жизни, но она перестала ощущать в душе такую оглушающую пустоту и одиночество. Да, Арвид был рядом – но внешне, в свой внутренний изуродованный, разрушенный мир она его не пускала... И нужен был ей именно такой человек, как Тамара – прошедшая через что-то ужасное, но не ожесточившаяся, сохранившая мягкость, расположенность к людям и оптимизм.
Именно в те дни Ксения вспомнила о работе. Раньше ей и в голову не приходило, что отгулы ее давно кончились, и она должна бы выйти на рабочее место. Разумеется, там узнали о смерти Олега, и ей простят, что она вот так, без предупреждения уехала... Но предупредить следовало... И вдруг всплыло в памяти – она ведь заявление на отпуск подала! Арвид положил перед ней исписанный листок бумаги, и она поставила подпись. Ксения болезненно поморщилась – ее не радовали эти провалы памяти.
А через несколько дней Ксенина заведующая сама позвонила.
Протрезвонил телефон, и следом голос Полины позвал:
– Евгений Павлович!
На лестнице она шепнула:
– Это Ксюше звонят.
– Кто? – встревожился Арвид.
– Говорят, с работы.
Арвид взял трубку.
– Здравствуйте. Я брат Олега Асниса. Что вы хотели сказать Ксении?
– А она?..
– ...плохо себя чувствует.
– Это начальник бюро... Дело в том, что у нас сейчас сокращение штата. И Ксюшина должность тоже, к сожалению сокращается. Но если она возьмет сейчас отпуск за свой счет, может быть, я смогу сохранить за ней место.
– Вы отлично сделали, что позвонили. И у меня к вам просьба – сократите поскорее эту самую должность.
– О?..
– Да-да. Ксюше нельзя возвращаться домой. Врач настоятельно рекомендует сменить обстановку.
– Но мне жаль ее...
– Вы очень поможете ей. Так я могу сообщить ей про ее увольнение?
– Ну... если вы уверены, что это хорошо для нее... Вы уверены? Что ж, я так и сделаю.
* * *
Для Арвида этот звонок был как подарок. Он давно собирался поговорить с Ксенией, поджидал лишь удобный момент. Он не хотел, чтобы она возвращалась в свой город.
Арвид давно, сразу после смерти Олега решил, что ни ему, ни Ксении в этом городе оставаться не надо. Для нее город всегда будет теперь ассоциироваться с чудовищными, в их бесчеловечности и трагичности, событиями. Ей надо было заново по крупице собирать, складывать здание жизни. Но не на руинах старой, а на новом, чистом месте.
Была еще причина, и далеко не из последних. Арвид допускал, что его война, может быть, еще не закончилась. Бишин мертв, но соратники остались. И теперь для них не секрет, где искать крайнего. Он-то понимал, что сейчас для них самый оптимальный вариант – прекратить "тестирование", уже имея о нем представление, как о слишком опасном противнике. В принципе ведь, когда он перестал думать об осторожности, когда заставили обстоятельства – он вышел на Босса в считанные часы, будто в справочном адрес спросил. И ни один из мордоворотов Босса не смог стать достойным противником Арвиду, словно все враз превратились в тургеневских барышень. Он-то понимал, а они?
С другой стороны, Арвиду не стоило маячить в городе, где существовало два уголовных дела: по факту убийства добропорядочного гражданина Вячеслава Дмитриевича Бишина, найденного на одной из ночных улиц, и по поводу злодейской расправы в дачном районе пригорода. Хотя Арвид был уверен, что следов своих он не оставил, все же слегка беспокоился. До тех пор, пока не произошла одна встреча.
...Тех, кто захотел попрощаться с Олегом, оказалось много. Арвид знал только учеников брата. Они постоянно были рядом, помогали во всем, ни на час не оставляли Арвида и Ксению. Никто из них не знал, что на самом дело стояло за смертью их учителя и друга, – в смерти его была повинна нелепая, трагическая случайность, так они думали. Арвид посчитал к их же благу оставить их в неведении. Они скорбели, ошеломленные несчастьем, и скажи им сейчас кто-то, что отнюдь не слепое провидение виновно – наверняка жажда мести овладела бы ими. Этого Арвид не хотел, потому что это означало бы еще смерти, с обеих сторон. Он сам отомстил за брата, здесь ему помощников не надо.
Арвид решил было, что ему показалось, когда среди многих лиц мелькнуло еще одно знакомое. Помедлив, он вышел на лестничную площадку. Следом вышел Малыш.
– Что тебе здесь? – сдержанно спросил Арвид. – Ты тут лишний.
– Я понимаю, я уйду сейчас. Тебя хотел увидеть. Мне надо поговорить с тобой. Назначь любое время. Только не уезжай, пока не встретимся.
Помолчав, Арвид сказал:
– Я позвоню.
– Мой телефон...
– Я знаю.
Через несколько дней после похорон Арвид, действительно, позвонил ему. И назначил встречу.
– Приезжай один и точно в то время, как я сказал.
Малыш приехал один – Арвид видел это в окно. Когда Малыш подошел к дверям квартиры и потянулся к звонку, Арвид, стоя на площадке этажом выше, негромко приказал:
– Руки на стену.
Парень не шелохнулся, когда Арвид, вроде бы небрежно, провел ладонью по его одежде.
– Заходи, не заперто, – толкнул он двери.
Арвид провел гостя в гостиную, кивнул на кресло:
– Садись. Жена Олега дома. Поэтому предупреждаю – законы гостеприимства не для тебя. Не давай мне повода нервничать – если мне что-то не понравится, я просто прикончу тебя.
– Не бойся, повода не будет.
Арвид кивнул.
– Говори. Только не вздумай выражать соболезнование.
Помедлив, парень проговорил:
– Меня послали сказать тебе – прежде всего, ты можешь быть спокоен. Из-за Босса никто никаких претензий к тебе не имеет. Когда после всех этих событий он перестал выходить на связь – пришлось провести свое расследование... Да, кстати, если ты беспокоишься насчет уголовного дела, забудь про это. Тут "висяк" обеспечен, – наши ни в каком следствии не заинтересованы. Это тоже велено тебе передать. Ну, а после собственного расследования в Системе многое раскрылось. В том числе – что Фредди был параноиком.
– Это трудно было не заметить, – неприязненно усмехнулся Арвид.
– Да... Но его боялись – на страхе все и держалось. И на подозрительности. Его бы давно спихнули, а с кем делиться мыслями, кто Босс? Он везде мерещился, как-то так получалось, что он всегда и все знал. Хитрый был, как дьявол. К тому же, болезнь развивалась, он становился деспотом – еще более жестоким и подозрительным. Понятно, никому это не нравилось, но страх сдерживал. В общем, мне велели передать – тебе благодарны. Для многих, а может, и для всех, смерть его – гора с плеч.
– Как ты думаешь, меня это хоть на столечко вот интересует?
– Меня послали, и я должен все сказать. Еще кое-что... Это, я думаю, тебе не понравится еще больше, и мне не хочется говорить... Авторитеты наши приглашают тебя в Систему. Ты им нужен. Брата твоего тоже звали. И он сделал выбор... Но они считают, что могут сделать тебе такое предложение – Олег ведь имел дело с Боссом, остальных хозяин не посвящал в эти дела... в общем, ты понимаешь их логику. Сказали, что конкретную сферу деятельности можно определить позже, они готовы идти тебе навстречу во всем. На их взгляд, это способ отблагодарить тебя. Если же тебе это не подходит, они предлагают в качестве вознаграждения крупную сумму. Мне кажется, они боятся, что если ты не будешь с ними, то будешь против. Что мне передать?
– Ты знаешь.
– Да. Извини. И еще одно предложение...
– Хватит! – Арвид поднялся.
– Постой, – Малыш не двинулся, не отвел глаз под свинцовым взглядом Арвида – тот был в бешенстве, но лишь побелевшие крылья носа выдавали это. Выслушай, это не от них.
Он подождал, пока Арвид опять сел в кресло.
– Я ушел из Системы. И еще пятнадцать парней. Они давно хотели, но Босс за горло держал всех. Сейчас период безвластия, да и после всех этих событий... беспредел поутихнет, я думаю, хоть на время. Мы встретились на днях со спортсменами Олега и решили быть вместе. Мы хотим просто жить, нормально жить, заботиться о тех, кого любим. У меня, например, старенькие родители и невеста, она больна... Я не хочу подохнуть на чьем-то ноже и оставить их беспомощными в этом сволочном мире. И так – каждый. Это не контр-Система, мы просто хотим держаться вместе. По крайней мере, нам их кровь не нужна, и мир переделывать мы не собираемся. А в будущем – никто не знает, как повернется. Только криминала нам хватило уже, это точно. И от имени всех я тебя прошу – займи место брата. Драться ты тоже умеешь, это мы поняли.
Помолчав, Арвид ответил:
– Нет.
За этим коротким словом стояло много: и то, что он хочет увезти отсюда Ксению, и что кроме нее нет сейчас у него других забот; и то, что не сможет он потом появляться со своими учениками на разных соревнованиях, потому что непременно попадется на глаза "вербовщикам" из своего же Центра; и то, что учитель из него плохой получится – преподавая азы арифметики он намеренно скроет от них существование высшей математики... Впрочем, за всем этим стояла одна единственная причина. Его, сильного, зубастого молодого волка, заметили, отбили от стаи, сделали бирюком – матерым и одиноким. Его смыслом жизни стало: отыскать след, настигнуть, убить. И добыча его не какая-нибудь ослабевшая, больная жертва, а такой же сильный, полный жизни зверь. И умирать ему не от старости, а в схватке или в темной норе – от ран. Только любви под силу прервать этот смертельный бег. А наставником в стае щенков его представить трудно.
– Передай, что я возьму их деньги, – медленно проговорил Арвид, и заметил, как в глазах Малыша мелькнуло удивление. – Вы учредите крупную денежную премию имени Олега Асниса. Пусть в городе в день его смерти проходят соревнования по боевым искусствам. Пусть любой имеет возможность заявить себя на них, без ограничений. И парни из Системы – тоже. Я хочу, чтобы вы били их на арене и побеждали. Чтобы они видели в вас силу.
– Но почему ты сам... – начал Малыш, изумленный столь неожиданным предложением.
Арвид поморщился, движением руки остановил его.
– Ты заберешь эти деньги и принесешь в клуб. Больше я к ним никакого отношения иметь не хочу.
– Извини. Но учредителем...
– ...будет клуб. Если возникнут какие-то проблемы с налоговой там, или еще с кем – сейчас много охотников чужие деньги считать – пусть об этом тоже твои бывшие хозяева позаботятся.
– Хорошо, мы все сделаем.
Арвид встал, протянул ему руку. Разжать ладонь не спешил, смотрел в глаза, как в душу.
– Останься человеком, парень, – сказал он, наконец, сжав его плечо.
После этого разговора Арвиду стало спокойнее, но мысль увезти Ксению из города его не покидала. "Приют" был хорош лишь в качестве временного пристанища, как перекладная станция, где можно перевести дух. Теперь, после неожиданного звонка у Арвида был повод завести с Ксеней нужный разговор.
– Ксюша, коль уж так все складывается, и ты свободна, давай, поедем к отцу? Навестим его. Он совсем один, ему плохо сейчас.
– Да, ты поезжай...
– Один? Да ведь он именно тебе рад будет, разве ты не понимаешь?
Она поморщилась.
– Я хочу вернуться домой, хочу одна остаться. Мне так лучше.
– Ты вернешься, когда захочешь. Но несколько дней... Пожалуйста, я тебя прошу. Ему сейчас очень плохо, помоги мне его поддержать.
Арвид был неплохим психологом, знал, какие струнки надо трогать, чтобы добиться желаемого. Через неделю Ксения нехотя, но согласилась.
* * *
Родом Аснисы были из Прибалтики.
Матери братья лишились рано, но Арвид помнил ее всю свою жизнь. Что-то виделось будто сквозь дымку лет, другие эпизоды были яркими, четкими и не бледнели с годами. И, кроме того, была еще память сердца: при слове "мама" подступало ощущение чего-то теплого, уютного, ласкового. Он помнил тепло ее руки на голове и никому не признался бы, что еще долго испытывал острую тоску, потребность в том, чтобы такая же нежная рука прикоснулась к его волосам.
...Он помнил, как хорошо ему было, когда мама смеялась – тогда мир вокруг становился таким радостным, светлым, дружелюбным, и Арвид мог заливаться веселым смехом просто оттого, что смеялась мама. У Арвида осталось стойкое ощущение, что когда была жива мама, было много солнца и праздников. И отец тогда не был таким молчаливым и тоже умел заразительно, от всей души смеяться.
Все это осталось по другую сторону того теплого, дождливого дня...
Они шли вдвоем. Ему было весело идти с мамой под одним зонтом. Иногда ему капало за шиворот, это было почему-то безумно смешно, и они хохотали. И вдруг время сломалось, порвалось, счастливая безмятежность в миг обернулась хаотическим нагромождением страшного и непонятного. Крики, рев мотора, толчок, падение... И одновременно – смеющееся мамино лицо медленно-медленно, бесконечно долго оборачивается назад... Наверно, это только в его памяти, потому что мама успела увидеть машину, летящую на тротуар, и оттолкнуть Арвида в сторону. Машина умчалась, даже не притормозив. А когда к маме подбежали, она уже была мертва. Негодяя, сломавшего жизнь четырех человек, так и не нашли.
Арвиду тогда было шесть лет, но после того дня он больше не был ребенком. К нему вдруг пришло совершенно взрослое осознание жестокости мира, и эта жестокость проникла в него, он понял и принял необходимость быть таким же. Мама не умела быть такой, и мир расправился с ней. Он, Арвид был рядом. И он мог бы сберечь маму, он был бы настороже, если бы только знал, что мир жестокий. И мама была бы с ним бесконечно долго, всегда, и он был бы счастлив. А он не знал, и за науку эту пришлось заплатить так непомерно много...
Теперь рядом с Арвидом оставалось еще одно такое же беспомощное существо, нуждавшееся в защите – младший брат. Олегу в то время был всего один год.
О маме Арвид ему не рассказывал. Разве расскажешь свои ощущения, от которых больно сердцу и мокро глазам? Не бывает таких пронзительных слов. А те, которые есть – ими нельзя отдать брату и доли своей памяти. Рассказать можно, но едва ли это пробудит что-то в душе Олега. Значит, это будет другая женщина, просто женщина, родившая его. А это нехорошо, не справедливо по отношению к той, настоящей. Так лучше никакая.
Арвид вообще ни с кем о маме не говорил. Даже с отцом. Сначала – боялся стать слабым от этих слов, боялся, что его хватит только на то, чтобы сказать "мама". Каждый год он поминал ее в день смерти. Был маленьким крошил хлеб птицам. Позже, взрослым, если случалось в этот день быть дома, садились с отцом за стол, на котором стояла мамина фотография и отец наливал водки. Только однажды отец спросил: "Ты ее помнишь?" Арвид ответил: "Да".
...Когда они пришли после похорон домой, будто совсем другой человек с Арвидом пришел, не отец. А если и отец, то оставивший на кладбище лучшую свою половину, ту, где он умел быть счастливым.
Он не запил, не опустился, растил мальчишек, кормил их, обувал, одевал. Он не привел в дом другую женщину, хотя cхоронил жену совсем молодым. Он любил их. Но без нежности, будто они трое были равны, одно горе уравняло их. Арвид принял это как должное, а младшему брату недостающее компенсировал в силу своего ума и возможностей: играл с ним, развлекал, если был в настроении, а когда тот ревел из-за разбитой коленки, утешал и жалел. Лет в шесть-семь Олег начал беспрерывно болеть – простуды, слабость, головная боль... Детский участковый врач стала в их доме почти своей. Но сколько не бились врачи, причины регулярных недомоганий малыша определить не могли. Может быть, ему просто не хватало тепла и нежности. И отцу посоветовали увезти мальчиков из прохладной, не слишком-то ласковой Прибалтики.
