Текст книги "Секрет каллиграфа"

Автор книги: Рафик Шами

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

10

– Почему твои жены живут так далеко друг от друга? – недоумевал аптекарь. – Почему не поселить гарем в отдельном доме, как это делали твои отец и дед?

– Мои жены не могут жить рядом, – отвечал ему элегантно одетый гость. – Они тут же выцарапают друг другу глаза. Лучше бы их разделяло три океана, а я жил бы где-нибудь на острове между ними. Мой компас каждую ночь безошибочно показывал бы, к которой из них мне направиться.

– Я тоже не прочь, чтобы три пустыни отделяли меня от жены, – кивнул аптекарь. – Но у нас, христиан, брак, как смерть, возможен только один раз. Ваш пророк любил жизнь. А наш Господь Иисус был революционером и поэтому ничего не понимал в женщинах.

– Возможно, поэтому Он так и не женился, хотя они буквально падали к Его ногам, – согласился мужчина в белом костюме.

Друзья пили кофе, приготовленный дородной помощницей аптекаря, облаченной в белый халат. Кроме торгового помещения, здесь была подсобка с кухонным углом и холодильником, где в контейнере с кубиками льда всегда лежала наготове бутылка превосходного арака.

– Тебе нужны капли от воспаления глаз? Для кого? – спросил аптекарь.

– Не знаю, – пожал плечами Назри Аббани.

– Но для меня важно, ребенок это или взрослый, – настаивал аптекарь.

Он уже проводил гостя до двери и теперь прощался с ним, небрежно пожимая руку.

– Я могу спросить жену. У тебя есть телефон? – повернулся к нему Аббани.

– Откуда у бедного аптекаря телефон? Я Элиас Ашкар, а не Назри Аббани, – развел руками хозяин.

– Хорошо, я сегодня же узнаю, а завтра тебе сообщу, – пообещал элегантный господин, покидая аптеку.

«Постараюсь, во всяком случае, – подумал он, переступая порог. – Ламия много говорит, но, в конце концов, никто не знает, чего она хочет».

Лучше бы отец сам на ней женился, чем подсовывать ему. Тогда Назри был молод. «Тебе надо обуздать похоть», – сказал ему отец. Ламия, как никакая другая девушка, подходила для этой цели. Дочь известного судьи, она пахла чернилами и книгами и казалась воплощением женской холодности. Ее отличала непоколебимая уверенность в собственной правоте. Она не оставляла без комментариев ни единого слова мужа и каждый раз в качестве подтверждения приводила мысль какого-нибудь идиота из греков, китайцев или арабов. Если же Ламии не удавалось найти среди них достаточно авторитетного союзника, она ссылалась на своего отца.

В отличие от других жен, рядом с ней Назри никогда не чувствовал себя дома. Особняк с большим садом, расположенный неподалеку от Итальянской больницы, был свадебным подарком ее отца, и Ламия, не стесняясь, называла его своим.

Страсть мужа не возбуждала, а усыпляла Ламию. Она начинала зевать, лишь только он прикасался к ней.

– У тебя на коже выключатель, – сказала он ей как-то в постели, разозлившись, – стоит мне лишь тронуть его – и ты гаснешь.

– Неостроумный и заезженный образ, – отвечала Ламия, засыпая.

Она отличалась пугающей худобой, имела плоскую грудь и все время читала.

Назри же, напротив, за всю жизнь не осилил ни одной книги. Его тошнило даже от газет.

– Сын с твоим лицом и ее умом станет украшением нашего рода. Я дам ему свое имя, – так сказал отец, оставляя их в спальне в первую брачную ночь.

Все получилось иначе. Ламия родила шесть девочек, и все как одна удались в мать. Она так и не порадовала Назри сыном. Этот брак оказался самой большой ошибкой его отца. Так думал Назри, каждую третью ночь направляясь к дому Ламии исполнять супружескую обязанность. Он бывал счастлив лишь в последние месяцы ее беременности, потому что в это время не должен был ее трогать, – запрет, которому Назри охотно следовал.

Назри Аббани имел привычку каждое утро после легкого завтрака заглядывать в кафе, чтобы выпить сладкого кофе и почитать газету. Потом он гулял по базару, попутно заказывая продукты и отправляя их по адресу той жены, чей дом собирался посетить ближайшей ночью. Зеленщики, рыбники, пекари, мясники, а также кондитеры и продавцы специй добросовестно выполняли все его пожелания, потому что Назри славился щедростью. Он никогда не торговался и не проверял товар. Он просто платил, не забывая о чаевых для разносчика.

Назри Аббани одевался по-европейски, хотя особенности климата вынуждали его гораздо чаще надевать светлые костюмы из льна и шелка, чем темные, английского сукна. Он предпочитал шелковые рубашки, итальянскую обувь и каждый день вдевал в петлицу свежую розу или гвоздику. Единственной восточной деталью его туалета оставались галстуки с арабским орнаментом. Кроме того, он имел целую коллекцию прогулочных тростей с золотыми и серебряными набалдашниками.

Его называли Назри-бей. Бей, или паша, – османский титул, реликт исторического прошлого, не имевший в Дамаске никакого реального веса. Однако он окружал своего обладателя аурой знатного происхождения, потому что лишь высокородные потомки приближенных султана удостаивались чести носить этот невидимый орден.

Назри Аббани им очень гордился и, несмотря на дружелюбие, ни с кем не сходился близко, кроме аптекаря Элиаса Ашкара, превосходившего познаниями в медицине любого врача.

Современная аптека Ашкара находилась в квартале Салихия, неподалеку от офиса Назри и дома его второй жены Саиды. Рядом, на оживленной улице Короля Фуада, которая после Суэцкой войны 1956 года называлась улицей Порт-Саида, располагался Модный Дом знаменитого Альберта Абирашеда. Переименованием сирийцы хотели почтить жителей египетского города Порт-Саида, храбро оборонявшихся против англо-франко-израильских захватчиков. Назри Аббани этот ход казался смешным. До конца своих дней он признавал только старое название.

Он посещал аптекаря каждое утро. Говорили, тот снабжает Назри микстурами, помогающими телу выдержать его неуемную похоть.

Около десяти утра – иногда позже, но не раньше – Назри переступал порог своего офиса на втором этаже роскошного современного здания. Первый его этаж делили между собой магазин электротехники и компания «Эр Франс». На третьем размещалась штаб-квартира фирмы, торгующей персидскими коврами. Все они дорого платили за аренду, поскольку улица Короля Фуада была главной артерией современного Дамаска с его роскошными отелями и ресторанами, книжными магазинами и редакциями газет, международными бизнес-центрами, кинотеатрами и салонами высокой моды.

Назри был владельцем помещения на втором этаже, состоявшего из современной кухни, туалета и двух комнат для хранения архива и других материалов. Одна из них выходила окнами на улицу и напоминала скорее гостиную: кроме двух диванов, обитых красным бархатом, и простого письменного стола, окруженного множеством дорогих стульев, в углу стоял маленький журнальный столик с канцелярскими принадлежностями и телефоном.

Через узкий коридор можно было попасть во вторую комнату, такого же размера, но без окон. Вся ее меблировка состояла из письменного стола и заполненных папками полок. Здесь сидел старый сослуживец Аббани Тауфик вместе с двумя опытными секретарями и тремя молодыми помощниками.

Тауфик был ровесником Назри, однако благодаря тощей комплекции, привычке горбиться и ранней седине казался представителем другого поколения. Темные круги под глазами выдавали в нем измотанного жизнью человека.

– У твоих братьев есть мозги, а у тебя Тауфик, – так сказал Назри отец на смертном одре. – Слушайся его. Если Тауфик уйдет, ты пропадешь.

Старик Аббани, чье богатство вошло в поговорку, до конца дней прекрасно разбирался в людях. Он был фабрикантом, маклером и владельцем поместья. Говорили, что каждый второй абрикос в Дамаске вызревает в его владениях, а вся связанная с этим фруктом продукция выпускается на его фабриках. Кроме того, Аббани считался крупнейшим поставщиком абрикосовых косточек – незаменимого сырья при производстве персипана, [6]6
  Персипан – кондитерская смесь; производится аналогично марципану, но вместо миндаля используются ядра абрикосовых или персиковых косточек. – Прим. ред.


[Закрыть]масел и многочисленных ароматических веществ.

Тауфик пришел к Аббани пятнадцатилетним подростком, маленьким и до предела истощенным. Складские работники поручили ему наполнять мешки абрикосовыми косточками и зашивать их для транспортировки. Но опытный глаз Аббани безошибочно распознал в Тауфике не только гения финансовых расчетов, но и смелого, самостоятельно мыслящего человека. Это случилось после того, как Тауфик вступил с хозяином в спор, на что не решился ни один из его служащих. Если б не этот бледный мальчик, старик Аббани разорился бы тогда из-за своих неверных расчетов. Потом он долго злился, но только на себя самого. А когда успокоился, отправился на склад, чтобы вознаградить понятливого мальчишку одной лирой. Тауфика, однако, нигде не было видно. От работников Аббани узнал, что заведующий складом Мустафа избил его палкой до полусмерти за то, что Тауфик осмелился перечить хозяину. Все остальные, которые, конечно, тоже заметили ошибку, из почтительности держали рот на замке. И когда наконец Тауфика отыскали и привели к шефу, Аббани сказал ему:

– С сегодняшнего дня, мой мальчик, мы работаем вместе. И все будут проявлять к тебе уважение, потому что отныне ты мой первый секретарь. – А потом добавил, обращаясь к остальным сотрудникам: – Попробуйте только косо посмотреть на него – немедленно будете уволены.

Уже через несколько месяцев Тауфик умел производить практически все нужные операции, включая расчеты процентов и составление таблиц. Он с ходу освоил несколько полезных трюков, позволяющих уменьшить налоговые выплаты, – то, чему Аббани давно уже отчаялся научить двух своих бухгалтеров.

С тех самых пор с Тауфиком обращались как с членом семьи Аббани. Когда ему исполнилось восемнадцать, отец Назри рекомендовал ему в жены молодую и состоятельную вдову из деревни Гарамана, что к югу от Дамаска. Это была хорошая женщина, и Тауфик наслаждался семейным счастьем. Воистину старик Аббани стал для него Божиим благословением.

Со временем Тауфик разбогател, и жена родила ему троих детей. Он оставался скромным, никогда не повышал голоса и разговаривал почтительно даже с мальчиками-посыльными. Из благодарности к своему покровителю Тауфик опекал и его никчемного сына, которого больше интересовало женское белье, чем процентные ставки и цены на землю. Вскоре Тауфик стал единовластным правителем небольшой финансовой империи. С годами он привязался к Назри, который полностью ему доверял и никогда не попрекал ошибками. К тому же, в отличие от своих братьев, Назри не скупердяйничал. Он мало понимал в делах, зато знал толк в жизни. Подобно своему отцу, Назри не питал ни малейшего почтения к власть имущим и всегда был рад обвести их вокруг пальца.

– Каждому Господь дает свое, – говаривал Тауфик. – От чемпиона по боксу нельзя требовать умения танцевать в балете.

Оставаясь верным своим методам работы, Тауфик никогда не заключал сделок без согласия Аббани. И он всегда получал его, поскольку Назри представления не имел обо всех операциях, совершаемых с абрикосами и продукцией его многочисленных фабрик. Не вдавался он и в подробности продажи недвижимости и покупки новой, которая в ближайшее время якобы заполонит нежилые кварталы Дамаска, где сегодня нет ничего, кроме гранатовых деревьев, олеандра и сахарного тростника. Просто потому, что некое посольство оставило свои роскошные апартаменты в Старом городе и переехало именно туда.

– Делай как знаешь, – сказал Назри Тауфику.

А через два года эта земля подорожала в пять раз. Но когда Назри, предвкушая хорошие деньги, собирался было на радостях продать ее, Тауфик снова ему отсоветовал.

– Теперь-то мы должны купить еще большую площадь, – сказал он. – А через пять лет ты будешь иметь в пятьсот раз больше.

– Как хочешь, – снова согласился Назри, хотя и не был вполне уверен в правильности такого шага.

А через пять лет земля в квартале Абу-Румман действительно стала самой дорогой в городе. Выигрыш Аббани, по подсчетам Тауфика, составил шестьсот пятьдесят процентов.

Появляясь в офисе, Назри спрашивал Тауфика: «Что нового?», и тот каждый раз отвечал ему: «Одну минутку, Назри-бей».

Потом кивал мальчику, чтобы тот принес два кофе из ближайшей кофейни: один, очень сладкий, для Аббани и другой, без сахара, но с большим количеством кардамона, для него самого.

И потом, за кофе, кратко вводил шефа в курс последних событий, зная, что подробный доклад быстро тому наскучит. За какие-нибудь семь минут Тауфик успевал дать хозяину исчерпывающее представление обо всех финансовых потоках и проблемах экспорта, аренды и ремонта всех многочисленных зданий его маленькой империи.

– Я вижу, все в порядке, – рассеянно подводил итог Назри, даже если где-то баланс получался отрицательным.

Потом Аббани не меньше часа разговаривал с друзьями по телефону. Почти каждую неделю он обедал с каким-нибудь влиятельным лицом в своем любимом ресторане «Аль-Малик», неподалеку от Парламента.

– За обедом я все улажу, – говорил он своему управляющему.

И Назри не преувеличивал. Как человек хорошо информированный, к тому же не без шарма, он умел произвести впечатление на гостей. Разумеется, он оплачивал все их удовольствия. Повар был родом с Севера, а если какая кухня и превосходит дамасскую в своеобразии ароматов и изысканности подбора композиций, так это алеппская.

Когда же приглашать ему было некого, Назри отправлялся обедать один. Только в такие дни и мог владелец ресторана перекинуться парой слов со своим высокородным клиентом. Днем Назри не любил обедать с женами и детьми, с ними он только ужинал.

После трапезы Аббани отправлялся к своей любимой проститутке Асмахан. Она жила в маленьком домике в сотне шагов от ресторана. Асмахан нравилось, что он приходил в обед, когда ни один из ее богатых клиентов не находил для нее времени. Назри рассказывал анекдоты, над которыми она смеялась до слез, потом занимался с ней любовью, валялся в постели, принимал душ, платил и исчезал.

Иногда, выходя от нее, он думал о том, что Асмахан слишком охотно соглашается на все его прихоти. Эта механическая покорность раздражала его, ему хотелось больше страсти. Лишь годы спустя Аббани узнал, чем можно завоевать сердце Асмахан. Но в остальном она имела все, что нравилось ему в женщинах: прекрасное лицо с голубыми глазами, светлые волосы, обворожительное тело цвета мрамора и сладкий, как мед, язык.

Ни одна из жен не могла дать ему этого.

11

В один из январских дней 1952 года Назри Аббани появился в мастерской каллиграфа Хамида Фарси. Его приятно удивила царившая там чистота. До сих пор Назри не доводилось посещать каллиграфов, и он ожидал встретить здесь бородатого старичка с перепачканными чернилами пальцами. Однако вместо того увидел стройного и элегантно одетого молодого господина, сидящего за небольшим столиком из древесины грецкого ореха. Назри улыбнулся, поздоровался и, отряхнув свой зонтик, поставил его в угол возле окна.

Вдруг ему пришло в голову, что он совершенно не готов к этому визиту. Аббани огляделся. Повсюду громоздились рукописные книги, на стенах висели листки со стихами, мудрыми изречениями или сурами Корана. Того, что ему было нужно, Назри не видел.

– А вы принимаете… специальные заказы? – робко спросил он.

– Разумеется, господин, – негромко ответил каллиграф.

– И секретные? Речь идет о подарке одному высокопоставленному лицу…

– Все, что не содержит оскорбления Аллаху и Его пророку и должно быть изложено красивым шрифтом, – уверенно кивнул каллиграф.

Он сразу понял, что сделка с этим состоятельным и хорошо пахнущим господином сулит немалые деньги.

– Это приветствие нашему президенту, – сказал Назри, вытаскивая из кармана записку, которую ему написал Тауфик. – «Его превосходительству Адибу Шишакли. [7]7
  Адиб ибн Хасан аш-Шишакли (1909–1964) – сирийский военачальник, президент Сирии (1953–1954). – Прим. ред.


[Закрыть]Веди наш народ к победе…»

Каллиграф прочитал записку, которая ему, очевидно, не понравилась. Заметив, что мастер качает головой, Назри поспешил добавить:

– Здесь только общий ход мысли. Думаю, вы лучше сможете все сформулировать.

Хамид Фарси облегченно вздохнул. «Важная птица», – подумал он и тут же предложил:

– Сверху я золотом выведу имя Аллаха и Его пророка. Ниже красным – имя нашего президента. И дальше светло-зеленым напишу: «Бог и Его пророк поставили Вас вести нашу нацию к победе». – Каллиграф сделал паузу. – Я слышал, он очень религиозен, значит, эти слова будут как нельзя кстати. Потом пойдет ваше пожелание ему долгих лет правления, это всегда нравится властителям.

– А вы уверены, что именно Аллах поставил его тогда во главе путча? – поинтересовался Назри, желая разрядить обстановку, которая начинала казаться ему уж слишком официозной.

– Тогда это были КГБ или ЦРУ, но ведь о них мы написать не можем, – не моргнув глазом парировал каллиграф и поморщился.

Назри громко рассмеялся, но мастер его не поддержал.

Когда каллиграф показал дорогую бумагу и золотую рамку, которые он выбрал для этого послания, Аббани пришел в восторг. Мастер согласился отложить все свои заказы, чтобы выполнить этот в течение недели. Фарси назвал цену, которая и самому ему показалась завышенной, но Назри только улыбнулся:

– Давайте договоримся так: я заранее соглашаюсь на вашу цену, а вы делаете для меня все в наилучшем виде, хорошо? – И он протянул мастеру руку, не сомневаясь, что его условие будет принято без возражений.

– Согласен, – спокойно кивнул Хамид.

Назри удивился, что этот человек ни разу ему не улыбнулся и не поблагодарил за заказ. Странный парень. Тауфик посоветовал Назри сделать подарок президенту, рассчитывая на беспошлинный ввоз большого количества машин, которые они хотели купить за границей. Этот подарок мог дать им триста процентов прибыли.

– После путча все делается через президента, – объяснил Назри Тауфик. – А он каждый день напивается до бесчувствия, смотрит фильмы из истории гитлеровской Германии и изображает из себя правоверного мусульманина.

Назри поразился осведомленности своего управляющего, на которого как будто работала целая секретная служба.

По мнению Тауфика, Фарси был лучшим каллиграфом в Дамаске. Да, он берет дорого, неконтактен и невыносимо заносчив, но из-под его пера выходят настоящие произведения искусства. И потом, он абсолютно надежен. Подарок нужно будет преподнести точно к сроку. Через две недели в порт города Латакия, что на севере страны, прибудет судно с машинами. И до этого им надо заручиться поддержкой президента. Одного его звонка будет достаточно, чтобы сам министр торговли вприпрыжку побежал урезонивать таможенников.

Тауфик был умный черт с кротким лицом уставшего от жизни ангела.

Назри выглянул в окно: дождь уже кончился. Тут он вспомнил о своей просьбе, которую планировалось изложить в дополнительном послании.

Он обернулся, уже стоя в дверях.

– Вы не могли бы написать еще сопроводительное письмо от моего имени? – спросил он. – Будет невежливо, если я своим куриным почерком…

– Разумеется, – перебил его мастер. – Только мне нужно знать ваше полное имя и адрес, чтобы я смог снабдить послание «шапкой», увидев которую его не посмеет задержать ни секретарь, ни чиновник.

Он протянул гостю листок бумаги, на котором тот вывел свое полное имя и адрес, окончательно убедившие Хамида Фарси в серьезности намерений клиента.

Тем временем снаружи распогодилось. На пороге мастерской Назри облегченно вздохнул: каллиграф оказался серьезным и вполне деловым человеком. Вот только изо рта у него воняло невыносимо. Назри вспомнил, как ходил когда-то с отцом за кулисы цирка. Директор позволил им под присмотром дрессировщика подойти на достаточно близкое расстояние к клеткам с хищниками. От животных несло мочой, что само по себе было неприятно. Но когда тигр, лев или гиена начинали рычать, из пасти у них поднималось целое вонючее облако и Назри задыхался.

Уже через неделю Тауфик забрал у каллиграфа готовую работу. Она оказалась гораздо красивее, чем ожидал Назри. Обрамлявшая текст рамка с роскошным орнаментом придавала ей нечто сакральное.

– Думаю, теперь нам ничто не помешает, – сказал Тауфик, и Назри увидел сатанинский блеск в его глазах.

А еще через неделю Назри получил персональное приглашение на ужин с главой государства. Шофер доставил его во дворец. Вечеринка так понравилась президенту, что с тех пор он каждую неделю устраивал совместные трапезы с несколькими бизнесменами, в числе которых неизменно находился и Аббани.

Обстановка была дружеской, насколько это возможно в таких кругах. Однако Назри благодаря своей открытости и остроумию быстро снискал особое доверие первого лица страны. Он разглядел в этом беспощадном военном одинокого человека, чья безрадостная жизнь с самой ранней молодости проходила в склоках и заговорах. Остальные приглашенные вели себя как лицемеры и хихикали в кулачок, когда президент в очередной раз показывал им один и тот же фильм. Шишакли был поклонником Гитлера и во всем стремился ему подражать, поэтому ему очень нравился «Триумф воли» Лени Рифеншталь, [8]8
  Лени Рифеншталь (1902–2003) – немецкий кинорежиссер и фотограф, а также актриса и танцовщица; ее документальные фильмы «Триумф воли» и «Олимпия» сделали Рифеншталь активной пропагандисткой Третьего рейха. – Прим. ред.


[Закрыть]сеансы которого он устраивал в своем дворце каждую неделю.

Назри не любил ни немцев, ни войны. Поэтому он, извинившись, покидал дворец. Этим он заслужил уважение крестьянского сына Шишакли, увидевшего в Аббани образованного и самостоятельно мыслящего человека, который умел выслушать и понять собеседника, всегда оставаясь при своем мнении.

В результате товар, уместившийся на трех грузовиках, пропустили через таможню почти беспошлинно: мешалки для теста и порционно-фасовочное оборудование для пекарен, сверлильные машины и токарные станки для авторемонтных мастерских – первый экспорт из Венгрии. Тауфик сказал, что получил генеральное представительство этой фирмы в Сирии, чтобы их компания крепко стояла на обеих ногах.

– «На обеих ногах», ты сказал? Но мне кажется, ты давно уже сделал из нее сороконожку, – ответил ему Аббани.

Оба они рассмеялись.

В тот день Назри принес в подарок проститутке Асмахан дорогие духи. Когда он вошел в гостиную, Асмахан вырезáла из журнала красиво оформленное изречение. Она поблагодарила Назри за подарок и сообщила, что с детства питает слабость к каллиграфии.

– Это как портрет слова, – сказала она. – А слова я люблю еще больше, чем мужчин.

Только сейчас Назри заметил, что стены ее гостиной, спальни, кухни и даже ванной увешаны листками бумаги с изящными надписями в рамках. Застыдившись своей слепоты, Назри понял, что теперь он знает подход к сердцу Асмахан. Когда она удалилась, чтобы привести себя в порядок, Назри переписал фразу, которую она только что вырезала из журнала: «Все разумное в любви – сумасбродство».

В тот день Аббани решил жениться на шлюхе Асмахан, наплевав на честь рода и все приличия. Она соединяла в себе достоинства всех трех его жен: ум Ламии, веселость Назиме и красоту Саиды. И в отличие от всех них умела быть благодарной. Разумеется, она требовала платы за услуги в постели. Но и другие женщины делали то же, только более изощренными способами, и брали при этом гораздо больше. Асмахан же могла весь день радоваться флакону духов или модному французскому журналу из книжного магазина «Универсальная библиотека».

От подобных размышлений его каждый раз отвлекал внутренний голос, слишком напоминавший ему отца: «И ты думаешь, глупец, что удовлетворишь ее? – спрашивал он. – Эта женщина имеет семерых любовников, и что она будет делать, оставшись с одним таким храпуном, как ты? Она немедленно найдет себе второго, третьего, четвертого и увенчает тебя семиярусной конструкцией рогов, которая не войдет ни в одну дверь».

Назри тряхнул головой – и тут в комнату вошла Асмахан. Она завернулась в легкую шелковую накидку, а светлые волосы уложила в виде пирамиды, украсив их стразами и страусовыми перьями.

Асмахан считалась самой красивой проституткой Дамаска, и если мужчины не выстраивались в очередь под ее дверью, то только из-за высокой цены. Сотня лир за один сеанс – ровно столько зарабатывал за неделю Тауфик. Только депутатам парламента, министрам, богатым землевладельцам, генералам и крупным бизнесменам было по карману такое удовольствие.

В тот день после короткой любовной игры Назри захотел узнать, который он у нее сегодня по счету.

– Третий, – спокойно ответила Асмахан, надевая нижнее белье.

– Может, на сегодня достаточно? – вырвалось у него.

Но Асмахан только рассмеялась.

– Поторопись, – сказала она спустя некоторое время. – Скоро придет спикер парламента. С ним я изображаю невинную студентку. Ты же знаешь, он профессор.

– А потом? – поинтересовался Назри.

– Поторопись, – повторила она. – Потом будут еще трое, или четверо, или пятеро – все зависит от того, насколько ревнивы их супруги.

С этими словами Асмахан, смеясь, но решительно подтолкнула его к двери.

«Странная женщина, – в который раз подумал о ней Назри. – Как будто не арабка».

Асмахан совершенно не стыдилась своей работы и смотрела на нее как на обыкновенный бизнес.

– Проститутка – древнейшая профессия на земле, – сказала ему как-то она. – Один продает силу своих рук, другой – глаз, третий – спины. Я продаю работу своего влагалища.

Все выглядело вполне естественно, но Назри не понравились ее рассуждения.

– Представим себе, – продолжала Асмахан, – красивую и умную девушку, вступившую в брачный возраст. Какого жениха выберут ей родители из сотен претендентов? Нет, не самого душевного и красноречивого. И не самого умного, не говоря уже о самом честном. Они выберут самого богатого и влиятельного, а что это, как не покупка и продажа? Здоровую и красивую женщину отдают в обмен на власть и защиту для нее самой и ее семьи. Но я вижу, ты меня не понимаешь…

Назри окончательно запутался. Она говорила как будто по-арабски и в то же время на каком-то чужом языке.

На этот раз Аббани отправился к каллиграфу во второй половине дня, надеясь, что к тому времени он успеет чем-нибудь прополоскать рот. Действительно, теперь мастер дышал запахом апельсина и кориандра.

– Понравилось ли президенту наше последнее письмо? – спросил Фарси сразу после приветствия.

– Да, очень. Разве может не понравиться то, что вышло из-под вашего пера? – спросил Назри, направив свое внимание на острый нож, которым мастер обрабатывал тростниковую трубочку.

– Я почти закончил. Садитесь, пожалуйста. – Он показал гостю на стул.

К каллиграфу подошел подмастерье и спросил сусальное золото. Фарси открыл шкаф и достал из него толстую тетрадь.

– Осталось семьдесят листов. Когда закончишь, напишешь, сколько взял, и поставишь дату на странице в конце тетради. И осторожней, это золото!

Подмастерье был уже не мальчик и почувствовал себя неловко оттого, что его наставляли в присутствии гостя.

– Да, господин, я всегда обращаюсь с ним бережно, – покорно ответил он.

– И пришли сюда Юсуфа, пусть принесет нам два кофе, – велел напоследок каллиграф.

Из мастерской вышел маленький косоглазый мальчик и спросил Фарси, какой именно кофе он хочет.

– Много сахара и чуть-чуть кардамона, – ответил тот, после чего малыш отправился в кофейню Карама в самом конце улицы.

Наблюдая за мальчиком, Назри удивился его опрятности. Вообще, учеников Фарси от работников соседних лавок отличала какая-то особая элегантность.

– Каллиграфия не терпит небрежности, – коротко ответил мастер на комплимент клиента.

– Сегодня я пришел к вам с необычной просьбой, – сказал Назри, допив свой кофе и подвигая стул ближе к Фарси. – Это личное, для женщины, понимаете? – продолжал он шепотом. – Разумеется, не для жены. Кто пишет любовные послания законной супруге?

Каллиграф холодно усмехнулся.

– Вот, посмотрите. – Назри достал из бумажника сложенную записку, развернул и протянул мастеру.

Фарси прочитал фразу, которая ему понравилась.

– Какого размера должна быть надпись? – спросил он.

– С мою ладонь, – прошептал Назри. – И прошу вас… не жалейте золота.

– Это срочно?

– Да, как всегда. И снова нужно будет сделать сопроводительное письмо. Вашим чудесным почерком, но без моей фамилии и обратного адреса. Чтобы дама могла его показать, понимаете? Достаточно будет подписать его моим именем: Назри.

– Но вы должны изложить, что хотите сказать ей в этом письме. А я уж постараюсь сформулировать.

Назри заерзал на стуле. К этому вопросу он оказался не готов.

– Ну знаете ли… что-нибудь про любовь и все такое… – пробормотал он.

Каллиграф усмехнулся про себя, глядя на беспомощность, с какой этот могущественный и богатый человек пытается выразить свои чувства.

– Хорошо, – снисходительно кивнул он. – Тогда скажите, по крайней мере, что любит эта дама и что вы находите в ней особенно красивым. Подумаю, как мне это оформить.

Назри покраснел, точно ребенок, и принялся расписывать голубые глаза и прочие достоинства своей проститутки. Под конец он упомянул об удивившем его признании, что она любит слова больше, чем мужчин.

Мастер все записал. В душе он позавидовал этому денежному мешку, любовница которого преклонялась перед искусством каллиграфии.

Только на улице Назри почувствовал, что вспотел.